2. Издержки двуполого размножения
При однополом размножении отпочковавшийся потомок наследует слишком много отрицательных черт своего родителя, да еще помноженных на не более отрадные черты цепи его предков. Это пахнет вырождением или, по меньшей мере, низкой жизнеустойчивостью.
Вот почему считается, что, наследуя отрицательные черты не одного, а двух родителей, детеныш имеет меньше шансов стать таким же отвратительным, как они. В надежде, что хоть у одного из родителей среди бездны отрицательного найдется хотя бы росточек положительного или что хоть в каком-то случае минус на минус, как в математике, дадут плюс. И вот почему мы с вами, чтобы воспроизводить себе подобных, обречены на довольно странную процедуру, которую деликатно именуют любовью, а неделикатно — сексом.О сексе принято говорить либо с придыханием, либо с иронией. Но на самом деле это очень серьезное. Почкующийся организм может вести себя как угодно, словно начинающий теннисист у стенки. В надлежащее время при определенных условиях природа сама позаботится о том, чтобы у него было потомство. Два теннисиста, выходя на корт, чтобы вписаться в игру, должны строго соблюдать правила. Иначе получится не теннис, а или клоунада, где глупость смешна, или безумие, где она уже не смешна. Сошедший с ума петух, который вместо того, чтобы топтать кур, вздумает кукарекать с утра до ночи,
заложит могильный памятник роду куриному. Как и взбесившаяся курица, которая, вместо того, чтобы сидеть на яйцах, вздумает заниматься сексом с кукарекающим петухом, останется без цыплят и будет последней в своем роду. Мы очень самонадеянны, если воображаем, будто воспроизводство поколений у нас происходит принципиально иначе, нежели у кур. И тем не менее, ведем себя подобно взбесившемуся петуху и сошедшей с ума курице.
В детстве мои родители, воспитанные в патриархально-пуританском духе, заботливо ограждали меня от всякой информации, касающейся взаимоотношения полов.
Она изначально считалась запретной и постыдной, как то, что скрывалось под трусиками. В результате мир секса разделился в моем представлении на два различных мира, совершенно не связанных друг с другом. Один мир замыкался двором, где весь секс, по крайней мере на словах, сводился к безобразному хулиганству, надругательству над женщиной. Что-то вроде дерганья девчонок за косички. Другой, прямо противоположный, изображался в книгах, которые слушал с трех лет, читал с шести. Там были коленопреклоненья, поцелуи и клятвы, ничего общего с дворовым “фольклором” не имевшие. А что касается потомства, то оно, оказывается, если верить моим родителям, созревало само собой в положенное время в животике каждой женщины, который затем разрезали в больнице (кесарево сечение!), и младенец являлся на свет божий. Мать как раз в те времена раз-другой отправлялась в больницу “на операцию” (наверное, на аборт) и, хотя никаких детей не приносила, версия тотального кесарева сечения у всех поголовно самопочкующихся женщин получала зримое подтверждение. Эту ахинею я с большой самоуверенностью проповедовал среди дворовой шпаны не только в детстве, но и на втором десятке лет своей жизни. Я был очень начитан и пользовался большим авторитетом даже среди сверстников постарше, которые, мягко говоря, книги читали не каждый день. Можно вообразить себе их смятение, когда вроде и не верить тому, что якобы сказано в книгах, нельзя, и поверить в то, что вопиющепротиворечит жизни, трудно. Прямо марксексизм-ленсексизм какой-то. И можно себе представить, с какими дикими сложностями входил я при такой идеологии в нормальную половую жизнь.
То, что я (как, впрочем, и весь советский народ, а также многие другие народы, от восточно-германского до северно-корейского и от кубинского до эфиопского) оказался идеологически оболваненным, причем, понятно, не только в области секса — это мои личные проблемы. А вот то, что все сегодняшнее человечество подходит к вопросу воспроизводства поколений примерно с таких же идеологических позиций, — это грозит ему реальной опасностью не стать завтрашним.
Действительно, слишком многие ведут себя так, словно матери положено почковаться, вскармливая и воспитывая своего детеныша собственными силами или бросая его на произвол судьбы, а прочие могут справлять друг с другом как придется свою естественную потребность, одновременно проливая слезу над сентиментальным сериалом про возвышенную любовь.Так не получится. Либо мы, человечество, снова вернемся к правилам игры под интригующим названием “двуполое размножение” — либо на протяжении XXI в. нас ждет судьба динозавров и бронтозавров, на сей раз без всяких геолого-климатических катастроф, так сказать, посредством собственного разгильдяйства в вещах, не допускающих ни малейшего отклонения от заданного природой алгоритма.
Каковы они, эти правила? Напомним о них в самых общих чертах, чтобы не обращаться к специальной литературе, где они изложены более основательно.
Сначала поглядим на стадо наших ближайших родственников и к тому же наших предков — обезьян. Как они обеспечивают более или менее полноценное воспроизводство поколений? Право наибольшего благоприятствования, то бишь доступа к самкам получает, как и у людей, вожак, только у обезьян это не обязательно самовлюбленный наглый идиот, а самый здоровый, сильный и сообразительный самец с наилучшими наследственными качествами. Он спаривается тоже с наиболее здоровыми (=
наиболее привлекательными) самками и тем самым обеспечивает для своего стада в следующем поколении возможно больше не самых хилых особей. Но если вожак, подобно султану, заведет себе гарем и монополизирует обладание самками, — в последующих поколениях не избежать кровосмешения, и тогда конец преимуществам двуполого размножения, конец стаду. Поэтому вожак, удовлетворив свою похоть с одной, совершенно как многие мужчины, не успевшие избавиться от обезьяньей психологии, тут же забывает о ней и переключается на другую. А к брошенной подкатывается первый заместитель председателя, затем второй и так далее, по обезьяньей табели о рангах, очень похожей на человеческую.
И только гнилые обезьяньи интеллигенты, заведомо не способные дать здоровое потомство, грубо отталкиваются менее церемонными соперниками, да и самки относятся к ним с величайшим презрением (не только у обезьян). В итоге достигается оптимум воспроизводства поколений, и обезьяны счастливо живут на планете десятки миллионов лет. И проживут еще столько же, если им не помешает человек.Теперь перейдем к первобытной общине людей, тоже просуществовавшей если не десятки миллионов, то во всяком случае десятки тысяч лет (напомним, что возраст человеческого общества, возникшего из первобытной общины, — всего несколько тысяч лет, а дожить ему, в его настоящем виде, осталось всего несколько десятилетий). Отвлечемся от таких деталей, как кажущиеся беспорядочными — словно у обезьян — половые отношения (на самом деле — строго упорядоченные рациональными обычаями), многоженство-многомужество, парный брак, моногамный брак и пр. Приглядимся внимательнее, как наши предки — уже не обезьяны, а такие же люди, как мы с вами, — обеспечивали должное воспроизводство поколений.
Во-первых, девочки с годовалого возраста и до того времени, когда из девочек становились девушками, вертелись все время возле матери, подражая и помогая ей, — горький опыт истории учит, что так и только так может вырасти нормальная женщина-мать, а не привычная глазу современная “телка”. Мальчики лет до пяти-семи тоже
не отходили далеко от материнской юбки, а затем переходили в ведение отца, тоже помогая и подражая ему. Тот же опыт показывает, что только так возникают отцы семейства, а не ханыги (они же хмыри), составляющие почти целиком весь современный мужской пол и органически неспособные играть роль отца, даже будучи обремененными дюжиной детей.
Во-вторых, подросшие девочки и тем более девушки заботливо ограждались от общества сверстников, тем более юношей и особенно взрослых мужчин до того самого момента, пока их не выдавали замуж, что обычно сопровождалось ритуальным обрядом, от которого к сегодняшнему дню сохранилась только безобразная свадебная пьянка.
Во многих племенах юношей даже специально изолировали в своего рода “пионерлагерь” под надзор тогдашних “вожатых” на год-другой до достижения ими брачного возраста и ритуального посвящения в мужчины.В-третьих, жестко установленными ритуалами, с самыми беспощадными карами за их нарушение, регулировались отношения между полами. Напрочь исключалось все, способное преждевременно разбудить чувственность у мальчиков, становящихся юношами, и особенно у девочек, становящихся девушками. Исключались также ситуации, при которых практически возможно насилие — тем более, групповое насилие — над не достигшими брачного возраста, вообще над “не предназначенной в жены”. Мало того, никакой даже самый свирепый Монтигомо Ястребиный Коготь не мог приблизиться к своей собственной жене во время ее менструаций или беременности. Это категорически запрещали ему обычаи, подкрепленные визгливой ордой бабьей общественности, готовой выцарапать глаза за малейшее “не как положено”. Та же моральная сила изначально искореняла — или во всяком случае сводила к минимуму в глухом подполье — любые половые извращения, разлагающие любое общество заживо.
В-четвертых, женщины кормили грудью ребенка чуть ли не до годовалого возраста и в это время не могли забеременеть, что давало их организму необходимый минимальный (хотя и недостаточный) отдых до
следующей беременности. Это, в свою очередь, позволяло наиболее здоровым женщинам выдержать до пятнадцати-двадцати родов, пока они не выходили из детородного возраста.
Наконец, в-пятых, старики обычно оставались в семье и, уступая отцам и матерям семейств бразды правления, приносили большую пользу как по хозяйству, так и в особенности по воспитанию детей, вообще по поддержанию спасительных обычаев-ритуалов. А заодно автоматически обеспечивали себе единственно возможное подлинно человеческое счастье на старости лет. Вообще сложная многопоколенная семья представляется идеальным социальным организмом для полноценного воспроизводства поколений. В этом смысле ей нет альтернатив.
Она исключает мучительную психологическую перегрузку отца и особенно матери, сохраняя за ними роль высших распорядителей и перекладывая значительную часть воспитательных функций на старших сестер и братьев, на бабушек и дедушек, на других родственников, входивших в состав семьи, с поразительными в смысле эффективности воспитания результатами. Запомним такую социальную организацию первичной ячейки общества. Нам еще предстоит не раз вернуться к ней и рассмотреть с разных сторон.Повторим, что такая социальная организация воспроизводства поколений сформировалась в условиях очень высокой детской смертности, а также колоссальных, по нынешним меркам, потерь среди рожениц. Бывали времена и обстоятельства, когда в среднем из каждых четырех детей, рожденных женщиной, лишь один достигал брачного возраста и становился в свою очередь родителем: два погибали при рождении или в раннем детском возрасте, а еще один — до своего совершеннолетия. Точно так же случалось, что каждая четвертая женщина погибала от родов — не от первых, так от пятых—десятых. И каждая вторая становилась инвалидом, неспособным больше рожать. Так что на круг, при рекордах до двадцати и более детей, приходилось в среднем трое-четверо, создававших свои собственные семьи. И это был минимум, необходимый для выживания в условиях
бесконечных войн, эпидемий, голодных лет, уносивших значительную часть взрослого населения.
В такой ситуации крайне важно было оптимально подготовить девочку-девушку к ее будущей роли многодетной матери, оградить ее от всего, что могло бы помешать ей полноценно выполнять эту роль, дать ей реальную возможность успеть родить десять-двенадцать раз, чтобы двух родителей в следующем поколении могли сменить хотя бы трое-четверо, обеспечивающих выживаемость народа при любых бедствиях, наконец, создать оптимальную обстановку для полноценного воспитания подрастающего поколения, что возможно только в семье.
Сегодня уже не надо такой дикой нагрузки на женщину, чтобы общество не стало выморочным. Но разве все из сказанного выше потеряло значение в наши дни?