JI. Ельмслев МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ, ЧТО ЗНАЧЕНИЯ СЛОВ ОБРАЗУЮТ СТРУКТУРУ?[100]

1. Сформулированный в заглавии вопрос порожден ситуацией, имеющей место в лингвистике.

Уже в самом понятии языка (langue) в соссюровском смысле в противоположность речи (parole), с одной сторо­ны, и речевой деятельности (ldngage),— с другой, скрыто представление о структуре.

Если понимать морфологию и синтаксис как две независимые дисциплины (а не как две пересекающиеся и взаимосвязанные оси: «ассоциативная», или парадиг­

матическая, ось и синтагматическая ось), то понятие струк­турного синтаксиса в отличие от морфологии может быть легко подвергнуто критике со стороны скептиков. Поэто­му мы полагаем, что структурный синтаксис возможен только при выполнении ряда условий. Прежде всего не­обходимо отказаться от традиционного противопоставле­ния синтаксиса и морфологии, разрушив непроницаемую перегородку между этими двумя «дисциплинами». Далее, необходимо признать, что корреляции (морфологические) и реляции (синтагматические отношения) обусловливают друг друга и что суть грамматического механизма состоит в сложном взаимодействии морфологических категорий, предполагающих «синтаксические» отношения (например, предлоги и падежи), и синтаксических единиц, предпола­гающих корреляции и образующих категории. Следова­тельно, морфемы оказываются основными элементами, об­разующими предложение в силу реляций между ними (Сепир)¹. Только при таком подходе необходимость струк­турных методов для исследований на синтаксическом уровне становится полностью очевидной, и разного рода управление (в том числе — согласование) занимает при­надлежащее ему по праву место.

Что же касается словаря, то в этой области скептицизм по отношению к структурной точке зрения обретает почву под ногами и представляется в известной степени обоснован­ным. В отличие как от фонем (в широком смысле слова, от графем и т. д.), так и от морфем^[101] элементы словаря — вокабулы, или слова, — имеют ту особенность, что они чрезвычайно многочисленны, точнее, что их количество в принципе неограниченно и не может быть точно подсчи­тано. Кроме того, словарь неустойчив и постоянно изме­няется; в любом состоянии языка появляются новые сло­ва, произвольно создаваемые в соответствии с потребно­стями, а также выходят из употребления и исчезают ста­рые слова.

От подобных спекулятивных рассуждений лингвис­тика освободилась, все более и более отмежевываясь от логики.

особым успехом пользуются subjecta: почти всегда в нача­ле указанных собраний лексики помещаются такие понятия, как бог, ангел, небо, человек.

Итак, проблема аналитического метода для изучения се­мантики сама по себе осталась, хотя все прежние попытки ее решения отброшены. Кроме принципа, требующего ана­лиза в семантике, в методике этих попыток нет ничего, что могло бы быть освоено будущей структурной семантикой.

В результате современное положение семантики суще­ственно отличается от положения других лингвистических дисциплин. Классическая семантика тяготела к беллетрис­тическим очеркам, почти анекдотам^[106], а структурная се­мантика делает только первые шаги. Именно поэтому вопрос о семантической структуре вызывает интерес, и в сложившейся ситуации представляется вполне естествен­ным, что этот вопрос включен в программу международ­ного съезда лингвистов.

2. Чтобы разумно ответить на сформулированный в за­главии вопрос, следует сначала уточнить, что понимается под структурой. Как кажется, структуральная лингвис­тика уже выполнила эту задачу и выдвинула определение, подкрепленное рядом доводов^[107]. Рассмотрим это определе­ние: структура — это автономная сущность с внутрен­ними зависимостями. Термин «структура» обозначает «не простой набор элементов, а целое, образованное взаимо­связанными элементами таким образом, что каждый зави­сит от других и может быть тем, чем он является только благодаря отношениям с другими элементами». Такое понимание лежит в основе так называемой «теории форм»¹ °.

Теория формы (или теория форм) состоит в том, что «явле­ния рассматриваются не как простая сумма элементов, которые необходимо выделять, анализировать, разлагать, но как связанные совокупности (Zusammenhange), образу­ющие автономные единицы, характеризующиеся внутрен­ними взаимозависимостями и имеющие собственные законы.

Добавим еще цитату: термин «форма» надо понимать «соответственно образцу системы, из которой нельзя изъять и к которой нельзя прибавить ни одной части так, чтобы не изменить других частей и не вызвать общей перегруп­пировки»^[109]. На таком же понимании основывается струк­турная лингвистика. Как мы указывали ранее в прим. 9, под «структурной лингвистикой» следует понимать совокуп­ность исследований, исходящих из гипотезы, в соответст­вии с которой истинно научным признается описание язы­ка как структуры (термин «структура» употребляется в указанном выше смысле)^[110]. Подчеркнем еще раз гипо­тетический характер структурной лингвистики и, следо­вательно, структурной семантики как ее части. Утверж­дается только, что следует признать законными и допус­тимыми попытки построения структурной семантики.

Мы полагаем, что эти попытки должны быть сделаны, так как мы убеждены, что только таким путем можно прий­ти к научной семантике.

Невозможно ни познать, ни научно описать какой-ли­бо объект, не прибегнув к структурному принципу (пони­мая термин «структура» так, как он был определен выше). Всякое научное описание предполагает, что объект описа­ния мыслится либо как структура (и анализируется в соответствии со структурным методом, позволяющим обна­руживать отношения между составными частями объекта), либо как часть структуры (и синтезируется с другими объ­ектами, с которыми он вступает в отношения, позволяющие определить и опознать некоторый больший объект, частя­ми которого являются все эти объекты, включая рассмат­риваемый объект). Мы позволяем себе отослать читателя к статье^[111], где в пользу этой гипотезы выдвинуты доста­точно подробные аргументы. Кроме того, данная гипотеза явно подтверждается историческим развитием и современ­ным состоянием семантики. Выше было сказано, что лекси­кология (очевидное desideratum для лингвистики, кото­рая провозглашает себя систематической наукой) поневоле превратилась просто в лексикографию. Возникает воп­рос — почему? Ответ не заставляет себя долго ждать: перед исследователем стоит фатальный выбор между струк­турным описанием и ненаучным описанием, которое сво­дится к простому перечислению. Последнее как раз и слу­чилось с семантикой, которая вынуждена довольствоваться собиранием анекдотов.

Могут возразить, однако, что, хотя все это и так, при­менение структурного метода определяется не свойствами исследуемого объекта, а произвольным выбором со сторо­ны исследователя. Это возвращает нас к старой проблеме, обсуждавшейся еще в средние века: вытекают ли понятия (категории или классы), возникающие при анализе, из природы рассматриваемого объекта (реализм) или они оп­ределяются принятым методом исследования (номинализм). Эта проблема относится к эпистемологии; она выходит за рамки настоящего изложения и вообще лежит вне компе­тенции лингвиста как такового. Тем не менее указанная проблема поневоле встает перед современным лингвистом, перед физиком и вообще перед любым ученым, который сталкивается с методологическими вопросами. Мы пола­гаем, что эта проблема относится к разряду таких проблем, для решения которых эпистемология вынуждена широко пользоваться помощью специальных наук и извлекать выгоду из их опыта. Мы считаем, что лингвистика может очень помочь при решении поставленной проблемы.

Правда, эта проблема особенно остро встает в семан­тике, где метод исследования в настоящее время менее разработан; но в принципе она имеет не меньшее значение и при изучении плана выражения^[112]. Не следует думать, однако, что только номиналистское решение признает возможными несколько различных путей анализа одного и того же объекта ^[113]. Реалист также может принять не­сколько различных путей анализа, считая при этом что такая возможность скрыта в природе самого анализируе­мого объекта. Из этого следует, что для лингвиста как та­кового безразлично, получает ли указанная эпистемологи­ческая проблема в теоретическом плане реалистское или номиналистское решение. Для лингвиста существен лишь выбор метода и принципов анализа. Вопрос о методе и принципах анализа важен для каждой специальной на­уки^[114]. Благодаря этому специальные науки воздействуют на общую эпистемологию (так, данный вопрос является общим для лингвистики и эпистемологии). Вопрос о мето­де и принципах анализа решается в рамках данной науки— например лингвистики; однако его решение допускает обобщения, выходящие за рамки этой науки. При такой точке зрения номиналистский подход лишается своего якобы произвольного характера и не допускает никаких искусственных ухищрений. Вообще каков бы ни был под­ход, реалистский или номиналистский, единственно суще­ственной является лишь проблема метода. В очень об­щем смысле эту проблему можно назвать «проблемой эмпи­ризма», используя реалистский термин, который может иметь и номиналистское определение. Этот факт остается верным себе и в том случае, если определение считается спорным.

3. Ввести понятие структуры в изучение семантических фактов означает ввести наряду с понятием значения по­нятие значимости (valeur). Это следует сделать в соответ­ствии с методом, отчетливое и фундаментальное изложение которого дано в знаменитой главе «Курса общей лин­гвистики» Ф. де Соссюра^[115], где, как в фокусе линзы, со­браны основные идеи аналитической лингвистики. Только сделав все необходимые выводы (которые были сделаны современной лингвистикой для изучения плана выражения и которые в равной степени должны быть сделаны для изу­чения плана содержания), можно прийти к принципам структурной семантики.

Основной функцией является коммутация ^[116], или кор­реляция, предполагающая реляцию с корреляцией в противоположном плане языка. Два члена одной пара­дигмы, принадлежащие к плану выражения (или к оз­начающему), называются коммутируемыми (или инва- риантами), если замена одного из этих членов другим вле­чет за собой аналогичную замену в плане содержания (или в означаемом); с другой стороны, два члена одной пара­дигмы в плане содержания являются коммутируемыми, если замена одного члена другим влечет за собой аналогич­ную замену в плане выражения. Два члена одной пара­дигмы, которые не являются коммутируемыми, называют­ся субституируемыми (или вариантами). Эти понятия мож­но обобщить таким образом, что они будут приложимы не только к парадигмам, но и к категориям (например, к категории падежа независимо от различий между отдель­ными падежными парадигмами: местоименными, именны­ми и т. д.; или к категории согласных независимо от различий между начальной и конечной позицией в слоге). При этом проводится различие между «контекстными», или «комбинаторными», вариантами, каждый из которых зависит от своей индивидуальной парадигмы, и «свобод­ными» вариантами, зависящими от одной и той же пара­дигмы. В особых случаях, когда при определенных син­тагматических условиях коммутация устраняется и, сле­довательно, заменяется субституцией, имеет место син­кретизм: так, коммутация, существующая (в плане содер­жания) в латинском и немецком языках между номина­тивом и аккузативом, устраняется в среднем роде и усту­пает место синкретизму этих двух падежей.

Таков, как известно, основной принцип метода, изло­жением которого мы здесь и ограничимся.

Мы знаем, например, что между звуками [s] и [Z] (глухой и звонкий) имеет место коммутация во француз­ском coussin «подушка»: cousin «кузен», poisson «рыба»: poison «ад»; в английском hiss «шипеть»: his «его», prin­cess «принцесса»: princes «принцы» и в некоторых других языках; однако в датском языке, например, между этими звуками наблюдается субституция. Далее, в большом чис­ле языков (самых различных типов) между согласными, называемыми tenues (р, t, к), и согласными, называемыми mediae (b, d,g), в частности в таком языке, как финский, между этими согласными представлена субституция. Анало­гично мы можем считать, что и в плане содержания между «мужским родом» и «женским родом» (или между «мужским полом» и «женским полом») имеет место коммутация в лич­ном местоимении французского il «он»: elle «она» и англий­ского he «он»: she «она» и в ряде других языков и субститу­ция в личном местоимении финского, венгерского и китай­ского языков, так как в этих языках замена одной из дан­ных семантических величин другой величиной не влечет за собой соответствующей замены в плане выражения: он и она выражаются одинаково: в финском — han, в вен­герском — б, в китайском — “tha.

Точно так же, если рассматривать только простые знаки, то четыре семантические величины — старший брат, младший брат, старшая сестра и младшая сестра— окажутся взаимно коммутируемыми в китайском и вен­герском, тогда как в большинстве европейских языков между понятиями старший и младший наблюдается суб­ституция, а в малайском языке субституция зафикси­рована одновременно как между понятиями старший и младший, так и между понятиями брат и сестра^[117]:

²⁰ Этот пример является классическим. Еще в 1861 г. он был рассмотрен Августом Фридрихом Поттом; см. Н. Steinthal,

Вообще термины родства являются весьма поучитель­ным и легко доступным материалом для сравнения языков с точки зрения коммутации и субституции, так как обычно эти термины хорошо определены и так как само сравнение по этим терминам осуществляется легко. Сравнение услож­няется, но зато становится еще более показательным, ког­да оно выявляет несовпадение семантических структур, как в следующем примере^[118]:

Этих примеров, число которых может быть легко ум­ножено, достаточно для того, чтобы проиллюстрировать принцип и сделать необходимые выводы. Необходимости признать внутри языка два плана — план выражения и план содержания — вытекает из самого принципа ком­мутации. Применяя соссюровские термины, мы можем сказать, что знак есть единство означаемого и означающего. Более того: знак устанавливается в силу отношения, свя­зывающего обе его стороны. Коммутация позволяет уви­деть, как это конституирующее знак отношение, эта основ­ная семиотическая функция языка, изменяется от одного состояния языка к другому и как соответственно меняется структура содержания и структура выражения. Благода­ря коммутации удается вскрыть структурные различия между разными состояниями языков и сделать первый решающий шаг к построению лингвистической типологии. Только коммутация позволяет определить для данного состояния языка число членов в той или иной категории. Сравнение языков показывает, что это число может быть различным: количество падежей, предлогов, времен, на­клонений, союзов и т. д. может существенно изменяться при переходе от языка к языку. Кроме того, коммутация и сравнения, которые она позволяет осуществить, часто показывают, что члены одной категории по-разному упо­рядочены с парадигматической точки зрения, что границы между членами могут не перекрываться (как в примере arbre: bois: foret), что члены категории могут находиться в партиципативном противопоставлении или факульта­тивно замещать друг друга (например, подстановка «немаркированного» члена вместо «маркированного»; так, в большом количестве систем грамматического рода вместо женского рода может быть подставлен мужской, а в сис­темах времен вместо прошедшего и будущего времени час­то подставляется настоящее). Все сказанное решительно предостерегает против попыток выбрать в качестве основы для анализа экстралингвистические классификации: «Во свсех этих случаях мы, следовательно, наблюдаем вместо заранее данных идей значимости, вытекающие из самой системы» (Ф. де Соссюр^[119]). Открытие коммутации и принципа произвольности знака позволяет сохранить эмпирический метод и вместе с тем препятствует возврату к средневековой ars magna.

4. Теперь остается точно определить место значимости (valeur) по отношению к значению (signification). Этот вопрос прекрасно освещен в «Курсе» Ф. де Соссюра^[120]: «Значимость, взятая в своем концептуальном аспекте, есть, конечно, элемент значения, и весьма трудно выяснить, чем это последнее от нее отличается, находясь вместе с тем в зависимости от нее». «Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но еще — главным образом — значимостью, а это уже совсем другое». «Гово­ря, что они [значимости] соответствуют понятиям, сле­дует подразумевать, что эти последние чисто дифферен­циальны, т. е определены не положительно своим содер­жанием, но отрицательно своими отношениями с прочими элементами системы. Характеризуются они в основном именно тем, что они — не то, что другие», «...но само собой разумеется, что в этом понятии нет ничего перво­начального, что оно является лишь значимостью, опре­деляемой своими взаимоотношениями с другими значимо­стями того же порядка, и что без них значение не су­ществовало бы».

Коммутация позволяет провести чрезвычайно важное различие между формой и субстанцией как в плане выра­жения, так и в плане содержания ^[121]. Отношение между формой и субстанцией является произвольным точно так же, как отношение между содержанием и выражением. Произвольность знака дублируется, таким образом, про­извольностью отношения между формой и субстанцией в обоих планах.

Субстанция содержания заключена в значении. По отношению к форме содержания значение имеет ту же осо­бенность, что и простая фонация по отношению к форме выражения: оно является произвольным. Что же касается формы, то ее образуют функции (реляции на синтагмати­ческой оси, корреляции на парадигматической оси) между величинами, составляющими форму, или, точнее, функции, определяющие эти величины.

К чему же сводится значимость — к значению или к форме содержания (в определенном выше смысле)? Может показаться, что значимость связана и с тем и с другим: можно подумать, что в противоположность чистой форме, определяемой внутренними функциями, значимость пред­ставляет собой материальную форму — способ, в соот­ветствии с которым субстанция подчиняется чистой форме. Мы полагаем, однако, что такое понимание оши­бочно и противоречит понятию значимости, как его мыслил Ф. де Соссюр. Значимость характеризуется чисто диф­ференциальными, оппозитивными и негативными чертами, и в ней нет ничего семантического. Значимость в соссю- ровском смысле является в обоих планах языка элементом, который служит для определения парадигматической упорядоченности корреляций. Число членов, определяю­щее состав категории или парадигмы и обусловливаю­щее потенциальное поле деятельности для каждого из них; возможные партиципативные противопоставления (или факультативные замечания), о которых речь шла выше; смысл, который необходимо придать этим противо­поставлениям,— все это может изучаться и описываться без всякого обращения к субстанции. Так, мы мсжзм конста­тировать идентичность систем грамматического рода в латинском и немецком языках или систем простых гла­гольных времен в английском, датском и немецком языках, учитывая все, что относится к значимости, но не вводя ни одного элемента значения.

Из самого принципа произвольности манифестации, т. е. реляции между формой и субстанцией, логически вытекает, что одна и та же форма может манифестировать­ся в различных субстанциях. При современном уровне исследований этот факт особенно отчетливо выступает в плане выражения, где он часто бывает доступен непосред­ственному наблюдению: одна и та же форма может, напри­мер, манифестироваться как в звуковой, так и в графиче­ской субстанции. Этот пример наглядно показывает различие между формой и субстанцией, а также место, кото­рое значимость занимает по отношению к этому различию. Не только то, что реляционно, но и то, что корреляционно и дифференциально, относится к форме и не зависит от ма­териальных фактов манифестации. Как только к рассмот­рению привлекается материальный элемент либо специ­фически звукового, либо специфически графического порядка, мы оказываемся перед фактом субстанции. Диф­ференциальный факт остается фактом формы (а именно чистой формы) лишь при условии, что в определение не вводится ни одного дифференциального признака звуково­го или графического порядка. То, что значимость является элементом чистой формы, становится очевидным благода­ря аналогиям с шахматной игрой и со стоимостью в эко­номике, на что указывал Ф. де Соссюр: «...и не только другая фигура, изображающая коня, но любой предмет, ничего общего с ним не имеющий, может быть отожеств­лен с конем, поскольку ему будет придана та же зна­чимость»^[122]. Монету можно обменять на другую монету — из другого металла или с другим изображением, на банк­ноту, на чек, на ценные бумаги; стоимость монеты опреде­ляется отнюдь неметаллом, из которого она изготовлена^2в.

Прибавим для полноты, что все сказанное об описании значимости остается верным и для описания вариантов. Если даны формальные функции, с помощью простых подсчетов можно вычислить возможное число вариантов: для контекстных вариантов это будет конечное и точно определенное число, для свободных вариантов (каждого контекстного варианта) — теоретически бесконечное чис­ло. Как только мы введем описание произносимых звуков или написанных букв, но не раньше, мы окажемся в об­ласти субстанции^[123].

Чтобы описать манифестацию инвариантов, можно выбрать различные способы. Наиболее удачным способом представляется следующий: с помощью абстракции стро­ится «концепт», или родовое понятие, учитывающее нас­колько возможно все манифестации всех возможных ва­риантов^[124]. Так, в плане выражения следует определить фонематему и графематему (фонему и графему). Этот спо­соб позволяет аналогичным образом определить и семате- му, объединяя в «концепте», или в родовом понятии, част­ные значения, возможные с точки зрения данного узуса, из крторого в соответствии с указанным методом можно вывести норму. Фонематему (фонему), графематему (гра­фему) и сематему никоим образом не следует смешивать со значимостью, так как они принципиально отличны от нее. Они являются «материальной формой», а «материальная форма» — это всего лишь отражение чистой формы, спрое­цированной на субстанцию, отражение, которое зависит от фактов субстанции и получается с помощью специальной индукции на основе частных значений, каковые в свою очередь являются материальными проекциями вариантов чистой формы.

Мы полагаем, что всех этих соображений достаточно для ответа на поставленный выше вопрос: можно ли счи­тать, что значения образуют структуру? Да, можно и должно считать по двум причинам:

1) так как частные значения зависят от исчисления ва­риантов, которые выводятся логически из возможных реляций, предусмотренных при описании формы; 2) так как общие «значения», или сематемы, зависят от значи­мостей, которые также подчинены форме и определяют воз­можные корреляции. Значения не смешиваются ни с ва­риантами, ни со значимостями; варианты и значимости — это явления иного порядка.

К этому ответу нужно прибавить три следующих заме­чания: об уровнях значений (§ 5), об анализе знаков (§ 6) и об уровнях семантического анализа (§ 7).

5. Семантическая субстанция подразделяется на не­сколько уровней^[125]. Крайние и в то же время наиболее важные и наиболее известные уровни — это физический уровень, с одной стороны, и уровень восприятия или кол­лективной оценки — с другой. Чтобы дать исчерпываю­щее и адекватное описание целого, надо, очевидно, опи­сать все уровни и отношения между ними. Что касается этих отношений, то между уровнями существует опреде­ленная иерархия, которую необходимо выявить. По всей видимости, в первую очередь должно быть выполнено опи­сание на уровне коллективной оценки. Этот уровень явля­ется константой, которую предполагают (селекционируют) другие уровни, в том числе физический уровень (который, как известно, может отсутствовать). Только уровень кол­лективной оценки позволяет наряду с прочими научно подойти к проблеме «метафор». Если мы хотим должным образом охарактеризовать семантический узус, принятый в каком-либо языковом коллективе и принадлежащий к описываемому нами языку, это следует делать отнюдь не с помощью физического описания означаемых вещей; напротив, это можно выполнить, лишь прибегнув к кол­лективным оценкам, принятым в данном коллективе, т. е. к социальному мнению. Семантическое описание должно состоять прежде всего в сближении языка с другими со­циальными институтами; именно в этой точке лингвис­тика соприкасается с другими отраслями социальной антро­пологии. Ведь одной и той же физической «вещи» могут соответствовать совершенно различные семантические опи­сания — в зависимости от того, в рамках какой цивилиза­ции рассматривается эта «вещь». Это верно не только для терминов непосредственной оценки (хороший и плохой, красивый и безобразный), не только для предметов, прямо связанных с цивилизацией (дом, стул, король), но и для явлений природы. Лошадь, собака, гора, ель и т. д. будут определены совершенно по-разному в обществе, которое знает (и опознает) все эти объекты как исконные, и в об­ществе, для которого эти объекты являются экзотическими феноменами. Слон — это одно для индейца или африкан­ца, который приручает и использует слонов, боится или любит их, и совсем другое для европейца или амери­канца, который знаком со слоном только по зоопаркам, циркам и зверинцам. Собака получит различные семанти­ческие определения у эскимосов, где собака — упряжное животное, у парсов, для которых она — священное живот­ное, в индуистском обществе, где собака презирается как пария, и, наконец, в цивилизованном обществе Запада, где собака — домашнее животное, дрессируемое для охо­ты или для сторожевой службы. Во всех этих случаях зоологическое определение было бы явно недостаточным с лингвистической точки зрения. Необходимо понять, что речь здесь идет не о различии в степени, а о существенном и глубоком различии. Вопреки традиционному подходу не следует говорить, что в таком-то обществе собака явля­ется презираемым животным,— наоборот, надо говорить, что в этом обществе презираемым животным является со­бака. Итак, одно и то же определение может быть приме­нимым для разных обществ и, следовательно, для разных языков, к «вещам», совершенно различным в других от­ношениях. Ведь вполне допустимо, чтобы в одном обществе «презираемым существом» считалась собака, в другом — проститутка, в третьем — колдунья или палач и так да­лее. Подобные семантические определения должны иметь серьезные последствия для чисто формального анализа рас­сматриваемых единиц.

6. Не только семантическая субстанция расчленяется на несколько уровней, но и сами семантические единицы также относятся к различным уровням: знаки с большим протяжением (например, слова), минимальные знаки (корни, аффиксы, например: in-de-com-pos-able-s «не-раз- -лож-им-ые»), части знаков. На уровне знаков (например, слов) количество единиц часто бывает неограниченным: так, существительные обычно образуют в любом языке открытый класс. Этим открытым классам противопостав­ляются замкнутые классы: служебные рлова, аффиксы, окончания и т. д. (например, класс предлогов, класс сою­зов или, вообще говоря, так называемые грамматические классы). Замкнутые классы встречаются и в области лек­сики: так, среди непроизводных прилагательных можно указать небольшие замкнутые классы, часто состоящие всего из двух членов (большой : маленький, длинный : короткий, красивый : безобразный, горячий : холодный). Структурное описание возможно лишь при условии, что открытые классы удается свести к замкнутым классам. Эта операция осуществляется при структурном описании плана выражения, когда каждый знак рассматривается как состоящий из таких элементов, сравнительно неболь­шое число которых оказывается достаточным для описа­ния. Аналогично надо поступать и при описании плана содержания^[126]. В ряде очевидных и давно известных случаев содержание знака легко раскладывается по та­кому же принципу, что и содержание выражения. Так, латинское именное окончание -ibus разлагается, с одной стороны, на четыре элемента выражения: i, b, и и s, ас другой — на два элемента содержания: датив\аблатив и множественное число. В английском языке знак am состоит из двух элементов выражения (а и т) и из пяти элементов содержания: быть+ l-oe лицо + единственное число + настоящее время + индикатив. В обоих планах эти элементы выделяются, как известно, посредством коммутации.

Указанный метод разложения содержания на элементы необходимо обобщить. Однако для того, чтобы упорядочить все лексические факты в соответствии с описанным прин­ципом, предстоит выполнить чрезвычайно трудоемкую работу. Правда, большая подготовительная работа уже выполнена лексикографией: лексикографические опре­деления одноязычных словарей являются по сути дела первым важным приближением к решению поставленной задачи.

Прибавим, что между двумя или несколькими элемен­тами в содержании одного знака часто имеет место синкре­тизм: так, лиса — это, с одной стороны, рыжее живот• ное, а с другой — хитрое животное и т. д. Заметим также, что один и тот же элемент нередко может одновременно входить в состав знака, принадлежащего открытому клас­су, и быть идентичным другому знаку, который относится к замкнутому классу, например мужской род и женский род (или самец и самка) в знаках бык и корова и т. д. (те­матические и обращенные морфемы ^[127]).

7. Предлагаемое нами разложение знаков на элементы не означает отказа от семантического описания знаков, взятых целиком, в том числе знаков различной протяжен* ности и различных уровней. Здесь также имеет место абсолютная аналогия с анализом плана выражения, и в частности с фонологическим описанием. Фонологическое описание не сводится просто к описанию произношения одних лишь фонем; наоборот, для полноты описания необ­ходимо, чтобы было описано произношение фраз, слогов, «фонетических слов».Точно так же семантическое описание не сводится просто к семантическому описанию элементов содержания, выделенных в результате анализа; остается необходимым описание манифестации больших единиц. Значение слова как до анализа, так и после него является основным объектом семантики; «семантическое слово», лексическое слово или просто слово сохраняет все свои права. Сочетая изучение знакомых уровней с изучением семантических уровней, можно прийти к построению лек­сикологии, которая в принципе будет аналогична лексико­логии, недавно предложенной Маторе^[128], «социологической дисциплине, использующей лингвистический материал, каковым являются слова». Обнаруживая «ключевые сло­ва», характерные для данного общества в данную эпоху, и устанавливая как функциональную сеть подчиненных слов, зависящих от этих «ключевых слов», так и иерархию, определяющую эту сеть, семантика, понимаемая в описан­ном выше смысле, должна стать венцом исторической науки и в более общем виде социальной антропологии. При­мер для иллюстрации можно привести из области лингвис­тики: ключевое слово структура является словом, оп­ределяющим основное направление современной лингви­стики.