Деревянная сказка
В природе все прекрасно: и плывущие по небу облака, и березка, шепчущаяся с травой, и суровая северная ель, и лишайник, карабкающийся вверх но склону каменистого откоса... Но что может по живости, прелести и очарованию сравниться с водой? Волнуемые ветром волны, отражающие в себе зеленое и голубое, — живая жизнь.
Так думал я, когда на простом деревенском паруснике плыл по рябоватым просторам Онежского озера. Оно манило к себе прозрачностью и глубиной, Я вспоминал, что в старину считали воду плодотворящей, целебной, очистительной, вещей силой. Когда при гадании наши бабушки, бывшие еще молодицами, смотрелись в зеркало, надеясь увидеть в нем суженого, то это был модернизированный обычай испрашивать будущее у воды.Озеро меняло свои краски. Сначала, когда рассвет едва вспыхнул над еловой кромкой, вода была темной-темной, холодной и неприветливой. Потом цьет озера стал оловянным; когда же лучи солнца заиграли на нашем парусе, вода повеяла свежестью, заколебалась, словно в танце, стала теплой по своим оттенкам, манящей к себе.
Куда я еду?
Мой путь в мир русской сказки — древние Кижи.
Те, кто не бывал на Онеге, думают, что Кижи — это островок, случайно затерявшийся среди водных просторов. Это мнение ошибочно. Знающие люди рассказывают, что на озере — ни много ни мало — 1650 островов! Глядя на ели и березы, отраженные в воде, на солнце, краснеющее в волнах, облака, проплывающие, словно невесомые корабли, я вспоминал пейзажи Рериха, Нестерова, Писахова. Последний, посвятивший свою жизнь русскому Северу, был живописцем и сказочником. В одном из писем Пнсахов, приглашая меня в Архангельск, писал: «Приезжайте к нам на Север, своей красотой венчающий земной шар *.
Едем час... третий. Неторопливая езда успокаивает. И когда вдали показалась ажурная башня Гарницкого маяка, мой знакомый лодочник Савелий Васильевич сказал:
- В Кижи теперь многие ездят.
- А раньше?
- Раньше было тихо.
Лодочник, пожилой морщинистый человек, немало побродивший на своем веку с топором и пилой, много поработавший
Утром нас разбудило солнце. Скорее в байдарку! Зайцы, как солдаты, выстроились на дальней линии острова.
Лопочут ушами, то и дело становятся «столбиком» и быстро-быстро, как барабанщики, двигают лапами возле носа.Грива земли с двумя липами — самое высокое место в этом лесу. Вода постепенно выжимала зайцев с низменных мест, п вот они целой командой собрались тут. Они отощали. Тальники и даже дубелы и куст изглоданы добела. Зайцы встревожены. Они сбились в тесную кучу и, кажется, держат совет: что же страшнее — вода или четверо этих наступающих с разных сторон людей?
Фотографируем, обходим остров с разных сторон. Зайцы, кажется, привыкают. Очень забавно видеть вблизи бегущего зайца. Задние ноги опережают передние. Он как пружина: то сжат в пушистый комок, то вытянут. Двадцать семь зайцев с любопытством глядят, как поперек острова мы вешаем сетку.
Мазай утверждает, что зайцы совсем не боялись людей. Помните? «Прыгнули зайцы мои — ничего!» С тех далеких времен зайцы, видно, многому научились. В нашу лодку не прыгают. По надо же их спасать — вода прибывает.
Гоним зайцев на сетку. Сначала медленно, потом с гиканьем. Зайцы путаются, бешено бьют задними лапами. За них-то и надо схватить. Сажаем всех зайцев в клетку и потихоньку плывем домой. Лодку сейчас иначе как ковчегом не назовешь. По пути ковчег пополняется барсуком.
На Липовой горе зайцев окольцевали. Ловля идет не только ради спасения. Надо установить, в каких местах держатся зайцы, много ли гибнет зверьков, сколько расселяется из заповедника по окрестным лесам.
Па Липовой горе пережидают потоп семьдесят зайцев. Их видишь всякий раз, когда идешь от домика к лодкам. Они прячутся в бурьяне, в канаве возле дуплистых ив, в старой колее от телеги. На острове зайцам ничто не грозит. (600)
По В. Пескову