Генрих Гейне

Он был сыном предпринимателя, и начальное образование должно было подготовить его к подобной же деятельности. Гейне учился в Дюссельдорфском лицее, затем изучал коммерцию во Франкфурте и у своего дяди в Гамбурге. Банкир-дядя помог ему получить образование, но вместе с тем вызвал у племянника резкую неприязнь своим практицизмом. Племянник был абсолютно не-способен стать исполнительным клерком, а иного, по мнению дяди, не требовалось от молодого человека, чтобы пробиться в жизни. Но Генрих Гейне родился поэтом, и контора банкира казалась ему слишком тесной. Значительными этапами его жизненного пути стали обучение в университете в Бонне, где А. В. Шле- гель приветствовал первые стихи начинающего поэта. Один семестр он обучался в Гёттингене (1820 г.), в 1821 г. он уже студент Берлинского университета, где слушает лекции Гегеля и попадает под его влияние. В 1824 г. он пешком путешествует по Гарцу, что дает ему материал для его великолепных очерков; он посещает Гёте. В 1825 г. переходит из иудаизма в протестантизм.

Путешествия поэта продолжаются и в следующие годы: он побывал в Лондоне и Мюнхене, в Италии и во Франции. В Париже познакомился с композитором Дж. Мейербером, который до Вагнера стремился обновить жанр оперы, а также с П.-Ж. Беранже, Ж. Санд, В. Гюго, О. Бальзаком.

Именно в это время он увлекся сен-симонизмом. За свои смелые стихи он стал неугоден в Германии, и закон 1835 г. против «Молодой Германии» (к этой группе писателей Гейне не принадлежал) запретил печатать его на родине.

Литературная борьба вынуждала Гейне определить свое место в искусстве. В 1820 г. он пишет статью «Романтика», в которой высказывает полное неприятие искусства, обращенного к прошлому, ибо, по его мнению, поэзия не должна быть рыцарской девой, он ее видит молодой и полной жизни крестьянкой. В своих стихах, а они печатались с 1817 г., он выражает свое отношение к литературе настоящего и прошлого еще более отчетливо. «Книга песен» (Buch der Lieder), самое значительное произведение поэта, отражает как его творческую и поэтическую эволюцию, так и внутреннее — духовное и умственное развитее.

«Книга песен» состоит из четырех частей: «Юношеские страдания» (Junge Leiden, 1817—1821), «Лирическое интермеццо» (Lyrisches Inermezzo, 1822—1823), «Возвращение на родину» (Die Heimkehr, 1823—1824) и «Северное море» (Die Nordsee, 1825 — 1826).

Первая часть «Юношеских страданий» названа «Сновидения» (Traumbilder). Она полемически направлена против форм и идей йенского романтизма, где сон и сновидения наполнены философским содержанием: это считалось особым состоянием души и вместе с тем свободой поэтического самовыражения. Гейне создает «страшные», в духе эпигонства рассказы о том, что ему грезится во сне, но эти «сны» порой передают и подлинные страдания лирического героя, чаще всего самого автора, который не находит ответа на свое страстное чувство, ему предпочитают модного франта, потому что тот богат.

В стихотворении «Зловещий грезился мне сон...»(Ein Traum, gar seltsam schauerlich...) ему является в цветущем саду дева, которая готовит саван ему на гроб, рубит дерево для самого гроба, роет яму для могилы.

... in die dunkle Grabesnacht ... Я скатился

Sttirzt’ ich hinein — und bin erwacht. В могильный мрак — и пробудился.

(Перевод М. Михайлова)

Второй тип сновидений представлен в стихотворении «Мне снился франтик — вылощен, наряден...»(Im Traum sah ich ein Mannchen klein und pufiig). Но в этом сновидении, так же как и в первом, появляются таинственные силы, и завершается оно смехом над страданиями влюбленного.

Особое место занимают в этом цикле два стихотворения: «Гренадеры»(Die Grenadiere) и «Разговор в Падерборнской степи» (Gesprach auf der Paderbomer Heide).

Первое стихотворение навеяно недавними событиями, когда разбитая французская армия возвращалась на родину через Германию. Тема страдающих солдат, верных своему императору несмотря ни на что, звучит здесь сильнее всего. Последняя строфа передает завет того, кто едва ли вернется живым во Францию, но готов встать из гроба, чтобы снова служить своему божеству:

Dann steig’ ich gewaffnet hervor aus Тут выйдет к тебе, император,

dem Grab —

Den Raiter, den Raiter zu schuBen! Из гроба твой верный солдат!

{Перевод М. Михайлова)

Авторская позиция — восхищение доблестью даже умирающего сподвижника Наполеона и вместе с тем удивление стойким воздействием личности человека, погубившего миллионы ради достижения своей цели.

«Разговор в Падерборнской степи» передает ту двойственность по отношению к романтизму, к столкновению воображения и реальности, которые будут свойственны поэту на протяжении всей его жизни. Это стихотворение переводилось на русский язык неоднократно, что свидетельствует об особом к нему интересе. Его форма — разговор, при котором каждая нечетная строфа передает романтически-возвышенное представление о мире, а каждая четная его грубо разрушает.

Horst du nicht die femen Tone, Слышишь, к нам несутся звуки

Wie von BrummbaB und von Geigen? Контрабаса, флейты, скрипки?

Dorten tanzt wohl manche Schone Это пляшут поселянки

Den gefliigelt leichten Reigen.

„Еі, mein Freund, das nenn’ich irren, «Контрабасы, флейты, скрипки!

Von den Geigen hor 4 ich keine, Уж не спятил ли с ума ты?

Nur die Ferklein hor’ ich quirren, Это хрюканью свиному

Grunzen nur hor’ ich die Schweine” Вторят визгом поросята».

В данном случае не столь уж важно решить — внутренний диалог это или спор двух друзей: важна принципиальная разница подхода к миру. Перевод не адекватен подлиннику, но передает основное противопоставление образов мира поэтического и мира низкого, прозаического.

Только последняя нечетная строфа не имеет иронического комментария, но спора, как видим, не разрешает:

Nun, mein Freund, so magst du lachen Все вопросы фантазера

Uber des Phantasten Frage! Осмеял ты ядовито...

Wirst du auch zur Tauschung machen, Одного ты не разрушишь —

Was ich fest im Busen Trage? Что глубоко в сердце скрыто...

{Перевод А. Плещеева)

Die Tauschung переводится как «обман», «заблуждение», «ошибка», «иллюзия». В данном контексте это, скорее всего, и «заблуждение» и «иллюзия» одновременно. Поэт спрашивает своего оппонента, не хочет ли он увидеть обман (иллюзию) в том, что он «прочно несет в груди». Перевод последней строки буквальный и потому не корректен в литературном отношении, но полнее всего передает убежденность поэта в том, что от иллюзий он отказываться не может, ибо они часть его самого. Двойственность останется свойством Гейне на протяжении всего творческого пути.

Название «Лирическое интермеццо» имеет двойной смысл: «интермеццо» — это термин, обозначающий в музыке фрагмент, помещенный между двумя другими частями. По замыслу поэта (он в время считал себя драматургом) этот раздел должен был находиться между двумя драматическими произведениями. Первая часть названия указывает на содержание — это лирические стихи, уже не связанные с полемикой или горькой иронией, вызванной положением поэта в мире. Это маленький стихотворный роман, который начинается веселым стихотворением «В чудеснейшем месяце мае...» (Im wunderschonen Monat Mai), где сама природа рождает неповторимое наслаждение любви:

Im wunderschonen Monat Mai, В чудеснейшем месяце мае,

Als alle Knospen sprangen, Все почки раскрылися вновь,

Da ist in meinen Herzen И тут в молодом моем сердце

Die Liebe aufgegangen.

Ямб с пиррихиями, разрушающими строгость размера, словно передает ритм танца, в который включается вся природа вместе с теми, кто любит. Соединение любви и состояния природы было свойственно немецкой поэзии еще до Гейне — у Гёте оно встречается особенно часто, но возлюбленная Гейне обрела плоть и кровь:

Wenn ich in deine Augen seh\ Гляжу в глаза твои, мой друг,

So schwinder all mein Leid und Weh; И гаснет боль сердечных мук,

Doch wenn ich kusse deinen Mund, Прильну к устам твоим — и вновь

So werd’ ich ganz und gar gesund. Целенье мне дает любовь.

(Перевод В. Левика)

Однако любовь приносит поэту не только радость — она терзает его душу, как терзают ее те, кто разлучает его с любимой. Лирическая миниатюра «Я тебя, пеннорожденную...» (Wie die Wellenschaumgeborene...) передает всю тоску и муку любящего, но отвергнутого:

Wie die Wellenschaumgeborene Я тебя, пеннорожденную,

Strahlt mein Lieb im Schoheitsglanz, Вижу в блеске красоты,

Denn sie ist das auserkorene Ведь супругою законною

Brautchen eines fremden Manns. He моею станешь ты.

(Перевод А. Дейча)

Обратите внимание на выделенные слова, перевод их точен, но рифмуются стилистически контрастные определения. «Пенно-рожденная» — это эпитет Афродиты, рожденной из пены. «Законная» — канцеляризм. Поставив эти эпитеты в сильную позицию рифмующихся слов, автор выразил все нелепость происходящего и всю свою боль вложил в это противоестественное сочетание. На особенность этой рифмовки обратил внимание А. Дейч, ученый, который перевел это стихотворение. Поэт писал, что «Лирическое интермеццо» — это сентиментально-коварные песенки. Ко-варство есть и в этом сопоставлении, а также в последнем обращении к любимой: она для него «милая дурочка» (die holde Тбгіп).

Тема несчастной любви порой не только имеет личностный оттенок, но и становится утверждением общего трагического закона, как в стихотворении «Юноша девушку любит...»(Ein Jiingling liebt ein Madchen...).

Сатира приобретает в этом цикле уже конкретную направленность, утрачивает абстрактность первого раздела, как в стихотворении «За столиком чайным в гостиной...»(Sie saben dir viel erzahlet...).

Именно об этих господах писал поэт, что такие люди измучили его:

Die einen mit ihrer Liebe, Одни — своею любовью,

Die andem mit ihrem HaB. Другие — своею враждой.

(Перевод А. Григорьева)

Завершается цикл трагически: радость весны и пробуждения чувства любви сменяется желанием смерти, пока еще аллегорическим, когда поэт пишет, что ему нужен большой гроб, чтобы там похоронить и любовь, и горе: Die alten, bosen Lieder,

Die Traume schlimm und arg, Die laBt uns jetzt begraben, Holt einen groBen Sarg.

(...)

WiBt ihr, warum der Sarg wohl So groB und schwer mag sein? Ich legt’ auch meine Liebe Und meinen Schmerz hinein.

Дурные злые песни, Печали дней былых! Я все похоронил бы,

Лишь дайте гррб для них. <...>

А знаете, на что мне Громадный гроб такой?

В него любовь и горе Сложил я на покой. (Перевод В.Левика)

В этот цикл входит целый ряд лирических шедевров. Один из них — всем известное стихотворение в переводе, или переложении, М. Ю. Лермонтова «На севере диком стоит одиноко...»(Ein Fichtenbaum steht einsam...). Более прекрасного перевода русская классика не знает, но здесь есть одна сложность: сосна в немецком языке мужского рода (der Fichtenbaum), пальма, как и в рус-

ском, — женского. Гейне пишет о страдании влюбленного, отдаленного от возлюбленной. Русский перевод расширяет значение, придавая тоске общечеловеческое свойство. Есть несколько переводов, среди них и Ф. И. Тютчева, где сосна была заменена кедром или дубом, но они не достигали эстетической высоты произведения, созданного Лермонтовым .

Юношеская поэзия Генриха Гейне, воспевающая любовь, наполнена яркими символами, изображениями чудесных превращений, удивительными образами. Рассмотрим два стихотворения, особенно полно передающих мироощущение юного поэта.

Die Rose, Die Lilie, die Taube, die Голубка и роза, заря и лилея, —

Sonne

Die liebt’ ich einst alle in Liebeswonne. Я прежде любил их, пылая и млея.

Ich lieb’sie nicht mehr, ich liebe alleine Теперь не люблю, и мила мне

Die Kleine, die Feine, die Reine, die иная —

Eine; Иная, родная, моя неземная;

Sie selber, aller Liebe Bronne, Её одну я в сердце лелею,

1st Rose, und Lilie und Taube und ' Голубку и розу, зарю и лилею.

Sonne. (Перевод В. Зоргенфрея)

Символом тех, кого любил юный поэт, в этой миниатюре являются роза, лилия, голубка, солнце. В переводе один из символов дан с трансформацией образа — заря (в подлиннике — солнце). Теперь поэт любит одну-единственную (немецкие номинации не вполне совпадают с подобными в русском тексте: die Kleine, die Feine, die Reine, die Eine — в русском переводе — это «иная, родная, моя неземная»). И вместе с тем система символов, обозна-чающих эту «иную, родную, мою неземную», повторяется и в русском тексте: «голубку и розу, зарю и лилею» (в переводе первой строки система символов, обозначающих новую возлюбленную, полностью соответствует системе первой строки подлинника).

Во второй миниатюре столь же необычны превращения чувств в прекрасные, хотя порой и полные тоски реалии:

Aus meinen Tranen sprieBen Из слез моих много родится

Viel bluhende Blumen hervor, Роскошных и пестрых цветов,

Und meine Seufzer werden И вздохи мои обратятся

Ein Nachtigallenchor. ' В полуночный хор соловьев.

Und wenn du mich lieb hast, Kindchen, Дитя, если ты йіеня любишь, Schenk’ ich dir die Blumen all, Цветы все тебе подарю,

Und vor denem Fenster soil klingen И песнь соловьиная встретит

Das Lied der Nachtigall. Под милым окошком зарю.

(Перевод А. Фета)

Невероятные чудеса поэтического мира раскрываются в пер-вом четверостишии второго стиха: из слез поэта рождается множество цветущих цветов, а вздохи поэта становятся хором соловьев. И если только красавица («дитя») полюбит поэта, он готов подарить ей все цветы, а перед ее окном всегда будет звучать песнь соловья. Оба юношеских стихотворения Гейне наполнены прекрасными образами, таинственными и сказочными. Сопоставление немецкого оригинала и русского перевода показывает, что они неоднозначны, но характеризуются высокими художественными достоинствами.

Третий цикл «Возвращение на родину» имел эпиграф, взятый из К. Иммермана: «Священным покрывалом с алтаря прикрывает распутный вор омерзительную наготу! Кутила хлещет вино из золотого кубка чувства! Роза, гордая тем, что не хочет насладиться небесной росой, становится прибежищем паука, распухшего от яда». Эпиграф раскрывает вйдение мира поэтом. Романтические преувеличения есть и здесь, но сами стихотворения стали глубже по содержанию, хотя в них стало меньше даже мимолетной радости. Она все более уступает место сатире.

Открывается цикл стихотворением, в котором автор сожалеет об утраченном счастье, о светлом образе, который поглощен ночной тьмой. Тема тьмы в трех строфах повторяется трижды: «nachtumhullt, Dunkeln, Dunkelheit». Эта тьма звучит теперь и в отношениях с любимой, и пронизывает все мироощущение поэта.

Второе стихотворение «Не знаю, что сталось со мною...»(Ich weiB nicht, was soil es bedeuten...) более известно по имени героини — Лорелея. Сюжет Гейне заимствовал у К. Брентано, но совершенно изменил авторскую интенцию. Если Брентано своей героине передал собственные страдания и свою чуждость миру, то у Гейне Лорелея так же прекрасна, как у Брентано, но внимание обращено прежде всего на того человека, которого она губит своим очарованием. Его Лорелея безразлична к тем, кто попал под очарование ее красоты . . 1

Одно из первых стихотворений цикла передает встречу поэта с семьей его любимой, которая вышла замуж за другого. Поэт иронически рассказывает, что «все были так искренне рады» (Sie haben mich freudig erkannt). А потом он спросил о ней:

Und freundlich gab man zur Antwort: И дружески мне сообщили,

Das sie in den Wochen sei. Родить через месяц должна.

А кроме того, еще его «обрадовали», сказав, что известный ему милый песик, стал большим и злобным — его утопили в Рейне. Последняя строфа подводит итог — поэт сравнивает младшую сестру возлюбленной с нею:

Die Kleine gleicht der Geliebten, В малютке с возлюбленной

сходство,

Besonders wenn sie lacht; Я тот же смех узнаю

Sie hat dieselben Augen, И те же глаза голубые,

Die mich so elend gemacht. Что жизнь загубили мою.

(Перевод В.Левика)

За обыденностью ситуации скрывается теперь глубокое страдание, которым нельзя ни с кем поделиться. Поэтические средства становятся более скупыми и емкими: трагизм проступает лишь в сообщении о том, что у любимой родился ребенок от другого человека, а милого песика утопили в Рейне.

И снова, как во втором цикле, но с большей обобщенностью и трагизмом возникает тема несчастной любви как неизбежности:

Die Jahre kommen und gehen, Сменяются поколенья,

Geschlechter steigen ins Grab, Приходят, уходят года,

Doch nimmer vergeht die Liebe, И только одна в моем сердце

Die ich im Herzen hab\ Любовь не умрет никогда.

К этим темам присоединяется теперь присущая третьему циклу необходимость скрывать свои страдания: поэт мечтает лишь однажды припасть к ногам возлюбленной

Und sterbend zu dir sprechen: И тихо шепнуть, умирая:

Madam, ich liebe Sie! «Я Вас люблю, madame!»

(Перевод В.Левика)

Обратите внимание на местоимения: и в немецком, и в русском языках используется форма вежливого обращения к посторонним. К любимым, у которых надеются получить отклик на чувство, обращаются на «ты» (du). Есть еще одна особенность: поэт называет самое дорогое ему существо madame, а это также обращение к чужим. Страдание поэта «скрыто» в этих двух формах.

Иронический дар поэта проявляется неоднократно. Вот, на-пример, лирическая миниатюра (Гейне часто использует две че-тырехстрочные строфы). Ее герой — влюбленный юноша. Сама тема любви не вызывает авторской иронии, но формы проявления чувства, порой чрезмерные и одновременно наивные, порождают добрую авторскую улыбку. Вот первая строфа:

Teurer Freund, du bist verliebt, Друг бесценный, ты влюблен,

Und dich qualen neue Schmerzen; Новых мук познал немало,

Dunkler wird es dir im Kopf, Все темнее в голове,

Heller wird es dir im Herzen. А в душе светлее стало.

(Перевод И. Елина)

«Затемнение рассудка» (dunkler... im Kopf — темнее в голове) у влюбленного — обычное состояние, если смотреть на его поведение со стороны. Но поэт не ограничивается только этой, довольно обыденной насмешкой: во второй строфе он усиливает эмоцию: ...ich seh’ des Herzens Glut / Schon durch deine Wefte brennen (я вижу пламя твоего сердца даже сквозь материю твоей одежды).

Гипербола последних строк, что вообще присуще Гейне, как раз и создает главный иронический эффект.

Вместе с тем в третьем цикле все сильнее звучат раздумья не о любовных страданиях, а о сущности окружающего мира. Положение между романтизмом и реализмом, между иллюзиями начала века и усиливающимися консервативными тенденциями его современности заставляет Гейне пересмотреть многие прежние воззрения.

Особенно знаменательны два стихотворения «На сердце гнет, с тоскою смутной...» и «Фрагментарность Вселенной мне что-то не правителі..».Первое стихотворение помещено в цикле под номером 39, второе — 58. Однако они тесно связаны между собой.

Первое передает ощущение безысходности, когда утрачена вера:

Gestorben ist der Herrgott oben, Там в небесах не стало Бога,

Und unten ist der Teufel tot. А под землей скончался черт.

Эти слова могут быть истолкованы как признание атеиста, но вернее услышать в них более глубокую мысль о разрушении прежних идеалов. Не случайно поэт начинает стихотворение с передачи своего страдания в настоящем, с сожаления о прошлом и завершает строфу следующими словами:

Die Welt war damals noch so Казалась жизнь тогда уютной,

wohnlich,

Und ruhig lebten hin die Leut. И жил спокойно человек.

Однако в последних двух строках третьей строфы снова возникает надежда:

... ware nicht das bilichen Liebe, He будь у нас любви немного,

So gab’ es nirgends einen Halt. Нам негде было б отдохнуть.

(Перевод Р. Мин кус)

Обратите внимание на упоминание о любви: у романтиков она составляла основу мира, была всеобъемлющей, теперь же о ней сказано das bilichen Liebe — «немного любви». То есть и любовь утратила свою могучую силу. Мир рождает только уныние и страдание, нет человеку пристанища, нет и покоя.

Чувство покинутости, отсутствия выхода рождает и второе стихотворение, однако проблема решается уже в ином ключе: поэт теперь не просто предается размышлениям о своих страданиях, но обращается к философии своего времени и не находит в ней ответа на самые жгучие вопросы. Трагизм первого стихотворения сменяется сатирой над беспомощностью философов:

Zu fragmentarisch ist Welt und Leben! Фрагментарность Вселенной мне

что-то не нравится! Ich will mich zum deutschen Professor Придется к ученому немцу

begehen. отправиться.

В подлиннике адресат назван более точно: это именно «немецкий профессор». Как мы помним, Гейне учился у А. В. Шлегеля и Г. В. Ф. Гегеля. Фрагментарность, на которую сетует поэт, была законом романтизма, особенно в области поэтики, но философские идеи поэт воспринял в большей степени от Гегеля — профессора философии. И вот отношение поэта к возможностям современной ему философии:

Mit seinem NachtmuBen und Он (философ. — Г.Х. и Ю. С.)

SchlafrockfeBen старым шлафроком и прочим

тряпьем

Stopst er die Lticken des Weltenbaus. Починит прорехи мироздания.

(Перевод Т. Сильман)

В подлиннике сатира сильнее, ибо прорехи предполагается штопать ночным колпаком и рваным ночным халатом. Если в первом стихотворении поэт писал о гибели и Бога, и черта, то во втором он пришел к выводу о том, что человеческий разум, осво-божденный от веры, тоже бессилен. Мир распадается, соединить его фрагменты невозможно. В последней части «Книги песен» «Северное море» Гейне снова вернется к проблеме смысла существования, но уже на другом уровне.

«Северное море» было написано под воздействием могучей стихии: на берегу моря поэт прожил некоторое время. Величие картин природы рождало размышления о могучих силах, о богах древ-ности. Все мелкие человеческие страсти отступали на второй план. Даже любовь в стихотворении «Морское видение»(Seegespenst) становится предметом иронии: когда лирический герой увидел облик возлюбленной в волнах моря и бросился к ней, то капитан успел вовремя ухватить его за ногу (Ergriff mich beim FuB der Kapitan), недоумевая, не вселился ли в него дьявол (find sie des Teufels).

Меняется сам строй стиха: ритм подчиняется движению волн, рифма утрачивает значение. Гейне выступает здесь предшественником верлибра, столь характерного для конца века. Ему он необходим для того, чтобы сосредоточить все внимание на важнейших проблемах бытия. Они переходят в этот цикл из «Возвращения на родину», но возможность их разрешения кажется все менее вероятной. ...was bedeutet der Mensch?

Woher ist er kommen? Wo geht er

hin?

Wer wohnt dort oben auf goldenen

Sternen?

...что есть человек?

Откуда пришел он? Куда пойдет?

И кто там над нами на звездах

живет? Вопросы обращены к волнам. Задает их юноша, который знает, что много голов думало над ними — в колпаках с иероглифами, и в беретах, и в чалмах и еще тысячи тысяч других, но безрезультатно. Название головных уборов говорит о том, что эти проблемы волновали людей разных времен и стран. Последняя строфа подчеркивает бессилие и человека, и самой могучей стихии решить эту загадку жизни: Es murmeln die Wogen ihr ew’ges

Gemurmel, Es wehet der Wind, es fliehen die

Wolken,

Es blinken die Sterne, gleichgiiltig

und kalt, Und ein Narr wartet auf Antwort.

Волны журчат своим вечным

журчаньем; Веет ветер; бегут облака;

Блещут звезды безучастнохолодные...

И ждет безумец ответа!

(Перевод М. Михайлова) Немецкое существительное der Narr можно перевести двумя русскими — «дурак» и «безумец». Однако вопросы о смысле жизни едва ли может задавать дурак или безумец. Кто же тот юноша, который задает эти вопросы?

Но вопросы не уходят из сознания поэта. Он попытался решить их в Париже с помощью сенсимонистов и переводит проблему, как это вообще свойственно особенностям его мышления и поэтики, в сатирический план. Стихотворение «В гавани»(Im Hafen), где пируют самые разные люди, чаще всего моряки, которые лучше многих царедворцев, поэт заканчивает выводом, в котором сатира определенно направлена на философскую систему Гегеля, его учителя в прошлом: Siest du, auf den Dachem der Hauser

saBen

Die Engel und sind betrunken und

singen;

Die gliihende Sonne dort oben Ist nur eine rote, betrunkene Nase,

Die Nase des Weltgeists;

Und um die rote Weltgeistnase

Dreht sich die ganze, betrunkene Welt.

Ты видишь, на крышах домов сидят

И поют пьяные ангелы,

Солнце, пылающее там, наверху, Это красный от пьянства нос,

Нос мирового духа,

И вокруг красного носа мирового

духа

Вертится весь перепившийся мир.

(Перевод П. Карпа) Сведение воедино загадки мироздания, смысла жизни человека, пути человечества и «красного носа мирового духа» (die rote Weltgeistnase) свидетельствует о полном отказе от философских объяснений мира, которые были хорошо известны поэту. Его пессимизм окрашен саркастической улыбкой, но проблему это не разрешает, а лишь указывает на тупиковую ситуацию. Действительно, только дурак или безумец может задумываться о смысле мироздания и о пути человечества, если все можно представить себе как вращение всего пьяного мира вокруг красного носа мирового духа. А от чего пьян мир? Не от разного'ли рода взаимоисключающих доктрин? Образная система стихотворения предлагает свои загадки, что говорит не только о слабости человеческой мысли, но и о силе многозначного образа.

Время создания «Северного моря» совпадает с работой над «Путевыми картинами» (1826— 1831), своеобразным жанром путевых очерков, в которых проявляются оппозиционные политические настроения поэта, его демократизм, возникает резкая сатира на бюргеров, реакционную профессуру и не менее глубокомыслящих студентов. Особенно ярко это заметно в его «Путешествии по Гарцу»(Die Harzreise, 1826). По стилю «Путешествие...» частично напоминает романтическую прозу, где обязательно присутствовали и стихи, но столь едкая сатира на современность, как в этом произведении, была чужда романтизму.

В самом начале очерка помещено стихотворение, которое относится к числу величайших достижений поэзии. Первая строфа напоминает по стилю «Сновидения» из «Юношеских страданий», где для характеристики персонажа достаточно описать его одежду: поэт уходит от тех, кто носит черные фраки и белоснежные манжеты. Но с третьей строфы начинается подлинное волшебство поэзии, переносящее читателя в свободный мир, где этим фракам нет места:

Auf die Berge will ich steigen, Ухожу от вас я в горы,

Wo die frommen Hutten stehen, Где живут простые люди,

Wo die Brust sich frei erschlieliet Где привольно веет ветер,

Und die freien LGfte wehen. Где дышать свободней будет.

Auf die Berge will ich steigen, Ухожу от вас я в горы,

Wo die dunkeln Tannen ragen, Где шумят густые ели,

Bache rauschen, Vogel singen, Где журчат ключи и птицы,

Und die stolzen Wolken jagen. Вьются в облачной купели.

Перевод В.Станевич, довольно близкий к тексту и образам оригинала, не дает ощущения той свободы, которой полны эти строки. Первые строки двух приведенных строф начинаются со слов «Я хочу подняться в горы», а это выражение не начала пути («ухожу»), а только желания уйти, т.е. для поэта вся эта красота и свобода пока существуют лишь в его представлении. Не к «про-стым людям» он идет, а туда где стоят «скромные (тихие) хижины», а это уже конкретная картина. Он идет туда, где «грудь свободно раскрывается» и где «свободно (снова свободно!) веет ветер». Совершенно исчезла из перевода последняя очень важная строка «мчатся гордые тучи». В мировой поэзии только у Пушкина в стихотворении «Кавказ» можно найти нечто подобное:

Кавказ подо мною. Один в вышине Стою над снегами у края стремнины:

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной...

Гейне использует хорей, который обычно воспринимается как двуударная строка, передающая ритм движения путника. В его строке чаще всего восемь слогов, что тоже как бы‘передает дыхание движущегося человека. Взгляд немецкого поэта устремлен в будущее, он предвкушает ту свободу и красоту, которые ему откроются. Русский поэт уже поднялся на вершину. В его строке 11 — 12 слогов, ямб выдержан более последовательно. Лирический герой остановился, это его размышления по поводу открывшейся картины, а не мечты. Однако ощущения свободы от всего пошлого мира, от всего, что угнетает там, внизу, почти полностью совпадают, как и передача картины мира.

Вот первые строки прозы, где воспроизводится реальность, способ ее изображения — контрасты, сочетание несочетаемого: «Город Геттинген, прославленный своими колбасами и университетом, принадлежит королю Ганноверскому, в нем имеются девятьсот девяносто девять домашних очагов, разнообразные церкви, один родильный дом, одна обсерватория, один карцер, одна библиотека и один винный погребок, где отличное пиво» (перевод В. Станевич). —Die Stadt Gottingen, beriihmt durch ihre Wiirste und Uniwersitat, gehorte dem Konige vonHannover und enthalt 999 Feuerstellen, diverse Kirchen, eine Entbildungsanstalt, eine Stemwarte, einen Karzer, eine Bibliothek und einen Natskeller, wo das Bier sehr gut ist.

Геттинген прежде всего славится своим университетом и свободомыслием: мечтатель и любитель философствовать Ленский у Пушкина был «с душою прямо геттингенской». У Гейне на первый план вышла колбаса. Родильный дом, обсерватория, карцер и библиотека даются через запятую, следовательно, уравниваются в значении. Это именно тот город, которому посвящено первое стихотворение, где рассказ о жителях начинается с описания их черных фраков и белоснежных манжет: о самих людях сказать более нечего.

Вторая часть «Путевых картин» носит название «Идеи. Книга Le Grand» (Ideen. Das Buch Le Grand, 1827). Одна из ее значительных частей посвящена смене власти в Германии, завоеванной Наполеоном. В доме рассказчика, когда он был еще ребенком, поселился барабанщик французской армии, маленький подвижной человечек с большими усами. Он плохо знал немецкий, а рассказчик еще не успел выучить французский, но они прекрасно понимали друг друга с помощью барабана. Когда надо было объяснить слово liberte (свобода), француз барабанил Марсельезу, когда egalite (равенство), то да ira, да ira! Les aristocrates a la lateme! («Дело пойдет на лад! Аристократов на фонарь»). Барабанщик Le Grand с помощью своего барабана обучил мальчика всей новейшей истории и внушил страстную любовь к Наполеону. Автор записок иронически отмечал, что это был наилучший метод обучения.

В духовном развитии поэта Г. Гейне «Идеи» занимают особое место: они готовят его не только к увлечению сенсимонизмом, но и к принятию идей К. Маркса. А в области поэзии — к появлению сборника «Современные стихотворения»(Neue Gedichte, 1844): именно в нем отражаются новые воззрения поэта, его политическое кредо.

Стихотворение «Доктрина»(Doktrin) относится к числу наиболее значительных. Политическая поэзия часто нравоучительна и лишена образности. Гейне находит возможность оставаться настоящим поэтом даже в этой области. Центральный мотив стихотворения — барабан (die Trommel). Еще в «Идеях» поэт нашел важнейший образ-мотив, который помогал ему раскрывать сложную современную ситуацию и показывать, что люди разных национальностей могут понимать друг друга даже без знания языка. Теперь барабанстановится символом движения вперед, пробуж-дения сознания, он сосредоточивает в себе смысл всех наук, и диалектики Гегеля в том числе. Если ранее в «Книге песен» возникал тупик и ученый немец не помогал разрешить загадку жизни человека и объяснить смысл мироздания, то теперь именно барабану, его ритмам отводится главная роль:

Schlage die Trommel und furchte Стучи в барабан и не бойся,

' dich nicht,

Und kiisse die Marketenderin! Целуй маркитантку под стук;

Das ist die ganze Wissenschaft, Вся мудрость житейская в этом,

Das ist der Bucher tiefster Sinn. Весь смысл глубочайших наук.

Trommle die Leute aus dem Schlaf, Буди барабаном уснувших,

Trommle Reveille mit Jugendkraft, Тревогу без устали бей;

Marschiere trommelnd immer voran... Вперед и вперед подвигайся —

Das ist die Hegelsche Philosophie, И Гегель и тайны науки —

Das ist der Bucher tiefster Sinn! Все в этой доктрине одной...

(Перевод П. Вейнберга)

Напряженность ритма и найденного разрешения смысла жизни в целом очень удачно передано на русском языке, однако стихотворный перевод всегда несколько изменяет подлинник. Автор не случайно повторяет одну и ту же фразу (Das ist der Bucher tiefster Sinn — «Это глубочайший смысл всех книг») без изменений, но второй раз с восклицательным знаком, ибо для него это разрешение важнейшей проблемы. Теперь уже не книжные, а реальные знания ведут поэта по жизни, а для движения нужны «юные силы» (Jugendkraft). Последняя строка стихотворения возвращает внимание к лирическому герою, его месту в борьбе: «Я хороший барабанщик» (ich ein guter Tambour bin). Юные силы — это и его силы, его барабан тоже может будить уснувших, диалектика сулит изменение политической ситуации.

«Доктрина» была написана в 1842 г., в 1844-м произошло восстание голодных и измученных ткачей в Силезии, жестоко подав-ленное королевскими войсками. События получили широкий отклик. Гейне создал одно из лучших своих политических стихотворений «Силезские ткачи»(Die schlesischen Weber). Главный мотив — «Германия, саван тебе мы ткем» (Deutschland, wir weben dein Leichentuch). В.Левик мастерски передал идеи и образы стихотворения, в котором постепенно раскрывается утрата народом веры во все институты. Ткачи ткут «тройное проклятье» (dreifachen Fluch) Богу, королю и отечеству, ибо все они издевались над несчастными, дурачили их, а король приказал стрелять в безоружных и нищих рабочих. В этом «тройном проклятье» не случайно на первое место поэт ставит Бога, а Левик первый раз переводит Gotte как «Бог», а второй раз в той же строфе как «идол» (эти варианты значений для немецкого слова возможны). Именем Божьим держали народ в повиновении, само представление о Боге в сознании народа утратило свое истинное значение, он превратился в языческого идола, которому приносят жертвы, но он бесстрастен и жесток.

Тройное проклятье в этом произведении обретает и фонетическое выражение: каждая строфа оканчивается рефреном Wir weben, wir weben!, который звучит как набатный колокол и свидетельствует не о смирении, йо о готовности к новой борьбе. Особую силу придает «набату» повтор, на котором построен рефрен. На русский язык рефрен переведен как «Мы ткем тебе саван» без повтора, но с использованием сходного фонетического приема. И в оригинале, и в переводе основную фонетическую нагрузку получает сонорный звук [п] ([н]), в русском переводе он усилен сонорным [м]. Немецкое [г] тоже усиливает набатное «гудение».

Стихотворение это повествует не столько о невыносимых условиях жизни ткачей, сколько об их растущем желании бороться. В преддверии 1848 г. оно имело особое значение. «Силезские тка- чи» были высоко оценены демократическими кругами, Ф. Энгельс перевел их на английский язык и напечатал свой перевод, ибо видел в нем прекрасное средство революционной агитации. Мы в данном случае может отметить и высокое художественное мастер-ство автора перевода.

Особое место в сборнике занимает «Гимн»(Hymnus). Поэт использует форму, родившуюся во времена античности, где героями гимнов обычно бывали боги. Вместе с тем «Гимн» Гейне восходит и к библейской традиции своей напряженной патетикой и страстностью. Героем этого гимна стал восставший народ, соратники поэта: им гимнов никогда не слагали.

В стихотворный сборник попадает прозаический фрагмент, композиция которого может быть сопоставима с поэтической. Два первые предложения, состоящие только из подлежащего и сказуемого («Я меч, я пламя» — Ich bin das Schwert, ich bin die Flamme), повторены в финале. Они как бы окольцовывают все произведение, что усиливает эмоциональное воздействие, и передавая ос-новную интенцию поэта, концентрирует внимание на революционной направленности всего текста. Текст лишен рифмы, но его внутренняя напряженность создается рядом повторов:

Rund um mich her liegen die Вокруг меня лежат трупы моих

Leichen miener Freunde, aber wir друзей, но мы победили. Мы

haben gesiegt. Wir haben gesiegt, победили, но вокруг меня лежат

aber rundumher liegen die Leichen трупы моих друзей,

meiner Freunde.

В этих сложных предложениях только меняются местами составляющие их простые. При этом wir haben gesiegt (мы победили) поставлено при повторе рядом, ибо это главная мысль, которая отражена в метафоре, опоясывающей весь фрагмент.

И еще одна особенность отличает произведение — в нем снова появляется мотив барабанов:

Aufs neue erklingen die Trommeten... Снова грохочут барабаны...

Мотив барабанов, как видим, возникает у Гейне неоднократно, и каждый раз он связан с борьбой, с изменением мира, а в финальной фразе утверждается, что предстоит новая битва.

Важна и самооценка, которая дана во второй фразе, но особое значение она приобретает в ретроспективе:

Ich habe euch erleuchtet in der Я светил вам во тьме, и когда

Dunkelheit, und als die Schlacht началась битва, я сражался

begann, focht ich voran, in der ersten впереди, в первом ряду.

Reihe. (Перевод П. Вейнберга)

К данной фразе мы еще вернемся, когда речь пойдет о поздней лирике уже больного поэта.

В годы реакции, когда закон 1835 г. запретил печатать его сочинения на родине, Гейне поселился в Париже. Там были написаны его самые значительные труды: «Романтическая школа» (Die Romantische Schule, 1836) и «К истории религии и философии в Германии»(Zur Geschichte der Religion und Philosophic in Deutschland, 1834). Первая работа была посвящена проблемам литературы, которая еще по-прежнему не смогла отойти от романтического аполитизма; автор ратовал за новую литературу, которая была бы современной по форме и особенно по содержанию. Исходным положением второй книги была мысль о том, что в Германии, как и во Франции, развитие философии предшествует изменениям в общественной жизни. Здесь особую роль приобретало исследование связей идеализма и материализма, воздействие диалектики Гегеля на развитие сознания общества, самого автора в частности (вспомним стихотворение «Доктрина»).

Памфлет «Людвиг Берне»(Uber Ludwig Borne, 1840) был направлен против немецкого мещанства, его политической ограниченности.

Те исследователи творчества Г. Гейне, которые ценят в нем более всего политического поэта, считают вершиной его творчества поэму «Германия. Зимняя сказка» (Deutschland. Ein Wintermarchen, 1844). Поэма создана после посещения родины изгнанным Гейне. Прошли годы, но он не увидел изменений. Даже шарманщик играет ту же мелодию и девушка рядом с ним поет ту же песню. Используя романтический прием сновидения, поэт показывает читателю прошлое, настоящее и будущее своей отчизны. В прошлом он видит обман и ложный пафос, в настоящем — гниль и разложение: он знает, что они погубят страну, если не произойдет изменений. Своеобразно Гейне оценивает роль поэта в жизни: за собой он видит тень с топором — это деяние его мысли. Политическая активность поэта не менее значима, чем дела революционеров.

Тяжелая болезнь на семь последних лет жизни уложила в постель активного, энергичного, иронцчного, умного поэта, однако талант его не угас. Сборник стихов «Романцеро»(Pomanzero, 1851) свидетельствует об этом. Автор снабдил его предисловием, в котором ему пришлось объяснить свою новую позицию. Гейне упрекали в том, что он отрекся от прежних убеждений и свидетельство этому — его возвращение в лоно церкви. Исстрадавшийся поэт писал со свойственной ему иронией, что в нем к этому времени не осталось ничего, кроме голоса. И вот в этом состоянии он искал своего Бога, но Бог пантеистов не дал ему душевного облегчения, которого он жаждал. Поэт писал: «Когда страстно возжелаешь... Бога, который может помочь, — а ведь это все- таки главное, — нужно принять и его личное бытие, и его все- мирность, и его священные атрибуты — всеблагость, всеведение, всеправедность и т.д. Бессмертие души, наше потустороннее существование достается нам тогда впридачу, точно мозговая кость, которую мясник даром сует в корзинку, когда он доволен покупателем. <...> То, что я не отказался от такого рода rejouissance, но, напротив, с приятностью воспринял его душою, одобрит всякий не лишенный чувств человек». При этом он отмечал и специфику своего возвращения к Богу: «...мои религиозные убеждения и взгляды по-прежнему остались свободными от всякой церковности; меня не соблазнил тот или другой колокольный звон, не ослепила та или другая алтарная свеча. Я никогда не играл в ту или другую символику и не вполне отрекся от моего разума» (перевод Е.Лундберга). Как видим, поэт оставался свободомыслящим даже при возвращении к религии.

В том же предисловии Гейне писал и о своих политических воззрениях, которые не претерпели изменений: «Я остался при тех же демократических принципах, которым еще в ранней юности поклялся в верности и во имя которых с тех пор пылал горячее». Гейне даже в ужаснейших мучениях сохранял неослабевающую силу духа, остроту логического мышления, которая ни на минуту не покидает его.

Название сборника поэт объяснял тем, что там собраны в ос-новном сюжетные стихотворения и поэмы, написанные в духе народных романсов.

Название стихотворения «Enfant perdu» поэт дает без перевода, оно означает «передовой дозорный». Первая строфа определяет положение поэта в борьбе:

Как часовой, на рубеже свободы

Лицом к врагу стоял я тридцать лет.

Я знал, что здесь мои промчатся

годы,

И я не ждал ни славы, ни побед.

Verlomer Posten in dem

Freicheitskriege,

Hielt ich seit dreiflig Jahren treulich

aus-

Ich kampfe ohne Hoffnung, das ich

siege,

Ich wuBte, nie komm’ ich gesund nach

Haus.

Verlorner переводится как «потерянный», сочетание eine verlor- ner Kompanie — каю«рота смертников». Сочетание verlorner Posten приобретает значение то же, что и французское Enfant perdu — «передовой дозорный». При этом следует отметить, что передовой дозорный на войне первым принимает на себя удар противника и первым же погибает. Именно так воспринимал свою позицию в мире немецкий поэт Г. Гейне. Перевод В. Левика в целом верен, но о славе в этой строфе нет речи, только о том, что не было надежды на победу.

Последняя строфа подводит итог: дозорный покидает свой пост, однако не потому, что потерял веру в победу:

Doch fall’ ich unbesiegt, und meine Я не сдаюсь! Еще оружье цело,

Waffen

Sind nicht gebrochen — Nur mein И только жизнь иссякла до конца.

Herze brach. {Перевод В.Левика)

О том, что оружье поэта цело, свидетельствует одно из стихотворений последних лет (цикл «Последние стихи» — Lezte Gedichte und Nachlese) со странным на первый взгляд названием «1649— 1793— ???». Две цифры — это даты казни английского и французского королей. Три вопросительных знака обращены к немцам, к Германии: когда же она последует примеру других европейских стран, ибо пора стать свободной уже давно настала. Иронически сопоставляет поэт характеры англичан, французов, которые не были милосердны к своим казненным монархам, и соотносит их с немцами:

Franzosen und Briten sind von Natur Французам и бриттам сердечность

чужда,

Ganz ohne Gemiit; Gemiit hat nur Сердечен лишь немец во всем и

всегда.

Der Deutsche, ег wird gemiitlich Он будет готов со слезами во взоре

bleiben

Sigar im terroristischen Treiben. Блюсти сердечность и в самом

терроре.

Последняя строфа воспроизводит возможную в будущем казнь немецкого короля:

In iener festspannigen Hofkarosse, Карета с гербом, с королевской

короной,

Schwarz panaschiert und beflort die Шестеркою кони под черной

Rosse, попоной,

Hoch auf dem Bock mit der Весь в трауре кучер, и, плача при

Trauerpeitsche том,

Der weinende Kutscher — so wird Взмахнет он траурно-черным

der deutsche кнутом,

Monarch einst nach dem Richtplaz Так будет король наш на плаху

kutscheirt доставлен

Un untertanigst guillotiniert. ’ И всепокорнейше обезглавлен.

В. Левик передает не все образы подлинника, но перевод полностью воспроизводит всенародную скорбь немцев в день казни короля. Последняя же строка, где только «гильотинирование» заменено на «обезглавлен» является дословной передачей оригинала.

Как видим, поэт и в последние годы жизни остается столь же

остроумным и проницательным, как и прежде, ирония и презре

ние к буржуазной и бюргерской стихиям не угасают в нем.

Однако отношение Гейне к коммунистам и их программе было далеко не однозначным. В предисловии к «Лютеции» он писал,

что именно из «Аугсбургской газеты», где он работал, коммунисты узнали, «что существуют на самом деле; при этом также узнали свое настоящее имя, тогда еще неизвестное многим из бедных бездомных детей старого общества». Эта газета сумела написать об их успехах и о том, что на самом деле они — сильная партия. И, продолжал поэт, «день их еще не настал, но... спокойное ожидание не есть потеря времени для людей, которым принадлежит будущее». Но тут же следует и оговорка: «Это признание, что будущее принадлежит коммунистам, я сделал с бесконечным страхом и тоской... Действительно, только с отвращением и ужасом думаю я о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут власти: грубыми руками беспощадно разобьют они все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу, они уничтожат все те фантастические игрушки и безделушки искусства, которые так любил поэт; они опустошат мои лавровые рощи и будут са-жать там картофель... и — увы! из моей “Книги песен” бакалейный торговец будет делать пакетики, в которые станет насыпать кофе или нюхательный табак для старух будущего. <...> И все же, честно сознаюсь, этот самый коммунизм, столь враждебный моим вкусам и склонностям, держит мою душу во власти своих чар, которым я не в силах противиться; два голоса в моей груди говорят в его пользу, два голоса, которые не хотят замолчать, которые в сущности, быть может, являются не чем иным, как внушением дьявола...» (перевод А. Федорова). Однако эта двойственность не мешала поэту называть себя часовым свободы, бить в барабан и будить уснувших.

С юности любовь согревала сердце Гейне и доставляла ему множество горестей, помогала понять себя и окружающий мир. Теперь, на закате жизни он еще более остро ощущает ее радости и приносимые ею страдания. Среди последних стихотворений — «Пытай меня, избей бичами...»(Las mich mit gliihnden Zangen kneipen...). Ожидание любимой женщины (это уже не «любви немного», как в «Книге песен») сравнивается с самыми невыносимыми пытками:

LaB mit Torturen aller Arten Пытай жестоко, ежечасно,

Verrenken, brechen meim Gebein, Дроби мне кости ног и рук,

Doch 1аВ mich nicht vergebens warten, Но не вели мне ждать напрасно, —

Denn Warten ist die schlimste Pein! О, это горше лютых мук!

В ранних стихах о любви поэт воспевал красоту возлюбленной, ее ручки, ее поцелуи — теперь любовь захватывает его более глубоко, мучает его душу, и о душе любимой говорит он, когда просит не заставлять его напрасно ждать.

Ирония по-прежнему не оставляет поэта, но теперь предметом иронии становится не «милая дурочка», которая не смогла оце-нить его любовь, а он сам: Du kamest nicht — ich rafe, schnaube, Und Satanas raunt mir ins Ohr:

Die Lotosblume, wie ich glaube, Mokiert sich deiner, alter Tor!

Ты не пришла, — беснуюсь, вою, А дьявол дразнит: «Ей-же-ей, Твой нежный лотос над тобою Смеется, старый дуралей!»

{Перевод В. Левика) Перевод полностью передает образы и общую тональность этого и грустного, и насмешливого по отношению к себе стихотворения. В книге «Романцеро» есть и более высокое, идеальное представление о любви, захватывающей жизнь целиком — это «Азра» (Asra). В поздний период творчества у Гейне появляются новые образы, передающие более глубокие чувства. Дочь султана, поражающая своей красотой, прогуливается каждый вечер вокруг дивного фонтана. И ежевечерне стоит у фонтана юный раб, который с каждым вечером становится все бледнее и бледнее. Что могло бы это значить? Разгадка — в неожиданном диалоге прекрасной принцессы и юного раба: Eines Abeds Trat die Furstin Auf ihn zu mit raschen Worten: Deinen Namen willl ich wisssen, Deine Heimat, deine Sippschaft!

Und der Sklave sprach: Ich heifle Mohamet, ich bin aus Jemen, Und mein Stamm sind jene Asra, Welche sterben, wenn sie lieben.

Подойдя к нему однажды, Госпожа спросила быстро: «Отвечай мне, как зовешься,

Кто ты и откуда родом?»

И ответил раб: «Зовусь я Мохаммед. Моя отчизна —

Йемен. Я из рода Азров —

Тех, кто гибнет, если любит».

{Перевод В. Левика) Юноша по имени Азра принадлежит к особому племени из Йемена, полюбив, эти особенные люди умирают... Удивительные чудеса ранних песен о любви, полные сказочных превращений, в поздних песнях заканчиваются смертью...

Гейне, автор целого ряда блестящих стихов, был и остался и тонким лириком (кто из нас не страдал от ожидания любимой, но кто сумел это так верно выразить?), и зрелым политическим поэтом, и мечтателем, которого он не желал изгнать из своего сердца, — вспомним финал «Разговора в Падерборнской степи».