II
Явление есть состояние, изменение, преходящий способ бытия вещи; мы только то и называем явлением, что начинается и кончается. Поэтому каждое явление неизбежно предполагает процесс, звено или рад звеньев которого оно составляет. Другими словами, явление есть то, что выражает текучую сторону действительности. Ввиду этого можно сказать, что и в тех случаях, когда явления представляются нам длящимися, они всегда слагаются из целого ряда более элементарных явлений, причем каждый новый член рада наступает после исчезновения и через исчезновение предшествующего, чтобы немедленно уступить место последующему члену. Так, движение тела в одном каком-нибудь направлении можно рассматривать как одно длящееся явление; и все-таки на самом деле оно состоит из бесконечного рада перемен места, причем когда тело достигло известного места, его нет ни в одном из тех мест, которые были им заняты прежде; и при этом в каждом отдельном месте тело остается абсолютно неуловимый момент: если б оно задерживалось в каждой точке даже на срок невообразимо малый, оно никуда не подвинулось бы, потому что для движения даже на небольшое расстояние нужно пройти действительно бесконечное множество точек, истина, которую так хорошо понимали еще древние хлейские философы.
А ведь это должно значить, что всякое длящееся явление представляет собою серию явлений абсолютно мгновенных. Действительно, здесь дело идет не только об особой природе движения; по-видимому, совершенно аналогичные замечания можно сделать и о всяком дру- гам виде явлений. Состояние, переживаемое мною теперь, не есть состояние мгновения предшествующего. Как бы ни были они похожи одно на другое, между ними все же остается существенная разница: одно только было, но его нет, - другое есть сейчас. Слишком очевидно, что все мои прошлые состояния, как бы ни были они близки к настоящему моменту, уже не существуют, совершенно так же, как нет вчерашнего восхода солнца, нет моей вчерашней прогулки, нет моего вчерашнего голода.Рассмотренное сейчас свойство можно назвать непрерывною исчезаемостью явлений. И довольно легко замерить, от чего оно зависит: оно коренится в том общем факте, что каждое явление или каждый рад явлений протекают во времени. Загадочная природа времени издавна обращала на себя внимание философов: с одной стороны, оно предносится человеческому воображению как некоторая положительная безграничная мощь, которая господствует над всем существующим и беспощадно покоряет своим роковым законам всякие другие силы, с другой стороны, понятие о нем всегда изумляло мысль чисто отрицательными характером всего своего содержания. Как я уже пытался показать в другом местео времени с полным правом можно утверждать парадоксальное положение: действительность времени заключается в его нереальности. Составные части, из которых слагается время — прошлое и будущее, — очевидно, не обладают реальным бытием: прошлого уже нет, будущего еще нет. Поэтому, как нечто реальное, нам, по-видимому, остается только нераздельное настоящее мгновение. Однако, во-первых, это единственно реальное доказывает свою нереальность тотчас же, как только возникнет, своим немедленным переходом в прошлое, т.е. нереальное; во-вторых, в настоящем моменте не оказывается самой коренной особенности времени — продолжения: он становится прошлым тогда же, когда насту- пил.
И ясно, что время только и осуществляется через постоянное исчезновение всего своего наличного состава: настоящее непрерывно исчезает в прошлом, в нем же исчезает и будущее, став настоящим, — вся суть времени в этом неудержимом вытеснении предшествующих моментов последующими. Напротив, отнимем у моментов времени это свойство следовать друг за другом, безостановочно обращаясь в ничто, предположим, что они даны все зараз, одинаково обладая полною реальностью, — и времени для нас уже не будет: вместо последовательного рада текучих моментов мы получим рад неподвижно сосуществующих. Этим оправдывается выставленное мною[68] утверждение: «Время действительно лишь настолько, насколько нереально все, что его составляет, и если б, наоборот, его составные части получили реальность, оно потеряло бы всякую действительность».Таким образом то, что мы назвали исчезаемостью явлений, абсолютною мгновенностью их составных элементов, объясняется из того простого условия, что явления совершаются во времени и проходят вместе с ним. Если только мы допустим, что время представляет форму всяких явлений вообще (а спорить против этого значило бы идти против очевидности), мы тем самым должны будем признать, что абсолютная текучесть есть их непременное и неотъемлемое свойство: в нем тогда наглядно схематизируется основная природа их всеобщей формы. В самом деле, нельзя уместиться во времени, как в своей исчерпывающей форме, не подчинившись его основным отношениям, — не возникая вместе с наступающими моментами и не исчезая вместе с проходящими, — потому что в самом времени ничего не дано, кроме непрерывного прехождения моментов. Может быть, еще точнее было бы сказать, что время есть лишь созданная нашею мыслью схема той неудержимой текучести явлений, которая только и делает их явлениями.
Если коренное свойство явлений состоит в непрерывном исчезновении всего, что в нем дано, бытие субстанциальное характеризуется, напротив, постоянством своего пребывания. Явления никогда не бывают одними и теми же, каждый новый, самый неуловимый момент их развития неизбежно приносит новые явления, которые становятся на месте прежних; напротив, все, что можно понять как субстанцию, всегда остается одним и тем же.
Так, вещество, из которого образована вселенная, в настоящую минуту совершенно то же, что и миллионы лет назад, хотя оно тогда было дано и в иных сочетаниях, нежели теперь. Оно осталось тем же самым, к нему ничего не прибавилось и ничего от него не было отнято, оно всегда подлежит переменам в движении и расположении своих частиц, но никогда не поглощается этими переменами. Явления, происходящие с ним, составляют ему в этом отношении резкую противоположность: движение, происходящее сейчас, может быть, очень похоже на какое-нибудь прежнее движение, но оно никак не одно с ним; прежнего движения теперь уже абсолютно нет, раз оно уже прошло, и то, которое совершается сейчас, есть движение новое. Скажем ли мы, что мысль о пребывающей субстанции, во всех переменах сохраняющей внутреннее тожество с собою, есть произвольная гипотеза, без которой можно обойтись? Но пускай кто-нибудь попробует вообразить, что вещество мира, подобно отдельным явлениям в нем, во всем своем составе целиком уносится с каждым прошедшим мгновением, чтобы возникать вновь с каждым новым моментом времени и опять немедленно исчезать, — что тогда выйдет? Вместо одного мира, он их получит бесконечное множество, и каждый из них будет таким же мимолетно мелькнувшим призраком, как и все другие; всякая связь и зависимость для него пропали бы из вселенной, потому что между этими мгновенными мирами, в которых все зараз образуется вновь, не оставалось бы ничего, что могло бы их привязывать друг к другу. В подобном положении оказались некоторые картезианцы, которые, серьезно усвоив идею о полном тожестве сохранения мира с его повторным творением, вздумали доказывать, что все вещи, со всеми их свойствами и действиями, каждое мгновение создаются Божеством заново: в последнем результате им пришлось самого Бога обратить в единственную субстанцию материального мира, — без этого вселенная являлась сплошным логическим абсурдом.Итак, внутреннее единство субстанциального бытия в многообразии переживаемых им изменений не есть произвольная выдумка, — без него действительно немыслимы никакие явления.
Поэтому истина соотносительности получает для нас новое освещение. Ведь всякая действитель- ность, которую мы познаем, все данное и в нас, и вне нас воспринимается, представляется и понимается нами только в форме какого-нибудь процесса. Между тем процесс, как связное целое, только и возможен под условием сочетания феноменального элемента с элементом субстанциальным. В самом деле, процесс тогда лишь мыслим и понятен для нас, когда мы представляем себе, что предшествующие явления не просто исчезают, а переходят в последующие и сливаются с ними, т.е. когда мы думаем, что содержание предыдущего не пропадает в бездне ничтожества все целиком, а что-то в нем остается и переносится в последующее, только изменив свою форму. Это что-то и есть субстанциальное в вещах, подлежащее их изменений. Насколько трудно обойтись без идеи о нем, видно из того ясного соображения, что только при ее помощи мы можем мыслить причинную связь явлений как действительную зависимость между ними. А что же останется в явлениях для нашего понимания, если извлечем из них всякие реальные связи? Едва ли кто решится утверждать, что в мире совсем нет процессов, а даны только те их бесконечно малые, абсолютно неделимые и лишенные всякой длительности элементы, на которые они распадаются для отвлеченного анализа, ищущего содержания для неделимого настоящего момента. Не думаю, например, чтобы кто-нибудь стал доказывать, что в природе вовсе не существует движения, а реальны в ней лишь неуловимо моментальные нахождения тел в разных точках, через которые проходят тела, когда мы говорим, что они движутся, и выводил бы из этого, что в действительности на свете все неподвижно. Для всякого очевидно, что эти неделимые элементы и моменты неподвижности в движущемся представляют плод совершенно искусственной абстракции от того единственного содержания, с которым постоянно обращается наша мысль, — от процессов и движений реальной действительности. А не значит ли это, что пребывающее и субстанциальное в жизни не менее существенно для ее понимания, нежели то, что в ней меняется и непрерывно проходит?Субстанция пребывает в своих изменениях; она остается одною и тою же, тогда как ее явления, действия, состояния каждое мгновение становятся другими, — это означает, что она имеет бытие сверхвременное: так, по крайней мере, всего скорее следует определить его по сравнению с текучим существованием явлений.
Очевидно, что внутрен- нее тожество субстанции в различные моменты ее бытия мыслимо только под тем условием, что она не подчиняется основному закону времени — закону непрерывного исчезновения настоящего в прошлом. Явления всецело подлежат этому закону; напротив, глубочайшая характеристика всего субстанциального — в том, что оно над ним возвышается и немыслимо иначе. Это другое отношение к закону времени понятие сверхвременности, мне кажется, выражает наиболее соответственным образом.Однако понятие о сверхвременном никак не нужно отожествлять с понятием вневременного, или безвременного, которым обыкновенно обозначается абсолютная непричастность временным отношениям и определениям. Такое смешение понятий находилось бы в решительном противоречии с установленным нами принципом соотносительности: субстанция дана не вне своих явлений, а в них, как пребывающий источник реализуемой в них энергии; между тем явления непрестанно протекают и меняются, следовательно, и она сама не может быть совсем чужда и безразлична к отношениям временной последовательности. Но то, что во времени, взятом отвлеченно в нем самом, является как неудержимое исчезновение каждого достигнутого момента, то для субстанции осуществляется как ее положительная длительность, или как ее действительное сохранение в смене разнообразных состояний. Только через ) го время становится формою реального процесса, а не оказывается лишь чисто отрицательною силой, поглощающею всякую действительность, едва она появится на свет. Другими словами, реальное значение времени коренится в (gt;ытии сверхвременном. Это вполне отвечает тому общему определению времени, которое я считаю единственно истинным и которое я подробно старался обосновать в моих «Положительных задачах философии»[69]: врет есть необходимая форма деятельности каждой конечной субстанции и і ізаимодействия таких субстанций между собою. Из этого определения прямо вытекает, что субстанциальные единицы (gt;ытия, будучи основою временного процесса, логически пред- 11 ісствуюг ему и, стало быть, не могут подпадать под его законы.
Что сверхвременность в самом деле неотделима для нашего понимания от субстанциальности, лучшее тому доказательство в действительной невозможности ясно мыслить уничтожение каких бы то ни было субстанций. Правда, мы легко представляем себе возникновение и уничтожение очень многих вещей и существ, но несомненно, что при этом мы им всегда приписываем сложную природу и рассматриваем их возникновение как постепенное сочетание составляющих их элементов, а их уничтожение как распадение их мельчайших частиц. Между тем тот или иной вид сочетания элементов обозначает только способ их взаимного действия в данную минуту, — иначе сказать, он выражает лишь происходящее с ними явление. Напротив, уничтожение последних, далее неразложимых элементов действительности (как бы мы их ни мыслили, в форме ли материальных атомов, внутренне духовных монад или какой-нибудь другой) представляет в наших глазах величайшую несообразность, которую мы можем вообразить себе разве лишь в качестве непостижимого чуда. Мы понимаем уничтожение только того в вещах, что принадлежит к категории явлений, но уничтожение субстанциального в них кажется нам абсурдом, возмущающим разум. Если наш взгляд на нераздельность субстанциальности и сверхвременности правилен, то в предположении уничтожимости какой-нибудь субстанции действительно заключалось бы логическое противоречие: субстанция выше времени, она возвышается над переходом из реального настоящего в нереальное прошлое, — между тем уничтожение есть именно реализация такого перехода.