(М) Ей гордость в этом помогала...
Они заявляют, что всемогущий наделил нас властью над всем, что производят или содержат земля и море; в них нельзя найти ничего такого, что не было бы создано на пользу человеку; и его превосходство над другими животными в умении и трудолюбии было дано ему с тем, чтобы он сделал как их, так и все остальное в пределах досягаемости своих чувств, более полезными для себя.
Исходя из этого соображения, они считают нечестивым полагать, что смирение, воздержание и другие добродетели преграждают людям дорогу к наслаждениям теми удобствами жизни, в которых не отказано самым безнравственным народам, и поэтому делают вывод, что и при отсутствии гордости и роскоши можно есть, носить и потреблять те же самые вещи, занимать такое же число ремесленников и мастеровых, а страна может быть такой же во всех отношениях процветающей, как и те, где безраздельно господствуют эти пороки.Что касается, в особенности, ношения платья, они вам скажут, что гордость, которая прилегает к нам гораздо теснее, чем одежда, поселяется только в сердце; и что лохмотья часто скрывают больше гордости, чем самое пышное одеяние; и что так же, как нельзя отрицать того, что всегда существовали добродетельные государи, которые со смирением в сердце носили свои великолепные венцы и, лишенные честолюбия, царствовали на благо других, так и весьма вероятно, что золотую и серебряную парчу и самую богатую вышивку могут, даже не думая о гордости, носить многие, чье положение и богатство подходят для этого. Разве не может (говорят они) порядочный человек, обладающий огромными доходами, шить каждый год разнообразных одежд больше, чем он, возможно, износит за год, и все же не иметь иных целей, кроме как дать беднякам работу, поощрить ремесло и, обеспечив занятия многим людям, содействовать благосостоянию своей страны? А учитывая, что пища и одежда являются жизненными потребностями и двумя главными предметами, на которые распространяются все наши мирские заботы, почему все люди не могут выделить значительную часть своего дохода как на первое, так и на второе совершенно без всякого влияния гордости? Более того, разве не обязан каждый член общества в зависи- мости от своих возможностей каким-либо образом содействовать поддержанию того вида ремесла, от которого так сильно зависит целое? Кроме того, прилично одеваться - значит проявлять вежливость, а часто и выполнять долг в отношении тех, с кем мы общаемся, даже не принимая во внимание наших собственных желаний.
Таковы возражения, к которым обычно прибегают надменные моралисты, не желающие примириться с тем, что ущемляется достоинство их рода; но если мы подробно рассмотрим эти возражения, то на них можно будет быстро ответить.
Если бы у нас не было пороков, то я не смог бы увидеть причину, почему какой-либо человек вообще должен шить костюмов больше, чем ему нужно, хотя бы он никогда так сильно не желал содействовать благу страны.
Ибо, когда он носит плотный шелк, а не какую-либо легкую материю и предпочитает изысканное тонкое сукно грубому, он не имеет другой цели, кроме как дать работу множеству людей и, следовательно, содействовать благосостоянию общества, он все же может относиться к одежде так же, как сейчас патриоты своей страны относятся к налогам: они могут с готовностью платить их, но никто не дает больше, чем с него следует, особенно если все обложены по справедливости, в соответствии с их возможностями, как и должно быть - а не иначе - в такой добродетельный век. Кроме того, в такое золотое время никто не будет одеваться лучше, чем требует его положение, никто не будет ограничивать в расходах свою семью, обманывать или стремиться перехитрить соседа, чтобы купить пышный наряд, и, следовательно, не будет потребляться и половина того, что сейчас, и занята будет едва одна треть людей, ныне работающих. Но для того чтобы сделать это более очевидным и показать, что в поддержке ремесла ничто не может сравняться с гордостью, я рассмотрю точки зрения людей на их одежду и внешний вид и изложу то, чему может каждого научить повседневный опыт в отношении одежды.Ношение одежды первоначально преследовало две цели - прикрыть наготу и защитить тело от непогоды и других внешних повреждений. К этим целям наша безграничная гордость добавила третью - украшение; ибо что еще, кроме чрезмерного глупого тщеславия, могло бы убедить наш разум считать украшением то, что должно постоянно напоминать нам о наших нуждах и нищете, больших, чем у всех других животных, уже одетых самой природой. Действительно, можно лишь восхищаться тем, как такое разумное создание, как человек, претендующий на свои собственные столь многие великолепные качества, должно снисходить до оценки себя тем, что награблено у такого невинного и беззащитного животного, как овца, или чем он обязан самой ничтожной твари на земле - умирающему червю; и однако, гордясь такими мелкими хищениями, он имеет глупость смеяться над готтентотами, живущими на самом дальнем африканском мысу, которые украшают себя внутренностями мертвых врагов, не учитывая, что они служат знаками их доблести, подлинными Spolia opima25, и что если их гордость более жестока, чем наша, то она определенно менее нелепа, потому что они носят трофеи, добытые у более благородного животного.
Но какие бы замечания ни были высказаны по этому поводу, весь мир давно уже решил этот вопрос: красивая одежда - это главное; птица прекрасна своими перьями, и незнакомым людям обычно оказывают почет в зависимости от их одежды и дополняющих ее деталей их внешнего вида; по ее богатству мы судим об их состоянии, а по тому, как они ее носят, мы догадываемся об их уме.
Именно это поощряет всякого, кто сознает свои маленькие заслуги, на ношение одежды, подобающей лицам, стоящим выше его по положению, особенно в больших и густонаселенных городах, где ничем не прославившиеся люди могут ежечасно встретить пятьдесят неизвестных на одного знакомого и, следовательно, получат удовольствие от того, что подавляющее большинство людей будет считать их не тем, что они есть, а тем, чем они кажутся по внешнему виду; а это - сильное искушение, которому большинство людей не могут не поддаться.Тот, кто получает удовольствие, наблюдая различные картины жизни низших слоев населения, может на Пасху, в Троицын день или в какой-либо иной большой праздник встретить десятки людей, особенно женщин, почти самого низкого звания, одетых в красивые и модные одежды. Если, завязав с ними разговор, вы будете обращаться с ними более вежливо и с бблыпим уважением, чем, как они сознают, они заслуживают, то они обычно постыдятся признаться, кто они такие; и если вы проявите немного любопытства, то часто можете обнаружить у них самое настойчивое стремление скрыть свое занятие и место жительства. Причина проста: пока они принимают те любезности, к которым они не привыкли и которые, как они думают, следует говорить только людям более высокого положения, они с удовлетворением воображают, что кажутся такими, какими притворяются, чтб для слабых духом удовольствие почти столь же реальное, какое они получили бы от самого исполнения всех их желаний. Это - золотая мечта, которую они не хотят разрушить, и, будучи уверены, что ничтожность их положения, если она станет известна, должна унизить их в вашем мнении, они крепко держатся за свой маскарад и предпринимают все возможные предосторожности, чтобы из-за никому не нужного открытия не потерять вашего уважения, которым, как они льстят себе, они обязаны своей хорошей одежде.
Хотя все признают, что в том, что касается одежды и образа жизни, мы должны вести себя в соответствии со своим материальным положением и следовать примеру самых разумных и предусмотрительных людей из равных нам по званию и состоянию, все же немного найдется способных похвастаться этим благоразумием, которые не были бы либо ужасно скупыми, либо гордыми своей исключительностью.
Все мы смотрим на тех, кто выше нас, и, насколько можем, стремимся подражать тем, кто в чем-либо нас превосходит.Жена самого бедного в приходе батрака не унизится до прочной, полезной одежды из грубого ворсистого сукна, которую она могла бы носить, будет голодать сама и заставит голодать мужа, чтобы купить подержанное платье и нижнюю юбку, которые служат ей вдвое хуже, поскольку, видите ли, это более благородно. Ткач, сапожник, портной, парикмахер и всякий простой рабочий человек, который может себя немного обеспечить, имеет наглость на первые полученные им деньги одеться, как состоятельный ремесленник. Простой лавочник, торгующий в розницу, одевая свою жену, берет за образец своего соседа, который торгует тем же товаром оптом, и в качестве основания ссылается на то, что двенадцать лет назад лавка у того была не больше, чем у него самого сейчас. Аптекарь, торговец мануфактурой, шелком и бархатом и другие достойные лавочники не могут найти никакого различия между собой и купцами и поэтому одеваются и живут, как они. Супруга купца, которая не в состоянии сносить наглости этих ремесленников, спасается от них бегством на другой конец города и с презрением отвергает всякую моду, кроме той, которую она там заимствовала. Такое высокомерие вызывает тревогу двора; знатные дамы пугаются, видя, что жены и дочери купцов одеваются, как они; эта наглость горожан, восклицают они, нетерпима; посылают за портными, и изобретение мод становится их главной заботой, с тем чтобы, как только эти нахальные горожанки начнут подражать уже существующим модам, у них всегда наготове оказывались новые. Такое же соревнование продолжается между благородными дамами всех рангов при невероятных расходах, пока наконец первым фавориткам государя и обладательницам самого высокого ранга, чтобы превзойти стоящих ниже себя, ничего не остается, как только выложить громадные состояния на пышные выезды, великолепную меблировку, роскошные сады и величественные дворцы.
Именно этому соревнованию и постоянному стремлению превзойти друг друга мы обязаны тем, что после всех многочисленных разнообразных движений и изменений моды, при придумывании новой и обновлении старой всегда еще остается plus ultra26 для изобретательных людей; и именно это, или по крайней мере его последствие, дает работу беднякам, пришпоривает трудолюбие и поощряет искусного ремесленника искать дальнейших усовершенствований.
Могут возразить, что многие светские люди, привыкшие хорошо одеваться, по традиции носят богатое платье и совершенно к нему безразличны, так что ту прибыль, которую получают от них ремесленники, никак нельзя приписать соревнованию или гордости.
На это я отвечу, что те, кто так мало занимает свой ум заботой об одежде, никогда бы не носили такое богатое платье, если бы и материалы и моды не были раньше изобретены для удовлетворения тщеславия других, которые находят в красивой одежде больше наслаждения, чем они. Кроме того, не всякий, кто делает вид, что не имеет гордости, действительно ее лишен; все признаки этого порока не легко раскрыть: они многочислен- ны и меняются в зависимости от возраста, настроения, положения и часто телосложения людей.Обладающий холерическим темпераментом капитан муниципальной гвардии, кажется, горит от нетерпения ринуться в бой и, выражая свой воинственный дух твердостью поступи, заставляет дрожать свою пику за отсутствием врага от доблести своей руки. Когда он движется по улице, его пышный воинственный наряд внушает ему необычайный подъем духа, благодаря которому он готов забыть и свою лавку, и самого себя и глядит вверх на балконы с яростью завоевателя-сарацина. В то время как флегматичный олдермен, ставший почтенным как в силу своего возраста, так и благодаря своей власти, удовлетворяется тем, что его считают важным человеком, и, не зная более легкого способа удовлетворить свое тщеславие, важно восседает в своем экипаже и с угрюмым видом принимает знаки уважения, которые выказывают ему люди более низкого звания, узнающие его по поношенному наряду члена гильдии.
Безбородый прапорщик напускает на себя серьезность, не свойственную его годам, и с нелепой самонадеянностью стремится подражать суровому выражению лица своего полковника, все это время льстя себе, что благодаря такой дерзкой силе вы будете судить о его удали. Молодая красавица, страшно озабоченная тем, как бы ею не пренебрегли, постоянным изменением позы выдает бурное желание показать себя всем и, завладев, так сказать, всеобщим вниманием, вызывает любезным видом восхищение своих зрителей. Самодовольный хлыщ, напротив, напуская на себя вид занятого человека, целиком погружен в созерцание своих собственных совершенств и в общественных местах проявляет такое пренебрежение к другим людям, что непосвященные должны вообразить его самого уверенным, что он пребывает в одиночестве.
Все эти и им подобные явления суть ясные, хотя и разные признаки гордости, которые очевидны для всего мира; однако не всегда так быстро удается обнаружить тщеславие людей. Когда мы замечаем человеколюбивое выражение на лицах и нам кажется, что люди не заняты самовосхищением и не совсем игнорируют других людей, мы склонны объявить их лишенными гордости, в то время как они, возможно, только устали от удовлетворения своего тщеславия и ослабели от пресыщения наслаждениями. Это внешнее выражение мира, царящего в душе, и безмятежного покоя, беспечной беззаботности, которое часто можно наблюдать у большого человека, небрежно развалившегося в своем простом экипаже, не всегда так свободно от притворства, как это может показаться. Ничто так не приводит в восторг гордых людей, как то, что их считают счастливыми.
Хорошо воспитанный джентльмен более всего гордится умением ловко скрывать свою гордость, и некоторые настолько искусно прячут эту слабость, что, как раз когда они более всего виновны в ней, грубые люди считают, что они полностью ее лишены. Так, когда лицемерный придворный появляется во всем великолепии, он принима- ет вид скромный и добродушный и, хотя готов лопнуть от тщеславия, притворяется, что совершенно не сознает своего величия, хорошо зная, что проявляемые им приятные качества должны возвысить его в мнении других и быть добавлением к тому величию, о котором и без его помощи не могут не провозглашать короны на его карете и упряжи и все остальное его экипажа.
И так же как в этих случаях гордость не замечают потому, что она добросовестно скрывается, в других она тоже отрицается, хотя и проявляется (или по крайней мере кажется, что проявляется) самым открытым образом. Богатый приходский священник, будучи, как и все остальные представители его профессии, лишенным радостей мирян, считает нужным найти великолепное и самое тонкое черное сукно, которое только можно купить за деньги, и выделяет себя богатством своего благородного и безукоризненного одеяния. Его парики настолько модны, насколько позволяет та форма, которой он вынужден подчиняться; но, поскольку ограничения касаются только вида парика, он заботится о том, чтобы в отношении качества волос и цвета с ним могли сравняться лишь немногие вельможи. Тело его всегда чисто, так же как и одежда; его лоснящееся лицо всегда гладко выбрито, а красивые ногти тщательно подстрижены. Его гладкая белая рука и бриллиант чистой воды хорошо подходят друг к другу и взаимно усиливают свою красоту, достигая двойного эффекта. То белье, которое он позволяет видеть, представляет собой верх изысканности, и он никогда не допустит, чтобы его видели на улице в бобрах худших, чем те, которыми гордился бы богатый банкир в день свадьбы; ко всему этому изяществу в одежде он добавляет важную походку и внушительную величавость осанки. И все же, несмотря на свидетельство столь многих совпадающих признаков, обыкновенная вежливость не позволит нам подозревать, что какие-то его действия являются следствием гордости; если учесть достоинство его положения, для него будет лишь приличием то, что у других было бы тщеславием; и, отнесясь со всей благовоспитанностью к его профессии, мы должны полагать, что достойный джентельмен, игнорируя свою преподобную персону, берет на себя все эти хлопоты и расходы единственно из уважения, которое следует оказывать тому божественному ордену, к которому он принадлежит, и религиозного рвения оградить свое священное занятие от презрения безбожников. От всей души говорю: ничто из всего этого не будет названо гордостью; позвольте мне только заметить, что, если судить просто по-человечески, это очень на нее похоже.
Но если, наконец, я допущу, что есть люди, которые наслаждаются всей изысканностью экипировки, меблировки и одежды и тем не менее не имеют в себе гордости, несомненно, если все было бы так, то соперничество, о котором я раньше говорил, очевидно, должно прекратиться, а следовательно, пострадает и ремесло всех видов, которое столь во многом от него зависит. Ибо сказать, что если бы все люди были истинно добродетельны, то они могли бы, вообще не обращая внимания на свои интересы, потреблять так же много из ревностного стремления служить своим соседям и содействовать общему благу, как они делают сейчас из себялюбия и соперничества, - значит прибегнуть к жалкой уловке и высказать необоснованное предположение. Поскольку во все времена были хорошие люди, то, несомненно, и наше время их не лишено; но давайте спросим парикмахеров и портных, у каких джентльменов, даже обладающих самыми большими богатствами и величайшей знатностью, они могли когда-либо обнаружить такие патриотические взгляды. Спросите торговцев кружевами, шелком, бархатом и бельем: когда самые богатые или, если хотите, самые добродетельные леди платят наличными или намерены заплатить через какой-то приемлемый срок, разве они не будут ездить из лавки в лавку, чтобы прощупать рынок, так же долго торговаться с ними и упорно стоять на своем, чтобы сэкономить четыре или шесть пенсов на ярде, как самые нищие обманщицы в городе? Могут настаивать, что если таких людей нет, то, возможно, они могут появиться; на это я отвечаю: это так же возможно, как то, что кошки вместо ловли мышей и крыс начнут их кормить и займутся выхаживанием и вскармливанием их детенышей в доме; или же как то, что коршун, как петух, созовет кур клевать зерно и станет сидеть, выхаживая их цыплят, вместо того чтобы пожирать их; но если бы они все вдруг поступали так, то перестали бы быть кошками и коршунами; это не соответствовало бы их природе, и те виды животных, которые мы имеем в виду, произнося слова "кошки" и "коршуны", вымерли бы, как только бы это произошло.