(В) Коль дрались на войне солдаты - Их ждали почести, награды.  

Честь в точном и подлинном значении этого слова, как мы его понимаем и здесь употребляем, есть не что иное, как хорошее мнение о нас других людей, которое считается более или менее значительным в зависимости от того, более или менее шумно и суматошно его выражают; а когда мы говорим, что монарх является источником чести, это означает, что он обладает властью посредством знаний или церемоний или обоих вместе отличать того, кого он хочет, и это отличие имеет та- кую же ценность, как и его ходовая монета, и обеспечивает его владельцу хорошее мнение каждого, заслуживает он того или нет.

Противоположностью чести является бесчестье, или позор, которое заключается в плохом мнении и презрении других; и так же, как первое считается вознаграждением за хорошие поступки, второе считается наказанием за плохие; и в зависимости от того, насколько открыто и грубо проявляется это презрение других, в такой же степени лицо, ему подверженное, терпит унижение.

Прежде всего дадим определение этому аффекту - стыду; я полагаю, что стыдом можно назвать печальное размышление о нашей собственной недостойности, вытекающее из опасения, что другие либо заслуженно презирают нас, либо могли бы презирать, если бы все знали. Единственное весомое возражение, которое может быть выдвинуто против этого определения, состоит в том, что невинные девственницы часто испытывают стыд и краснеют, когда они не виновны ни в каком преступлении, и не могут дать никакого разумного объяснения этой слабости и что люди часто испытывают стыд за других, с которыми их не связывает дружба или родство, и, следовательно, можно привести тысячи примеров проявления стыда, к которым неприменимо данное определение. В ответ на это я прежде всего прошу принять во внимание, что скромность женщин является результатом обычая и воспитания, благодаря чему всякое обнажение тела, не продиктованное модой, и все грязные выражения представляются им ужасными и отвратительными, и, несмотря на это, в воображении самой добродетельной молодой женщины, какая только живет на земле, часто будут невольно возникать мысли и путаные представления, в которых она ни за что на свете никому не признается. Затем я утверждаю, что, когда в присутствии неопытной девственницы произносят непристойные слова, она боится, что кто-либо может подумать будто она знает, что означают эти слова, и, следовательно, она понимает и это, и то, и другое, и разные вещи, а она желала бы, чтобы считали, что она их просто не знает. Размышление об этом и о том, что о ней подумают плохо, вызывает в ней тот аффект, который мы называем стыдом; и если что-либо, пусть ни в коей мере даже отдаленно не связанное с непристойностью, наведет ее на тот образ мыслей, о котором я говорил и который она считает преступным, то эффект будет тот же самый, особенно в присутствии мужчин, пока она сохраняет скромность.

Чтобы испытать справедливость этого положения, пусть в комнате, соседней с той, в которой находится та же самая добродетельная молодая женщина (причем она должна быть уверена, что о ее присутствии там никто не знает), говорят так непристойно, как заблагорассудится; и она будет слушать это, если не вслушиваться, вовсе не краснея, потому что в этом случае она считает, что это все ее не касается; и если все же разговор заставит ее щеки покраснеть, то, что бы ни воображала ее невинность, можно определенно сказать, что краску вызвал аффект и в половину менее унизительный, чем стыд.

Мы часто испытываем стыд и краснеем за других (что составляет вторую часть возражения) только потому, что иногда принимаем слишком близко к сердцу дела других; так, люди вскрикивают, когда видят других в опасности. Когда мы размышляем слишком серьезно о том влиянии, которое оказал бы на нас такой заслуживающий порицания поступок, если бы мы его совершили, то жизненные духи и, следовательно, кровь незаметно возбуждаются, так же как если бы этот поступок был действительно совершен нами, и, таким образом, должны появиться те же самые симптомы.

Стыд, который как будто бы безо всякой причины испытывают темные, невежественные и невоспитанные люди в присутствии тех, кто их превосходит в соответствующих качествах, всегда сопровождается сознанием своих слабостей и недостатков и вытекает из него; и самый скромный человек, каким бы добродетельным, знающим и воспитанным он ни был, также испытывал стыд из-за какой-нибудь вины или неуверенности в себе. Тех, кто по простоте или из-за недостатка воспитания чрезмерно подвержен этому аффекту и постоянно находится в его власти, мы называем застенчивыми; а тех, кто из неуважения к другим и ложного мнения о своих собственных способностях научился не поддаваться ему, когда следовало бы, называют наглыми или бесстыдными. Из каких странных противоречий соткан человек! Противоположностью стыда является гордость (см. Комментарий Л/.), однако никто не может испытать первое [чувство], если никогда не испытывал второе, ибо наша столь необыкновенная озабоченность тем, что другие подумают о нас, может вытекать только из того огромного самолюбия, которое мы питаем к самим себе, и не из чего больше.

Что эти два аффекта, содержащие в зародыше большинство добродетелей, являются реальными, а не воображаемыми качествами нашей натуры, доказывается их очевидными и разными последствиями, которые независимо от нашего разума сказываются на нас, как только мы подвергаемся тому или другому аффекту.

Когда человека одолеват стыд, он замечает, что падает духом; сердце кажется холодным и сжатым, и кровь бежит от него на периферию тела; лицо горит, шея и часть груди тоже пылают; он точно свинцом налит; голова опущена вниз, а глаза сквозь туман смущения смотрят в землю; никакие обиды не могут его тронуть; он устал от самого своего существования и страстно желает сделаться невидимым.

Трудно поверить, насколько необходим стыд для того, чтобы сделать нас общительными; стыд составляет слабость нашей натуры; все люди, когда он их поражает, подчиняются ему с сожалением и предотвратили бы его, если б могли; и все же именно от него зависит счастье общения, и ни одно общество не могло бы стать утонченным, если бы бблыиая часть людей не была ему подвержена. Поскольку чувство стыда мучительно и все создания постоянно прилагают усилия для защиты от него, то возможно, что человек, стремящийся избежать этого беспокойства, в значительной мере поборол бы свой стыд к тому времени, когда повзрослел; однако это наносило бы ущерб обществу, и поэтому начиная с раннего детства и в течение всего периода воспитания и обучения мы стремимся усилить, а не уменьшить или вовсе уничтожить это чувство стыда; и единственным лекарством, предписанным в этом случае, служит строгое соблюдение определенных правил для того, чтобы избегать тех вещей, которые могли бы вызвать в человеке это беспокойное чувство стыда. Но политик скорее лишит его жизни, чем избавит или совсем излечит его от этого чувства.

Правила, о которых я говорю, состоят в умелом управлении самими собой, подавлении наших желаний и сокрытии подлинных устремлений наших сердец в присутствии других людей. Те, кто не обучен этим правилам задолго до того, как достигает зрелого возраста, впоследствии редко добиваются здесь какого-либо успеха. В том, чтобы приобрести и довести до совершенства те хорошие манеры, о которых я упоминал, самую большую помощь оказывают гордость и здравый смысл.

Что касается первого значения, то я имею в виду ту разновидность скромности, которая вообще претендует на целомудрие в отношении своего предмета; она состоит в искреннем и мучительном усилии с применением всех наших способностей задушить и спрятать от других людей ту склонность, которой нас снабдила природа для продолжения нашего рода. Уроки такой скромности, так же как и грамматики, преподаются нам задолго до того, как у нас появляется случай их применить или понять их пользу; по этой причине дети часто испытывают стыд и краснеют из скромности раньше, чем то природное влечение, о котором я упомянул, производит на них какое-либо впечатление. Девочка, которую воспитали скромной, может, хотя ей еще не минет и двух лет, начать замечать, как тщательно женщины, с которыми она общается, укрывают свое тело в присутствии мужчин; и поскольку та же самая предосторожность усваивается ею как благодаря наставлениям, так и благодаря примеру, то весьма вероятно, что в шесть лет она будет стыдиться показывать ножку, даже не зная, почему такой поступок достоин осуждения или каков его смысл.

Чтобы быть скромными, мы должны прежде всего избегать всякого обнажения тела, не разрешаемого модой. Женщину не следует осуждать за то, что она ходит с обнаженной шеей, если обычай той страны разрешает это; а когда мода предписывает, чтобы платье имело очень глубокий вырез, то цветущая дева может, не опасаясь обоснованного порицания, показать всему миру,

Как крепки и велики ее высокие перси, белые, как снег, И как широка грудь, из которой они растут.

Однако позволять, чтобы у нее была видна щиколотка, в то время как мода предписывает женщинам не показывать даже ступню, значит нарушать скромность; а та женщина, которая в стране, где приличие требует от нее закрывать лицо вуалью, показывает половину лица, проявляет бесстыдство.

Более того, молодая женщина, которая хотела бы, чтобы ее считали хорошо воспитанной, должна быть осмотрительной во всем своем поведении в присутствии мужчин и никогда не показывать, что она пользуется их благосклонностью и, еще менее, что она одаряет их сво- ей благосклонностью, если только почтенный возраст мужчины, близкое родство или значительное превосходство с его стороны не послужат ей оправданием. Молодая леди, получившая утонченное воспитание, строго следит за своей внешностью и своими поступками, и в ее глазах мы можем прочесть сознание того, что у нее есть сокровище, она опасается его потерять и все еще полна решимости не расставаться с ним ни на каких условиях. Тысячи сатир были написаны на жеманных притворщиц и столько же панегириков для восхваления беззаботных благосклонностей и беспечного вида добродетельной красоты. Но более мудрая часть человеческого рода хорошо знает, что свободное и открытое выражение лица улыбающейся феи более привлекательно и обещает больше надежд соблазнителю, чем постоянно настороженный взгляд суровых глаз.

Эту строгую сдержанность должны соблюдать все молодые женщины, особенно девственницы, если они ценят уважение вежливого и образованного общества; мужчины же могут пользоваться большей свободой, потому что у них желание более бурно и менее управляемо. Если бы равная строгость поведения была навязана обоим полам, ни один из них не сделал бы первого шага, и тогда среди всех воспитанных людей продолжение рода должно было бы остановиться; а поскольку это далеко от той цели, которую ставит перед собой политик, то было вполне разумно облегчить положение того пола, который больше страдал бы от строгости, и сделать ему послабление, заставив правила смягчить свою суровость к тем, у кого аффект был самым сильным, а бремя строгого ограничения - наиболее нестерпимым.

По этой причине мужчине разрешено открыто проявлять благоговение и большое уважение, которое он испытывает к женщинам, и выказывать больше удовлетворения, больше радости и веселья в их присутствии, чем обычно, когда их нет. Он не только может быть услужливым и угождать им во всех случаях, но его долгом считается защищать их и покровительствовать им. Он может восхвалять те хорошие качества, которыми они обладают, и превозносить их достоинства, употребляя такие преувеличения, какие только позволит его воображение, лишь бы они соответствовали здравому смыслу. Он может говорить о любви, он может вздыхать и жаловаться на строгость прекрасного пола, а то, что не должен произносить его язык, он может выразить при помощи глаз - такова его привилегия - и на этом языке сказать все, что ему заблагорассудится. Но это нужно делать с соблюдением приличий и короткими непродолжительными взглядами, ибо считается очень невежливым слишком настойчиво преследовать женщину и не спускать с нее глаз; причина этого проста - это ее беспокоит и, если она недостаточно защищена умением и притворством, часто приводит в видимое расстройство. Поскольку глаза являются окнами души, это наглое разглядывание в упор повергает иную неопытную женщину в панический страх, ей кажется, что ее видно насквозь и что мужчина может открыть или уже раскрыл, чтб происходит внутри нее; это причиняет ей неверо- ятные муки, что заставляет ее выдавать свои тайные желания и, кажется, имеет целью вырвать у нее ту великую истину, которую скромность предписывает ей всеми силами отрицать.

Многие вообще склонны недооценивать чрезмерную силу воспитания и при выявлении различия в скромности между мужчинами и женщинами приписывают природе то, что целиком и полностью появляется благодаря раннему воспитанию. Девочке едва ли три года, но ей каждый день велят прикрывать ноги и совершенно серьезно бранят, если она показывает их, в то время как маленькому мальчику того же возраста приказывают поднимать рубашку и писать, как мужчине. Именно стыд и воспитание содержат зачатки всей благовоспитанности, и тот, у кого отсутствует и то и другое, кто готов откровенно высказывать, что у него на сердце и что он чувствует в глубине души, считается самым презренным созданием на земле, хотя он не совершил никакого проступка. Если мужчина вдруг скажет женщине, что не может найти никакой другой, кроме нее, с кем бы он хотел продолжить свой род, и что в этот момент он испытывает неистовое желание приступить к этому безотлагательно, и соответственно изъявить готовность овладеть ею для этой цели, то в результате его назовут животным, женщина сбежит, а его самого никогда больше не допустят ни в одну приличную компанию. Тот, у кого есть хоть какое-то чувство стыда, скорее переборет самую сильную страсть, чем допустит такой поворот дела. Но мужчине не нужно преодолевать свои аффекты, достаточно скрывать их. Добродетель приказывает нам подавлять наши желания, но хорошее воспитание требует только, чтобы мы их прятали. Воспитанный джентльмен может испытывать такое же неистовое желание обладать какой-либо женщиной, как и тот мужлан; но ведет он себя в этом случае совершенно по-иному. Прежде всего он обращается к отцу женщины и доказывает свою способность блестяще содержать его дочь. После этого он допускается в ее общество, где лестью, угодливостью, подарками и ухаживанием стремится добиться ее благосклонности; и если он сумеет этого достичь, тогда спустя немного времени женщина отдает ему себя в присутствии свидетелей весьма торжественным образом; ночью они вместе ложатся в постель и самая суровая девственница очень покорно позволяет ему делать то, что ему нравится, и в результате он получает, чего хотел, даже вообще не прося этого.

На следующий день они принимают визиты, и никто не смеется над ними и не говорит ни слова о том, что они делали ночью. Что касается самих молодоженов, то они обращают внимания друг на друга не больше (я говорю о хорошо воспитанных людях), чем накануне; они едят и пьют, развлекаются, как обычно, и, поскольку не сделали ничего такого, чего можно стыдиться, считаются самыми скромными людьми на земле (каковыми, может быть, они в действительности и являются). На этом примере я хочу показать, что если мы хорошо воспитаны, то не страдаем ни от какого ограничения в наших чувственных удовольствиях, а только трудимся во имя нашего общего счастья и помогаем друг другу в полной мере наслаждаться всеми мирскими радостями. Тому превосходному джентльмену, о котором я говорил, не нужно подвергать себя более сильному самоотречению, чем дикарю, поступки которого соответствуют законам природы и искренности более, чем поступки названного джентльмена. Человек, удовлетворяющий свои желания в соответствии с обычаем страны, может не бояться никакого осуждения. Если он похотлив больше, чем козлы и быки в период случки, то, как только [брачная] церемония закончена, пусть он пресыщается и изнуряет себя любовными утехами, возбуждает и удовлетворяет свои желания настолько чрезмерно, насколько ему позволяют его сила и мужские способности; он может безнаказанно смеяться над мудрецами, которые склонны порицать его: все женщины и более девяти десятых мужчин на его стороне; он даже может позволить себе гордиться неистовством своей необузданной натуры, и чем больше он купается в вожделении и напрягает все свои способности, чтобы быть до распутства чувственным, тем скорее он завоюет доброжелательность и приобретет привязанность женщин, не только молодых, тщеславных и сладострастных, но и благоразумных, степенных и весьма трезвых матрон.

Из того, что бесстыдство - порок, вовсе не следует, что скромность - добродетель; она основывается на стыде, аффекте нашей натуры, и может быть хорошей или плохой в зависимости от поступков, совершаемых под влиянием этого побудительного мотива. Стыд может помешать проститутке уступить мужчине в компании, и тот же стыд может заставить скромное, добродушное существо, столкнувшееся с вероломством, убить своего ребенка. Аффекты способны случайно делать добро, но заслугой может быть только их преодоление.

Если бы в скромности была добродетель, то она с равной силой проявлялась бы как в темноте, так и на свету, чего в действительности нет. Это очень хорошо знают любители удовольствий, которые никогда не отягощают свою голову мыслями о добродетельности женщины, с тем чтобы лишь вернее побороть ее скромность; поэтому соблазнители не предпринимают своих атак в полдень, а роют свои подкопы ночью.