<<
>>

  ПРИМЕЧАНИЯ  

До сих пор досточтимый отец шутил; но поскольку в дальнейшем он, кажется, намерен действовать серьезно и надеть на себя совсем иную личину, я лишь вкратце изложу здесь то, что приметил в его остротах.

Его слова: Некогда? А было ли это «некогда»?, а также: Я лишь грежу, что мыслю, а не мыслю на самом деле и т.

п.— все это шуточки, вполне достойные той роли, кото&рую он играет. Того же свойства серьезно заданный во&прос: Разве мышление — более широкое понятие, чем сон&ные грезы? и меткое словцо о методе сновидца, а также, что для правильного рассуждения нужно грезить. Однако я не считаю, будто дал хоть малейший повод для этих шуток, поскольку я четко указал, говоря о вещах, от которых от&рекся, что я вовсе не утверждаю, каковы они, но говорю лишь, какими они мне представляются; таким образом, за&давая вопрос, чем я считал себя некогда, я лишь спраши&вал, чем я тогда сам себе представлялся. И когда я говорю, что я мыслю, я вовсе не доискиваюсь, мыслил ли я бодрст&вуя или во сне. Я поражаюсь, как может он называть мето&дом сновидца тот способ исследования, который, как это заметно, немало его взволновал.

Он рассуждает также сообразно своей маске, когда заставляет меня предпослать вопросу, чем я считал себя раньше, в виде изречения такие слова: Я — нечто такое, чем я считал себя некогда — или: Я — то, чем некогда себя считал. А несколько позже он хочет с рассмотрением во&проса, являюсь ли я телом, связать, ни к селу ни к городу, такую нелепость: Некогда я правильно судил о том, что присуще телу или: Телу не принадлежит ничего, помимо того, что я некогда считал ему присущим. В самом деле, изречения, явно противные разуму, способны лишь вы&звать смех. С другой стороны, ясно, что я не впустую став&лю вопрос, чем я считал себя некогда и был ли я телом, пусть я и не знал раньше, явлюсь ли я такой вещью, какой я себя мнил прежде, и вообще верны ли были мои убеждения.

Такая постановка вопроса, способствующая новому вос- приятию вещей, позволяет мне все это исследовать; если даже я таким образом не добьюсь ничего иного, я, по край&ней мере, пойму, что на этом пути мне ничего не удастся выяснить.

И опять-таки он превосходно справился со своей ролью, рассказав побасенку о деревенщине; но самое за&бавное во всем этом деле то, что, пытаясь высмеять меня, он выставил на посмешище самого себя. Ведь только что он упрекал меня за то, что я не выдвинул такой максимы: Некогда я правильно судил о том, что присуще телу или^ Телу не принадлежит ничего, помимо того, что я некогда считал ему присущим. Теперь же он порицает то самое, что, по смыслу его упреков, я ранее упустил и что целиком и полностью является его собственным вымыслом,— пори&цает это как мою мысль и сопоставляет ее с нелепым рас&суждением своего деревенщины. Что до меня, то я никогда не отрицал телесности мыслящей вещи на основании якобы выдвинутого мной предположения, будто я когда-то пра&вильно судил о природе тела: на самом деле мое основание заключается в том, что я употребляю слово тело лишь для обозначения вещи, достаточно хорошо мне известной, а именно для обозначения протяженной субстанции, и по&этому признаю, что мыслящая вещь от этой субстанции отлична.

Довольно часто применяемые и повторяющиеся здесь изысканные обороты, такие, как: Ты утверждаешь, что мыслишь. Я это отрицаю — ты грезишь или: Ты добавля&ешь, что это достоверно и очевидно. Я это отрицаю — ты грезишь. Это тебе лишь кажется, мнится, но не существует на самом деле и т.д.— все это может, во всяком случае, вызвать смех хотя бы уж потому, что у человека, стремя&щегося к серьезному диалогу, это звучало бы нелепо. А да&бы новички здесь не заблуждались, полагая, что для чело&века сомневающегося ничто не может быть достоверным и очевидным, но все бывает лишь кажущимся и мнимым, я просил бы припомнить мое замечание (к § F 48), что все воспринимаемое нами ясно — кем бы это ни воспринима&лось — истина, а вовсе не кажимость, или видимость.

Правда, лишь очень немногие люди проводят четкое разли&чие между тем, что они поистине воспринимают, и тем, что лишь мнится воспринимаемым, поскольку лишь очень не&многие обладают привычкой к ясным и отчетливым вос&приятиям.

До сих пор наш автор не явил нам образца битвы, до&стойной упоминания; он всего лишь воздвигал слабые пре- грады для самого себя и, немного перед ними попрыгав, внезапно трубил отбой, перенося свои усилия на другой фланг. Здесь он впервые предпринимает генеральное сра&жение с противником, вполне достойным его игры, а имен&но с моей тенью, зримой лишь ему одному, ибо она — яв&ный продукт его мозга, созданный — дабы он не казался совсем уж дутым — из чистого небытия. Однако он серьг- езно с этой тенью сражается, пускает в ход аргументы, трудится в поте лица, заключает с ней перемирия, взывает к^логике, возобновляет схватку, что-то исключает, что-то Взвешивает, обмеривает... И поскольку он не решается под&ставить свой щит под удар столь могущественного против&ника, он отражает эти удары всем телом: он производит всевозможные различения и наконец с помощью дешевой уловки, прикрывшись наречиями определенно и неопреде&ленно, спасается бегством. Зрелище это, нет слов, преза&бавное, особенно если понять причину всей этой кутерьмы. Причина же такова: быть может, он прочел в моих сочине&ниях, что, даже если у нас, до того как мы приступим к серьезному философствованию, есть некоторые верные мнения, они тем не менее настолько перемешаны со мно&гими другими представлениями, ложными либо, по край&ней мере, сомнительными, что лучший способ отделить их от этих последних — отбросить сначала их все, или, иначе говоря, полностью отречься от прежних мнений, дабы за&тем с большей уверенностью признать те из них, кои истин&ны, или найти новые, которые можно будет признать един&ственно верными. Я сравнивал это с тем, как если бы из опасения, что в корзине или коробе, наполненном ябло&ками, попадется один гнилой плод, мы решили сначала высыпать из него все плоды без остатка, а затем пополнили его либо теми из них, в которых не обнаружится никакой порчи, либо новыми, не испортившимися плодами.

Однако наш автор, не дотянувшись до столь высокого уровня умо&зрения или, скорее, делая вид, что он его не достиг, прежде всего выразил удивление по поводу моих слов «полностью отречься от всех прежних мнений» и упорным размышле&нием над этим полностью так крепко вбил его себе в голову, что, хотя теперь он часто вступает врукопашную с этим словом, ему не легко от него отвязаться.

После столь удачного сражения, вообразив, что он вы&шел из него победителем, наш автор бросает вызов новому врагу, решив, что и он — моя тень (поскольку этот образ все время стоит перед его мысленным взором); однако теперь он создает эту тень из нового материала, а именно из слов: Я познал, что я существую; так кто же я есмь? и т. д. И поскольку этот предмет ему менее знаком, чем пре&дыдущий, он приступает к нему осторожнее и держась на приличном расстоянии. Первая выпущенная им стрела — к чему твой вопрос, если ты это познал? И так как он ждет, что неприятель прикроется от этой стрелы щитом фразы: Я познал, что. я существую, но не познал, кто я есмь, он внезапным броском направляет против него большое ме&тательное копье: Откуда ты узнал, кто ты, если не из того, что ты познал некогда и знаешь с тех пор? Но я полагаю> что некогда познанное тебе ничего не даст: оно вызывает много сомнений и ты от него отрекся. Значит, ты получишь ответ на основе того, что тебе пока неизвестно и что ты узнаешь потом. Направив этот удар, он полагает, что слы&шит вопль злополучной тени, смертельно раненной и почти поверженной: Я пока не знаю, существуют ли эти вещи! Тогда, перейдя от гнева к состраданию, он утешает ее та&кими словами: Будь благонадежна — узнаешь когда-ни&будь. На что он заставляет ее отвечать жалобным, умоляю&щим голосом: Но что же мне пока делать? А он победонос&но, как и подобает победителю, подает реплику: Будь тер&пелива! Однако, поскольку он человек сострадательный, он недолго оставляет ее в недоумении и снова прибегает к уловке — определенно и неопределенно, ясно и смутно; не видя за собой ни одного последователя, он в одиночку торжествует победу.

Все это производит сильнейшее впе&чатление, особенно же тот род остроумия, который связан с неожиданной симуляцией глупости — неожиданной со стороны человека, чей облик и облачение сулят высокую, мудрую серьезность. Однако, чтобы лучше раскрыть суть дела, надо взглянуть на нашего автора как на серьезного, ученого мужа. Ради опровержения предложенного нами метода поиска истины, требующего отказаться от всего недостоверного и начать исследование с познания собст&венного бытия, дабы от этого перейти к изучению нашей природы, т. е. природы вещи, бытие коей нами уже уста&новлено, он пытается доказать, будто этот путь не откры&вает никакого доступа к дальнейшему знанию, причем он пользуется таким доводом: Поскольку ты знаешь лишь, что существуешь, но не знаешь, кто ты, ты не можешь по&нять этого на основе своих прежних знаний, ибо ты от всего отрекся; следовательно, ты можешь это понять лишь на основе того, что тебе пока неизвестно. На этот упрек может ответить даже трехлетний ребенок, сказав: ничто не ме&шает дать на этот вопрос ответ, основанный на прежних знаниях; ведь, даже если они были отринуты как сомни&тельные, их можно восстановить в правах тогда, когда выяснится, что они истинны; кроме того, даже если со&гласиться, что на основе старых знаний нельзя ничего понять, остается все-таки широко открытым другой путь — через еще не познанное, но познаваемое постепенно благо&даря усердным занятиям. Однако здесь наш молодец при&думывает себе противника, который не только соглаша&ется с тем, что первый из двух этих путей закрыт, но и сам закрывает второй изреченьицем: Не знаю, существуют ли эти вещи. Говорится это так, как если бы нельзя было до&стичь никакого нового познания бытия и невежество в этой области закрывало доступ к любому познанию сущности. Но это в высшей степени неостроумно. Он намекает здесь на мои слова: я писал, что невозможно, чтобы уже имею&щееся у меня понятие вещи, о бытии которой я знаю, зави&село от понятия такой вещи, которая мне пока неизвестна. Однако то, что я относил лишь к настоящему, он смехотвор&ным образом проецирует в будущее, как если бы из того, что мы не можем видеть тех, кто еще не родился, но должны родиться в этом году, он заключил, что мы никогда их не сможем увидеть.
Ведь в высшей степени очевидно, что по&нятие вещи, познанной в качестве существующей, коим мы уже располагаем, не зависит от понятия такой вещи, отно&сительно которой мы еще не знаем, что она существует; а посему, если что-то воспринимается как причастное су&ществующей вещи, оно тем самым воспринимается как имеющее бытие. Совсем иное дело, когда речь идет о буду&щем, ибо ничто не препятствует понятию вещи, бытие кото&рой мы установили, обрасти новыми вещами, относительно существования которых я пока ничего не знаю, а познаю его лишь тогда, когда пойму, что эти вещи причастны пер&вой. Но он продолжает: Будь благонадежен — узнаешь когда-нибудь; и далее: Я не продержу тебя долго в безвест&ности. Либо этими словами он дает нам понять, что мы можем от него ожидать доказательства невозможности прийти предложенным путем к какому-то дальнейшему познанию, либо, если он считает, что его противник закрыл ему этот путь (что само по себе нелепо!), он, надо думать, откроет нам новый. Но он всего только присовокупляет: Ты познал, кто ты, неопределенно и смутно, а вовсе не оп&ределенно и ясно. Нет ничего легче, как заключить из этих слов, что перед нами открывается путь к новому по&знанию, коего мы можем достичь посредством вниматель&ного размышления, позволяющего нам перейти от неопре- деленного и смутного постижения к ясному и определен&ному. Однако он заканчивает все так: «Определенно, неоп&ределенно» — этот повтор может задержать нас на целый век — и снова указывает на необходимость искать другой путь. Мне кажется, он не мог придумать ничего лучшего для демонстрации своей страшной глупости.

Я есмь, говоришь ты.— А я это отрицаюТы продол&жаешь: я мыслю.— Но и это я отрицаю и т. д. Здесь он снова сражается с упомянутой выше тенью и, полагая, что с первой же стычки он внезапно поверг ее наземь, испол-' ненный хвастливого торжества, восклицает: Вот поистине выдающееся деяние! Единым махом я отсек все без остатка. Но поскольку жизнь этой тени зависит исключительно от его мозга и она может погибнуть лишь вместе с этим по&следним, тень, хоть и поверженная, вновь оживает. Поло&жив руку на сердце, она божится, что существует и мыслит. Смягченный этим новым видом мольбы, он дарит ей жизнь, а также свободу болтать, собравшись с духом, пустой, не&сусветный вздор: он ее вздор не опровергает, напротив, заводит с ней дружбу и переходит к другим забавам.

Сначала он так бранит злополучную тень: Немного раньше (всего сто шагов назад) ты спрашивала, кем ты бы&ла. Теперь же ты не только знаешь, кто ты, но имеешь вдо&бавок ясное и отчетливое понятие о себе самой. Далее он требует предъявить ему столь ясное и отчетливое понятие, чтобы оно помогло ему восстановить свои силы. Затем он в таких словах изображает, будто ему это понятие показали: Я отлично знаю, что я мыслю и существую как мыслящая субстанция. Итак, вопрос исчерпан! Однако на следующем примере он показывает, что этого недостаточно: Ты также постигаешь, что ни одна гора не может существовать без долины, а следовательно, у тебя есть ясное и отчетливое по&нятие горы без долины. Ту же мысль он интерпретирует следующим образом: Это твое понятие ясно, потому что ты достоверно постигаешь; оно отчетливо, потому что ты не постигаешь ничего иного... Но, таким образом, ясное и от&четливое понятие, образуемое тобой, заключается в том, что оно являет тебе бытие мыслящей субстанции, притом что ты не уделяешь никакого внимания ни телу, ни душе, ни уму, ни чему бы то ни было другому, но имеешь в виду лишь бытие упомянутой субстанции. И наконец, вернув себе воинственный дух, он воображает, будто видит широ&кий строй триариев, поставленных пилообразным клином, которых новоявленный Пиргополиник рассеивает одним махом,

как развевает листья ураган, и кровельный камыш...49

так что не остается в живых даже вестника. С первым выдо&хом он испускает такие слова: Не существует прямого след&ствия от знания к бытию — и тут же подъемлет как некое знамя гипсовую панель, на которой начертано произволь&ное определение мыслящей субстанции. Второй его выдох приносит нам следующее: Определенно — неопределенно; отчетливо — смутно; легко — трудно. С третьим выдохом взрывается: Слишком широкий вывод равен нулю. Послед&нее он объясняет так: Я постиг, что существую как мысля&щая субстанция, и, однако, не знаю пока, что существует ум. Итак, знание моего собственного существования не зависит от знания существующего ума. Итак, поскольку я существую, а ум — нет, я не ум. Итак, я тело. Заслышав это, моя тень умолкает, отступает назад, окончательно па&дает духом и позволяет ему увести себя пленницей, чтобы отпраздновать триумф. Здесь я мог бы указать на многое, достойное смеха бессмертных богов; но я предпочитаю по&щадить сценический реквизит нашего автора, да и почитаю недостойным для себя делом долго смеяться над сущим вздором. Поэтому я здесь отмечу лишь такие вещи, кото&рые, правда, весьма далеки от истины, но о которых, если я обойду их полным молчанием, кто-то может подумать, будто я с ними согласился.

Во-первых, я отрицаю справедливость его жалобы, буд&то я сказал, что обладаю ясным и отчетливым понятием себя самого, прежде чем удовлетворительно объяснил, ка&ким образом достигается это понятие, и будто всего лишь за сто шагов до того я спрашивал, кто я. Ведь между этими двумя моментами я обозрел все свойства мыслящей вещи, а именно ее способность понимать, желать, воображать, за&поминать, чувствовать и т. д.; помимо этого я учел другие ее общеизвестные свойства, не имеющие отношения к ее понятию, дабы отличить первые от последних и сделать от&бор, возможный лишь после того, как отброшены все пред&рассудки. Но я признаю, что тем, кто не отбрасывает пред&рассудки, нелегко когда-либо получить ясное и отчетливое понятие какой бы то ни было вещи: ведь очевидно, что по&нятия, коими мы обладали в детстве, не были ясными и от&четливыми, а посему, если мы их не устраняем, все осталь&ные понятия, приобретенные нами позже, становятся по этой причине темными и смутными. Итак, когда он желает усмотреть ясное и отчетливое понятие мыслящей субстан&ции, дабы восстановить свои силы, он несет вздор, как и тогда, когда выводит меня, указующего ему эту субстанцию в таких словах: Я достоверно знаю, что существую и т. д. Когда же он намеревается опровергнуть весь этот вздор с помощью следующего примера: Ты также достоверно зна&ешь, что не существует горы без долины; итак, у тебя есть ясное и отчетливое понятие горы без долины, этот софизм служит ему для самообмана. Ведь из этих посылок выте&кает лишь одно: Следовательно, ты ясно и отчетливо вос&принимаешь немыслимость существования горы без доли&ны, а вовсе не построенный им вывод: У тебя есть понятие горы без долины; ибо, поскольку такой горы не существует, этого понятия не требуется для постижения той истины, что не бывает горы без долины. Однако наш автор столь счастливо одарен, что не умеет опровергнуть нагромож&денные им же самим нелепости иначе, как с помощью но&вых несообразностей.

В связи с тем, что ниже он добавляет, будто я постигаю мыслящую субстанцию, но не постигаю ничего ни телесно&го, ни духовного и т. д., я выражаю согласие со сказанным здесь о телесном, поскольку я уже раньше объяснил, что именно я понимаю под словом «тело» или «телесная вещь»: я разумею здесь лишь протяженные вещи или, иначе гово&ря, вещи, в понятие которых входит протяженность. Что же до его слов о «духовном», то это лишь грубый вымысел, как и все то, что он приписывает мне в других местах, на&пример: Я — мыслящая вещь, но я — не тело, не душа, не ум и т. д. Я не могу отрицать в мыслящей субстанции ниче&го, кроме вещей, в понятии которых, как мне известно, не содержится никакого мышления: но я никогда и не писал и не думал ничего подобного ни об уме, ни о душе.

Ввиду того что ниже он говорит, будто он верно схватил мою мысль и будто я считаю свое понятие ясным, посколь&ку я достоверно постигаю, и отчетливым, поскольку я не постигаю ничего иного, он обнаруживает здесь лишь свою великую тупость. Ведь одно дело — ясно воспринимать, а другое — достоверно знать; многое мы знаем достоверно не только на основе божественной веры, но и потому, что прежде ясно это усматривали, хотя сейчас мы не восприни&маем это с достаточной ясностью; а познание других вещей менее всего препятствует отчетливому представлению о данной вещи. Я никогда не писал ни единого словечка, ис&ходя из которого можно было бы пуститься на такие увертки.

Помимо того, изречение нашего автора: Не существует прямого следствия от знания к бытию насквозь ложно.

Ведь хотя на основе нашего знания сущности какой-то ве&щи мы не можем делать заключение о ее бытии и вообще из нашего предположения, что мы знаем нечто, вовсе не выте&кает существование этой вещи, ибо мы можем в своем пред&положении ошибаться, тем не менее существует прямое следствие от знания к бытию, ибо немыслимо, чтобы мы знали какую-то вещь, если она на самом деле не такова, какой мы ее познаем: а именно, она либо существует, если мы воспринимаем ее как сущую, либо обладает той или иной природой, если в отношении нее нам известна только эта последняя.

Ложно также его утверждение (сделанное им без ма&лейшего основания), будто некая мыслящая субстанция делима: так начертано на его гипсовой панели, где он, как бы вдохновленный неким пророчеством, указует нам раз&личные виды мыслящей субстанции. Однако мы не способ&ны постичь в мыслящей субстанции никакой протяжен&ности и делимости, да и вообще нелепо на словах выдавать за истину то, что и не дано нам в откровении Богом, и не по&стигнуто путем умозрения. Не могу также обойти здесь молчанием, что этот взгляд на мыслящую субстанцию как на делимую в высшей степени опасен и вреден для христи&анской религии: ведь пока допускается такой взгляд, тот, кто этому верит, ни в коем случае не сможет признать пос&редством рассуждения реальное отличие человеческой ду&ши от тела. Слова определенно — неопределенно; отчетли&во — смутно; легко — трудно, будучи приведены, как здесь, без контекста, полностью лишены смысла; это всего лишь румяна, с помощью которых наш автор хочет пленить ум своих слушателей и убедить их — хотя у него нет в за&пасе красных речей,— что, по крайней мере, красна его мысль.

385

13 Р. Декарт, т. 2

И другое его изречение — Слишком обширный вывод равен нулю — также не может быть принято без оговорок. Ибо если под словом слишком он понимает лишь то, что шире требуемого,— подобно тому как ниже он порицает мои аргументы в пользу бытия Бога по той причине, что, по его мнению, из них следует более обширный вывод, чем того требуют законы благоразумия или чем того ожидает кто-то из смертных,— это совершенно ложно, а также и нелепо, поскольку чем шире вывод — если только он ве&рен,— тем он точнее и никакие законы благоразумия не могут быть такому выводу противопоставлены. Если же под словом слишком он разумеет не просто то, что шире требуе&мого, но нечто бесспорно ложное, тогда его изречение вер-

но, однако досточтимый отец пребывает в заблуждении, если пытается приписать мне нечто подобное. Ведь когда я написал: «Познание вещи, бытие которой мне известно, не зависит от познания вещей, бытие которых я еще не поз&нал; я познал, что мыслящая вещь существует, но не позт нал пока бытия тела; следовательно, познание мыслящей вещи не зависит от познания тела» — я не сделал тем са&мым никакого лишнего или неверного вывода. Когда же он делает допущение: Я познал бытие мыслящей вещи, но пока еще не познал бытия ума; итак, никакого ума нет, нет ничего, я от всего отрекся, он тем самым несет совершен&нейший вздор и допускает ложь. Ведь я не способен ничего утверждать или отрицать относительно ума, не зная, что следует разуметь под этим именем — ум, и не могу также подразумевать из вещей, относимых обычно к уму, ни одну, в понятии которой не содержалось бы мышления. Таким образом, если кто постигает бытие мыслящей вещи и в то же время не постигает бытия ума или чего бы то ни было так именуемого, возникает явное противоречие. Сделанное же им добавление — итак, нет никакого ума, нет ничего, я от всего отрекся — настолько бессмысленно, что просто не заслуживает ответа. Ведь после отказа от предрассудков остается непознанным бытие мыслящей вещи и вместе с тем бытие ума (по крайней мере, поскольку этим словом именуется мыслящая вещь), однако бытие это вовсе не от&вергается.

Когда же, наконец, намереваясь воспользоваться сил&логизмом, построенным по всей форме, он возносит этот силлогизм на уровень некоего метода правильного рассуж&дения, который он противопоставляет моему, он, по-види&мому, хочет показать, что я не признаю силлогистические формы, а потому и метод мой далек от упорядоченной си&стемы. Однако его неправота ясно обнаруживается, если обратиться к моим сочинениям, в коих я никогда не пре&небрегал силлогизмами, если того требовала тема.

387

13*

Он приводит здесь силлогизм, построенный на припи&сываемых мне ложных посылках; я же категорически эти предпосылки отвергаю. Что касается нижеследующей бо&льшей посылки, гласящей: Любая вещь, относительно ко&торой можно сомневаться, существует ли она, на самом деле не существует, то она настолько нелепа, что у меня даже нет опасений, как бы кто не подумал, будто она при&надлежит мне,— разве только ему удастся одновременно кого-то убедить в том, что я потерял разум. Я также не могу надивиться и понять, с какой целью, с каким упованием и дерзкой надеждой предпринял он эту атаку. Действитель&но, в «Первом размышлении», в коем речь не шла еще ни о каком установлении истины, но лишь об устранении пре&дубеждений, я, после того как показал, что мнения, коим я более всего привык доверять, могут быть подвергнуты сомнению, а потому от них надо отказаться так же, как и от явно ложных (дабы они не стали мне помехой в поисках истины), добавляю такие слова: «Однако недостаточно то&го, чтобы только обратить на это внимание,— необходимо всегда это помнить; ведь привычные мнения упорно ко мне возвращаются и овладевают моей доверчивостью, словно против моей воли, как бы в силу долголетней привычки и знакомства с ними; а я никогда не отвыкну соглашаться с ними и им доверять, пока буду считать их такими, каковы они и на самом деле, т. е. в чем-то сомнительными (как я только что показал), но тем не менее весьма вероятными и гораздо более заслуживающими доверия, нежели опро&вержения. А посему, как я полагаю, я поступлю хорошо, если, направив свою волю по прямо противоположному руслу, обману самого себя и на некоторый срок представлю себе эти прежние мнения абсолютно ложными домысла&ми — до тех пор, пока, словно уравновесив на весах старые и новые предрассудки, я не избавлюсь от своей дурной при&вычки отвлекать мое суждение от правильного восприя&тия». Из всего этого наш автор вырвал следующие слова, отбросив все прочее: «мнения, в чем-то сомнительные», «направив свою волю по прямо противоположному руслу», «представлю себе их абсолютно ложными домыслами». Кроме того, выражение представлю себе он заменил таким оборотом: допущу и поверю в это, причем поверю настоль- ко, что назову истинным все, что противоположно сомни&тельному. Он претендует на то, чтобы слова эти служили некоей максимой или надежным правилом, коим я всегда должен пользоваться — не для устранения предрассудков, но для того, чтобы заложить твердые и точные основы мета&физики. Сначала он предложил это весьма нерешительно и обиняком в § 2 и 3 своего «Вопроса первого»: предположив, что на основе этого правила он должен поверить, будто два плюс три не составляют пяти, он затем спрашивает, надле&жит ли ему постоянно придерживаться подобного взгляда и убеждения, что иной возможности не дано. После ряда двусмысленностей и лишних слов он выводит меня, якобы отвечающего на этот нелепейший вопрос так: Не допускай и не отрицай, не пользуйся ни тем ни другим приемом, но то и другое считай ложным. Из этих слов, приписанных мне им самим, становится совершенно ясным, насколько правильно он понимает, что я не считаю истинными вещи, противоположные сомнительным, и что, по моему твердому убеждению, никто не может воспользоваться этой «макси&мой» в качестве большей посылки какого бы то ни было силлогизма, от которого ожидается достоверный вывод: ведь «не допускать и не отрицать, не пользоваться ни тем ни другим приемом» и в то же время утверждать одно из двух в качестве истины и этой истиной пользоваться — все это содержит в себе явное противоречие. Но, мало-по&малу забыв о том, что он представил читателям в качестве моей мысли, он стал не только утверждать прямо противо&положное, но и так часто это внушать, что создается впе&чатление, будто одно только это он и порицает во всем своем рассуждении, а все те двенадцать грехов, кои он мне при&писывает в конце, проистекают только отсюда.

Поэтому, безусловно, как здесь, где он безапелляционно приписывает мне эту большую посылку: Любая вещь, от&носительно которой можно сомневаться, существует ли она, на самом деле не существует, так и во всех остальных местах, где он выдает за мои утверждения подобные вещи, я — если бы только не мое полное неведение относительно значения слова «лгать» — должен был бы сказать, что он явно и непростительно лжет, т. е. говорит вопреки своей мысли и совести. И хотя я весьма неохотно пользуюсь сим неблагородным словом, этого требует предпринятая мною защита истины: ведь он, не краснея, действует в открытую, и я, по крайней мере, не откажу себе в праве назвать его действия их собственным именем. А поскольку на протя&жении всего своего сочинения он не создает почти ничего, кроме этого нелепейшего обмана, повторяемого на сотни ладов и упорно внушаемого читателю, я не вижу для него иного способа оправдания, помимо признания, что, быть может, столь частое повторение одного и того же постепен&но убедило его самого в истинности его утверждений и он перестал понимать, что это обман. Что же, наконец, до меньшей посылки: Относительно всякого тела можно сом&неваться, существует ли оно, или: Относительно всякого ума можно сомневаться, существует ли он, если относить это к любому неопределенному времени, как это можно понять из вывода нашего автора, то и это ложь, и я отри&цаю, что мне принадлежит такая мысль. Ибо сразу после вступительных фраз «Второго размышления», где я с до&стоверностью усмотрел бытие мыслящей вещи, в обиходе именуемой просто умом, я уже не мог сомневаться в суще- ствовании ума; точно так же в результате «Шестого раз&мышления», в котором я познал бытие тела, я уже более не мог в этом бытии сомневаться. Но сколь достойно изумле&ния остроумие нашего автора, сумевшего так искусно со&чинить две посылки, что он смог по всей форме извлечь из них ложный вывод! Правда, я не понимаю, в каком смысле он приписывает мне здесь сардонический смех, в то время как я обнаружил в его рассуждении лишь повод к ве&селью — не слишком сильному, однако верному и непре&менному: ведь своим бесконечным порицанием мыслей, не принадлежащих мне, но лишь мне приписанных, он ясно показал, что сдвинет с места любую скалу, чтобы обнару&жить у меня что-либо заслуживающее критики, однако именно в этом ему решительно не повезло.

И в самом деле, то, что он до сих пор смеялся неискрен&не, ясно показывают как появляющаяся в конце этой части нешуточная брань, так и особенно последующие его ответы, в коих он проявляет себя не печальным и строгим, но по&просту очень жестоким. Ибо, хотя у него нет ни малейшей причины для ненависти и ни единого повода для порица&ния — разве только нелепость, которую он сознательно против меня измыслил и которую я несколько выше по совести смог назвать обманом с его стороны,— однако поскольку он уже решил, что полностью убедил в этой не&лепости своего читателя (не силой разумных доводов, ибо таковых у него нет, но прежде всего восхитительной само&уверенностью, которую в человеке, профессионально ис&поведующем христианское благочестие и милосердие, труд&но предполагать столь непомерной и столь бесстыдной, особенно когда дело идет о лжи; далее он достигает своей цели назойливым и частым повторением одного и того же, благодаря чему мы приучаемся считать истинным даже то, что, как нам хорошо известно, является ложным,— оба эти приема обычно перевешивают разумные доводы в глазах толпы и всех тех, кто не умеет тщательно исследовать ве&щи), он высокомерно глумится над побежденным и в роли серьезного наставника бранит меня, как мальчишку, обви&няя меня (в своих последующих двенадцати ответах) в большем числе грехов, чем те, что перечислены в «Декало&ге». Следует, однако, извинить почтенного отца, так как он, по-видимому, немного не в себе; но если у тех, кто выпьет лишнее, обычно лишь двоится в глазах, то он опьянен столь ревностным благочестием, что в соответствии с одним толь&ко своим вымыслом, созданным вопреки собственной чести и совести, он обнаруживает двенадцать моих прегрешений.

Такой поворот, если бы я не стеснялся здесь говорить открыто и без словесных тонкостей, я должен был бы на&звать нападками и клеветой; но поскольку я думаю, что на&стал теперь мой черед посмеяться, я назову его вымыслы попросту бреднями; я хотел бы предупредить читателя, что в принадлежащей его перу последующей части нет ни еди&ного словечка, направленного против меня, которое нельзя было бы расценить как бред.

<< | >>
Источник: Декарт Р.. Сочинения в 2 т. Т. 2— М.: Мысль,1994. 1994

Еще по теме   ПРИМЕЧАНИЯ  :

- Альтернативные философские исследования - Антропология - Восточная философия - Древнегреческая философия - Древнеиндийская философия - Древнекитайская философия - История философии - История философии Возрождения - Логика - Немецкая классическая философия - Онтология и теория познания - Основы философии - Политическая философия - Русская философия - Синектика - Современные философские исследования - Социальная философия - Средневековая философия - Философия и социология - Философия кризиса - Философия культуры - Философия науки - Философия религии - Философы - Фундаментальная философия - Экзистенциализм - Этика, эстетика -
- Архитектура и строительство - Безопасность жизнедеятельности - Библиотечное дело - Бизнес - Биология - Военные дисциплины - География - Геология - Демография - Диссертации России - Естествознание - Журналистика и СМИ - Информатика, вычислительная техника и управление - Искусствоведение - История - Культурология - Литература - Маркетинг - Математика - Медицина - Менеджмент - Педагогика - Политология - Право России - Право України - Промышленность - Психология - Реклама - Религиоведение - Социология - Страхование - Технические науки - Учебный процесс - Физика - Философия - Финансы - Химия - Художественные науки - Экология - Экономика - Энергетика - Юриспруденция - Языкознание -