ПРЕДИСЛОВИЕ

Иван Дмитриевич Беляев родился 15 июля 1810 г. (здесь и далее все даты приводятся по старому стилю) в Москве. Он был первым ребенком в семье диакона церкви св. Троицы на Троицком Дмитрия Николаевича Беляева (который в 1818 г.

Когда Иван подрос, то отец стал учить его церковнославянскому языку и катехизису, первой части арифметики, а также основам греческой грамматики и латинского языка. В сентябре 1821 г. мальчик был отдан в Дмитровское духовное училище, где смотрителем был родственник Беляевых - протоиерей Козьма Иванович. Впоследствии Иван Дмитриевич всегда служил благодарственный молебен 8-го сентября в воспоминание начала своего школьного учения.

Проживая у отца-смотрителя, помимо названных выше предметов Иван занимался также Священной историей, географией и нотным пением[2]. О том, что из себя представляло обучение в духовном училище (правда, более позднего времени) можно узнать по такому интересному (ныне переизданному) повествованию, как «Устинушка» И. М. Малеина.

В семье протоиерея Козьмы Ивановича, где мальчика все полюбили, особенное влияние на него оказала старшая дочь, Надежда, приохотившая Ивана к чтению серьезной художественной литературы. Впоследствии Иван Дмитриевич чтил ее память и называл не иначе, как благодетельницей.

После публичного испытания в июле 1924 г. для продолжения учебы Иван был послан в Вифанскую семинарию, где при митрополите Платоне (Левшине) воспитывался и его отец. В семинарии в низшем отделении преподавали риторику, всеобщую историю, греческий и один из новых языков (французский или немецкий), в среднем отделении - историю философии, логику, математику и т.д.[3] Особую пользу Иван Беляев видел в изучении латинского языка и впоследствии не раз говорил о том, что ему он обязан стройно и понятно излагать свои мысли[4].

Думая о своей дальнейшей жизни, Иван предполагал поступать в Духовную академию или монастырь. Но отец отсоветовал и то и другое. У Ивана Дмитриевича был выворот ноги, а отец (как человек старых строгих правил) считал, что служитель Церкви не должен был иметь физического несовершенства.

Проведя в среднем отделении семинарии год, в августе 1929 г. Беляев поступает в Императорский Московский университет на нравственно-политическое отделение, которое впоследствии станет юридическим факультетом. По свидетельству самого Ивана Дмитриевича, в университете из всех преподаваемых специальных предметов (гражданское и уголовное право, политическая экономия и др.) особенно сильное впечатление на него производили лекции по русской истории М. П. Погодина, от которого студенты «за один раз узнавали ... и новое исследование, и способ, как дойти до результата.»[5].

Погодин предлагал своим слушателям переводить на русский язык разного рода сочинения по истории, занялся этим и Беляев. С этих пор между учителем и учеником возникли теплые дружеские отношения, которые продолжались более 40 лет.

В университетские годы Иван Дмитриевич самым тщательным образом записывал лекции, очень много читал, общался в основном с друзьями, с которыми сошелся еще в семинарии, приходилось ему и давать уроки, что он делал с обычной своей добросовестностью. Со временем у него появилась возможность поехать за границу в качестве воспитателя и учителя детей одного из богатых московских семейств, но он и «слышать не хотел оставить Москву, университет и родных».

Беляев постоянно углублял не только свои знания по русской истории, особенно древней, и археологии (в том виде, как ее тогда преподавал Н. И. Надеждин), но и основательно познакомился с трудами западноевропейских историков. Однако как человек впечатлительный, с детства живший среди коренного русского народа, знавший его нравы, обычаи и предания, основное внимание Беляев, конечно, уделял русской истории и ее главному деятелю - простому народу.

Летом 1833 г. Иван Дмитриевич окончил университет четвертым кандидатом и по совету священника-родственника в феврале следующего года поступил на службу канцелярским чиновником в Московскую Синодальную контору[6]. Со временем Ивану Дмитриевичу пришлось отыскивать разного рода документы, необходимые при проверке прав старинных монастырей и т.д. Он приносил домой целые вороха документов и просиживал за ними целые ночи. Кроме этого он отыскивал памятники в уездах Московской губернии (в частности каменные кресты близ Коломны)[7]. Все более становилось ясно, что нужно определяться: продолжать ли служить протоколистом в конторе или полностью сосредоточиться на архивных и исторических занятиях.

В июле 1841 г., не без содействия, как полагают, Погодина, по дополнительному штату Беляев поступает в Государственный архив при Московском департаменте Правительствующего Сената.

С этого же времени начинается его литературная деятельность. Иван Дмитриевич регулярно помещает в отдел критики журнала Погодина «Москвитянин» (единственного журнала на ту пору в Москве) рецензии и заметки[8]. В них постоянно обращается внимание на важность и необходимость разработки археологических сокровищ. С марта 1842 г. Беляев избирается соревнователем Московского Общества истории и древностей Российских.

В свободное от службы время он иногда посещал театр, любил музыку, особенно русские песни, с детства неплохо рисовал. Вообще вся семья Беляевых отличалась художественными способностями: брат Ивана Дмитриевича - Василий - стал художником, сестра - Елена Погожева - известной детской писательницей.

В июле 1844 г. Иван Дмитриевич был назначен на должность письмоводителя к инспектору Московских Сенатских архивов. В декабре того же года он был причислен к Департаменту Министерства юстиции на должность правителя дел. Помимо составления разного рода официальных бумаг он с головой ушел в изучение неисчислимых архивных богатств, касающихся истории Московского государства.

В августе 1845 г.

Архивное дело было Ивану Дмитриевичу «по сердцу», несмотря на то, что архивы тогдашнего времени представляли собой бесчисленные груды связок и столбцов, заполонявшие тесные помещения. Во время службы Беляев ознакомился с более чем 20 000 юридических актов, старых книг и столбцов. По свидетельству близко знавшего его С. А. Петровского, Иван Дмитриевич «вкладывал душу в свои занятия»: «С жаром принялся за чтение всевозможных книг, грамот и столбцов, содержащих богатейшие сведения о форме, составе и деятельности наших старых приказов, о делах судебных и административных. Ив. Дм. любил вспоминать это время и с удовольствием рассказывал, как он сидел и зачитывался архивными документами, приходя раньше, чем полагается, и уходя после всех»[10].

В 1846 г. кроме прямых обязанностей по текущему дело - производству Беляеву было поручено ознакомление вновь поступавших чиновников с древними почерками, вышедшими из употребления. Для этого дела Иван Дмитриевич составил своеобразное методическое пособие, а затем написал и статью о древних чернилах.

К этому же времени относится начало активного собирательства Беляевым различных старинных актов, вообще древних рукописей для своего собственного собрания. По мере увеличения своего денежного достатка Иван Дмитриевич заводил все более обширные связи с торговцами старинными книгами и документами.

К собиранию его могла побудить еще одна причина. В начале 1840-х гг. М. П. Погодин именно Беляеву поручил (хотя свои услуги ему предлагал и известный архивист П.

Одновременно Иван Дмитриевич начинает заниматься и научным осмыслением изучаемого им материала. В 1844 г. в «Москвитянине» появляется его первый самостоятельный научный труд (хотя в нем еще чувствовалось сильное влияние Погодина) «Город Москва с его уездом»[13], свод значительного числа летописных и документальных свидетельств.

Будучи с 1846 г. действительным членом Общества истории и древностей Российских, Беляев начинает публиковать свои статьи по русской истории в «Чтениях» Общества. Среди прочих особенно выделялась статья «О Несторовой летописи» (1847), в которой автор защищает древнерусского летописца от чрезмерной критики, выступает хранителем любимой русской старины и все более освобождается от влияния Погодина, сближаясь в своих воззрениях со славянофилами, особенно П. В. Киреевским.

Много пишет Иван Дмитриевич по военной истории[14] (во - енная критика особенно сочувственно встретила появление его сочинения «О русском войске в царствование Михаила Федоровича...», назвав эту работу «откровением»; подчеркивалось, что автор собрал «множество занимательных подробностей о нашем старинном ратном деле, и труд его, во всяком случае, достоин уважения, как пособие и источник для будущего историка русского войска»[15].

Спустя десятилетия основатель кафедры истории русского военного искусства, Д. Ф. Масловский, считал, что труды Беляева «О русском войске...» и «О сторожевой, станичной и полевой службе.» остаются и «поныне во многих случаях основными, благодаря строго-научному и документально точному приему исследования воен.-администрат.

Начитанность и работоспособность Беляева были столь велики, что он брался за самые разные вопросы русской истории, так что Погодин счел необходимым посоветовать ему не разбрасываться, а сосредоточиться на одном каком-либо предмете.

В марте 1848 г., по определению министра юстиции, Беляеву, как специалисту по архивным делам, было дано новое поручение - разобрать и привести в порядок собрание 17 000 древних грамот Коллегии экономии[17]. В ноябре того же года он был назначен советником в Московский Государственный архив старых дел, а с мая 1849 г., оставаясь в прежней должности, был определен в члены Комиссии для печатания официальных и частных разрядных книг.

В письме А. Н. Попову от 2 августа 1848 г. Иван Дмитриевич писал: «В Государственном архиве старых дел при Московском департаменте Сената открылась вакансия советника, должность эта по многим причинам мне по сердцу и особенно потому, что я здесь мог бы действовать свободно в пользу науки, а документов в архиве тьма, так что разработка их и приведение в известность могут занять всю деятельность моей жизни»[18].

Всем этим назначениям сопутствовали и многочисленные публикации. С 1848 г. Беляев был избран (вместо О. М. Бодянского) секретарем Общества истории и древностей Российских (в этом звании он состоял до 1858 г., когда у его предшественника вновь появилась возможность занять свое прежнее место).

Вместо «Чтений» Общества Беляев решил издавать под своей редакцией «Временник» по плану, им разработанному и одобренному Обществом. А вместо докладов членов Общества новый секретарь приступил к публикации архивных документов или исследований, основанных на них. Он лично проредактировал 25 книг «Временника». В них Иван Дмитриевич помещал и свои многочисленные изыскания по самым разнообразным историко-юридическим вопросам, здесь же им были изданы многие важные памятники древности.

Из крупных сочинений, помещенных во «Временнике» особенно обратили на себя внимание специалистов источниковедческие исследования: «Русские летописи по Лаврентьевскому списку с 1111 по 1169 гг.»[19], «О разных видах русских летописей»[20] и др., в которых автору удалось разъяснить вопрос о существовании особого свода летописи, лежащего в основе и Лаврентьевской, и Ипатьевской летописей. Неизменной новизной отличалась практически каждая публикация: «Дружина и земщина в Московском государстве»[21], «Служилые люди в Московском государстве»[22] и мн. др.

С конца 1840-х гг. становится все более очевидным, что различные по тематике работы Беляева схожи не только тщательностью в использовании неизвестного материала, но и единством идеологических воззрений автора.

В 1840-е гг. Беляев много пишет по истории Церкви, о святых, публикует первую подлинно научную специальную работу об Александре Невском[23]. Источником материалов для этого сочинения стали в основном летописи, встречается немало ссылок на труды В. Н. Татищева, Н. М. Карамзина, Н. С. Арцыбашева, новгородские синодики, ливонские хроники.

Автор обосновывает заслуги великого князя как замечательного полководца, опытного дипломата и благочестивого христианина. Едва ли не выше всех подвигов св. Александра Невского, Иван Дмитриевич ставит его умение отстоять свободу для своего народа под игом татар: «не поднимая оружия», Русь получала права «державы почти самостоятельной»[24].

Да, «мудрый ратоборец за Русскую землю знал, чего добивался» и поэтому «вполне заслуживает благоговение и благодарность потомства, которое, зная уже последствия Александровых забот, может с большею правдивостию оценить его труды»[25].

Результаты последней поездки князя в Орду Беляев оценивает чрезвычайно высоко: «.Александр и здесь опять явился обычным ходатаем и спасителем Русской земли, с упованием на помощь Божию и на правость своего дела. он шел в Орду почти на верную смерть. об этом подвиге Александра нельзя вспоминать без благоговения к высокому характеру подвигоположника»; более того: «.он шел как добровольно обреченная искупительная жертва за Русскую землю»[26].

Нельзя не отметить, что в своем исследовании о святом благоверном князе Иван Дмитриевич открыто выступает как православный ученый. В этом смысле его работа разительно отличается от трудов С. М. Соловьева и др. историков- западников.

В апреле 1848 г. Беляев был избран в члены Одесского Общества истории и древностей, а в декабре 1850 г. - Императорского Русского Географического общества. Кроме того он был также членом Археографической комиссии и Общества любителей естествознания, где впоследствии стал председателем Антропологического отдела. В эти же годы он занимался изданием записных и разрядных книг о придворной, военной и гражданской службах и т.д.

Сразу по выходу I тома «Истории.» С. М. Соловьева (1851 г.) Иван Дмитриевич выступил с большой статьей[27], в которой подверг аргументированной критике не только теорию «родового быта», но и многие другие положения соло- вьевской «Истории.». Это так задело Соловьева, что даже спустя десятилетия он язвительно замечал: «Беляев, по своей способности борзописания, взял на себя задачу по косточкам разбирать “Историю России”, не оставить ни одной строки без возражения»[28].

Между тем Иван Дмитриевич не только критиковал, но и сам разрабатывал те же вопросы, что и оппонент, но - с других позиций. В основательных исследованиях о Русской земле до и после Рюрика[29] он, согласно дореволюционной энциклопедической статье, «много способствовал раскрытию устройства и внутренней жизни русской земельной общины. Хотя тогда еще и сам не вполне отказался от влияния теории родового быта и доказывал, что у одних из славян (новгородцев и кривичей) вполне выработалось общинное устройство, другие (северяне) оставались и при Рюрике в родовом быте, у третьих, наконец (древлян и отчасти полян), замечается и то, и другое, и общинное, и родовое устройство; он, по выражению из последующих критиков, в этом труде как бы строит мост для перехода от теории родового быта к теории общинного»[30].

Плодотворная деятельность Беляева не могла остаться незамеченной, и в декабре 1852 г., в связи с уходом из Московского университета Н. В. Калачова, он был назначен исправляющим должность адъюнкта по кафедре истории русского законодательства. С этих пор и до самой смерти жизнь Ивана Дмитриевича была связана с Московским университетом.

В письме к А. Н. Попову от 21 октября 1852 г. он сообщал, как принял такую «новость» в своей жизни: «.я с своей стороны, соглашаясь занять кафедру, в тоже время желал бы удержать и настоящую свою должность по архиву, ибо архивные документы, как источник истории права, необходимы для преподавателя истории русского законодательства»[31].

К 1850-м гг. систематического университетского курса по истории русского права еще не существовало. Поэтому сначала Иван Дмитриевич читал преимущественно курс внешней истории законодательства, в котором излагал источники истории законодательства (предания, летописи, памятники древнего законодательства и особенно административные книги). Затем он взялся за разработку более обширного круга вопросов, исходя из того, что памятники законодательства являются выражением народной жизни, с которой находятся во взаимодействии и органической связи.

Соответственно его история законодательства состояла из обзора внутренней жизни народа за определенные периоды и рассмотрения памятников в таком порядке: определение их значения и отношения к жизни общества, изучение каждой мысли памятника отдельно, руководствуясь уже добытым прежде понятием о жизни народа, потом соображать связь мыслей в целом памятнике или в одновременном ряду памятников и допытываться основной и главной мысли целого законодательства в данное время[32].

Третий отдел в преподавании предполагал рассмотрение того, как памятники прилагались к жизни.

Что касается основных идей курса, то прежде всего в нем развивалась мысль о существовании в Древней Руси общинного быта, отдельные разделы были посвящены дружине и земщине, их взаимоотношениям и отношению к князю, народу и государственной власти (здесь особенно ярко проявились славянофильские воззрения автора), первоначальным городским поселениям-общинам, переходу из рода в общину вследствие переселения и поселению среди иноплеменных туземцев.

В феврале 1856 г. в Москве начал выходить славянофильский журнал «Русская беседа», где уже в первом номере появилась статья Ю. Ф Самарина «Два слова о народности в науке», вызвавшая оживленную полемику между «Русской беседой» и «Русским вестником» (да и сами «Два слова...» были ответом «Московским ведомостям»). Суть разногласий впоследствии Самарин определил так: «Русская беседа» доказывала, что «общечеловеческие идеи вырабатываются из живых народных стихий, и... народ, заимствуя у другого плоды его умственной жизни, не просто переливает их в свое сознание, а претворяет их в свое духовное существо»[33]. «Русский вестник» «смотрел на дело иначе»: «Оба лагеря стояли теперь друг против друга, во всеоружии, каждый со своим органом».

В первом номере «Русской беседы» за 1856 г. в разделе «Смесь» была опубликована и заметка К. С. Аксакова «О русском воззрении», вызванная «нападениями и толками» на выражение «русское воззрение». Эта заметка в свою очередь также вызвала полемические отзывы, и автор вынужден был добавить в следующем номере журнала «Еще несколько слов о русском воззрении». В этих заметках показывается сущность и соотношение народного и общечеловеческого.

Одновременно с этим шел спор и об общине в древней Руси. Вызван он был статьей Б. Н. Чичерина в «Русском вестнике»[34]; вскоре Беляев ответил на нее большой статьей «Обзор исторического развития сельской общины в России, соч. Б. Чичерина»[35] . Чичерин же опубликовал статью «Еще

0. сельской общине (Ответ г. Беляеву)»[36]. Иван Дмитриевич, в свою очередь, подготовил обширный общеисторический комментарий к тексту чичеринской работы[37]. Впоследствии в этот спор вмешался еще и С. М. Соловьев[38].

«Русский Вестник» отстаивал родовую теорию. «Русская беседа» смотрела на народ не как на пассивное орудие в руках правительства, а как на живой организм общины.

Чичерин еще долго не мог без озлобленного волнения обращаться к остро задевшему его сюжету. «Произошел гвалт, - вспоминал он об этом через три десятка лет в своих мемуарах, - славянофилы ополчились на меня как на человека, оклеветавшего древнюю Русь. Главные вожди партии были однако слишком слабы по части фактических исследований и не решались выступить на эту почву. Они выдвинули Беляева, архивного труженика, который всю свою жизнь рылся в древних грамотах, но был совершенно лишен способности их понимать. У него не было ни смысла, ни образования, и он готов был фантазировать без конца, внося в старые тексты свои собственные дикие измышления»[39].

В действительности картина выглядела иначе. Иван Дмитриевич Беляев последовательно разбирал каждое положение оппонента и или отвергал его, приводя свои данные, или представлял этот факт в свете общинной теории.

Спор, начавшийся с сельской общины, продолжился по другим вопросам, так или иначе затрагивающим отношение к русской старине и ее внутреннему быту. И здесь Беляев выступил строгим и нелицеприятным критиком западнических мыслей, в том числе и под псевдонимом выступая против С. М. Соловьева и Ф. И. Буслаева.

В «Русской беседе» всего за неполных 5 лет Беляев опубликовал 17 своих сочинений, в том числе большую статью, посвященную «небывалому в России» сочинению «трудолюбивого и даровитого» В. Н. Лешкова, его ровесника и коллеги по Московскому университету. Иван Дмитриевич писал о том, что в книге Лешкова «Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII в.» читатели «найдут множество живых вопросов древней общественной жизни нашего отечества, в первый раз поднятых наукою и рассмотренных автором с полною достоверностию и глубоким знанием дела»[40]. Это сочинение, по мнению Ивана Дмитриевича, должно было сделаться «настольной книгой русских ученых».

Вслед за «Русской беседой» с апреля 1857 г. начала выходить и славянофильская газета «Молва», главным инициатором создания которой был К. С. Аксаков. Из-под его пера вышла двадцать одна передовая статья (жанр, русской журналистике до того неведомый), а также ряд заметок и очерков. Несмотря на то, что уже в начале 1858 г. издание газеты по ряду причин было прекращено, а Аксаков еще раньше отошел от редакционной работы, значение аксаковских кратких передовиц, по отзыву дореволюционных издателей, велико и заключается в том, что «учение так называемого славянофильства» «нигде не изложено так последовательно и ясно», как в них[41].

Напечатал в «Молве» несколько очерков и Беляев. Правда, при соблюдении «строжайшей тайны об имени автора». Это были очерки «Богомольцы и богомолки», которые отличались «большим мастерством рассказа, мягким колоритом и чарующею задушевностью, теплотою чувства»[42].

В 1858 г. Беляев защитил в Московском университете магистерскую диссертацию «О наследстве без завещания по древ - ним русским законам до Уложения царя Алексея Михайловича». Факультет дал этой работе очень лестный отзыв. Даже идейные оппоненты признавали «громадные познания» диссертанта по истории древнерусской жизни и допетровского права.

Хотя в газетах были и недовольные отклики, но они касались скорее бытовавшего тогда устройства диспутов, в ходе которых не все могли возражать и вступать в полемику[43].

Особенно велика заслуга Беляева в исследовании судеб русского крестьянства и русской общины. В 1859 г. в шести номерах «Русской беседы» был опубликован основной его научный труд (докторская диссертация) «Крестьяне на Руси», который в дореволюционной России переиздавался еще 3 раза[44]. А спустя почти сто лет после последнего из переизданий, в 2004 г., этот труд Беляева был вновь напечатан Государственной публичной исторической библиотекой России и наконец-то перестал быть библиографической редкостью. Этот труд стал первым в отечественной историографии исследованием, посвященным истории крестьянства и охватившим все периоды истории сословия с древности и до XIX века. Хотя сам автор в конце своего труда и оговаривался, что его цель «состояла только в том, чтобы на основании памятников показать постепенное развитие той болезни нашего общества, которая известна под именем крепостного состояния»[45], по своему содержанию книга очевидно переросла изначально заданные рамки.

В этом 0классическом труде была изложена вся историческая жизнь русской общины. Достоинства его были признаны и Академией наук, увенчавшей названное сочинение двумя премиями, Демидовской и Уваровской, а Московский университет удостоил автора степени доктора гражданского права. Спустя десятилетия В. И. Семевский писал «Труд Беляева был замечательным явлением для своего времени и одного его достаточно для того, чтобы сохранить благодарную память в русской историографии об этом ученом . по его книге мы все начинали учиться истории русских крестьян, и до сих пор это единственное сочинение, обнимающее всю их прошлую жизнь до начала Х1Х века»[46].

Кроме чисто академического интереса, в эпоху подготовки отмены крепостного права эта работа имела и несомненное общественное значение: ученый убедительно доказывал, что крестьянам с давних пор принадлежало право на владение землей на общинных началах.

В этом труде Беляев явил себя сторонником теории «указного» прикрепления крестьян, относя время появления закрепощающего указа к 1590-1592 гг. При этом, отмечает он, личную свободу и право владения землей крестьяне сохраняли до петровских реформ. Тем самым собственно крепостное право Беляев относит прежде всего к XVIII в., отмену же его называет явлением «процесса “постепенного выздоровления”». Начало раскрепощения (такой же указной процесс, как и «закрепощение») автор выявляет в русском законодательстве первой половины XIX века.

Что же касается «общественного значения крестьян», то тут Беляев видит «три времени»: до конца XVI в., до и после первой ревизии Петра I (1719 г.). Полное же развитие «крепостного права» последовало при Петре III и Екатерине II. Таким образом, основываясь на скрупулезном изучении первоисточников, исследователь показал историю той болезни, которая была известна под именем «крепостного состояния» и пришел к выводам, во многом близким к положениям славянофилов.

Вот что писал 6 января 1858 г. Беляев о своем труде А. Н. Попову: «На чреде моих занятий на нынешний год стоит история крестьянства в России, которую я кончил; это будет книга листов в 25 печатных; начало ее уже печатается, и вы увидите его в первой книге “Рус. Бес.” нынешнего года. В этом труде своем, конечно, я не судья; но могу только сказать, что мне посчастливилось разобрать множество никому еще не известных материалов, относящихся к сему предмету. Например, печатно нам известны десятка полтора порядных крестьянских записей; а я прочел их более ста только за время Уложения 1649 года до единодержавия Петра Великого. Кроме того я имею несколько господских приказов управляющим и старостам, в которых наглядно изображаются отношения крестьян к владельцам в разное время. У меня также есть довольно кабальных и поступных записей, в которых проливается яркий свет на общественное значение крестьян. Вообще материалы, находящиеся у меня в руках, раскрывают даже в печатных памятниках много такого, чего прежде нельзя было видеть»[47].

Беляев нисколько не преувеличивал значение своей книги. В монографии есть анализ всех важнейших актов о крестьянском сословии, освещается состояние крестьянской общины в каждый из периодов ее существования. Значимость первой монографии о русских крестьянах высоко оценивалась советскими историками.

Советская историческая энциклопедия обращала внимание на интересный фактический материал и важность отдельных конкретных выводов Беляева (о постепенности процесса закрепощения и ряда других); подчеркивалось, что он первым из русских историков широко использовал актовые материа- лы[48], а авторитетнейший историк профессор Н. И. Цимбаев назвал беляевский труд «блестящей работой»[49].

Еще во время исследования о крестьянах Беляев задумал обширный труд, в котором хотел представить всю русскую историю в ее целостности, преимущественно с бытовой и правовой стороны[50]. Труд этот, «Рассказы по русской истории», он начал составлять уже в конце 1850-х гг.[51], и не оставлял его до самой кончины, стараясь сделать как можно более доходчивым и понятным.

Еще в статьях, помещенных во «Временнике» в 1850-е гг., Беляев представлял историю Руси не только с внешней стороны (история государственной власти), но и с внутренней (история народной жизни), тщательно используя исторические источники.

Впоследствии, однако, он попытался дать общий характер русской истории в разные эпохи не путем группировки фактов и обращения к источникам, а путем изложения основных впечатлений, вынесенных им из фактов. Таким образом, из-под пера Беляева выходил своеобразный опыт художественной истории. Подобный подход требовал четкой системы для освещения истории разных земель.

В первой книге «Рассказов. » Иван Дмитриевич рассма- тривает историю Русской земли в целом. Необходимо было уяснить общий ход событий, сформулировать его смысл. Жизнь народа становится для Беляева выражением руководящей им Высшей Воли.

Но общие начала, действовавшие во всей Русской земле, принимали своеобразный вид в зависимости от местных особенностей. Вот как об этом писал ученик Беляева С. А. Петровский: «Ив. Дм. задумал план обширного труда - объяснить историю Московского государства, возвеличения Москвы в сердце и столицу России, объяснить успех и объединение всех русских княжеств под властию московских князей». «Чтобы понять естественное прирастание к Москве одного княжества за другим, одной области за другою, чтобы уяснить слабость сопротивления их, а подчас и добровольное тяготение к центру - к Москве, желание слиться с нею, - обыкновенно говаривал он, - надо рассмотреть историю бывших независимых княжеств, кольцом окружающих Москву, посмотреть на их судьбу, отношения к соседям русским и не русским, православным и иноверцам, посмотреть на прочность и крепость их внутреннего быта и отсюда уже перейти к окончательному акту - потере ими самостоятельности и слитию с Москвой»[52].

Беляев стремился главным образом понять внутреннюю жизнь отдельных земель, сравнивая их между собой, выяснить смысл всей русской истории. Описав в первой книге общую историю русских княжеств, три последующие книги исследователь посвятил историям Великого Новгорода, Пскова и

Полоцка[53]. Изучение каждого из вечевых устройств, как проявления земской силы, придает особый оттенок рассказам ученого. На примере всех этих земель автор показывает главные причины утраты ими самобытности: внутреннее разложение, развитие самолюбивого аристократизма, пренебрегавшего интересами низших слоев общества.

Последняя из выпущенных книжек оканчивается историей Северо-западной Руси до Люблинской унии.

Беляев подготовил много материала и для других выпусков (по целой книге он хотел посвятить Смоленску, Чернигову, Киеву, Рязани и самой Москве), но они, к сожалению, остались неизданными. По некоторым данным, в своих изысканиях Иван Дмитриевич «добирался» до екатерининских времен, - и вместе с тем с сожалением чувствовал, что цельный замысел останется незавершенным. Иван Дмитриевич даже предлагал окончить это начинание своим друзьям и последователям, однако приглашение это осталось без ответа.

В начале 1860-х гг. Беляев активно сотрудничает в газете И. С. Аксакова «День», откликаясь на самые разные вопросы, волнующие общество и имеющие непосредственное отношение к национальным особенностям истории русского народа[54]. Здесь, по сути дела, он продолжает излагать свои взгляды, как раньше делал это в «Русской беседе».

Внимание Беляева постоянно сосредоточено на духовной жизни древнерусского и современного общества, Иван

Дмитриевич публикует исследования о святых, много печатается в духовных журналах («Православном Обозрении», «Душеполезном Чтении»)[55].

В 1864-1866 гг. по просьбе Великой княгини Елены Павловны и по совету и плану Ю. Ф. Самарина в связи с проводившейся тогда земской реформой, Беляев пишет работу «Судьбы земщины и выборного начала на Руси». Но только часть ее была издана при жизни автора[56]. Целиком же работа увидела свет в начале XX в.[57], а затем более ста лет ни разу не переиздавалась. Это был сжатый, но чрезвычайно содержательный очерк истории «земского и выборного начала на Руси», истории русского местного самоуправления с IX по XIX век.

Беляев в то же время занимался разработкой самых различных сторон жизни русского общества, помещая свои многочисленные исследования в «Русской старине», «Известиях Академии Наук», «Русском вестнике», «Журнале Министерства юстиции», «Юридическом журнале», «Зрителе» и др.

Беляев первым из русских историков не ограничился для характеристики имущественного положения женщин в X-XV вв. нормативными документами, обратившись и к актовым материалам. Именно он обнаружил и описал развитие норм русского права, относящихся к женщинам.

За время своей научно-литературной деятельности Беляев напечатал многочисленные разборы сочинений: А. Вельтмана,

М. И. Горчакова, Т. Н. Грановского, И. Е. Забелина, Н. Д. Ивани- шева, Н. Д. Иванчина-Писарева В. Н. Лешкова, Осокина, А. Павлова, М. П. Погодина, И. М. Снегирева, С. М. Соловьева и др.

Во многом Беляев обращался к тем же проблемам, что и славянофилы, но подражателем его назвать никак нельзя. На основании многолетних исследований множества источников он делал полностью самостоятельные выводы. Иван Дмитриевич состоял в дружеских отношениях с Хомяковым, братьями Аксаковыми, Киреевскими, Самариным. По словам Е. В. Барсова, из всех лиц, принадлежавших к славянофильской школе, «никто так тщательно не воскрешал былого, никто так ревностно не допрашивал этого духа жизни в его истории, в старине, как покойный Иван Дмитриевич Беляев»[58].

Вот что писал П. А. Безсонов об отношении к Беляеву князя В. А. Черкасского: «.от Карамзина перешел он прямо к Погодину, его (в деле истории) всегда внимательно читал и слушал, хотя и не сходился с его политическими воззрениями, в особенности на славянский вопрос; а от Погодина еще прямее и скорее обратился к И. Д. Беляеву. Замечательно это постоянное, глубокое уважение его и доверие к сему последнему, к ученому, которого, конечно, славянофилы ставили всегда очень высоко, а наука начинает теперь (написано в 1878 г. - А. К) ценить повсюду, но которого в ту пору чуть не “загнали” своим высокомерным пренебрежением рьяные школяры и сухие пропагандисты узеньких теорий. Казалось, частое повторение о “государственном наряде и строе” скорее могло бы завлечь государственный ум князя в сторону этих новаторов, тем больше, что Беляев по каким-то недоразумениям, был долго врагом Бодянскому: вышло иначе, и живое чутье народного смысла в русской истории сблизило князя по преимуществу с Иваном Дмитриевичем. У него бывал князь очень часто (в тесном, почти убогом жилье на конце Проточного переулка под Смоленским рынком), сиживал долго по приемным воскресеньям, выслушивал терпеливо чтение длинных столбцев, аршинных актов и сотни беляевских статей, вытвердил “Историю крестьян на Руси” и громко утверждал всегда, что самыми точными и дельными сведениями о русской общине обязан он Беляеву. Это и помогло князю много при последующем решении крестьянского вопроса»[59].

По свидетельству Забелина, в кружке Хомякова Беляев был истинным знатоком по вопросам русской истории и к нему часто обращались за консультациями по самым разным вопросам. А публикация сочинения «Крестьяне на Руси» в «Русской беседе» красноречиво свидетельствует об отношению к этому труду со стороны славянофилов[60].

Кроме профессорства Иван Дмитриевич исполнял в университете и другие обязанности. В 1867 г. он был избран университетским судьей и секретарем юридического факультета (при декане В. Н. Лешкове), в феврале 1868 г. - попечителем бедных студентов[61].

По отношению к последним, кстати, Иван Дмитриевич проявил себя одним из самых отзывчивых и добрых профессоров. Правда, вечно занятый своей работой в архивах, он вначале производил на них впечатление большого чудака и оригинала; долгие лекции казались некоторым достаточно скучными, но при более близком знакомстве с ним студенты находили в этом скромном профессоре очень приветливого человека.

Иван Дмитриевич любил, когда студенты занимались изучением источников в его библиотеке и охотно разъяснял непонятное. Среди его учеников были и выдающиеся впоследствии юристы, такие, например, как профессор В. И. Сергеевич. По семейной традиции, в 1863 г. молодой В. К. Плеве поступил на юридический факультет Московского университета, где аккуратно посещал лекции, семинары, в том числе, конечно же, и беляевские. По словам одного из его учеников, студенты привыкли по самым разнообразным делам факультета обращаться не к кому другому, как к Беляеву. Даже будучи тяжело больным,

Иван Дмитриевич подсказывал молодым ученым, где именно следует искать необходимые документы в делах московских архивов, когда их не могли найти даже опытные работники.

Вот как один из учеников впоследствии вспоминал о своем профессоре: «И. Д. Беляев хоть и вступил впервые на университетскую кафедру уже в мое время, но по всему своему складу принадлежал к порядкам доброго, старого времени. За то он всегда был особенно дорог моему сердцу. Старый холостяк, простодушный как младенец, чуждый всяких светских условий, приличий, недоступный голосу тщеславия и честолюбия, не знавший никаких развлечений, не знакомый с комфортом жизни, вечно зарытый в своих рукописях и книгах, бескорыстно и беззаветно преданный изучению русской истории, - И. Д. Беляев принадлежал к числу тех аскетов науки, которые переводятся теперь даже в Москве; это был (как выразился про него один его приятель) “евангельский человек”. Кто его знал, тот не мог не любить его и не уважать. Как теперь вижу я его невидную, некрасивую, вечно наклоненную вперед фигуру с вихрастой головой и кривой ногой. Как живой рисуется он передо мною, когда он, бывало, ковылял на лекцию в университет в картузе и камлотовой шинели, или когда, бывало, на вечерних сходках в домах своих собратьев по службе или литературе, “прифрантившись” в поношенный сюртук, в какой-нибудь клетчатый жилет, с серебряной луковицей в кармане и в миткалевой манишке без воротничков. Замечательно, что, несмотря на всю его чудаковатую внешность, в нем не было ничего смешного, ничего режущего глаз, - может быть потому, что в нем не было ничего напускного, деланного. Он был прост в обращении и одинаков всегда - сидел ли он в своем убогом кабинете, среди своих учеников-студентов, или находился в каком-нибудь великолепном салоне московского мецената. Он не знал тех различий в обхождении с людьми, смотря по их общественному положению, на которые так изобретателен русский человек, по замечанию Гоголя»[62].

В своей личной жизни Беляев был не только человеком добрым, отзывчивым, но и необыкновенно религиозным. Так, он ежедневно ходил к церковной службе. Происходя сам из духовного звания, он к духовенству относился с большим уважением и ратовал за его нужды.

По свидетельству приходского священника И. Ф. Некрасова, последние дни земной жизни Беляева были «не менее, если не более поучительны»: «Как истинный христианин неоднократно прибегал он к спасительному врачевству - таинству тела и крови Христовой. С какими горячими слезами он исповедовал пред Богом грехи свои, с каким благоговением и смирением приступал к принятию самого таинства, - это трудно и даже невозможно передать, это надобно было видеть. Он не роптал на болезнь, но благодарил Бога за нее. “Я смотрю на болезнь, - говорил он, - как на величайшую милость Божию ко мне грешному. Болезнь изменила мои взгляды на многое в жизни. Как мне хотелось бы еще пожить, чтобы поближе подойти к Господу своему”. Слова эти выливались у покойного прямо из сердца. За два дня до смерти он принял таинство елеосвящения, причем необыкновенно горячо целовал подносимые к его устам святое Евангелие и св. крест»[63].

Умер Иван Дмитриевич 19 ноября 1873 г. Очевидцы вспоминали, что во время похорон 22 ноября, несмотря на непогоду, студенты несли на своих руках тяжелый дубовый гроб с покойным от университетской церкви на далекое Даниловское кладбище, а один из его учеников сказал задушевную прощальную речь.

Беляев был похоронен там, где уже покоились Гоголь, Хомяков и другие его хорошие знакомые.

Как мы уже отмечали, Беляев в течение многих лет ревностно занимался собиранием книг, древних рукописей и отдельных актов. Жил он в доме своих однофамильцев, что давало повод считать его домовладельцем. В 1870-х гг. в окрестностях его дома случилось два пожара, во время которых часть рукописей погибла или затерялась. И все же после него осталась довольно значительная библиотека. Она состояла из 2425 томов исторических и историко-юридических книг, из собрания летописей, сборников, хронографов, разнообразных актов, книг разрядных, расходных, дел приказных и т. п.; всего в этом собрании было 257 номеров памятников древнего периода (1404-1613 гг.), тысячи актов более позднего происхождения (1613-1725 г.). Коллекция эта признавалась знатоками «единственной в своем роде», которая «имеет кроме историко-юридического значения высокий палеографический и дипломатический интерес»; впоследствии ее приобрел Московский Румянцевский музей (описание составил Д. Лебедев), где с тех пор она и хранится[64] (ныне - Отдел рукописей РГБ (фонд 178)). Туда же поступили собственноручные работы и бумаги Беляева (ученые статьи и копии актов). Хотя многое из собранных материалов использовал сам Иван Дмитриевич, но далеко не все. В последующие годы А. Г. Ильинский, В. О. Ключевский, П. Н. Мрочек-Дроздовский, о. М. И. Горчаков, С. Ф. Платонов и другие в своих исследованиях активно пользовались документами, собранными Беляевым

После кончины одного «из лучших знатоков архивного материала по истории русского права»[65] осталось много неизданных сочинений, подготовительных материалов и т.д. Неудивительны поэтому неоднократные сетования на отсутствие собрания сочинений Беляева. Курс истории русского права, или, как он сам обыкновенно его называл, - «истории русского законодательства», не только не был издан при жизни автора, но и не подготовлен им к печати.

Один из друзей Ивана Дмитриевича и ценителей его трудов, А. И. Кошелев, попросил наследников собрать все подготовленные покойным тетради лекций и взял на себя все издержки по изданию этих лекций. В то же время Кошелев предложил С. А. Петровскому, ученику Беляева, привести тетради Ивана Дмитриевича в порядок и присмотреть за их печатанием. Из нескольких редакций Петровский выбрал позднейшую, как лучшую. Кроме того, он использовал и записки студентов[66], потому что на лекциях Иван Дмитриевич нередко дополнял заранее подготовленный текст примерами и более подробными пояснениями.

Выдающийся труд Беляева «История русского законодательства» является одновременно и капитальным научным исследованием, и удачным учебным пособием. В качестве последнего этот труд был весьма популярны в пореформенной России, и рекомендовались по юридическим специальностям.

Историю русского законодательства И. Д. Беляев не мыслил в отрыве от истории русского государства. Этот государственноправовой фактор автор видел в определении Собора 1551 г.: «В коейждо стране закон и отчина, а не приходят друг к другу, но своего обычая кийждо закон держит». Единство государственноправового развития Иван Дмитриевич рассматривал в четырех периодах русского законодательства.

Беляев внес огромный вклад в исследование истории отечественного законотворчества. Свои книги он писал простым, доступным языком, избегая излишней терминологии и теоретических отступлений. Многие положения его исследований не только нельзя назвать устаревшими, они и в настоящее время интересны и полезны как для профессионалов, так и для широкого читателя.

Один «из трудолюбивейших ученых, каких знает наша литература»[67], Иван Дмитриевич Беляев «кропотливой работой проникал в тайники русского духа» и «может оттого-то и останавливался он с такою любовью на всех скромных частностях исторической жизни, что перед ним ярче и отчетливее, чем перед другими историками, вырисовывался величественный образ главного героя русской истории - русского народа»[68].

А. Каплин