ЛЕКЦИЯ XI
Противопоставление «перформатив — констатив» в свете общей теории речевого акта. Констатив («утверждение») как разновидность иллокуции. Применимость истинностной оценки к перформативам.
Зависимость истинностной оценки высказывания от его контекста, от целей, намерений и знаний говорящего. Констатив и перформатив как абстракции разных аспектов речевого акта. Целостность реального речевого акта.)Сравнивая в самом начале перформативное и констативное высказывания, мы отмечали, что:
(1) перформатив должен быть осуществлением какого-нибудь
действия, а не просто говорением; и
(2) перформативу свойственно быть успешным или неуспешным, а не истинным или ложным.
Были ли эти противопоставления действительно обоснованными? Дальнейшее обсуждение особенностей действия и говорения наводит на мысль, что всякое «говорение» (за исключением, может быть, простых восклицаний типа “Черт!” или “Ой!”) является одновременным осуществлением локутивного и иллокутивного актов, а ведь именно эти два вида актов под именем действия и говорения мы и пытались использовать как средство различения перформативов и констативов. Каким же образом наше разграничение может сохранить свою силу, если мы всегда одновременно реализуем оба акта?
Вернемся к рассмотрению этого противопоставления сначала со стороны констативных высказываний, довольствуясь, как и раньше, обращением к «утверждениям» как их типичному, или парадигматическому, случаю. Правильно ли говорить, что, утверждая нечто,
(1) мы тем самым осуществляем какое-то действие, наряду с простым говорением и в отличие от него; и
(2) наше высказывание может оказаться либо успешным, либо неуспешным (а также, если угодно, истинным или ложным)?
(1) Разумеется, утверждая что-то, мы осуществляем иллокутивный акт не в меньшей мере, чем, скажем, предупреждая или вынося приговор. Речь, конечно, идет не об акте в смысле какого- то конкретного физического способа осуществления действия, отличного от движений органов речи, необходимых в случае вербального акта.
Но, в то же время этот акт не сводится ни к предупреждению, ни к протесту, ни к просьбе, ни к именованию. По- видимому, все те критерии, которые мы используем для выделения иллокутивного акта, применимы и к «утверждению». Рассмотрим такой безусловно характерный пример, как:“Говоря (in saying), что шел дождь, я не бился об заклад, не доказывал и не предупреждал: я просто утверждал, что это фактически так”.
Здесь «утверждение» стоит абсолютно в том же ряду, что и доказательство, заключение пари и предупреждение.
Еще один пример:
“Говоря (in saying), что это ведет к безработице, я не предупреждал и не протестовал: я просто утверждал, что таковы факты”.
Или, обратившись к тесту другого типа (мы им также пользовались ранее), мы увидим, что высказывание “Я утверждаю, что он этого не сделал” находится в одном ряду с высказываниями “Я доказываю, что он этого не сделал”,
“Я предполагаю, что он этого не сделал”,
“Я держу пари, что он этого не сделал” и т. д.
Если мы просто употребим первоначальную, или неэксплицитную, форму высказывания “Он этого не сделал”, то мы можем пояснить, что же именно мы осуществляли, когда произносили это высказывание, или уточнить его иллокутивную силу, используя с равным основанием любую из трех (или более) вышеприведенных формул.
Более того, хотя высказывание “Он этого не сделал” часто выступает как утверждение и тем самым, несомненно, является истинным или ложным (уж это-то наверняка), однако оно неотличимо в этом отношении от высказывания “Я утверждаю, что он этого не сделал”. Если кто-то говорит: “Я утверждаю, что он этого не сделал”, то мы исследуем истинность его утверждения точно таким же образом, как если бы он сказал: “Он этого не сделал” simpliciter[49], если, конечно, мы считаем, что данное высказывание — утверждение, как в большинстве случаев, естественно, и бывает. Итак, сказать: “Я утверждаю, что он не сделал” — означает утверждать точно то же, что и в случае высказывания “Он не сделал”. Здесь нет никакого иного утверждения, связанного с тем, что именно “я” это утверждаю (не считая исключительных случаев: исторического и «привычного» настоящего времени и т.
п.). Даже если я скажу: “Думаю, что он это сделал”, то человек, ответивший мне: “Это ваше личное дело”, скажет грубость, как это печально известно[50], хотя и можно предположить, что мои слова имеют отношение только ко мне, чего никогда не случается с утверждениями. Поэтому тезисы(a) наше произнесение высказывания является осуществлением действия;
(b) наше высказывание выступает как истинное или ложное; не обязательно противоречат друг другу. Обратите в этой связи внимание, например, на высказывание “Я предупреждаю вас, что он собирается напасть”, которое тоже является одновременно и предупреждением, и истинным или ложным утверждением о том, что он собирается напасть. Это свойство учитывается при оценке предупреждения в той же мере (хотя и не совсем сходным образом), что и при оценке утверждения.
Простое наблюдение не показывает сколько-нибудь существенного различия между “Я утверждаю, что” и “Я считаю, что”, “Я свидетельствую, что” и т. п. Возможно, найдутся все-таки некоторые «существенные» различия между упомянутыми глаголами, но до сих пор в этом направлении еще ничего не сделано.
(2) Более того, если мы вновь посмотрим с позиции предполагаемых констативных высказываний, особенно утверждений, на приписываемое перформативам и констативам второе противопоставление, согласно которому перформативы могут быть успешными или неуспешными, а утверждения истинными или ложными, то обнаружим, что и утверждения подвержены тем же неудачам, что и перформативы. Оглянемся еще раз назад и прикинем, могут ли утверждения полностью избежать той же непригодности, что и предупреждения, с которыми происходят так называемые «неудачи» (я имею в виду всякого рода непригодности, приводящие высказывание к неуспешности, не влияющей, однако, на его истинность или ложность).
Мы уже отметили, что высказывание, или утверждение, “Кошка, на коврике” может подразумевать (имплицировать) мою убежденность, что кошка на коврике. Это понимание параллельно такому осмыслению высказывания “Я обещаю там быть”, которое подразумевает, что я намерен там быть и считаю, что смогу там быть.
Итак, это утверждение подвержено такой форме неудачи, которую- мы называем неискренностью и даже злоупотреблением в том смысле, что сказать или утверждать, что кошка на коврике, — значит быть обязанным сказать или утверждать: “Коврик под.кошкой”, точно так же, как перформатив “Я определяю X какУ” (скажем, в декретивном смысле) обязывает меня по-особому использовать эти термины в дальнейшей речи, и мы понимаем, каким образом все это связано с такими актами, как обещание. Сказанное означает, что утверждения могут порождать неудачи обеих наших разновидностей внутри типа Г.
Как же теперь быть с неудачами типа А и В, которые аннулируют акт предупреждения, начинания и т. п.? Может ли высказывание, которое производит впечатление утверждения, быть недействительным так же, как мнимый договор? Ответ, по-видимому, будет утвердительным, что крайне важно. Первые два случая — это А.1 и А.2, когда нет конвенции (или нет общепринятой конвенции) или когда обстоятельства не пригодны для ее использования говорящим. Утверждениям, действительно, угрожают многие из неудач именно такого рода.
Мы уже отмечали, что высказывание, претендующее на роль утверждения, предполагает, так сказать, существование того, к чему оно относится. Если цели нет, «утверждение» оказывается ни о чем. Если кто-то, к примеру, высказывает суждение, что нынешний король Франции лыс, то в этом случае иногда говорят, что “вопрос о том, лыс ли король Франции, даже не встает”, но правильнее было бы считать, что здесь предполагаемое утверждение является недействительным точно так же, как мои слова о продаже вам вещи, которая мне не принадлежит или уже не существует (сгорела). Договоры часто оказываются недействительными, потому что не существует соответствующих объектов, и это влечет за собой нарушение референции (полную неоднозначность).
Но очень важно отметить также, что неудачи этого типа угрожают утверждениям и в других аспектах, тоже аналогичных неудачам договоров, обещаний, предупреждений и т.
п. Мы часто говорим, например, “Вы не можете мне приказывать” в том смысле, что “Вы не имеете права мне приказывать”, а это равнозначно высказыванию, что положение, которое вы занимаете, не дает вам для этого оснований; и точно так же часто вы не можете утверждать, не имеете права утверждать, ибо наше положение не позволяет вам сделать это. Например, в данный момент вы не можете утверждать, что знаете, сколько человек находится сейчас в соседней комнате. Если же вы скажете: “В соседней комнате 50 человек”, то мне остается лишь предполагать, что вы гадаете или прикидываете (точно так же, как иногда вы не приказываете мне — что было бы немыслимо, — но почему-то достаточно нелюбезно просите, так и в этом случае я считаю, что вы «отваживаетесь на догадку», хотя это достаточно странно). Однако здесь есть нечто, способное в других обстоятельствах выступать в качестве утверждения, но как же быть с утверждениями о чувствах других людей или о будущем? Можно ли считать утверждением пророчество или, скажем, прогноз поведения другого человека? Здесь важна оценка речевой ситуации в целом.Как иногда мы не можем назначать, а лишь подтверждаем уже сделанное назначение, так порой мы не можем утверждать, а только поддерживаем уже сделанное утверждение.
Предполагаемые утверждения подвержены также неудачам типа В — ошибкам и препятствиям. Человек «фактически не имел в виду того, что говорит» (т. е. употребил неправильное слово): он говорит “мошка на коврике”, а имел в виду “кошка”. Случаются и другие незначительные происшествия в этом роде — и даже не такие уж незначительные, поскольку их можно обсуждать целиком в терминах значения (смысла и референции), можно даже запутаться, хотя понимать эти высказывания на самом деле легко.
Как только мы осознаем, что должны изучать не предложения, а произнесение высказывания в речевой ситуации, мы уже вряд ли сможем игнорировать тот факт, что утверждения являются осуществлением некоторого акта. Более того, сравнив утверждение с тем, что говорилось об иллокутивном акте, мы убедимся, что утверждение, так же как и другие иллокутивные акты, нуждается в «обеспечении усвоения»: сомнительно, произвел ли я утверждение, если его никто не слышал или не понял; точно так же сомнительно, предупредил ли я, если говорил sotto voce*, или осуществил ли протест, если мое высказывание не было воспринято как протест, и т.
п. И далее, утверждения «приводят к результатам» в той же мере, как и, скажем, «именование». Если я высказал какое-то утверждение, то это обязывает меня к другим утверждениям, которые окажутся теперь приемлемыми или неприемлемыми. И впредь некоторые из ваших утверждений или замечаний будут или не будут противоречить моему утверждению, будут или не будут его опровергать и т. п. Утверждение может, правда, не требовать ответа, но это не имеет существенного значения для иллокутивных актов вообще. И, разумеется, утверждая, мы можем совершать и реально совершаем перлокутивные акты всех видов.Правда, не существует такой перлокутивной цели, которая была бы характерна именно для утверждения, как это имеет место в случае информирования, доказательства и т. п., — но это самое большее, что с некоторой достоверностью можно установить. Такая сравнительная чистота — одно из оснований для отведения «утверждениям» особого места. Но конечно, закрепление подобного преимущества, скажем, за «описаниями» не оправданно (если они правильно используются), и, во всяком случае, аналогичное утверждение справедливо в отношении многих иллокутивных актов.
Однако, рассматривая вопрос со стороны перформативов, мы все же чувствуем, что им не хватает чего-то такого, что есть в утверждениях, даже если обратное неверно, как мы уже показали. Конечно, перформативы не только осуществляют действие, они являются также определенными высказываниями, но мы чувствуем, что по сути своей они в отличие от утверждений не обладают свойством истинности или ложности. Мы чувствуем, что здесь есть особое измерение, в рамках которого мы выносим суждение, определяем значимость констативного высказывания или даем ему оценку (принимая в качестве предварительного условия, что оно успешно), и которое не применимо к не-констативным или перформативным высказываниям. Пусть мы согласились с тем, что мое утверждение только тогда будет успешным, когда характер ситуации будет отвечать определенным требованиям, и все же, как только я преуспею в этом, тотчас возникает тот самый вопрос: истинно или ложно мое утверждение? А он, как мы чувствуем, переходит теперь, попросту говоря, в вопрос, «соответствует ли данное утверждение фактам». Я вполне согласен с тем, что попытки приравнять выражение «является истинным» к одобрению и т. п. ни к чему не приводят. Итак, мы имеем дело с новым измерением анализа завершенного утверждения.
Но теперь:
(1) разве не возникает возможность подобной же объективной оценки завершенного высказывания и во многих других случаях, которые производят впечатление типичных перформати-
ВОВ, и
(2) не является ли такое объяснение понятия утверждения несколько упрощенным?
Во-первых, очевидно, что определенный крен в сторону истинности или ложности наблюдается в случае, например, вердикти- вов, таких, как оценка, мнение и приговор. Так, мы можем:
давать оценку верную или неверную например, что сейчас
считать
объявить
правильно или ошибочно
правильно или неправильно
половина третьего например, что он виновен
например, что бэтсмен в ауте*
По поводу вердиктивов мы не скажем «истинно», но будем иметь в виду все тот же вопрос об объективной оценке, а такие наречия, как «правильно», «неправильно», «верно» или «неверно», употребляются и с утверждениями.
Отметим еще раз, что существует параллель между веским или обоснованным выводом и доказательством, с одной стороны, и истинным утверждением — с другой. Дело не только в том, осуществил ли человек доказательство или вывод, здесь еще важно, был ли этот акт оправданным и успешным. Делаемое предупреждение может быть правильным или неправильным, даваемый совет может быть хорошим или плохим. То же самое относится и к похвале, обвинению и поздравлению. С обвинением не согласятся, если вы, скажем, сами совершили такой же проступок: и всегда встает вопрос, является ли похвала, обвинение или поздравление заслуженными; недостаточно сказать, что вы обвинили кого-то и дело с концом — ведь существуют основания предпочитать один акт другому. Вопрос о том, являются ли похвала или обвинение заслуженными, совершенно отличен от вопроса о том, своевременны ли они; такое же разграничение применимо и в случае совета. Говоря, что совет хорош или плох, и говоря, что он подан своевременно или несвоевременно, мы даем разные оценки, хотя момент подачи совета больше связан с его качеством, чем момент, выбранный для обвинения, связан с его заслуженностью.
Можем ли мы быть уверены, что истинность утверждения — другой класс оценки, нежели убедительность доказательства, качество совета, справедливость суждения и обоснованность обвинения? Разве эти последние не имеют какой-то сложной связи с фактами? Можно добавить сюда и экзерситивы, такие, как именование, назначение, завещание и заключение пари. Факты здесь столь же существенны, как и наше знание или мнение о них.
Разумеется, постоянно делаются попытки развести эти оценки. Утверждают, что убедительность доказательства (если оно не является дедуктивным и уже по этой причине «логичным») и заслуженное™ обвинения не являются объективными свойствами; или нам говорят, что в акте предупреждения мы должны отличать «утверждение», что бык собирается напасть, от самого предупреждения. Но попробуем и мы на минуту поставить под сомнение столь бесспорную объективность вопроса об истинности или ложности. Мы спрашиваем: “Это справедливое утверждение?”, и разве серьезные основания и очевидные свидетельства, привлекаемые при оценке утверждения, так уж резко отличаются по своему характеру от оснований и свидетельств, применяемых при оценке перформативных актов типа доказательства, предупреждения и суждения? И вообще, всегда ли констативы бывают истинными или ложными? Когда констатив сопоставляется с фактами, мы в действительности оцениваем его таким способом, который включает использование чрезвычайно широкого круга терминов, пересекающихся с теми терминами, которые мы используем при оценке пер- •формативов. В реальной жизни в отличие от простых ситуаций, предусматриваемых в логической теории, не всегда просто ответить на вопрос, истинно что-то или ложно.
Предположим, что мы сопоставляем с фактами высказывание “Франция шестиугольна”, в данном случае, надо думать, с самой Францией. Истинно оно или ложно? Если хотите, до некоторой степени истинно; я понимаю, конечно, что вы имеете в виду, утверждая, что оно истинно для определенных намерений и целей. Оно, положим, годится для высокопоставленного генерала, но не подходит для географа. «Естественно, это высказывание — грубое приближение, — скажем мы, — ив этом своем качестве вполне годится». Но тут кто-нибудь скажет: «Да, но является ли оно истинным или же оно ложно? Мне безразлично, приблизительно оно или нет; разумеется, это грубое приближение, но оно обязано быть истинным или ложным — ведь это утверждение, не так ли?». Каким может быть ответ на вопрос, истинно ли или ложно высказывание, что Франция шестиугольна? Это просто грубое приближение, и таков правильный и окончательный ответ на вопрос об отношении высказывания “Франция шестиугольна” к реальной Франции. Речь идет о грубом, а не об истинном или ложном описании.
Еще раз отметим, что намерения, цели и контекст высказывания важны как в случае истинного или ложного утверждения, так и в случае хорошего или плохого совета; то, что расценивается как истинное в учебнике, может получить другую оценку в научном историческом исследовании. Рассмотрим констатив “Лорд Раглан выиграл битву на Альме”, памятуя, что это было военное сражение, если таковое вообще было, и что приказы лорда Раглана ни разу не доходили до некоторых его подчиненных. Так как же, выиграл лорд Раглан битву на Альме или нет? Конечно, в определенных контекстах, в учебниках, быть может, некоторое преувеличение вполне оправданно, хотя никто не собирается награждать Раглана за победу. Подобно тому, как высказывание “Франция шестиугольна” приблизительно, высказывание “Лорд Раглан выиграл битву на Альме” — преувеличение, пригодное в одних контекстах и непригодное в других; было бы бессмысленно настаивать на его истинности или ложности.
В-третьих, проанализируем истинность высказывания, что все арктические гуси мигрируют на Лабрадор, учитывая, что какой- нибудь увечный гусь, вероятно, иногда не в состоянии проделать весь путь миграции. Многие исследователи, столкнувшись с подобными проблемами, вероятно, не без основания утверждали, что высказывания этого рода, начинающиеся со слова “все”, являются предписывающими определениями или советом принять правило. Но какое правило? Эта идея возникает отчасти из-за непонимания референции подобных утверждений, ограниченной тем, что нам известно. Мы не можем позволить себе простого утверждения, что истинность утверждений зависит от фактов (где факты понимаются как нечто, отличное от знания фактов). Предположим, что еще до открытия Австралии некто X говорил» “Все лебеди белые”. Но если позже вы обнаружите в Австралии черного лебедя, будет ли X опровергнут? Является ли теперь его утверждение ложным? Не обязательно: он возьмет его назад, но может добавить: “Я не говорил о лебедях, существующих абсолютно повсюду, например, я ничего не утверждал о возможных лебедях на Марсе”. Референция зависит от знания, наличествующего к моменту высказывания.
На истинность или ложность утверждений влияет то содержание, которое в них включается или, наоборот, оставляется за их пределами, и их способность вводить в заблуждение и т. п. Так, например, описания, которые считаются истинными или ложными или, если угодно, являются «утверждениями», несомненно, подпадают под такого рода анализ, поскольку они по своей природе выборочны и высказываются с некоторой целью. Важно осознать, что понятия «истинный» и «ложный», как и понятия «свободный» и «несвободный», вовсе не относятся к чему-то простому, а обозначают только некоторое общее измерение, в рамках которого противопоставлены правильность, или уместность, высказывания и его неуместность в таких-то обстоятельствах, в такой-то аудитории, для такой-то цели и при таких-то намерениях.
В общем, можно сказать следующее: относительно утверждений (и например, описаний), относительно предупреждений и т. д. может встать вопрос (при условии, что вы действительно и с полным правом предупреждали, утверждали или советовали) о правильности акта утверждения, предупреждения или совета, но не в смысле его своевременности или целесообразности, а в плане уместности данного высказывания, учитывая факты, ваше знание о фактах, цели, ради которых вы вступали в общение, и т. п.
Это учение значительно отличается от многого из того, что говорят сторонники прагматизма, уверяющие, что истинно то, что работает и т. д. Истинность или ложность утверждения зависит не только от значения слов, но и от того, какой вы осуществляли акт и при каких обстоятельствах.
Что же в итоге осталось от различения перформативного и конотативного высказываний? Можно сказать, что мы здесь фактически имели в виду следующее:
(а) В случае констативного высказывания мы отвлекаемся от иллокутивного аспекта речевого акта (не говоря уже о перлоку- тивном) и сосредоточиваемся на локутивном аспекте; более того, мы пользуемся чрезмерно упрощенным понятием соответствия фактам — чрезмерно упрощенным потому, что, по сути, соответствие фактам включает иллокутивный аспект. Мы же стремимся к идеалу высказывания, правильного во всех обстоятельствах, для всех целей, в любой аудитории и т. д. Может быть, этот идеал иногда и реализуется.
(Ь) В случае перформативного высказывания мы уделяем наибольшее внимание иллокутивной силе и отвлекаемся от того измерения, которое касается соответствия фактам.
Может быть, обе эти абстракции не так уже и нужны — может быть, мы реально имеем дело не с двумя полюсами, а, скорее, с историческим развитием. Конечно, в реальной жизни мы можем в определенных случаях приблизиться к таким явлениям: к ним относятся математические формулы в физических трудах как примеры констативов или простые административные приказы, скажем, простое наречение именем, как примеры перформативов. Идея двух различных типов высказываний родилась в результате подбора таких прямо противоположных примеров, как “Приношу свои извинения” и “Кошка на коврике”, взятых в изолированном виде. Но на самом деле мы, безусловно, должны прийти к выводу, что необходимо: (а) различать локутивные и иллокутивные акты и
(Ь) специально проанализировать и установить для каждого типа иллокутивного акта — предупреждений, оценок, приговоров, утверждений и описаний, — каков тот особый способ (если он существует), которым они выполняют намерение, определяющее, во- первых, допустимость или недопустимость данного акта и, во-вторых, его «правильность» или «ошибочность», а также в каких терминах производится положительная или отрицательная оценка каждого акта и что эти термины значат. Это широкая область, и мы, конечно, не встретим здесь ни простого различения «истинного» и «ложного», ни выделения утверждений из общей массы высказываний, поскольку утверждение — это только один из очень большого числа речевых актов, принадлежащих к разряду иллокуций.
Более того, локутивный акт, так же как и иллокутивный, есть всего лишь абстракция: каждый подлинный речевой акт объединяет оба аспекта. (Это положение аналогично чисто абстрактному различению фатического, ретического и т. п. актов.) Но, конечно, у нас есть типовой способ разграничения выделяемых «актов»: мы используем при этом возможные промахи, то есть в данном случае различные типы бессмыслицы, возникающей в процессе осуществления «актов». Сравните это положение с тем, что говорилось в первой лекции относительно классификации бессмыслиц.