§ 4. Способы изучения слов
В начале § 3 мы отмечали разницу между заучиванием предложения как целого и построением его из частей. Первые выученные предложения выучиваются как целое (как мы видели, некоторые из них однословные).
По мере своего развития ребенок все больше обращается к способу построения новых предложений из частей, так что обычно говорят уже об изучении не новых предложений, но новых слов. Впрочем, изучение нового слова — это, как правило, изучение его в контексте, — отсюда изучение (по аналогии и с помощью примеров) употребления тех предложений, в которых может встретиться данное слово. Поэтому вполне уместно было на протяжении всего § 3, а не только в его начале, рассматривать как целое (употребление которого выучивается) не слова, а предложения, хотя мы ни в коем случае не отрицаем, что изучение этого целого в значительной степени происходит посредством абстрагирования и объединения частей. Теперь перейдем к более подробному рассмотрению этих частей.Вопрос о том, что считать словом, в противоположность цепочке из двух или более слов, менее очевиден, чем вопрос о том, что считать предложением. Принципы использования пробелов печатником достаточно неясны, а релевантность этих принципов для нашего рассмотрения вдвойне неясна. Мы даже можем поддаться искушению и, выбросив опыт печатников на ветер, назы-
вать любое предложение словом (наравне с ,,Ой“), если оно скорее выучено целиком, чем составлено из частей. Но этот плйА плох; в этом случае категория слова непредсказуемым образоь! варьировала бы от человека к человеку и представляла бы для£ каждого функцию его собственной уже забытой детской истории. В действительности мы здесь не нуждаемся ни в каком улучшении понятия слова. Опыт печатников, как бы он ни был случаен, дает слову „слово" достаточно хорошее определение для всего, что мне придется сказать.
Изучение слов (в этом грубом смысле слова) включает противоположение, аналогичное тому, которое имеется между изучением предложения как целого и построением его из частей.
В случае слов — это противоположение между изучением слова отдельно, то есть, по существу, как однословного предложения, и изучением его в контексте, или путем абстрагирования, как фрагмент предложения, заучиваемого целиком. Предлоги, союзы и многие другие слова могут быть изучены только в контексте; мы продолжаем употреблять их по аналогии с употреблениями, уже отмеченными в прошлых предложениях. Существительные, прилагательные и глаголы большей частью выучиваются в изоляции, но какие из них выучиваются так, а какие в контекстном употреблении, зависит от конкретного человека. Вероятно, некоторые слова, например „sake"*, выучиваются только в контексте.То же самое кажется вероятным для таких термов, как „молекула", которые в отличие от „ красный", „квадрат" и „кафель" не соотносятся с вещами, на которые можно определенным образом указать. Такие термы, однако, могут быть введены также третьим способом: описанием подразумеваемых объектов. Этот способ может быть приравнен к концептуальному, но он заслуживает быть отмеченным особо.
Именно аналогия дает возможность понятно описать неощутимые вещи, особенно специальная форма аналогии, известная как экстраполяция. Так, рассмотрим молекулы, которые описываются как то, что меньше всего виденного. Этот терм „меньше" изначально осмыслен для нас по ассоциации с таким наблюдаемым различием, как между пчелой и птицей, мошкой и пчелой, пылинкой и мошкой. Экстраполяция, которая позволяет говорить о полностью невидимых частицах, например микробах, может быть представлена как аналогия относительности: предполагается, что микробы сравниваются по величине с пылинками так же, как те с пчелами. Ничего удивительного, если микробы ускользают от взгляда исследователя, — часто такое бывает и с пылью. Микроскопы подтвердили учение о микробах, но они не требова-
лись для его понимания; переход к еще более мелким частицам, молекулам и т. п., так же мало утруждает воображение.
Один раз мы уже вообразили молекулы с помощью аналогии по величине, приведем же еще и другие аналогии.
Так, обращаясь к динамическим термам, выученным сначала в связи с видимыми объектами, мы определяем молекулы как движущиеся, сталкивающиеся и отталкивающиеся. Такова способность аналогии—дать ощутить неощутимое.Но аналогия в первоначальном смысле, как мы могли бы это назвать, связывает вещи, которые уже стали известны не по аналогии. Сказать, что молекулы постигаются по аналогии с частицами или другими наблюдаемыми объектами, — значит совершенно определенно отойти от первоначального смысла аналогии. Если мы точнее определим место аналогии в связи с отношением „быть меньше" (как я сделал, предполагая, что отношение „быть меньше" между молекулами или микробами и пылинками понимается по аналогии с наблюдаемым отношением „быть меньше" между пылинками и мошками и т. д.), мы все равно отойдем от аналогии в первоначальном смысле; данная аналогия все-таки не является аналогией между вещами (или отношениями), известными не по аналогии. Мы можем, однако, представить дело так, чтобы сохранить первоначальный смысл понятия „аналогия". В этой аналогии участвуют, с одной стороны, наблюдаемые твердые тела, наблюдаемые так называемые массы, например пылинки или мошки.
Эта аналогия, конечно, весьма ограничена. Дополнительную помощь для понимания динамики молекул твердого тела можно найти в аналогии с множеством пружинок в кровати. Но факт в том, что того, что выуживается по аналогии, совсем недостаточно. Чтобы получить действительное представление о молекулах, надо видеть молекулярное учение в действии в рамках физической теории, и это совсем не предмет аналогии, и не предмет списания. Это предмет изучения слова в контексте в качестве фрагмента предложений, которые заучиваются для дальнейшего использования в соответствующих условиях как целое.
В случае некоторых термов, которые соотносятся или претендуют на соотнесение с физическими объектами, знание аналогии более ограничено, чем в примере с молекулами. Так, в физике света, с ее известной смешанной метафорой волны и частицы, понимание физиком того, о чем он говорит, должно почти полностью зависеть от контекста: от знания, когда употреблять различные предложения, которые говорят одновременно о фотонах и наблюдаемых феноменах света.
Такие предложения похожи на конструкции на кронштейнах: их значение фиксировано на ближнем конце, когда они говорят о привычных объектах, и это способствует пониманию малоизвестных объектов на дальнем конце. Объяснение становится, как ни странно, взаимным: фотоны кладутся в основу объяснения феноменов, но именно эти феномены и их теория объясняют, что же физик имеет в виду, говоря о фотонах[24].Похоже, что, когда кто-либо предлагает теорию, описывающую' объекты определенного рода, наше понимание того, что он говорит, состоит из двух фаз: во-первых, мы должны понять, что это за объекты, и во-вторых, мы должны понять, что за теория их описывает. В случае с молекулами эти две фазы вполне отделимы друг от друга благодаря наличию достаточно хороших аналогий, которые осуществляют первую фазу; все же наше понимание этих объектов во многом зависит от второй фазы. В случае с волнами-частицами фактически нет никакого значимого разделения. Мы приходим к пониманию того, что это за объекты, большей частью именно потому, что мы знаем, что за теория их описывает. Ведь не верно, что мы выучиваем сначала то, о чём говорим, и лишь затем то, что мы говорим об этом.
Представьте себе двух физиков, спорящих о том, имеет ли нейтрино массу. Одни и те же ли объекты они обсуждают? Они признают, что физическая теория, которую они изначально разделяют, донейтринная теория, нуждается в изменениях в свете противоречащих ей экспериментальных данных. Один физик настаивает на изменении, при котором постулируется новая категория частиц, имеющих массу. Второй настаивает на альтернативном изменении, при котором постулируется новая категория частиц, не имеющих массы. Тот факт, что оба физика используют слово „нейтрино", не является важным. Абсурдно различать здесь две фазы: первую — согласие в том, что это за объекты (то есть нейтрино), и вторую — расхождение в том, каковы они (с массой или без массы).
Разделение слов на те, которые следует рассматривать как соотносящиеся с объектами определенного рода, и те, которые так рассматривать не следует, не нужно проводить на основе грамматики.
„Sake" — яркий тому пример. Примером другого рода будет „кентавр". Пример третьего рода — „атрибут"; среди философов возникают разногласия по поводу того, существуют ли атрибуты. Вопрос о том, каковы они, будет подробно рассматриваться позднее (гл. 7). Но между тем мы видим, что различия в способах изучения слов связаны и с грамматическими, и с референциальными различиями. Слово „кентавр", хотя и не является истинным ни для чего, выучивается обычно с помощью дескрипции подразумеваемых объектов. Конечно же, это слово можно выучить и с помощью контекста. „Sake" может быть выучено только с помощью контекста. Слово „кафель", соотносящееся с объектами, может быть выучено и в изоляции, как однословное лредложение, и в контексте, и с помощью дескрипции. Слово „молекула", которое также (допустим это) соотносится с объектами, выучивается и контекстуально, и по дескрипции. То же имеет место и для слов „фотон" и „нейтрино", правда, дескриптивный фактор в этих случаях слабее, чем в случае со словом „молекула". Наконец, „класс" и „атрибут", независимо от того, допускаем мы для них соотношение с объектами или нет, почти наверняка выучиваются только с помощью контекста.