Новое время и современность
Если иметь в виду современное обобщение достижений неклассической физики, то можно увидеть два основных этапа такого обобщения. На первом этапе оно касалось теории относительности и квантовой механики и как связанных между собой, но параллельных концепций с самостоятельными истоками.
На втором этапе, начавшемся в середине столетия, выяснилась более фундаментальная связь этих концепций, что нашло свое выражение в квантово-релятивистских идеях, в теории ультрарелятивистских эффектов, трансмутаций, взаимодействий частицы с вакуумом, в попытках создания единой теории элементарных частиц и различных (гравитационных, слабых, электромагнитных, сильных) взаимодействий. То обстоятельство, что здесь перед нами во многом еще пунктирные, прогностические линии развития науки, только увеличивает эвристическую эффективность философского обобщения.В начале нашего столетия наибольшее воздействие на стиль мышления о мире оказывала, если говорить о неклассической науке, теория относительности. Ее первые утверждения исключили из картины мира абсолютное пространство и абсолютное время и покончили с раздельным пространственным и временным бытием. Здесь можно видеть некоторое сближение с кинетическим мировоззрением Галилея, Декарта, Гассенди и Спинозы, с идеей непрерывного движения как основы космической гармонии. Эта идея вошла в классическую науку из науки Возрождения, и поэтому философия XVII века явилась прямым продолжением, реализацией того, что было высказано мыслителями Возрождения в беспорядочной и полуинтуитивной форме. Достаточно сравнить идею относительности у Бруно и у Декарта, чтобы увидеть их преемственность и различие.
Что же касается XVIII-XIX веков, то здесь теория относительности позволяет заново оценить эволюцию представлений о пространстве, времени, математического и физического постижения мира. Такая ретроспекция помогает яснее увидеть последовательное развитие динамического понимания бытия в философии XVIII-XIX веков.
Для французского материализма XVIII века бытие – это пространственное, трехмерное бытие. Гольбах, Ламетри и их последователи знали о повторении циклов во времени, но они не знали о необратимости времени как компоненте бытия. В лице Канта философия выступила против фигурировавшего в «Началах» Ньютона первого толчка, т. е. против внепространственной акции во времени, и против действия на расстоянии – вневременной акции в пространстве. У Гегеля пространство неотделимо от времени, но их связь – внешняя, время персонифицировано в непространственной эволюции абсолютного духа, пространство – статическое инобытие духа.Теперь, когда мы знаем, что время и пространство неразделимы, нам легче увидеть и необратимую эволюцию познания пространственно-временного мира, и противоречащую ей абсолютизацию ее элементов – субъективизацию пространства и времени у Канта и разделение пространства и времени между природой и абсолютным духом у Гегеля.
Квантовая механика позволила проследить развитие понятия гетерогенности в философии XVIII-XIX веков. В первой половине XX века квантовая механика, как уже отмечалось, оказалась объектом философского обобщения по преимуществу в своей первоначальной, нерелятивистской форме. Акцент ставился на констатации связи между квантовыми объектами микромира и классическими, макроскопическими объектами. Философское обобщение достижений квантовой механики, связей между классическими и квантовыми понятиями («классический прибор», принцип соответствия) позволило увидеть в новом свете и эволюцию некоторых представлений, в частности идей гетерогенности бытия.
Вселенная, какой она представлялась Гольбаху и другим французским материалистам XVIII века, была гетерогенной в самом простом, механическом смысле. Она казалась иерархией систем, элементы которых связаны силами различной интенсивности. Переход от частицы к макроскопическому телу и дальше, к планетам, звездным системам и галактикам, не означал модификации фундаментальных законов бытия. Познание такой иерархии было делом рассудка, регистрирующего подчинение все новых явлений неизменным законам, а не разума, радикально преобразующего сами законы.
Уже Кант столкнулся с парадоксами перехода от подчиненных одним и тем же законам явлений к иным законам; с парадоксами бесконечности как симптомом такого перехода; с парадоксами разума.
Анализ антиномий привел Канта к заключению: источник антиномий – уход разума от исследования своих собственных возможностей, обращение его к объективному миру. Гегель показал, что противоречия, парадоксы, антиномии, апории сохраняются и при уходе в трансцендентное. Более того, именно противоречия и служат движущей силой развития абсолютной идеи, которая является основой мирового процесса. Если Кант освобождает разум от противоречий и антиномий, приписывая их выходу разума за свои пределы, то Гегель сохраняет за разумом противоречия и антиномии.Концепция Гегеля вводит в философию мысль о диалектическом разуме, развивающемся в противоречиях, черпающем в них свою гетерогенность и динамику и сообщающем эти свойства бытию. Она завершает переход от картины мира, в которой царят неизменные законы, распространенные на все формы бытия, к картине мира, которым управляет гетерогенная система нетождественных, переходящих один в другой законов. Но пока еще над законами природы стоят логические понятия. Завершением перехода от панлогизма Гегеля к логике, отображающей гетерогенную природу, философская мысль обязана марксизму.
Начавшееся во второй половине XX века обобщение достижений науки названо выше квантово-релятивистским. Исходные физические представления о мире, получающие более общую форму при таком обобщении, – это уже не релятивистская схема «мировых линий» при игнорировании их микроструктуры и не схема неопределенных по своим динамическим переменным процессов, которые приобретают ту или иную определенность в актах взаимодействия микрообъектов с макрообъектами при игнорировании микроструктуры последних. Теперь исходным является охватывающее весь мир взаимодействие квантованных полей, вся природа, включая все ее модусы и разграничения, включая микромир и мегамир, как арена неклассических законов.
Современная квантово-релятивистская картина природы (вернее, те тенденции, которые ведут к такой картине) противоположна гегелевскому панлогизму. Не логика управляет природой, а, напротив, природа управляет логикой, которая дифференцируется по мере приближения ко все более точному и общему представлению о мире.
В связи с этим возрастает необходимость решения философских проблем и близких к ним проблем фундаментальной науки для разработки вопросов, которые казались или действительно были частными или прикладными.
Когда Гейзепберг анализирует философию Платона в связи с изложением квантовой механики, то дело здесь не только в личных интересах ученого. В тех областях, которые получили название философии науки, обобщение современных знаний неизбежно приводит к ретроспективным переоценкам, к историко-философскому, историко-научному анализу. В указанных областях в возрастающей мере поднимаются вопросы, которые нельзя рассматривать без оглядки на весь исторический путь познания.Подобная тенденция имела место и раньше, но сейчас она стала более интенсивной и явной. Заметим попутно, что тяга к общефилософским проблемам – это не отдельные прорывы в философию, а длительная культурная традиция. Достаточно напомнить имена Ньютона, Лобачевского, а в искусстве – имена Гете, Достоевского. Но сейчас это требует систематического анализа философии в собственном смысле. Экскурсы в философию становятся обязательными для физиков, причем не только для теоретиков, но и для экспериментаторов и проектировщиков, а также для всех, кто связан в своих поисках с фундаментальной наукой. Они обязательны и для культурного творчества в целом, в частности для теории искусства – ведь интеллектуальные коллизии становятся все более существенным содержанием художественного отображения действительности в самых различных жанрах.
Конечно, научное и философское мышление не идентичны, но тенденция к их сближению лежит в самой основе необратимого движения и того, и другого.
Стремление перейти от частных эмпирических утверждений к мировоззрению рождается вместе с наукой, само появление которой связано с переходом от эмпирических утверждений к каузальным обобщениям. Но и для философии основой ее возникновения и развития явилось стремление положить в основу картины мира принципиально наблюдаемые начала. При обобщении эмпирические начала модифицируются: огонь Гераклита – не просто огонь, а эмпирически представленная трансформация всего и вся, апейрон еще дальше от эмпирии, но принципиальная связь с ней сохраняется, как и у многих других претендентов на роль общей субстанции мира.
Философия идет навстречу науке, развивая и усложняя общие определения бытия и познания, выявляя их гетерогенность и демонстрируя их принципиальное единство. О познании в целом можно сказать то же, что выше было сказано о физической теории: последняя должна обладать внутренним совершенством, т. е. логически вытекать из наиболее общих принципов, и внешним оправданием, т. е. эмпирической доказательностью. И для философии, и для науки необходимы оба эти критерия, но философия идет к науке от первого в поисках второго, а наука идет к философии, исходя из внешнего оправдания, в поисках внутреннего совершенства.В рамках античной культуры подобные встречные потоки были мало различимы по той простой причине, что в сущности они и не были потоками: интеграция эмпирических данных, как и дифференциация общих идей, происходила крайне медленно. Сама природа казалась неподвижной или движущейся циклически; соответственно и познание ее развивалось очень медленно. В средние века канонизация представлений о мире еще более затормозила основную тенденцию их развития, но не прекратила его. Воплощение в пространственно-временные образы абстрактных схем и обобщение эмпирических данных – весь этот двуединый необратимый процесс продолжался, принимая форму комментирования старых текстов, антидогматических ересей и подчас не выявлявших свою внутреннюю тенденцию эмпирических описаний.
Освобождение познания от статических и априорных абсолютов и генезис динамического представления о мире первоначально происходили в форме натурфилософского, по существу априорного, выведения научных представлений из абстрактных конструкций, а с другой стороны – в форме воинствующего сциентизма, который начался еще до Ф. Бэкона и не кончился О. Контом. Но и здесь под поверхностными течениями, уводившими философию от экспериментальной пауки, а претендующую на индуктивную достоверность науку – от философии, под декларациями априорной натурфилософии и близорукого индуктивизма шел глубинный двуединый ток. Индуктивистские тенденции «Начал» Ньютона не помешали классической механике стать одним из истоков французского материализма, а априоризм картезианской натурфилософии не помешал ей стать истоком физических открытий XVIII-XIX веков.
Что нового внесла неклассическая наука XX века в проблему границ философии и ее отношения к науке? Мы уже не раз говорили о некоем «всё» как о предмете философского и научного познания.
Все, или Вселенная как целое, имеет в современной науке определенный и притом совершенно специфический смысл. Это совсем не логическая конструкция, фигурировавшая в философии уже много веков, не нечто выходящее за пределы познания. В неклассической науке это Метагалактика, определенная как известная нам часть Вселенной, т. е. нечто, зависящее от уровня наблюдений, как реальность, обладающая радиусом, конечным или бесконечным, растущим или стабильным, а быть может, пульсирующая. Причем эти определения зависят от эксперимента и расчета, от наблюдаемых астрофизических констант и астрофизических явлений. В ряде современных физических и астрофизических гипотез структура Метагалактики объясняет и свойства частиц.Если «всё» входит в мир модусов, то тем самым натурфилософия окончательно становится не ко двору. Она была не ко двору уже в классической науке, с тех пор как механика и математика XVII-XVIII веков и физика XIX века сделали бесконечность постижимой. Поэтому уже в XIX веке она ушла в прошлое, и попытки возрождения априорно-логического стиля исследования встречали скорее насмешку, чем успех. В XX веке вторжение науки в пределы «всего» и трансформация этого понятия окончательно исключили возможность традиционного натурфилософского подхода к природе.
Лишилось почвы и другое традиционное направление – индуктивистский сциентизм. Индуктивизм в чистом виде вообще не имеет смысла, и претензии на исключение неиндуктивных гипотез из научного мышления выражали в лучшем случае лишь естественную реакцию против априоризма, законную в узких рамках отдельных областей и периодов развития науки. Наука, эксперимент не могут постичь Метагалактику без высокого взлета обобщающей мысли, не только следующей за экспериментом, но и опережающей его.
Образ «всего», как он существует в неклассической науке, отнюдь не закрытое понятие. Если с самой полной достоверностью будет установлен радиус исследуемой нами Вселенной, закон его изменения во времени, структура Вселенной окажется, насколько можно сейчас судить, зависящей от неисчерпаемого по сложности комплекса локальных процессов, и «всё» отойдет дальше, маня за собой исследователя. Столь же незакрытым представляется другой полюс картины мира – элементарная пространственно-временная ячейка. Даже если будет непререкаемым образом установлено существование минимальных ячеек, дискретность пространства-времени, то ход и характер происходящих в этих ячейках процессов окажется, по-видимому, зависимым от бесконечного по сложности комплекса других процессов, в том числе космических, и в бесконечно малом исследователь не встретит предельного пункта своих поисков. Только поиски в обоих случаях пойдут не от малого к еще более малому (от макроскопического тела к клетке, молекуле, атому) и не от большого к большему (от планеты к системе, галактике и т. д.), как в классической науке, а от малого к большому и от большого к малому.
Отсюда следует, что процесс сближения философии и науки, процесс включения все новых наблюдений в трансформирующиеся общие представления, не может быть завершенным. Это сближение, в котором взаимодействие становится все большим. Необходимость дальнейшего внутреннего совершенствования научной теории становится импульсом для эксперимента, и этот процесс принимает все новые формы. Он обусловливает движение мысли к общим представлениям о бытии, движение, рисующее контуры теории, еще не получившей внешнего оправдания, и указывающее пути достижения такого оправдания. Отсюда – эвристическая роль философского и научного прогноза как реализации связи внутреннего совершенства и внешнего оправдания научной теории.
* * *
В этой книге развитие философских обобщений рассматривалось в сравнительно узком плане, как производная от происходящего сейчас фундаментального преобразования представлений о космосе и микромире. Но даже такой, в основном квантово-релятивистский, «срез» не может не затронуть усиливающуюся ныне связь между естественными и общественными науками. Дело в том, что выросшие на основе теории относительности и квантовой механики концепции атомных и ядерных процессов, а также звездных реакций, по существу тоже ядерных и субъядерных, потребовали для своего развития и применения беспрецедентной концентрации человеческих сил и средств. Неклассическая наука несопоставима с классической по требованиям, предъявляемым к обществу, и по воздействию на общество. При этом социальный, экономический и культурный эффект фундаментальных исследований (а такие исследования невозможны без философских обобщений) приобрел непосредственный характер.
Растет удельный вес тех общественно-научных проблем, которые непосредственно связаны с фундаментальными физическими, астрономическими, математическими и биологическими исследованиями, с их условиями и результатами. Вместе с тем происходит перенос понятий и методов из естествознания в общественные науки и из общественных наук в естественные. Такой процесс имел место и раньше, о чем писал В. И. Ленин в связи с полемикой против Струве . Дело не ограничивалось переносом понятий и методов из одних областей науки в другие (например, внесением в политическую экономию понятий силы, импульса и равновесия во времена Адама Смита). Развитие производства оказывало существенное влияние на развитие всей науки, в том числе и общественной. Так, в первой половине XX века электрификация производства поставила весьма важные проблемы перед общественной мыслью. Во второй половине века научно-технические процессы оказались связанными с еще более существенными экономическими и социальными вопросами. Их разработка требует новых методологических концепций, и, следовательно, философские проблемы естествознания будут все теснее смыкаться с философскими проблемами других областей науки.