>>

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРЕСТУПЛЕНИЙ ПРОТИВ СОБСТВЕННОСТИ

Собственность составляет экономическую основу существования любого^общества, а неотчуждаемое право быть собственником является важнейшей гарантией осуществления прав и свобод личности.

Значимость данного блага столь велика, что международное сообщество сочло необходимым закрепить его в числе важнейших прав и свобод" человека, изложенных во Всеобщей декларации прав человека: «Каждый человек имеет право" владеть имуществом как единолично,таки совместно с другими. Никто не должен быть произвольно Тшшен своего имущества» (ст. 17). В Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой Верховным Советом Российской Федерации 22 ноября 1991 г., оно сформулировано следующим образом: «Каждый имеет право быть собственником, то естПшеть право владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом и другими объектами собственности как индивидуально, так и совместно с другими лицами» (ст. 22).

Охрана прав собственника является непременной компонентой деятельности любого государства, которое обязано гарантировать стабильность отношений собственности, обеспечивая условия их защиты. Однако конкретные подходы к реализации зтоіГфункции отличаются как в различных государствах, так и в одном и том же государстве разных периодов его развития. Во многом данные отличия обусловлены свойствами объектов, вовлекаемых в отношения собственности, а также изменением под их влиянием самого содержания этих отношений. Для общей же характеристики преступлений против собственности прежде всего необходимо обратиться к во-

просу о систематизации уголовного права в целом, с тем чтобы определить их место в структуре Особенной части, представляющей собой порядок объединения юридических предписаний, содержащих признаки конкретных составов преступлений, в группы (разделы и главы) по признакам общности их родового объекта и последовательное расположение этих групп, а также конкретных составов внутри них относительно друг друга в зависимости от социальной значимости объекта посягательства и занимаемого им места в иерархии социальных ценностей.

При построении указанной системы необходимо ответить на три основных вопроса: 1) по какому признаку должны быть объединены составы преступлений в отдельные группы; 2) какие разделы, главы, группы и подгруппы должны быть созданы в результате такого объединения и 3) в какой последовательности они должны быть размещены. Решение данных вопросов связано с экономическими, политическими и другими конкретно-историческими условиями существования общества. Поэтому объединение статей Особенной части в определенные блоки и очередность их расположения не являются чем-то случайным либо полностью зависящим от воли законодателя.

Одной из наиболее ранних систематизаций предписаний, образующих содержание Особенной части, является их подразделение на два раздела, критерием которого служил характер преступления (публичный или частный). Прототипы такого подразделения можно найти еще в римском праве, различающем crimen publica и delictum privata,, а наиболее последовательное воплощение — во французском УК 1791 г., а затем 1810 г., в которых Особенная часть делилась на два основных раздела crimes et delits: Contre la shose publique и Contre les particuliers. И лишь затем она разбивалась на подразделы, главы, отделения, параграфы и статьи.

Двухчленное деление преступлений оставалось весьма распространенным и в теории уголовного права XIX — начала XX в.[1] Однако со временем ему все более противопоставляется трехчленная группировка уголовных деликтов на преступления против государства, против общества и против личности. Подобной системы придерживались Беккариа, Ортолан и ряд других теоретиков права на Западе, а в России ее разделяли Белогриц-Котляревский, Фойницкий и др.[2]

Данная классификация еще легко вписывается в контекст подразделения права на публичное и частное, хотя в ней уже не столь отчетливо просматривается указанный классификационный критерий и в то же время более заметным становится иной критерий — объект посягательства. В этом смысле трехчленная система классификации преступлений стала переходным звеном на пути от трехблочного построения системы Особенной части к так называемой линейной системе.

Причем различные вариации на тему трехчленной классификации, изменяющие ее содержание или даже трансформирующие ее в четырехчленную, все более размывают представление о трехблочном строении Особенной части и все более приближают ее построение к линейной схеме, по которой строится Особенная часть во многих современных странах, где все составы группируются в многочисленных главах без объединения последних в более крупные разделы.

Несмотря на то, что за столь прямолинейной схемой классификации преступлений без труда можно рассмотреть подобие «генеалогического древа» с его могучими ответвлениями, представленными государством, обществом и личностью, все же однолинейное построение так или иначе заставляет обращаться к поиску иных критериев объединения составов преступлений в отдельные главы, нежели публичный или частный характер предусматриваемых ими деяний. На роль такого «главного устоя всей классификации», забывая который «доктрина права рискует придти к произвольным построениям и создать совершенно неопределенные формальные группы деяний», прежде всего выдвигается объект (или предмет) посягательства.[3] Лист также отмечал: «Естественным, сейчас везде принятым в науке уголовного права основанием для построения системы Особенной части является различие охраняемого наказанием правового блага, которому угрожает преступление, следовательно, различие тех интересов, которые охраняются правом, и именно уголовным правом».[4] Другое дело, что Лист понимал под объектом право как защищаемый интерес, а Фойницкий — норму права, но в основу предлагаемой ими систематизации Особенной части положены все же именно родовые сходства охраняемых ее статьями объектов.

Родовым объектом рассматриваемой группы преступлений является экономическая система, точнее, совокупность структурирующих ее общественных отношений по производству, распределению и потреблению материальных благ.

Регламентация указанных отношений осуществляется прежде всего нормами гражданского, коммерческого, финансового, таможенного и иных отраслей права, создающих то правовое поле, в границах которого возможно правомерное осуществление указанной деятельности.

Вместе с тем особенность экономического организма такова, что значительная часть экономико-правовых институтов практически не может функционировать без уголовно-правового обеспечения их безопасности. Поэтому одной из задач уголовного законодательства была и остается охрана экономической системы государства (ст. 1 УК). Изменяется с течением времени лишь содержательное наполнение этой задачи.

Немалый вклад в разработку системы имущественных преступлений был сделан при подготовке Свода законов Российской империи и Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., которое, излагая интересующие нас преступления в разделе XII, названном «О преступлениях и проступках против собственности частных лиц», группирует их по следующим главам: 1) о насильственном завладении чужим недвижимым имуществом и о истреблении граничных меж и знаков; 2) об истреблении и повреждении чужого имущества; 3) о похищении чужого имущества; 4) о присвоении и утайке чужой собственности; 5) о преступлениях и проступках по договорам и другим обязательствам.

' При всех возможных несовершенствах изложенной структуры с точки зрения современной науки в ней все же просматривается довольно четкое согласование классификации объектов уголовноправовой охраны с дифференциацией гражданско-правовых норм, регулирующих имущественные отношения и группирующихся (в зависимости от характера этих отношений) в системе гражданского права в два раздела: вещное право и обязательственное право. Если первое опосредствует статику имущественных отношений, закрепляя за правомочным лицом юридическую возможность владеть имуществом, эксплуатировать его и распоряжаться им независимо от действий каких-либо других лиц, то второе опосредствует динамику имущественных отношений, регулируя движение имущества в хозяйственном обороте. В частности, к обязательственному праву относится совокупность норм, регламентирующих такие имущественные отношения, в которых управомоченное лицо имеет возможность требовать от другого лица передачи имущества или совершения иных действий, имеющих имущественный характер и возникающих из заключаемых им сделок по отчуждению или эксплуатации данного имущества.

Именно особенностям преступлений и проступков по купле-продаже, по отдаче имущества в наем, во временное владение или на сохранение, а также по займам и доверенностям и была посвящена глава 5 указанного Уложения (ст. 1699-1711). Кроме того, в нем выделялись такие преступления и проступки, как принуждение к даче обязательств, обман для побуждения к даче обязательств и подлоги в актах и обязательствах (ст. 1686-1698).

В первом официальном документе, систематизировавшем нормы советского уголовного права, — УК РСФСР 1922 г. наряду с главой VI, предусматривающей ответственность за имущественные преступления, появляется принципиально новая глава IV, излагающая преступления хозяйственные, куда «перекочевывает» часть имущественных преступлений, связанных с нарушениями гражданско-правовых обязательств. С тех пор подразделение экономических преступлений на две главы, одна из которых предусматривает посягательства против собственности, а другая — против установленного порядка хозяйственной деятельности, становится традиционным для советского законодательства, а их взаимосвязь в качестве неких «сообщающихся сосудов» — все более очевидной, несмотря даже на то, что по своєму местоположению они находились друг от друга на некотором отдалении (главы V и VII УК 1926 г., главы II, V и VI УК РСФСР 1960 г.).

За период с 1991 по 1996 год понятие и система экономических преступлений претерпели существенные изменения, обусловленные многими причинами. Но самая главная из них состоит в том, что кардинально изменилась сама экономическая система — родовой объект анализируемых преступлений. На смену императивным вертикальном связям, характерным для прежнего экономического организма, пришли горизонтальные связи между хозяйствующими субъектами, основывающиеся преимущественно на договорных началах, свободных от административного диктата.

Переход от командно-административных методов управления экономикой к методам рыночного регулирования предопределил формирование нового гражданского законодательства.

Вначале были приняты такие важнейшие акты, как законы «О собственности в РСФСР» от 24 декабря 1990 г. и «О предприятиях и предпринимательской деятельности» от 25 декабря 1990 г., а затем им на смену пришел новый Гражданский кодекс. Кроме того, за годы, предшествующие принятию нового УК, был наработан огромный массив других нормативных актов, предопределивших бланкетное наполнение новых уголовно-правовых норм, в том числе Закон РФ «О валютном регулировании и валютном контроле» от 9 октября 1992 г., федеральные законы «О банках и банковской деятельности» от 3 февраля 1996 г., «О рынке ценных бумаг» от 22 апреля 1996 г. и др.

Коренное изменение в правовом регулировании экономических отношений определило и новый подход к их уголовно-правовой охране, суть которого свелась, с одной стороны, к декриминализации некоторых признававшихся преступными в старых условиях хозяйствования деяний, не просто утративших прежнюю общественную опасность в условиях рыночной экономики, но препятствующих самому развитию этой экономики, а с другой — к установлению уголовно-правовых запретов на целый ряд не встречавшихся прежде видов общественно опасного поведения, вызванных к жизни иным укладом хозяйственных отношений.

Оценивая хронику приспособления старого УК к меняющемуся укладу экономической жизни, нельзя не заметить, что исключение старых составов, препятствующих развитию новых рыночных отношений; существенно опережало введение новых составов, препятствующий их изначальной криминализации. Это отставание было минимизировано с принятием нового УК, ознаменовавшего последний (на сегодняшний день) этап реформирования экономических преступлений, выразившийся в конструировании принципиально нового раздела — «Преступления в сфере экономики».

Говоря же об экономике в целом, отметим, что в принципе все реально функционирующие экономические системы — это системы смешанные, ибо повсюду политическая и экономическая власть делят между собой функцию нахождения ответа на следующие фундаментальные вопросы: 1) что производить? 2) как производить?

сколько следует производить? и 4) кто должен получать произведенное? Иными словами, для любой экономической системы ключевыми являются проблемы того, какой набор товаров и услуг наиболее полно удовлетворит материальные потребности общества и его отдельных индивидов; какой должна быть организация производства; в каком объеме или какую часть имеющихся ресурсов нужно занять или использовать в производственном процессе; как должна распределяться продукция между потребителями и каким образом следует добиваться надлежащих коррекций, адаптируясь к изменениям в потребительском спросе (по ассортименту, количеству, получателям) в структуре имеющихся ресурсов и в технологии производства?

Отличие заключается лишь в соотношении роли государства и рынка в управлении экономикой. В России государство исторически длительное время сохраняло форму самодержавной силы, желающей регулировать сверху все. Основной упор на централизованное планирование достиг пика в своем развитии в советской экономике. В экономике же с преобладанием рыночных методов управления основным регулирующим механизмом служит конкуренция, становящаяся той силой, которая подчиняет производителей и поставщиков ресурсов диктату покупателя или суверенитету потребителя. Первые, в лучшем случае, могут лишь приспосабливаться к желаниям вторых, а в худшем — формировать эти желания, приспосабливая их к своим интересам и возможностям. Вмешательство же государственных органов и их должностных лиц в деятельность субъектов экономической деятельности правомерно лишь в связи с реализацией установленных законами полномочий tio защите финансовых интересов нации, по охране интересов вкладчиков, акционеров и других хозяйствующих субъектов от лжепредпринима- телей и лжебанкротов, по пресечению недобросовестной конкуренции и ограничению монополизма, по осуществлению государственного контроля и надзора за соблюдением обязательных требований государственных стандартов и т. п. Таким образом, современное понимание роли государственной власти в экономике оставляет ей «европейский» набор функций, в перечислении которых могут быть некоторые расхождения, но в целом они сводятся к следующему.

Одной из важнейших экономических функций публичной власти является задача поддержания рыночной системы как таковой, осуществляемая посредством установления норм, предусматривающих ответственность за посягательства на общие гарантии свободы экономической деятельности: воспрепятствование законной предпринимательской деятельности (ст. 169 УК); принуждение к совершению сделки или к отказу от ее совершения (ст. 179 УК).

Поддержание надлежащего функционирования рыночной системы включает в себя такие виды деятельности, как обеспечение правовой базы и некоторых общественно необходимых услуг, являющихся предпосылкой эффективного функционирования экономики. Обеспечение необходимой правовой базы в свою очередь предполагает следующие меры:

а)              предоставление законного статуса субъектам гражданского оборота вообще и хозяйствующим субъектам, в частности, гарантируемое в том числе введением уголовной ответственности за такие связанные с нарушением принципа легальности осуществления предпринимательской и иной экономической деятельности преступления, как регистрация незаконных сделок с землей (ст. 170 УК); незаконное предпринимательство (ст. 171 УК); производство, приобретение, хранение, перевозка или сбыт немаркированных товаров и продукции (ст. 1711 УК);[5] незаконная банковская деятельность (ст. 172 УК); лжепредпринимательство (ст. 173 УК); легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем (ст. 174 УК); приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем (ст. 175 УК);

б) установление конкурентных «правил игры», регулирующих отношения между предпринимателями, а также между производителями и потребителями, нарушение которых образует такую группу связанных с проявлениями монополизма и недобросовестной конкуренции преступлений, как монополистические действия и ограничение конкуренции (ст. 178 УК); незаконное использование товарного знака (ст. 180 УК); заведомо ложная реклама (ст. 182 УК); незаконное получение и разглашение сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну (ст. 183 УК), подкуп участников и организаторов профессиональных спортивных соревнований и зрелищных коммерческих конкурсов (ст. 184 УК);

в) выполнение функций арбитра в области экономических связей и обеспечение ответственности за нарушение договорных обязанностей, находящих свое выражение в уголовном праве в виде таких посягающих на принципы честного и добросовестного осуществления экономической деятельности преступлений, как незаконное получение кредита (ст. 176 УК); злостное уклонение от погашения кредиторской задолженности (ст. 177 УК); неправомерные действия при банкротстве (ст. 195 УК); преднамеренное банкротство (ст. 196 УК); фиктивное банкротство (ст. 197 УК); обман потребителей (ст. 200 УК).

Услуги же, обеспечиваемые государственной властью для экономики, заключаются в создании и поддержании денежной системы, обеспечивающей обмен товаров и услуг, а также стандартов измерения веса и качества продукции. Исходя из этого, формируются уголовно-правовые нормы, обеспечивающие экономические интересы государства в валютно-финансовой сфере: нарушение правил изготовления и использования государственных пробирных клейм (ст. 181 УК); злоупотребления при выпуске ценных бумаг (эмиссии) (ст. 185 УК); изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг (ст. 186 УК); изготовление или сбыт поддельных кредитных либо расчетных карт и иных платежных документов (ст. 187 УК); незаконный оборот драгоценных металлов, природных драгоценных камней или жемчуга (ст. 191 УК); нарушение правил сдачи государству драгоценных металлов и драгоценных камней (ст. 192

УК); невозвращение из-за границы средств в иностранной валюте (ст. 193 УК).

Итоговой экономической функцией государства является перераспределение ресурсов, исходя из которой формируется блок уголовно-правовых норм, обеспечивающих интересы государства в сфере финансов в части формирования бюджета от сбора налогов с физических и юридических лиц, т. е. предусматривающих ответственность за налоговые преступления: уклонение физического лица от уплаты налога или страхового взноса в государственные внебюджетные фонды (ст. 198 УК), уклонение от уплаты налогов или страховых взносов в государственные внебюджетные фонды с организации (ст. 199 УК).

И наконец, сколь ни совершенно была бы устроена та или иная экономическая система (в том числе и с учетом всех приведенных соображений), реальное ее функционирование во многом зависит от ее взаимодействия с другими экономическими системам^, с мировоі| экономикой в целом. Следовательно, не менее важной функцией публичной власти остается обеспечение гармоничных взаимоотношений национальной экономической системы с экономическими системами других стран, с региональными экономическими системами сообществ государств, а также с глобальной, мировой экономической системой. Для реализации указанных функций и предназначены нормы, устанавливающие уголовную ответственность за преступления в сфере таможенного регулирования: контрабанда (ст. 188 УК); незаконный экспорт технологий, научно-технической информации и услуг, используемых при создании оружия массового поражения, вооружения и военной техники (ст. 189 УК); невозвращение на территорию Российской Федерации предметов художественного, исторического и археологического достояния народов Российской Федерации и зарубежных стран (ст. 190 УК); уклонение от уплаты таможенных платежей, взимаемых с организации или физического лица (ст. 194 УК).

Таковы семь подвидовых объектов преступных посягательств, объединенных в главе 22 единым видовым объектом преступлений в сфере экономической деятельности.[6] Вместе с тем, прежде чем надлежащим образом нормировать функционирование экономической системы, т. е. поставить под охрану ее динамическую составляющую, государство должно защитить ее статическую составляющую, иными словами, обеспечить неприкосновенность собственности, образующей фундамент любой экономической деятельности. Именно потому преступления против собственности (глава 21) и преступления в сфере экономической деятельности (глава 22) при всем их межвидовом различии объединены все же одним разделом УК «Преступления в сфере экономики», имеющим в качестве своего надвидового (родового) политипного объекта систему всех структурирующих экономическую систему отношений (как вещных, так и обязательственных).[7]

И все же в этом тандеме отношения собственности являются главенствующим видовым объектом уголовно-правовой охраны, ибо все остальные отношения так или иначе от нее производим. Поэтому расположение указанных глав внутри раздела также отражает иерархическую ценность объектов посягательства: на первом плане находятся посягательства на собственность и лишь после них — посягательства на экономическую деятельность, коль скоро, не обеспечив сохранность собственности, бессмысленно рассуждать о других правовых гарантиях экономической деятельности.

Итак, видовым объектом рассматриваемой группы преступлений, входящих в качестве составной части в раздел преступлений в сфере экономики, является собственность, выступающая как форма общественных отношений по поводу имущества.

В этой связи нельзя не заметить, что сама по себе идея о том, что объектом преступных посягательств являются наиболее важные общественные отношения, охраняемые уголовным законом, была разработана советскими учеными, причем не без влияния марксистских воззрений о роли общественных отношений в функционировании общества. Уже в Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 г. было сформулировано положение, согласно которому перед советским уголовным правом была поставлена задача «посредством репрессии охранять систему общественных отношений, соответствующую интересам трудящихся масс».

Последующее уголовное законодательство не содержит столь прямолинейных указаний на объект посягательства, называя в качестве такового собственность, личность (ст. 7 УК РСФСР 1960 г.), но в теории по-прежнему господствующим (хотя и не единственным) остается мнение, что сущность преступления как общественно опасного деяния заключается в посягательстве на охраняемые уголовным законом общественные отношения.[8] Более того, практически все специалисты, обращавшиеся к исследованию этой проблематики, рассматривали тезис о признании общественных отношений объектом преступления в качестве краеугольного камня теории советского уголовного права, обозначая тем самым свои идеологические предпочтения.

Правда, в отдельных высказываниях звучала мысль о том, что непосредственным объектом преступления являются конкретные предметы внешнего мира, например, имущество,[9] однако подобная трактовка объекта чаще всего отвергалась как ошибочная, поскольку она не раскрывала общественную природу, социальную опасность преступления. Кроме того (и это самое главное), она не ставила под сомнение статус общественных отношений в качестве общего и родового объектов преступлений, на основе которого строилась классификация объектов, раскрывалось их содержание применительно к отдельным преступлениям и подчеркивались необходимые для отграничения последних друг от друга различия в данных объектах, а также проводились разграничения между объектами и предметами преступлений. Поэтому, как утверждалось, «криминалист не может

не различать собственность, как объект ряда преступлений, и иму-

10

щество — предмет этих преступных посягательств».

И действительно, указание закона на изъятие и обращение в пользу виновного или других лиц чужого имущества (прим. 1 к ст. 158 УК) недвусмысленно говорит о том, что, совершая хищение, виновный вступает во взаимодействие не с вещью, а с ее собственником и нарушает не отношение последнего к вещи, а существующие между людьми отношения собственности, покоящиеся на различении своего и чужого. Точно так же и указание на причинение смерти другому человеку (ч. 1 ст. 105 УК) говорит о том что, убийца вступает во взаимодействие не с белковым телом (если вспомнить, что жизнь есть способ существования белковых тел), а в отношения между людьми по поводу такой социальной ценности, как неприкосновенность человеческой жизни. Следовательно, уголовный закон охраняет не жизнь конкретного человека и не вещи сами по себе, а отношения между людьми, основанные на признании неприкосновенности жизни или собственности. Именно в указании на понимаемый таким образом объект находит свое отражение социально-разрушительная сущность приведенных в УК деяний.

В частности, взгляд на общественные отношения собственности в роли объекта преступления позволяет понять, почему опасность каждого имущественного посягательства не может измеряться только размером причиненного индивиду материального ущерба, почему наказуемо покушение на хищение, вовсе не влекущее материального ущерба, а также ответить на ряд других вопросов, решение которых «непосредственно зависит от того, что понимается под объектом преступления, каков механизм воздействия деяния человека на объект преступления и в чем заключается ущерб, причиняемый объекту».[10]

Так, утверждение о способности преступления угрожать объекту, не причиняя ему вреда, с очевидностью следует из отождествления ущерба, причиняемого преступным посягательством общественным отношениям, с осязаемыми вредными изменениями в материальном мире. Посягая на понимаемый таким образом объект, преступление способно причинить ему ущерб, лишь воздействуя либо на материальную вещь, по поводу которых сложилось общественное отношение, либо на субъекта этого отношения. Если же такое воздействие отсутствует, то следует вывод, что преступление лишь угрожало объекту. Тем самым утверждается существование «безвредных» преступлений, что противоречит самому существу общественной опасности, заключающейся в тех негативных социальных изменениях, которые наступают в общественных отношениях в результате совершения преступления.

На самом деле всякое хищение причиняет ущерб объекту, независимо от наступления осязаемых вредных последствий, ибо оно противоправным образом нарушает условия реализации отношений собственности, важнейшую сторону которых составляет обеспеченная законом возможность каждого лица владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом по собственному усмотрению, в соответствии с чем переход имущества от собственника к другому лицу может происходить только по воле собственника.[11] Другое дело, каков характер этого вреда?

Н. Д. Дурманов, например, понимал под общественно опасным результатом качественные изменения объекта посягательства.[12] Эту позицию поддержал В. Н. Кудрявцев, по мнению которого изменения в объекте «с социальной точки зрения приобретают четко очерченный, качественный характер».[13] В. К. Глистин, рассматривая механизм изменения объекта преступным воздействием, пошел в своих рассуждениях еще далее, взявшись доказать, что совершение всякого преступного деяния сопряжено с разрушением конкретного общественного отношения, охраняемого уголовным законом. А коль скоро природа, в том числе и социальная, не терпит пустоты, то место распавшегося общественного отношения занимает новое, каковым является само преступление. Следовательно, и само преступление есть общественное (или, если угодно, антиобщественное) : отношение.[14]

Противоположная точка зрения заключается в отрицании за преступлением свойства вносить качественные изменения в объект посягательства. По этому поводу недостаточно определенно, скорее, интуитивно, но по существу верно писал А. Н. Трайнин, отмечая, что изменения в объекте посягательства носят не качественный, а «относительный» характер.[15]

На мой взгляд, необходимо различать отдельно взятую имущественную связь двух субъектов и совокупность имущественных связей, точнее, систему однотипных имущественных связей, которые лишь в совокупности своей приобретают новое качество, отражая способ существования социального бытия — форму производства и распределения материальных благ. Право не способно воздействовать на данную форму непосредственно, придавая юридическое значение лишь тем конкретным экономическим актам, которые складываются между отдельными участниками имущественных связей. Именно данные конкретные имущественные связи и претерпевают непосредственный ущерб в результате совершения лицом имущественного преступления.

Но на какие бы мелкие фрагменты ни дробился монолит отношений собственности, роль первичной «клеточки» как непосредственного объекта имущественных посягательств не может быть отдана тому единичному отношению, которое складывается между строго определенными людьми по поводу конкретных материальных благ. Ибо категория объекта выражает общественное отношение и в этом качестве отношение собственности берется не как конкретная (единичная) связь конкретных лиц по поводу столь же конкретных материальных благ, а как более высокое по своему уровню (порядку) явление, выражающее определенную совокупность соответствующих экономических связей, т. е. как определенное отношение данной социально-экономической формации, например, соответствующая форма собственности.

Следовательно, отдельные поведенческие акты, какой бы разрушительной силой они ни обладали, не способны разрушить напрочь отношения собственности, поскольку последние носят надындивидуальный характер, представляя собой всеобщую социальную связь. Но известное число подобного рода актов способно внести в общество такую нестабильность и анархию, которая может привести к распаду социальной системы. Поэтому общественная опасность преступного деяния заключается не только в том, что оно посягает на наиболее значимые, важные социальные ценности, но и в том, что оно характеризуется (как и многие другие виды социальных отклонений) определенной массовостью, устойчивостью и распространенностью при сходных социальных условиях. В сущности, каждое преступление создает социальный прецедент, являясь маленькой, но способной (и зовущей!) к воспроизведению частицей отрицательного человеческого опыта.

Исходя из отмеченных свойств общественного отношения, можно признать несостоятельным вывод о том, что с совершением отдельного хищения рушится отношение собственности. Ткань разумной экономической жизни создается на протяжении столетий, и отдельные кражи способны нанести только точечные уколы в ткань общественного отношения собственности. И лишь эпидемия хищений, охватившая всю страну, способна серьезно поколебать их или даже разрушить вовсе, что равносильно наступлению хаоса.

Беспредельность масштабов российского хищничества — факт, признаваемый не только в обывательской среде, но и в самых элитарных кругах общества — также может стать катастрофичной для России. Даже эксперты из МВФ говорят о российском воровстве как о фундаментальной экономической проблеме. И в самом деле, влияние хищничества на нашу экономику столь велико, что корпение над бюджетом, манипуляции с налоговыми ставками, тарифами и пошлинами дают примерно такую же практическую пользу, как переливание из пустого в порожнее. Поэтому декриминализация экономики сегодня выступает в качестве приоритетного направления выхода из кризиса.

В этом смысле терпимый уровень преступности, образно говоря, представляет собой тот естественный радиационный фон, который всегда сопровождает нас, не представляя опасности (во всяком случае, серьезной). Но если число радиоактивных (в нашем случае преступных) элементов превышает критическую массу, начинается реакция распада (в данном случае социальной материи: общества, государства, страны). Поэтому смело можно утверждать: в гибели всех цивилизаций (если она, конечно, не связана с природными катаклизмами) напрямую повинна преступность, разрушающая структурирующие общество социальные отношения.

Лишь один аспект данного процесса — революционность происходящего — позволяет посмотреть на него в ином ракурсе, демонстрирующем нам еще один парадокс: всякая революция преступна. Но «преступность» эта иного рода, ибо приговор ей выносит история. Да иначе и не может быть, ибо в отличие от «дворцового» заговора она происходит если не при прямом участии, то хотя бы при сочувствии масс. В сущности, в генезисе всякой новой нормы лежит нестандартный поступок, который вначале вызывает отторжение, но по мере распространения и повторяемости приобретает черты массового явления, охватывается единым правилом и санкционируется, таким образом, как нормальный, подтверждая мысль о том, что история есть «равнодействующая миллионов человеческих воль» (Лев Толстой). Следовательно, по-настоящему противостоять одним общественным отношениям могут только другие общественные отношения, которые, вытесняя старые, ведут к перестройке социальной системы. Поэтому несмотря на то, что революционер в отсутствие революционной ситуации — тип, внешне мало отличающийся от уличного дебошира или грабителя, не стоит все же отождествлять «экспроприацию экспроприаторов» с лозунгом «грабь награбленное», равно как и приватизацию с «приватизацией», возводя в принцип уголовной политики антикоммунизм, выраженный в известном кредо либерализма: «лучше вор, чем коммунист». Если классики политической экономики и утверждали, что «собственность — это кража», то все же вкладывали в это более глубокое значение.

Однако несмотря на затраченные усилия по исследованию феномена общественных отношений, результаты такой работы ныне отвергаются с необыкновенной легкостью. С принятием нового УК в литературе все чаще стали высказываться сомнения в правильности трактовки определенных общественных отношений в качестве объекта преступления и все настойчивее стали раздаваться призывы к ее переосмыслению.

Одним из первых на этот шаг решился А. В. Наумов, который, отметив справедливость такой трактовки объекта для одних случаев (в том числе и для хищений), в то же время подчеркнул, что для ряда других случаев (особенно для преступлений против личности) теория объекта преступления как общественного отношения «не срабатывает», ибо марксистское понимание человека как «совокупности общественных отношений»[16] явно принижает, по мнению автора, «абсолютную ценность человека как биологического существа, жизни вообще как биологического явления», в результате чего человек из самостоятельной абсолютной ценности превращался всего лишь в носителя общественных отношений. Поэтому для уяснения сущности объекта преступления А. В. Наумов счел возможным возвращение к теории правового блага, созданной еще в конце прошлого века в рамках классической и социологической школ уголовного права, предложив признать объектом преступления «те блага (интересы),

на которые посягает преступное деяние и которые охраняются уго- 18

ловным законом».

Охотно веря в искренность А. В. Наумова, полагавшего, что таким образом он всего лишь поставил под сомнение универсальность традиционной концепции объекта преступления, все же хочется отметить, что в действительности это было началом движения к ее отвержению как таковой. И последующие события подтвердили это. В частности, в позднее вышедшем учебнике по уголовному праву А. Н. Игнатов более категорично заявляет, что ныне, когда отпала обязанность следовать господствующей марксистской терминологии, а для обоснования позиции недостаточно ссылок на «руководящие источники», традиционное для советской уголовно-правовой литературы использование для обозначения объекта преступления со- циолого-философской категории «общественные отношения» представляется нецелесообразным. Даже если в свое время и считалось, что не могут рассматриваться в качестве объекта преступления люди, орудия, средства производства и другие материальные блага (поскольку К. Маркс отмечал, что «преступная сущность действия заключается не в посягательстве на лес, как нечто материальное, а в посягательстве на нерв его — на право собственности как таковое») то сейчас «этот аргумент убедительным не выглядит». Поэтому, продолжает автор, для отражения значимых в уголовном праве признаков объекта преступления разумнее использовать нейтральное понятие «правовое благо», в случае признания которого объектом преступления будет возможно охарактеризовать его «вещную, предметную, материальную природу».[17]

Дальнейшим шагом на пути к вытеснению традиционной концепции объекта преступного посягательства стала концепция, выдвинутая Г. П. Новоселовым, который попытался обосновать вывод о том, что объект преступления — «это всегда люди (отдельное лицо или группа лиц) и только они», а материальные или нематериальные ценности, по поводу которых складываются отношения между этими лицами и которые А. В. Наумов и А. Н. Игнатов называют правовыми благами, являются предметом преступного посягательства.[18] Особенность этой концепции состоит не просто в том, что она выходит за пределы устоявшегося в теории решения проблемы объекта преступления, но и в том, что она идет гораздо далее обозначенной А. В. Наумовым реставрации теории правового блага. В сущности, от нее остается один шаг до того, чтобы вернуться к фей- ербаховскому пониманию преступления как деяния, посягающего на чье-либо право,[19] а вслед за этим счесть объектом преступления ущемленный частный интерес.

Логическим завершением подхваченного движения вспять стало предложение В. В. Векленко заменить нынешнее наименование главы 21 УК как не соответствующее ее действительному содержанию на «Преступления против чужого имущества» и тем самым более точно определить объект и предмет рассматриваемых преступлений», поскольку «зафиксированные в ней составы в большей части обращены к охране отношений по поводу имущества».[20] При этом не ставя знак равенства между собственностью и имуществом, «поскольку имущество — значительно более широкое понятие», становящееся собственностью лишь «при установлении над ним законного права владения, пользования и распоряжения», автор усматривает «доводы, ставящие под сомнение мысль о том, что в гл. 21 УК собственность трактуется как объект» в том, что «в большинстве статей данной главы законодатель применительно к предмету преступлений использует понятие «имущество», что не вызывает у В. В. Векленко «никаких претензий, поскольку собственность граждан, юридических лиц, государственная и муниципальная в ст. 212-215 ГК определяется посредством указания на имущество, а в ряде случав и прямо отождествляется с ним».[21]

Конечно, по внешней видимости, похититель вступает во взаимодействие с вещью, а убийца с — человеческим телом, которые таким образом вроде бы и становятся объектами уголовно-правовой охраны. Однако имущество охраняют сторожа, а людей — телохранители. Органы же уголовной юстиции стоят на страже правопорядка как такого порядка отношений между людьми, который основан на праве, т. е. в конечном счете охраняют нечто большее — господствующий порядок общественных отношений, системно структурирующих общество и не дающих ему сорваться в бездну хаоса и самоуничтожения. А посему оправдано ли возвращение к осмыслению проблемы на уровне пения об увиденном? Притом что еще в XVIII

в.              певец заметил: «Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством. А потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».

Оправданно ли такое возвращение к «истокам», когда потрачено столько усилий, чтобы понять существо этой проблемы? Заметим, что еще В. Спасовича не вполне устраивало определение А. Фейербаха, коль скоро он счел необходимым оговориться, что преступление есть противозаконное посягательство не просто на чье-либо право, а на право «столь существенное, что государство, считая это право одним из необходимых условий общежития, при недостаточности других средств охранительных ограждает ненарушимость его наказанием».[22] Стало быть, уже тогда криминалисты задумывались над тем, что за причинением преступником (субъектом) вреда потерпевшему (объекту) скрывается нечто большее — нарушение необходимых условий общежития.

В рассуждениях Н. Д. Сергиевского также присутствует весьма отчетливое понимание двойственности объекта преступного воздействия, неизбежно заключающего в себе моменты вреда отдельным лицам и всему обществу, в силу чего всякое преступное деяние, заключая в себе вред или опасность известным конкретным благам или интересам — непосредственным предметам посягательства, в то же время является посягательством на отвлеченный интерес всего общежития.[23] Другое дело, что под причинением вреда отвлеченным интересам общежития Н. Д. Сергиевский понимал нарушение норм положительного права, определяющих юридический строй общежития, т. е. правопорядок, заключающийся в необходимости соблюдения установленных законом правил жизни и деятельности. Но чем далее, тем активнее предпринимаются учеными попытки вырваться за сковывающие рамки права в понимании данной проблемы.

В этой связи заслуживает внимания идея, отстаиваемая Н. С. Та- ганцевым, который обосновал, что взгляд на преступление как на уничтожение чьего-либо права или воспрепятствование пользова- нию им неверен по форме и односторонен по существу. Первое объясняется тем, что говоря о субъектах прав, на которые посягает виновный, криминалисты придают этому понятию (особенно если речь идет о таких субъектах, как семья или все общество) совершенно своеобразное значение, не ограниченное право- и дееспособными факторами юридических отношений, о которых говорит право гражданское. А второе состоит в том, что одним из существенных признаков субъективного права является уполномочие его обладателя на пользование или использование им, на его защиту от нападения, на восстановление нарушенного права, чего мы не видим при преступных деяниях, ибо «воровство, мошенничество несомненно заключают в себе посягательство на субъективное имущественное право, но вор, мошенник подлежат, однако, наказанию, хотя бы пострадавший простил виновного, не имел желания восстановить нарушенное право».[24]

Новая же трактовка объекта преступления, в соответствии с которой таковым считаются конкретные индивиды,[25] низвергает преступление на уровень конфликта частного значения, вопреки тому, что современное уголовное право рассматривается как область публичного права, в котором (в отличие от отраслей частного права, опирающихся в правовом регулировании на метод координации, несущий децентрализованное, диспозитивное начало) используется централизованное, императивное регулирование, т. е. метод субординации, при котором регулирование сверху донизу осуществляется на властно-императивных началах, хотя вызревание в уголовном праве публичного начала и потребовало немалого времени.

Например, кража, рассматриваемая в наше время как уголовное преступление, по римскому праву считалась гражданским деликтом и включалась в понятие furtum (любое противозаконное корыстное посягательство на чужую вещь).[26] В Русской Правде перечень «обид» также ограничивался «частными преступлениями», т. е. деяниями, направленными против личных и имущественных прав отдельных лиц. В известных памятниках права периода феодальной раздробленности государства российского — в Псковской Судной грамоте и Новгородской Судной грамоте (XV в.), преступление уже начинает обретать смысл «лихого дела», причиняющего ущерб государству, хотя известная неотделенность уголовно-наказуемых деяний от гражданско-правовой сферы все еще имеет место.[27] Так, в ст. ^2 Псковской Судной грамоты говорится: «А на татя и на разбойника же, чего истец не возьмет, и князю продажи не взяти».

te Уставных грамотах XVI в., определяющих отношения наместника или волостеля с жителями уезда или волости, управляемых ими, и содержащих^отдельные нормы уголовного права, регламентирующие право наместника на уголовный суд, содержится уже запрещение самовольного освобождения от наказания. Скажем, Уставная грамота Дмитровского князя Юрия Иоанновича Каменского стана бобровникам от 29 июля 1509 г. запрещала примирение истца с ведомым лихим человеком, который подлежит смертной казни, независимо от того, возместит ли он иск.[28] Правда, по отношению к лицам, не имеющим репутации заведомых воров и разбойников, мировая, как правило, допускалась. В царском Судебнике 1550 г. принцип публичности также не получил еще должного развития, поскольку хотя Судебник и был направлен на дальнейшее отстранение частного лица от решения вопроса о преступности деяния, он оставлял почти неприкосновенную роль общины в оценке преступных деяний.

Усиление публичного начала характерно для Соборного Уложения 1649 г. В отличие от законов периода феодальной раздробленности, где преступное действие рассматривалось главным образом с точки зрения причинения вреда какому-либо лицу и считалось возможным погашение его примирением, например, денежной уплатой, данное Уложение, дополненное в последующие годы Новоуказными статьями, устанавливало, что преступлением признается деяние, запрещенное законом под страхом наказания. Большинство противоправных действий оно признавало как преступление против государства и государя. Поэтому Соборным уложением и другими правовыми актами было предусмотрено «погашение» преступления исключительно посредством наказания, установленного государством. Уложение запрещает примирение потерпевшего с преступником, тем самым окончательно утверждая приоритет государственной власти в уголовном деле. Преступление становится исключительно «царевым делом», «ослушанием царевой воли», а потому наказывает за его совершение та же царская власть.[29]

Вместе с тем и «частные» преступления практически никогда не исчезали из уголовного права на всем протяжении истории его развития. Так, в конце XIX — начале XX в. преступлениями частного обвинения по русскому праву были, например, захваты имущества между супругами, родителями и детьми. В УПК РСФСР 1960 г. элементы диспозитивности усматривались в наличии преступлений частного обвинения, дела по которым возбуждались только по жалобе потерпевшего и подлежали прекращению в случае примирения его с обвиняемым, а также преступлений частно-публичного обвинения, дела по которым также возбуждались не иначе как по жалобе потерпевшего, но прекращению за примирением потерпевшего с обвиняемым не подлежали (ст. 27), хотя ни одно из перечисленных в данной статье преступлений не имело отношения к посягательствам против собственности.

С принятием нового российского УК тенденция к расширению диспозитивности проявилась во введении еще одной категории преступлений, которые можно назвать публично-частными. Это дела о преступлениях небольшой тяжести, которые, будучи публичными по обвинению, тем не менее могут быть прекращены ввиду примирения потерпевшего с обвиняемым (ст. 76 УК). Из числа преступлений против собственности в указанную категорию попали лишь причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием без квалифицирующих обстоятельств (ч. 1 ст. 165 УК), умышленное уничтожение или повреждение имущества без квалифицирующих обстоятельств (ч. 1 ст. 167 УК) и любое уничтожение или повреждение имущества по неосторожности (ст. 168 УК).

В новом УПК РФ, принятом 18 декабря 2001 г.,[30] уголовное преследование, включая обвинение в суде, четко поделено в зависимости от характера и тяжести совершенного преступления на публичное, частно-публичное и частное. При этом круг преступлений, уголовные дела по которым возбуждаются в частном или частнопубличном порядке (ч. 2, 3 ст. 20 УПК), по-прежнему не пересекается с кругом преступлений против собственности. Последние целиком относятся к той категории преступлений, уголовные дела в отношении которых считаются делами публичного обвинения.

Вместе с тем ст. 25 УПК значительно расширяет основания для прекращения уголовного дела в связи с примирением сторон, влекущего за собой одновременно и прекращение уголовного преследования: «Суд, прокурор, а также следователь и дознаватель с согласия прокурора в праве на рсновании заявления потерпевшего или его законного представителя прекратить уголовное дело в отношении лица, против которого впервые осуществляется уголовное преследование по подозрению или обвинению в совершении преступления небольшой или средней тяжести, если это лицо примирилось с потерпевшим и загладило причиненный ему вред».

Если же учесть, что к категории преступлений небольшой и средней тяжести относятся умышленные преступления, за совершение которых максимальное наказание, предусмотренное УК, не превышает пяти лет лишения свободы, а также все неосторожные преступные деяния (ч. 2, 3 ст. 15 УК),[31] то из числа преступлений против собственности под данную норму подпадают: неквалифицированные составы кражи (ч. 1 ст. 158), мошенничества (ч. 1 ст. 159), присвоения и растраты (ч. 1 ст. 160), грабежа (ч. 1 ст. 161), вымогательства (ч. 1 ст. 163), неправомерного завладения автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения (ч. 1 ст. 166), а также все составы (включая квалифицированные и даже особо квалифицированные их виды) причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165), умышленного уничтожения или повреждения имущества (ст. 167) и уничтожения или повреждения имущества по неосторожности (ст. 168 УК).

Таким образом, по мере либерализации и демократизации общества начинается процесс «возвращения» и, как отмечает Н. М. Кро- пачев, все более глубокого проникновения частно-правовых начал в публичное уголовное право, включая увеличение числа статей УК, по которым учет позиции потерпевшего влияет на решение вопроса об освобождении от уголовной ответственности.[32] Подобные процессы наблюдаются и в других странах. Например, в ходе проводимой в Финляндии реформы правовых санкций за совершение имущественных преступлений было принято решение, что отныне для привлечения к ответственности лиц, виновных в несанкционированном использовании имущества, а также в краже малоценных предметов, требуется заявление потерпевшего.[33]

Резервы для усиления диспозитивности остаются и в российском уголовном праве (например, в части, касающейся внутрисемейных, родственных хищений). Вместе с тем не хочется думать, что неконтролируемое и безбрежное проникновение частноправовых начал в уголовное право станет магистральным путем его развития. Отдельный человек может простить преступнику все. Но насколько благороден этот жест для отдельного человека, настолько он не продуман и опасен для государства, которое определяет в интересах общества, какое поведение преступно и уголовно наказуемо. Поэтому в уголовном праве ведущим принципом должна оставаться публичность, а более перспективным представляется реформирование уголовно-правовых санкций за имущественные преступления, предполагающее постепенное снижение наказаний в виде лишения свободы за их совершение, а там, где это возможно, — полный отказ от применения такого рода наказаний с заменой их наказаниями имущественного характера.

Нельзя в этой связи не вспомнить, как в результате расширения частно-правового сегмента экономики в период радикальной рыночной реформы начала 1990-х годов появилось фактически новое, приобретшее прямо-таки «магическую силу» основание для отказа в возбуждении уголовного дела или его прекращения — наличие между потерпевшим и подозреваемым гражданско-правовых отношений. Как справедливо заметил П. С. Яни, многие следователи и прокуроры, не умея или не желая вникать в существо этих отношений, неправильно стали относить их к разряду регулируемых исключительно положениями гражданского закона, что «повлекло проникновение в практику не основанных на уголовно-процессуальном законодательстве идей искового уголовного производства. Поэтому едва ли не повсеместно в период 1993-94 гг. дела о хищениях, совершенных под видом сделок между частными фирмами, стали относить к разряду возбуждаемых лишь по желанию пострадавшей стороны».[34]

Появившись вопреки очевидному игнорированию сторонниками данной идеи требований уголовно-процессуального законодательства об обязательном (невзирая на мнение пострадавшего) преследовании лиц, посягающих на собственность, вскоре она обрела официальное прикрытие в виде публикации соответствующих методических указаний Генеральной прокуратуры РФ,[35] которые стали предметом рассмотрения Пленума Верховного Суда РФ, специально подчеркнувшего, что дела «о преступлениях против чужой, в том числе и государственной, собственности являются делами публичного обвинения и не требуют для их возбуждения, производства предварительного расследования и судебного разбирательства согласия собственника или иного владельца имущества, ставшего объектом преступного посягательства».[36] Причем принятие нового УПК ни в коей мере не колеблет данного положения.

Таким образом, гражданско-правовые отношения сами по себе вовсе не исключают отношений уголовно-правовых, порожденных совершением преступления, и, соответственно, наличие оснований для возбуждения уголовного преследования. Да и странно было бы усматривать признаки преступления против собственности только там, где отсутствуют гражданско-правовые отношения собственности. Но даже если речь идет не о вещных, а об обязательственных гражданских правоотношениях, в которых стороны, казалось бы, сами определяют свои взаимные права и обязанности и оговаривают иные условия сделки в своем интересе и своей волей (ч. 2 ст. 1 ГК), то и тогда их существование само по себе еще не свидетельствует об отсутствии посягательства на собственность.

Поскольку сделка предполагает намерение лица породить определенные юридические права и обязанности, для совершения такого действия требуется желание лица, совершающего сделку, называемое внутренней волей. Способы, которыми эта воля выражается вовне и доводится таким образом до сведения других лиц, называются волеизъявлением. При этом для решения вопроса о значимости того и другого для признания сделки действительной более логичной является позиция, которая учитывает как наличие правильно сформированной воли, так и адекватное ее выражение в их неразрывном единстве, поскольку выделение указанных понятий не более чем результат их раздельного правового анализа. В действительности же отделить волю от волеизъявления можно только на определенной степени абстрагирования.[37] Следовательно, сделка как всякий волевой акт предполагает определенное психическое отношение человека к совершаемому им действию, которое представляет собой единство воли и волеизъявления, составляющее непременное условие действительности этой сделки.

Сделки, совершенные при отсутствии внутренней воли либо при неправильно сформировавшейся внутренней воле лица на ее совершение, страдают пороком воли и, как следствие, признаются гражданским законодательством недействительными, а при наличии признаков, указанных в уголовном законодательстве, и преступными. Таким образом, с точки зрения уголовного права нас интересуют те сделки, которые признаются недействительными в гражданском праве на том основании, что они совершаются без внутренней воли лица. К таковым относятся сделки, совершенные гражданином, не способным понимать значение своих действий или руководить ими (ст. 177 ГК), либо заключенные под влиянием обмана, насилия, угрозы, злонамеренного соглашения представителя одной стороны с другой стороной, а также сделки, формирование воли на которые протекает в состоянии такой крайней нужды одного из ее участников, при которой он, как правило, осознавая ее кабальный характер, волею обстоятельств вынужден совершить ее (ст. 179 УК). Признание такого рода сделок ничтожными предопределяется тем, что воля самого лица на совершение сделки отсутствует, а имеющее место волеизъявление отражает не его волю, а волю иного лица, оказывающего на него воздействие. Данный порок воли и объединяет указанные сделки в гражданском праве. В уголовном же праве вызывающим этот порок обстоятельствам придается разное уголовноправовое значение:

а) кабальные сделки, вынужденно совершенные на крайне невыгодных условиях вследствие стечения тяжелых обстоятельств, которыми воспользовалась другая сторона, могут быть признаны судом недействительными по иску потерпевшего, но уголовной ответственности не влекут;[38]

б) сделки, совершенные под влиянием обмана, которые характеризуются наличием внешне выраженной внутренней воли, безупречной на первый взгляд, однако на самом деле сформировавшейся под воздействием обстоятельств, искажающих истинную волю лица,

не только могут быть признаны недействительными при наличии доказательств, подтверждающих их совершение под влиянием обмана (например, относительно цены имущества по договору купли- продажи), но и содержат в себе признаки мошенничества (ст. 159 УК) либо причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165 УК);

в) сделки, совершенные под влиянием насилия или угроз, представляющих собой физическое или психическое воздействие на участника сделки с целью подавления его внутренней воли, могут содержать в себе либо признаки вымогательства (ст. 163 УК), либо признаки такого преступления, как принуждение к совершению сделки или к отказу от ее совершения (ст. 179 УК).

Таким образом, гражданское и уголовное законодательство «идут по жизни руку об руку». При этом как признание гражданско- правовой сделки недействительной по одному из указанных оснований влечет за собой не только возвращение потерпевшему другой стороной всего полученного ею по сделке (а при невозможности возвратить полученное в натуре — возмещение его стоимости в деньгах), но и возбуждение при наличии к тому оснований уголовного дела, так и возбуждение уголовного дела не служит препятствием для предъявления гражданского иска. При этом как вступивший в законную силу приговор суда по уголовному делу обязателен для суда, рассматривающего дело о гражданско-правовых последствиях действий лица, в отношении которого состоялся приговор суда, лишь по вопросам, имели ли место действия и совершены ли они данным лицом (ч. 3 ст. 55 ГПК), так и вступившие в законную силу решение, определение или постановление суда по гражданскому делу, не предрешая виновности подсудимого, могут служить доказательствами по уголовному делу.[39] Вопрос лишь в умении вычленить из всего массива имеющихся сведений о происшедшем те признаки, которые имеют уголовно-правовое значение, подразумевая, что ни одно общественное отношение не может быть урегулировано в полной мере какой-то одной отраслью права.

Вообще общественные отношения любого вида, а тем более отношения собственности столь многогранны, а уровни и формы поведения, образующие их содержание, столь различны, что охватить их каким-либо одним отраслевым режимом просто невозможно. Разные проявления одного и того же общественного отношения требуют вмешательства различных отраслей права, обеспечивающих всестороннее регулирование многообразных отношений, возникающих в обществе. Правовой режим отношений собственности также определяется целым рядом юридических отраслей, в том числе конституционным правом, закрепляющим плюрализм форм собственности, а также общие гарантии прав собственника и в этом смысле служащим ориентиром для всех других отраслей права; гражданским правом, составляющим ядро в правовом регулировании отношений собственности; административным правом; и, наконец, уголовным правом, занимающим в регламентации данных отношений, может быть, и последнее, но от того не менее важное место.

Непосредственным объектом преступлений против собственности принято считать ту конкретную форму собственности, которая подверглась преступному посягательству при совершении данного деяния, хотя правильнее было бы сказать — общественные отношения собственности той или иной конкретной их организационно-правовой формы, вида или подвида. При этом правовая регламентация указанных отношений претерпела в процессе своей эволюции ряд принципиальных изменений.

Традиционное признание необходимости защиты исключительных правомочий владения, пользования и распоряжения имуществом связано с появлением частной собственности. Однако со временем укрепляются и иные формы собственности, также нуждающиеся в уголовно-правовой охране. Показательным в этом отношении является то, что если в Русской Правде система имущественных преступлений ограничивалась деяниями, направленными исключительно против «частных лиц», то уже в Соборном Уложении 1649 г. уделяется внимание и защите собственности, принадлежащей государству, в частности, выделяется кража с государева двора.

Немалый вклад в разработку основ правовой охраны имущественных отношений был сделан при подготовке Свода законов Российской империи и Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (с последующими переизданиями 1857, 1866, 1885 гг.), разработчики которого, различая частную и государственную, общественную собственность, сконцентрировали составы интересующих нас преступлений с учетом их направленности на конкретные интересы в разделе седьмом «О преступлениях и проступках против имущества и доходов казны» и разделе двенадцатом «О преступлениях и проступках против собственности частных лиц».[40]

Особенное же развитие получает коллективно-публичная собственность, принадлежащая государству, его административно- территориальным образованиям и учреждениям с перерастанием монополистического капитализма в государственно-монополистический, сопровождающимся возрастанием непосредственного участия государства в экономике в качестве одного из крупнейших собственников. Удельный вес государственной собственности продолжает оставаться достаточно высоким и в современных странах с развитой рыночной экономикой, занимая в структуре основных производственных фондов такие ниши, как транспорт, связь, атомная энергетика, сосредотачивая в себе такого рода материальные резервы, как запасы продовольствия, топлива и других средств жизнеобеспечения на случай всякого рода чрезвычайных обстоятельств, а также концентрируя материально-технические и финансовые средства, необходимые для безопасности и выполнения социальных функций.

Не случайно по УК Испании, принятому в 1995 г., положения об ответственности за имущественные преступления содержатся не только в разделе «Преступления против собственности и социально- экономического порядка», но и в разделе «Преступления против государственной власти», в котором особо говорится о мошенничестве и незаконном присвоении, совершенных должностным лицом или государственным служащим, злоупотребляющим своими полномочиями (ст. 438), а также о других случаях обмана и незаконного обложения, совершенного этими субъектами (ст. 436, 437).

В нашей стране принципиальное изменение приоритетов в регулировании отдельных форм собственности происходит после Октябрьской революции, заложившей основы для небывалого по формам и масштабам положения государства в качестве едва ли не монопольного субъекта хозяйствования, сосредоточившего в своих руках около 90% основных производственных фондов страны. Вслед за этим практически сразу же наметилась тенденция к преимущественной защите данной формы собственности. Так, один из декретов СНК, служивших в период с 8 ноября 1917 г. по 1 июля 1922 г. источником уголовного права, был специально посвящен борьбе с хищениями в государственных складах.[41]

Первые советские УК 1922 и 1926 гг. в целом все же сохраняли традицию Уголовного Уложения единой уголовно-правовой охраны государственного, общественного и личного имущества, но уже не отличались такой же последовательностью в ее реализации. В частности, по УК 1922 г. обычное мошенничество наказывалось по ст. 187, а мошенничество, имевшее своим последствием убыток, причиненный государственному или общественному учреждению, — по ст. 188. Предусмотрев ответственность за мошеннические посягательства в разных нормах, законодатель тем самым подчеркнул ка- чественное различие в уголовно-правовой охране государственных (общественных) интересов и имущественных интересов граждан, установив при этом повышенную ответственность за мошенничество, причиняющее ущерб государственным или общественным интересам. Так, мошенничество, предусмотренное в ст. 188 УК, каралось лишением свободы сроком до одного года, тогда как мошенническое посягательство, ответственность за которое предусматривалась ст. 187 УК, — принудительными работами на срок до шести месяцев или лишением свободы на шесть месяцев.

УК РСФСР 1926 г. подобного деления уже не имел, предусматривая ответственность за мошеннические посягательства против личной и социалистической собственности в одной статье (ст. 169), поскольку изменение социально-экономической политики — отмена продразверстки, разрешение свободного обмена, покупки и продажи излишков продуктов сельского хозяйства, допуск в товарооборот частновладельческого сектора — все это потребовало соответствующих коррективов в законодательстве. Как отмечалось в решениях XI партконференции, новые формы отношений, возникшие на почве проводимой властью новой экономической политики, ДОЛЖНЫ получить свое выражение в законе и защиту в судебном порядке. Суды не должны допускать стеснения деятельности частных торговцев и предпринимателей, если они соблюдают советские законы, указывал В. И. Ленин в «Наказе по вопросам хозяйственной работы».[42]

Переход советского государства в очередную фазу его развития, связанную со «сталинской модернизацией», обусловил существенные изменения в уголовно-правовой политике. «Революционная законность первого периода нэпа, — указывал И. В. Сталин, — обращалась своим острием главным образом против крайностей военного коммунизма, против “незаконных” конфискаций и поборов. Она гарантировала частному хозяину, единоличнику, капиталисту сохранность их имущества при условии строжайшего соблюдения ими советских законов. Совершенно по-иному обстоит дело с революционной законностью в наше время. Революционная законность нашего времени направлена своим острием не против крайностей военного коммунизма, которых давно уже нет в природе, а против воров и вредителей в общественном хозяйстве, противи расхитителей общественной собственности. Основная забота революционной законности в наше время состоит, следовательно, в охране общественной собственности, а не в чем-либо другом. Вот почему борьба за охрану общественной собственности, борьба всеми мерами и всеми средствами, предоставляемыми в наше распоряжение законами Советской власти, является одной из основных задач партии».[43]

Особое место в ряду уголовно-правовых мер по реализации поставленной задачи занимает Закон ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», в котором различие в правовых режимах охраны разных форм собственности получило наиболее одиозное выражение в виде введения смертной казни (а при смягчающих обстоятельствах — лишения свободы на срок не ниже 10 лет) за хищение государственного и общественного имущества.[44]

В дальнейшем приоритетное значение данного имущества получает закрепление в Конституции СССР 1936 г., ст. 4 которой провозгласила в качестве экономической основы СССР «социалистическую систему хозяйства и социалистическую собственность на орудия и средства производства», а ст. 5 разъяснила, что социалистическая собственность в СССР имеет либо форму государственной собственности (всенародная собственность), либо форму кооперативно-колхозной собственности (собственность отдельных колхозов и кооперативных объединений). При этом в качестве конституционной обязанности гражданам вменялось «беречь и укреплять общественную, социалистическую собственность как священную и неприкосновенную основу советского строя, как источник богатства и могущества Родины, как источник зажиточной и культурной жизни всех трудящихся» (ст. 131).

На ступень ниже в иерархии ценностей Конституция поставила личную собственность, гарантируя в ст. 10 охрану прав граждан на их трудовые доходы и сбережения, жилой дом и подсобное домашнее хозяйство, на предметы личного потребления и удобства. К пра- вовому режиму такого рода имущества в части его уголовноправовой охраны приравнивалась также собственность единоличных крестьян и кустарей, ведущих мелкое частное хозяйство, которое допускалось ст. 9 Конституции, если оно было основано на личном труде и исключало эксплуатацию чужого труда. «С позиций советского права этот вид собственности подлежит точно такой же охране, как, с одной стороны, личная собственность граждан и колхозного двора и, с другой — как индивидуальная собственность иностранных граждан и лиц без гражданства, проживающих на советской территории».[45]

Подобная политика по преимущественной защите именно социалистической собственности как экономической основы государства легко объяснима. Ведь государственным оказалось почти все вокруг, коль скоро ст. 6 Конституции объявила всенародным достоянием землю и ее недра, воды, леса, заводы, фабрики, шахты, рудники, железнодорожный, водный и воздушный транспорт, банки, средства связи, организованные государством крупные сельскохозяйственные предприятия (совхозы, машинно-тракторные станции и т. п.), а также коммунальные предприятия и основной жилищный фонд в городах и промышленных пунктах. Иное же более или менее значимое имущество оказалось общественным, т. е. принадлежащим колхозам или кооперативным артелям. Причем разницу между данными видами собственности не учитывали «ни законодатель, устанавливая наказания за преступления против государственной или общественной собственности, ни многочисленные расхитители».[46] Доля же единоличных крестьян и кустарей, ведущих мелкое частное хозяйство, была столь ничтожной, особенно в отсутствие прямого доступа частных лиц к средствам производства, что частный сектор экономики практически был довольно скоро сведен на «нет».

Дальнейшим шагом на пути к усилению охраны социалистической собственности явился Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 августа 1940 г. «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве и хулиганство», установивший тюремное заключение сроком на один год за мелкие кражи, в качестве предмета каковых рассматривалось имущество, принадлежащее государственному или общественному предприятию или учреждению.[47] Но еще более значимым этапом в развитии законодательства об имущественных преступлениях стало принятие 4 июня 1947 г. двух указов Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан», которые еще глубже разделили правовые режимы уголовно-правовой охраны разных форм собственности, законодательно обособив посягательства на государственную и личную собственность и установив более строгие наказания за хищение государственного, колхозного, кооперативного и иного общественного имущества.[48]

Кодифицированное оформление эта тенденция приобретает в последнем УК РСФСР, где: а) статьи, предусматривающие ответственность за посягательства на собственность, были четко поделены по разным главам, в наименовании и местоположении которых нашло отражение господствующее в идеологии и закрепленное в Конституции того времени деление собственности на две формы: общественную (читай — государственную) как ведущую, базовую, главенствующую и личную как производную от общественной и потому второстепенную; б) по тем же критериям были разнесены по указанным главам и преступления против находящегося на территории РСФСР имущества других социалистических государств (ст. 101) и объединений, не являющихся социалистическими организациями (ст. 151);[49] в) уголовно запрещенные способы посягательств на государственную собственность формулировались шире и подробнее, в силу чего в главе 2, посвященной преступлениям против социалистической собственности, предусматривалась ответственность за более широкий круг деяний, чем в главе 5, установившей ответственность за преступления против личной собственности граждан; г) меры ответственности за посягательства против социалистической собственности предусматривались более строгие, нежели за преступления против личной собственности, что нашло свое выражение не только в установлении разновеликих санкций за аналогичные деяния,[50] но и в установлении специальной нормы об ответственности за хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах, независимо от способа хищения, допускавшей применение исключительной меры наказания —

смертной казни с одновременной конфискацией имущества (ст. 931), чего не предусматривалось за хищения личного имущества, в каком бы размере и каким бы способом они ни совершались.

Таким образом, с принятием 27 октября УК 1960 г. завершился процесс размежевания уголовно-правовых режимов охраны различных имущественных отношений, в результате чего окончательно сформировались два самостоятельных родовых объекта уголовноправовой охраны, защищенных от преступных посягательств в неодинаковой степени, вследствие чего однородные имущественные посягательства, совершенные даже при одинаковых обстоятельствах, получали различную правовую оценку, не адекватную к тому же тяжести содеянного, ибо основным критерием опасности имущественного посягательства служили не фактические обстоятельства дела и не стоимость похищенного имущества, а его принадлежность.

Кстати, даже в общем определении преступления, изложенном в ст. 7 УК 1960 г., в перечне объектов посягательства подчеркивалась раздельность социалистической собственности и имущественных прав граждан. И это естественно, коль скоро в условиях превалирования централизованных методов управления хозяйством основные средства производства составляли собственности государства, тогда как основным источником собственности граждан являлось приложение их труда к обобществленным средствам производства, за счет которого главным образом и удовлетворялась их нуждаемость в предметах потребительского назначения.

Между тем исторический опыт, как подчеркивает Ю. К. Толстой, приводит к выводу, что «нормальное функционирование общества возможно лишь на началах здоровой конкуренции различных форм собственности, каждая из которых должна доказывать свою жизнеспособность на конкретных участках приложения труда И капитала».[51] В рыночной экономике, где за каждым признается право на свободное использование своих способностей и имущества Для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности, не менее существенным источником собственности граждан становится их собственная экономическая деятельность. При этом имущественный оборот в рыночном хозяйстве по природе своей требует принципиального равенства прав товаровладельцев как собственников имущества. В результате закрепленный в уголовном законе принцип раздельной охраны государственной и общественной собственности, с одной стороны, и личной собственности граждан — с другой, вступил в противоречие с новыми экономическими и правовыми реалиями общества, и вместе с тем особую актуальность приобрел принцип равной защиты всех форм собственности, включая и установление единых мер уголовной ответственности вне зависимости от того, кому принадлежит право собственности на данное имущество: публичному образованию или частному лицу.

В период перестройки путь к развитию разнообразных форм собственности и обеспечению равной их защиты открыл ряд законов,[52] благодаря которым новая редакция ст. 10 Конституции СССР включила в себя указание на то, что «государство создает условия для развития разнообразных форм собственности и обеспечивает равную их защиту». Спустя непродолжительное время аналогичные положения были внесены в действовавшую в то время Конституцию РСФСР,[53] вслед за чем российский Закон о собственности запретил «установление государством в какой бы то ни было форме ограничений или преимуществ в осуществлении права собственности в зависимости от нахождения имущества в частной, государственной, муниципальной собственности и собственности общественных объединений (организаций)» (п. 3 ст. 2).[54] Законом от 14 июля 1990 г. Россия гарантировала также охрану имущественных прав иностранных государств, их граждан и организаций (ст. 1), право собственности которых на имущество, находящееся на ее территории, «охраняется законом независимо от места нахождения собственника».[55] В последующем плюрализм форм собственности и законодательные гарантии прав собственников в виде принципа равной защиты всех форм собственности получают закрепление в новой Конституции РФ, которая провозгласила: «В Российской Федерации признается и защищается равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности» (ч. 2 ст. 8).

Таким образом, с переходом к многоукладной экономике и формированием необходимой для этого нормативной базы, в которой государство взяло на себя обязательства создавать условия, необходимые для развития разнообразных форм собственности и обеспечивать всем им правовую защиту, несостоятельность преимущественной охраны тех или иных форм собственности стала очевидной. Тем не менее конституционные поправки еще долгое время не находили отклика в уголовном законе, который по- прежнему базировался на принципе приоритетной охраны социалистической собственности по сравнению с охраной собственности граждан. Положение в правоприменительной сфере усугублялось тем, что закрепление в законодательстве многообразия форм собственности (собственности государственных и муниципальных учреждений и предприятий, арендных предприятий, кооперативов, акционерных обществ, хозяйственных обществ и товариществ, хозяйственных ассоциаций и объединений, общественных организаций и объединений, иностранных граждан и юридических лиц, совместных предприятий с участием советских юридических лиц и иностранных юридических лиц и граждан, иностранных государств и международных организаций) и необходимость втискивать все это многообразие в рамки продолжающих существовать двух глав УК нередко ставили практику в тупик, порождали немало квалификационных ошибок.

Так, несмотря на то, что действовавший в то время Закон СССР от 9 октября 1990 г. «Об общественных объединениях» относил к таковым лишь политические партии, массовые движения, профессиональные союзы, женские, ветеранские организации, организации инвалидов, молодежные и детские организации, научные, технические, культурно-просветительские, физкультурно-спортивные и иные добровольные общества, творческие союзы, землячества, фонды, ассоциации и другие объединения граждан, добровольные формирования, возникшие в результате свободного волеизъявления граждан, объединившихся на основе общности интересов (ст. 1), не распространяя свое действие на кооперативные и иные преследую- щие коммерческие цели организации, создаваемые и функционирующие в то время на основании Закона РСФСР от 25 декабря 1990 г. «О предприятиях и предпринимательской деятельности», в соответствии с которым их имущество являлось частной собственностью (ст. 11), определения Верховного Суда РФ по уголовным делам того времени изобилуют указаниями на то, что кража кооперативного имущества необоснованно квалифицирована как хищение общественного имущества,[56] что коммерческий агент кооператива, совершивший мошенничество, ошибочно признан должностным лицом,[57] что кража из магазина, принадлежащего частным лицам, должна квалифицироваться как кража личного имущества,[58] что кража имущества товарищества с ограниченной ответственностью должна квалифицироваться как хищение личного имущества,[59] что

преступления против собственности объединений, не являющихся социалистическими организациями, в том числе ТОО с иностранным участием и совместных предприятий, наказываются по статьям главы УК, предусматривающим ответственность за преступления против личной собственности граждан, и т. д.

Массовая переквалификация дел потребовала от Верховного Суда РФ специального разъяснения, где говорилось, что «государственным является лишь имущество, находящееся в государственной собственности и закрепленное за государственными предприятиями и учреждениями во владение, пользование и распоряжение. Имущество различных юридических лиц, в уставной капитал которых входят и государственные средства, не может рассматриваться как государственное».[60]

Все это потребовало кардинального пересмотра системы норм об ответственности за преступления против собственности, что было сделано с принятием 1 июля 1994 г. Федерального закона, исключившего из УК главу о преступлениях против социалистической собственности и объединившего все статьи об ответственности за преступные посягательства на чужое имущество на базе прежней главы о преступлениях против личной собственности.[61]

Однако тем самым проблема абсолютно равной уголовноправовой охраны всех форм собственности полностью решена не была, если под полным равенством понимать: а) одинаковую квалификацию юридически тождественных посягательств на разные формы собственности; б) установление единого набора квалифицирующих признаков посягательств на собственность независимо от ее формы; в) установление равных мер ответственности за одинаковые посягательства на любые формы собственности; г) единообразное разрешение юрисдикционных проблем относительно посягательств на все формы собственности.

Прежде всего бросалось в глаза, что одна из статей реконструированной главы по-прежнему предусматривала охрану только государственной собственности от хищений, совершаемых путем злоупотребления должностного лица своим служебным положением (ч. 2 и 3 ст. 1471). Положение усугублялось тем, что не был приведен в соответствие с конституционными требованиями Кодекс РСФСР об административных правонарушениях, ст. 49 которого предусматривала применение мер административной ответственности за мелкое хищение только государственного или общественного имущества. Наконец, по-прежнему указание закона на причинение в результате хищения значительного ущерба именно гражданину продолжало традиции того времени, когда имущественные посягательства делились на преступления против «социалистической собственности» и преступления против «личной собственности граждан».

С принятием УК 1996 г., который в основных чертах воспроизвел предписания главы V УК РСФСР в редакции Федерального закона от 1 июля 1994 г., положение изменилось немного: исчез лишь такой состав имущественного посягательства, как хищение государственного имущества путем злоупотребления должностного лица своим служебным положением. Коллизия же правовых норм в части существования различных (в зависимости от формы собственности) мер ответственности за мелкие хищения была разрешена позднее — с принятием Федерального закона от 30 января 1999 г., исключившего указание на административно-правовую охрану от актов мелкого хищения лишь государственной и общественной собственности.64 А что касается такого квалифицирующего признака, как «причинение значительного ущерба гражданину», то он по-прежнему остается в ряде статей рассматриваемой главы, вызывая у некоторых исследователей отторжение, хотя вряд ли его сохранение продиктовано намерением поставить под сомнение положения ст. 212 ГК, согласно которой в Российской Федерации признаются частная, государственная, муниципальная и иные фор-

64 Федеральный закон от 30 января 1999 г. «О внесении изменений в статью 49 Кодекса РСФСР об административных правонарушениях» // Российская газета. 1999. 2 фев.

мы собственности, при этом права всех собственников защищаются равным образом.

Открытость данного перечня, снабженного оговоркой о признании и иных форм собственности, явилась для цивилистов своего рода камнем преткновения. Наиболее критична в этом отношении позиция Е. А. Суханова, который следующим образом оценил изложенную законодательную формулировку: «Здравый смысл подсказывает, что никаких иных субъектов права собственности, кроме субъектов гражданского права (граждан, юридических лиц, публично-правовых образований) не может существовать. Иной подход всегда расходится с элементарными логическими правилами».[62] Поэтому «признание возможности появления “иных форм собственности”, кроме частной и публичной, следует считать результатом недоразумения, основанного на идеологизированной, политэкономи- ческой трактовке частной собственности».[63]

В.              А. Дозорцев, напротив, не усматривает в приведенной формулировке ничего алогичного, полагая, что Конституция «оперирует с экономической и политической, но не с правовой категорией, она обозначает лишь субъекта права собственности, а не содержательно разные категории. Она не различает содержание права собственности в зависимости от того, принадлежит ли оно частному лицу или образованию, наделенному властными полномочиями. Об этом свидетельствует и указание на «иные» формы собственности, т. е. на иных субъектов права собственности, кроме частных лиц и государства или муниципальных образований. Например, это могут быть общественные образования, иностранные субъекты права и т. п.».[64]

Не углубляясь в политэкономическую трактовку собственности как совокупности отношений по поводу производства, распределения и потребления материальных благ, согласимся лишь с тем, что в государственно организованном обществе собственность не может существовать вне правовой формы, что «в обществе с государственно-правовой надстройкой экономические отношения собственности неизбежно получают юридическое закрепление».[65] Юридическая же материя дает нам такое многообразие форм собственности, которое вовсе не исчерпывается классификацией форм права собственности в зависимости от его субъекта.

Свое дальнейшее членение названные формы собственности получают в ст. 212-215 Гражданского кодекса, из анализа которых можно сделать вывод, что по российскому законодательству:

частная собственность подразделяется на собственность граждан и собственность юридических лиц (кроме государственных и муниципальных предприятий и учреждений, финансируемых собственником);[66]

государственная собственность включает в себя федеральную, т. е. принадлежащую Российской Федерации, и собственность ее субъектов — республик, краев, областей, городов федерального значения, автономных округов и т. п.;

муниципальная собственность есть собственность городских и сельских поселений, а также других муниципальных образований.

Указанные виды права собственности, в свою очередь, могут подразделяться на подвиды. Так, в составе собственности юридических лиц как вида частной собственности можно выделить собственность хозяйственных обществ и товариществ, производственных и потребительских кооперативов и т. д.

В зависимости от стоящих перед законодателем или исследователем целей и задач классификация собственности на виды может производиться не только в пределах одной формы собственности с дальнейшим дроблением ее на виды и подвиды, как это имеет место в приведенных примерах, но и в иной плоскости. Например, в зависимости от особенностей субъекта присвоения можно различать индивидуальную и групповую (коллективную) формы собственности.

Общая собственность, характеризующаяся принадлежностью объекта собственности двум или более лицам, подразделяется на долевую и совместную. Последняя, в свою очередь, подразделяется на совместную собственность супругов и совместную собственность членов крестьянского (фермерского) хозяйства и т. д. В зависимости от того, кто выступает в роли субъекта посягательств на данный объект, уголовно-противоправные посягательства на общую собственность можно разделить на две группы: 1) преступные посягательства на общую собственность со стороны третьих лиц, которые отличаются от посягательств на другие разновидности собственности лишь числом потерпевших и соответственно гражданских соистцов в уголовном процессе, и 2) преступления против общей собственности, совершаемые одним из участников (субъектов) права общей собственности.[67]

Все указанные формы собственности с точки зрения их юридической защиты являются равноценными и подлежат одинаковой охране нормами уголовного права. Поэтому в условиях, когда закон не предусматривает дифференциации ответственности за рассматриваемые преступления в зависимости от формы собственности, установление непосредственного объекта конкретного преступления против собственности не имеет того значения, какое имело ранее. Однако и вывод о том, что «определение таковой не может рассматриваться обязательным элементом формулировки обвинения лица, привлеченного к уголовной ответственности»,[68] представляется излишне категоричным. Установление непосредственного объекта посягательства необходимо, в частности, для вменения такого квалифицирующего признака, как причинение значительного ущерба (п. «г» ч. 2 ст. 158 УК), который, характеризуя размер хищения, вместе с тем содержит и указание на форму собственности, поскольку относится лишь к изъятию имущества, принадлежащего только гражданину на праве собственности, и не касается посягательств на другие формы собственности. Это обстоятельство необходимо иметь в виду еще и потому, что гражданское законодательство не содержит препятствий для перехода имущества из одной формы собственности в другую, что при известных условиях может сказаться и на квалификации содеянного.

Подводя итог анализу объектов, поставленных под охрану в разделе преступлений в сфере экономики, нельзя еще раз не отметить, что гражданское законодательство практически всех стран проводит разграничение между вещным и обязательственным правом, одно из которых позволяет непосредственно воздействовать на имущество («вещь»), не нуждаясь в положительных действиях других лиц, а другое регулирует отношения по перемещению имущества в гражданском обороте, предоставляя управомоченному лицу возможность требовать от другого лица совершения действий имущественного характера. Соответственно указанному подразделению структурируются и нормы уголовного права, одни из которых направляются на защиту права владеть имуществом и эксплуатировать его, независимо от действий других лиц, а другие — на защиту права одного лица требовать от другого исполнения оговоренных в обязательстве действий в процессе обмена материальными ценностями, деньгами, работами, услугами, в предпринимательской деятельности и т. д.

Обособление указанных групп преступлений в зависимости от содержания и характера охраняемых ими имущественных отношений наиболее отчетливым образом проявилось в уже упоминавшемся Уложении о наказаниях уголовных и исправительных, в разделе XII которого о преступлениях и проступках против собственности фигурировали в разных главах преступления против чужого имущества и преступления по договорам и другим обязательствам. Причем если преступления первого вида и впоследствии сохраняли развитую законодательную базу в виде обособленных глав о преступлениях против собственности, то преступления второго вида до недавнего времени почти ее не имели.

Исторически сложившийся дисбаланс в законодательной регламентации указанных групп преступлений отражал и в известной мере закреплял сложившийся перекос в соотношении рыночных и директивных начал в регулировании экономики. До тех пор, пока в экономической практике преобладали административно- командные методы управления, сложившееся положение в сфере уголовно-правовой охраны имущественных отношений не вызывало неотложной необходимости в устранении этого пробела. Ряд законодательных новелл конца 80-х — начала 90-х годов, направленных на раскрепощение экономической деятельности, актуализировал вопрос о законодательном расширении и группы «обязательственных» преступлений. Реальные шаги в этом направлении был сделаны еще до принятия УК 1996 г., с принятием которого они обрели постоянную прописку в главе о преступлениях в сфере экономической деятельности.

С одной стороны, настоящая глава пополнила комплекс уголовно-правовых норм, регламентирующих имущественные отношения, а с другой — она все же остается относительно обособленным образованием, хотя бы уже потому, что содержит нормы, предусматривающие уголовную ответственность за нарушение уголовнопротивоправным способом не столько вещных, сколько обязательственных отношений, опосредствующих передачу материальных ценностей от одного субъекта к другому. С другой стороны, и глава о преступлениях против собственности продолжает включать в себя нормы, не вполне характерные для вещных отношений. Например, не вполне «вписывается» в указанное подразделение ст. 165 УК, предусматривающая ответственность за причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием. Не случайно некоторые родственные нормы (ст. 194, 198, 199), по отношению к которым она играет роль общей нормы, сосредоточены в главе, посвященной преступлениям в сфере экономической деятельности. В связи с этим особую остроту приобретает вопрос о видовых объектах двух групп преступлений, консолидированных под вывеской «преступления в сфере экономики».

Ядро общественных отношений, образующих видовой объект главы 21, безусловно, составляет собственность, служащая объединяющим началом и формирующим фактором (можно сказать, стержнем) всей структуры данной главы. Однако в сферу ее притяжения попадают и другие отношения, не вполне тождественные собственности, но во многом сходные с нею по правовому режиму защиту. Иными словами, несмотря на то, что право собственности занимает центральное место в системе вещных прав, оно не исчерпывает всего их содержания, ибо вещные права на имущество могут принадлежать и лицам, не являющимся его собственниками. При этом ст. 209 ГК, говоря о праве собственника по своему усмотрению совершать в отношении принадлежащего ему имущества любые действия, в том числе передавать права владения, пользования и распоряжения своим имуществом другим лицам или отдавать имущество в залог, специально подчеркивает, что передача имущества (в том числе и в доверительное управление) не влечет перехода права собственности к другому лицу или доверительному управляющему, который обязан осуществлять управление имуществом в интересах собственника или указанного им третьего лица. Следовательно, завладение переданным, например, в хозяйственное ведение или оперативное управление какому-либо лицу имуществом, совершенное другим лицом, продолжающим владеть им на праве хозяйственного ведения или оперативного управления, нарушает лишь права владения лица, у которого находилось данное имущество до его изъятия, но не нарушает отношений собственности, поскольку субъект, передавший это имущество во владение и пользование потерпевшему, по-прежнему остается собственником и его статус в качестве такового не отвергается новым владельцем имущества, пользующимся им незаконно. В результате ущерб причиняется лишь отношениям титульного владения, как вещного правомочия особого рода, входящего в состав различных субъективных прав и легитимирующего субъекта права владения на использование средств вещноправовой защиты.

Категория ограниченных вещных прав (вещных прав в чужом имуществе) имеет в российском гражданском законодательстве давнюю и непростую историю,[69] отмеченную периодами как забвения (после принятия ГК 1964 г.), так и последующего возвращения в обиход в период становления нового российского гражданского законодательства, хотя многие вопросы, в том числе относительно круга такого рода прав и их понятия, еще не решены.

В ст. 216 ныне действующего ГК к вещным правам лиц, не являющихся собственниками, отнесены: право пожизненного наследуемого владения земельным участком (ст. 265-267); право постоянного (бессрочного) пользования земельным участком (ст. 268- 270); сервитуты (ст. 274-277); право хозяйственного ведения имуществом (ст. 294) и право оперативного управления имуществом (ст. 296). Перечисленные права определяются в современной цивили- стической литературе как «права на чужие вещи, производные и зависимые от прав собственника, имеющие различное содержание, но всегда ограниченные по сравнению с правом собственности, реализуемые независимо от воли собственника, а также всех иных лиц и пользующиеся абсолютной защитой от любого нарушителя, в том числе и от собственника».[70]

В отличие от права собственности, отличающегося полнотой и исключительностью, вещные права несобственника носят лимитированный законом или договором характер, ограничивая его главным образом в возможности распоряжения соответствующим имуществом. Например, право пожизненного наследуемого владения земельным участком, находящимся в государственной или муниципальной собственности, не допускает совершения владельцем участка сделок, влекущих его отчуждение (за исключением перехода прав на земельный участок по наследству), равно как и принадлежность недвижимого имущества на праве хозяйственного ведения предприятию не дает последнему права продавать это имущество, сдавать его в аренду, отдавать в залог, вносить в качестве вклада в уставный (складочный) капитал хозяйственных обществ и товариществ или иным способом распоряжаться этим имуществом без согласия собственника (п. 2 ст. 21 Земельного кодекса, п. 2 ст. 295 ГК).

Вместе с тем, несмотря на то, что за каждым из вещных прав «маячит» фигура самого собственника, в относительном правоотношении с которым состоит носитель вещного права, каковы бы ни были основания возникновения и юридическая природа указанного правоотношения,[71] определенная совместимость ограниченных вещных прав с общим понятием права собственности как абсолютного вещного права, находящая свое выражение в том, что объектами этих прав также являются вещи, что некоторые из них, как и право собственности, носят бессрочный характер, что провозглашенный гражданским правом абсолютный характер защиты распространяется и на ограниченные вещные права,[72] позволяет поставить вопрос об уголовно-правовом преследовании посягательств на вещные отношения, связанные с нарушением прав не только собственника, но и обладателя некоторых других вещных прав, привязанных к определенному имуществу.

Вопрос о несогласованности гражданско-правовой и уголовной защиты имущественных прав несобственника уже поднимался некоторыми исследователями. Например, Н. М. Кропачев и Н. И. Николаева считают: «Если подходить к уголовному праву как к самостоятельной отрасли, абсолютно отличной от всех иных отраслей права, регулирующей свою область общественных отношений и имеющей свой особый, ни на что не похожий механизм воздействия на социальную действительность, то при буквальном следовании положениям гл. 21 УК РФ, мы вынуждены будем признать, что уголовноправовой защите подлежит лишь право собственника имущества. О возможности существования иных вещных прав Уголовный кодекс РФ умалчивает. Однако такой подход к уголовному праву был бы метафизическим и в корне неверным. Уголовное право — это лишь одна из отраслей права, которая наряду со специфическими только ему (уголовному праву) присущими чертами, несет на себе “отпечаток”, черты права вообще, как родового понятия. Поэтому уголовное право не может быть рассмотрено отдельно, вне системы права, и должно быть согласовано не только с базовым нормативным актом — Конституцией РФ, но и с предписаниями иных отраслей, в частности, с положениями ГК РФ».[73]

Противоречия между уголовным законом и системно связанными с ним другими законами не исключены. Но это не дает оснований для разрешения возникающих коллизий посредством механического распространения на сферу уголовного права (как права публичного) тех или иных положений гражданского законодательства, образующего частное право. Так, руководствуясь ст. 305 ГК, «гарантирующей правомерному владельцу защиту его законных (основанных на законе или договоре) имущественных прав от любых посягательств, в том числе и со стороны собственника», Н. М. Кропачев и И. И. Николаева приходят к выводу, что уголовноправовой защите подлежат права любого правомерного владельца, в силу чего «к уголовной ответственности за совершение хищения может быть привлечен и собственник имущества».[74] Для иллюстрации же этого тезиса предлагается квалифицировать в качестве хищения действия собственника, предоставившего свой автомобиль во временное владение и пользование какому-либо гражданину, а затем тайно изъявшего данное имущество из его ведения и не признающего факта изъятия до момента публичного уличения, произошедшего в результате розыска «пропавшего» автомобиля правоохранительными органами.[75]

Прежде всего обратим внимание на то, что в приведенном примере авторы говорят не о вещном, а об обязательственном праве, вытекающем из договора, на срок действия которого «собственник лишает себя права пользования и владения автомобилем, формально считающимся его собственностью, но, исходя из объема правомочий, которыми собственник на весь период сделки обладает, фактически собственностью не являющимся».[76] Еще одним свидетельством того, что авторы не различают ограниченные вещные права и имущественные права, служит не только отсутствие с их стороны какой-либо попытки очертить круг ограниченных вещных прав, дать их понятие и отграничить от иных имущественных прав, но и предложение вернуть преступлениям против собственности их историческое наименование — «имущественные преступления», вольно или невольно открывающее путь к расширению обозначенного в данной главе видового объекта уголовно-правовой охраны до любых имущественных отношений (в том числе и обязательственного характера), т. е. до родового объекта раздела в целом.

Однако на этом направлении мы столкнемся с необходимостью перекройки всего раздела о преступлениях в сфере экономики, подразделение которого на главу о преступлениях против собственности и главу о преступлениях в сфере экономической деятельности более или менее соответствует разграничению имущественных отношений на вещные, в которых управомоченные лица могут осуществлять свои права на имущество, не нуждаясь в положительных действиях других лиц, и обязательственные, в которых управомоченное лицо имеет возможность требовать от другого лица передачи имущества или совершения иных действий, имеющих имущественный характер. И если вещные отношения ограниченного характера еще могут соседствовать с отношениями собственности, то имущественные отношения обязательственного характера (в том числе связанные с владением имуществом) настолько выходят за рамки видового объекта преступлений против собственности, что деление указанного раздела на две главы теряет всякий смысл.

Между тем, каким бы названием ни были объединены преступления, собранные в первой главе данного раздела, указание в понятии хищения имущества на причинение ущерба не только собственнику, но и иному владельцу этого имущества дает основание и сегодня квалифицировать в качестве такового посягательства на вещные права несобственника. Подобного рода деяния, совершаемые против титульных владельцев имущества, должны квалифицироваться точно так же, как если бы они были совершены против собственников. Но нарушение их вещных прав со стороны собственника должно оставаться вне уголовно-правовой охраны, осуществляемой нормами данной главы, поскольку указанные права так или иначе производны от собственника. Решающее значение в данном случае приобретает юридическая природа отношений собственника с пользователем его имущества, которые имеют не абсолютный, а относительный характер, исключающий возможность хищения собственного имущества. В частности, собственник имущества, закрепленного за казенным предприятием или учреждением на праве оперативного управления, вправе изъять излишнее, неиспользуемое либо используемое не по назначению имущество и распорядиться им по своему усмотрению (п. 2 ст. 296 ГК).

Таким образом, выявление категории ограниченных вещных прав неизбежно предполагает их отграничение, с одной стороны, об абсолютного и исключительного права собственности, от которого они производны, а с другой — от обязательственных прав. С учетом указанного соображения ограниченное вещное право характеризуется в литературе как «абсолютное субъективное право, производное от права собственности, определяющее основание осуществляемого субъектом с учетом установленных законом ограничений бессрочного и стабильного самостоятельного владения закрепленным за субъектом имуществом, в отличие от исключительного права собственности, которое не носит производного характера, и от обязательственного права, субъект которого осуществляет зависимое владение имуществом по основаниям, определенным относительным правоотношением между ним и самостоятельным владельцем».[77]

Будучи производными от права собственности, права несобственников имущества в этом своем качестве должны быть защищены от уголовно противоправных деяний, совершаемых третьими лицами, точно так же, как права собственников, и в той мере, в какой носители вещных прав находятся в абсолютном правоотношении со всеми третьими лицами, обязанными воздерживаться от их нарушения. Что же касается защиты имущественных прав титульных владельцев, противопоставленных в относительном правоотношений собственникам, то характер указанных отношений не позволяет квалифицировать их в качестве «вещных» преступлений. Совершение последними деяний, сходных по способу с уголовнопротивоправными посягательствами против собственности, еще не дают оснований для распространения на сферу уголовного права гражданско-правового требования о том, что лицо, хотя и не являющееся собственником, но владеющее имуществом на праве пожизненного наследуемого владения, хозяйственного ведения, оперативного управления либо по иному основанию, предусмотренному законом или договором, имеет право на защиту его владения также против собственника.

Таким образом, тезис о том, что отношения собственности суть отношения вещные, но собственностью вещные отношения не исчерпываются, подводит к необходимости более широкого взгляда на видовой объект предусмотренных рассматриваемой главой посягательств, позволяя признать его политипным и выделить в его рамках две разновидности общественных отношений по владению, пользованию и распоряжению вещественными объектами: а) отношения собственности в их непосредственном понимании, возникающие между собственником имущества и несобственниками, обязанными воздерживаться от вмешательства в имущественную сферу собственника; б) иные вещные отношения, возникающие между лицом, не являющимся собственником, но имеющим ограниченные вещные права на данное имущество, и всеми иными лицами (кроме собственников), обязанными воздерживаться от нарушения имущественной сферы законного владельца уголовно запрещенными способами. Исходя из этого, и все преступления, посягающие на вещные отношения, можно подразделить на две группы, одна из которых имеет в качестве подвидового объекта посягательства исключительно отношения собственности, а другая — не только отношения собственности, но и ограниченные вещные права.

Отмеченное обстоятельство имеет немаловажное значение и для понимания предмета рассматриваемых преступлений. Имущество, которое в гражданском праве принято считать объектом вещных прав, с точки зрения уголовно-правовой доктрины является предметом преступных посягательств против собственности, по поводу которого и существуют отношения собственности, нарушаемые преступлением. Иначе говоря, предмет посягательства — это то имущество, которое похищается, уничтожается, повреждается или на которое оказывается иное воздействие в результате имущественных преступлений. Органичная связь предмета преступления с его объектом находит свое выражение в данном случае в том, что предметом имущественных преступлений не могут быть объекты, воздействие на которые данным образом не нарушает отношений собственности или по поводу которых вообще невозможны отношения собственности. Поскольку же указанные отношения регламентируются гражданским законодательством, образующим бланкетное наполнение рассматриваемых норм уголовного права, постольку самым естественным было бы повторить вслед за некоторыми авторами, что предметом указанных преступлений является «любое имущество, которое в соответствии с гражданским законодательством может быть объектом права собственности»,[78] и обратиться к первоисточнику — Гражданскому кодексу, служащему в этом смысле ориентиром для всех других отраслей права. Однако исследователя ждет скорое разочарование, поскольку ГК не настолько однозначен в вопросе определения имущества, чтобы в нем можно было найти прямой ответ на вопрос о том, что считать предметом преступлений против собственности.

Дело в том, что в российском гражданском праве термин «имущество» выступает в различных ипостасях. В одних случаях под ним понимаются отдельные вещи или их совокупность (ч. 2 ст. 15, ч. 2 ст. 46 ГК), в других — вещи, деньги и ценные бумаги (ч. 1 ст. 302,

ч.              1 ст. 307 ГК), в третьих — не только перечисленные выше объекты, но и имущественные права (ст. 18, ч. 1 ст. 56, ст. 128 ГК), и, наконец, в четвертых — вся совокупность наличных вещей, денег, ценных бумаг, имущественных прав, а также обязанностей субъекта (ч. 2 ст. 63 ГК).[79] Поэтому процесс правоприменения требует всякий раз уяснения значения данного термина.

Так было всегда. И все же в условиях социалистической экономики проблема несоответствия объектов гражданско- правовой и уголовно-правовой охраны в части имущественных отношений не получила должной разработки. На первый план она вышла со сменой экономического уклада и реформирования гражданского и уголовного законодательства. В частности, Н. Г. Иванов, сопоставив между собой примечание к ст. 158 УК, в которой говорится об изъятии чужого имущества, со ст. 128 ГК, относящей к объектам гражданских прав не только вещи, деньги и ценные бумаги, но и иное имущество, в том числе имущественные права, пришел к выводу, что поскольку «гражданское законодательство относит к имуществу не только вещи материального мира, этакую материальную субстанцию, но и право на нее», постольку «уголовное право должно определиться: либо по- прежнему считать имуществом лишь физическую материальную субстанцию и тогда такое положение следует признать уголовноправовой фикцией, либо присоединиться к гражданско-правовой интерпретации и тогда соответствующим образом пересмотреть редакции ст. 159 и 163 УК».[80]

Вслед за Н. Г. Ивановым против узкого понятия имущества как предмета корыстных преступлений против собственности выступил

С.              М. Кочои, который, исходя из того, что «уголовный закон не должен предлагать свое, отличное от гражданского закона, определение имущества», предложил в одной из статей, посвященных разъяснению понятийного аппарата, используемого в нормах главы 21 УК, закрепить следующее определение: «Под имуществом в статьях настоящего Кодекса понимаются вещи, включая деньги и ценные бума-

84

ги, иное имущество, в том числе имущественные права».

Действительно, используемая в законодательстве терминология должна быть единой для всех отраслей, оперирующих данным понятием, ибо нет и не может быть системы права без внутренней согласованности правовых норм и единства используемой в нормативных актах терминологии. Применительно к собственности понятие и содержание имущества наиболее полно отражены в гражданском праве, где имущество рассматривается в качестве материального выражения как абсолютных (вещных), так и относительных (обязательственных) правоотношений. И само собой разумеется, что никакой другой интерпретации имущества в уголовном праве быть не может. Поэтому никакой надобности в дублировании ст. 128 ГК в одной из статей главы 21 УК нет, ибо ничего содержательно нового предлагаемая статья не привнесет. Более того, она даже способна внести путаницу, породив иллюзию, что имущественные права, как и вещи, могут быть украдены, растрачены и т. д. Ведь в отличие от Н. Г. Иванова, озаботившегося лишь пересмотром редакции мошенничества и вымогательства, С. М. Кочои рассуждает в данном случае о предмете корыстных преступлений против собственности, к числу которых он относит не только упомянутые посягательства, но и кражу, грабеж, присвоение, растрату, разбой.[81]

Впрочем, даже если и счесть целесообразным воспроизведение гражданско-правовых формулировок в уголовном законе, то циви- листическое понятие имущества в рассматриваемом случае уместно отнести (имея в виду размежевание имущественных преступлений) ко всему разделу преступлений в сфере экономики, включающему в себя не только главу 21 (преступления против собственности), но и главу 22 (преступления в сфере экономической деятельности), а еще уместнее — ко всему УК. Но тогда мы возвращаемся к тому, с чего начали: под имуществом должно пониматься то, что понимается под ним в гражданском праве. Однако само по себе это обстоятельство не освобождает нас, во-первых, от необходимости понимания того, что имущество может быть материальным выражением различных гражданско-правовых отношений, во-вторых, от необходимости уяснения специфики этих правоотношений, в-третьих, от необходимости осмысления преломления этой специфики в уголовном праве. В поисках ответа на поставленные вопросы проследим, как изменялось представление об объекте права собственности и, соответственно, — о предмете преступлений против собственности.

В первую очередь необходимо отметить, что собственность как социально-экономическая категория генетически связана с вещами и материализуется в них, предполагая прежде всего господство в отношении телесной вещи (res corporales). Именно в силу этого право собственности и получило название вещного права. Однако предмет преступлений против собственности приобретает различную трактовку в зависимости от понимания объекта — отношений собственности, равно как и соответствующая трактовка отношений собственности определяет круг предметов посягательства на нее.

Первоначально число объектов собственности было не столь уж велико, поскольку на первых ступенях развития общества основным средством жизни остается не продукт труда, а вещество, данное природой, взаимодействие человека с которой на данном этапе едва ли выходит за уровень взаимодействия с физико-географической средой, еще не ставшей частью материального производства или непроизводственной сферы жизни. Число такого рода «даров природы», принадлежащих всем вообще и никому в частности, в то время было значительно больше: «к ним принадлежали леса, в которые каждый волен был въезжать для рубки; недра земли, в которых каждый волен был добывать ископаемые богатства; дикие звери, птицы и рыбы в реках и морях, относительно которых охота и ловля доступны были каждому, и т. п.».[82]

Тем не менее даже в период натурального хозяйства как основной формы экономической жизнедеятельности в докапиталистических формациях, возникающей на базе естественных производительных сил и отличающейся неразвитостью общественного разделения труда, изолированностью от внешнего мира и самообеспеченностью, предполагающей удовлетворение всех или почти всех потребностей за счет собственных ресурсов, обнаруживаются определенные зачатки системы преступлений против собственности. Так, уже в Русской Правде, охватывающей эпоху от начала XI в. (Краткая Правда) до конца ХІП в. (Пространная Правда),[83] выделялись такие разновидности имущественных преступлений, как разбой, татьба, порча, поджог и незаконное пользование чужими вещами. Еще более развита система имущественных преступлений в Псковской судной грамоте — документе периода феодальной раздробленности XIV или XV вв.,[84] в которой различается простая и квалифицированная татьба, т. е. кража церковного имущества, конокрадство и кража в третий раз, которые наказываются смертной казнью, поджог, грабеж, разбой, наход (разбойное нападение шайкой).

Со временем, после того как каждое поколение получает «в наследство» все более развитые производительные силы, включающие в себя не только накопленный производственный опыт, но и продукты человеческой деятельности предшествующих поколений, все более решающее значение начинают приобретать созданные трудом человека предметы, а взаимодействие общества с природой поднимается на уровень взаимодействия с экономико-географической средой, в которой на многие прежние общедоступные блага устанавливаются исключительные права отдельного лица, т. е. они становятся предметом имущественного достояния.

И все же уровень развития производительных сил того периода, когда в хозяйственном обороте участвовали преимущественно материальные объекты, предопределил и нормативно закрепляемый круг объектов охраны, каковыми признаются в этот период главным образом вещественные элементы («вещи»), адекватные понятию имущества. При этом пик признания классической концепции «вещественной» собственности, исходящей из того, что в основе имущественных отношений лежит право собственности на материальные объекты, приходится на период промышленного капитализма. Вместе с тем в этот же период в процессе дальнейшей исторической трансформации (эволюции) понятие собственности приобретает все более многоликий характер.

Прежде всего существенно изменяются приоритеты в регулировании отдельных форм собственности, поскольку с развитием экономических отношений отступает на задний план хозяйственное значение индивидуальной собственности и все более преобладающими становятся коллективные формы собственности. Далее, объединение частных капиталов путем их инвестирования в коллективную частную собственность различных товариществ, обществ, компаний и корпораций как основных участников гражданского оборота, вызывает особое внимание к их корпоративному имуществу. При этом центр тяжести в регулировании отношений собственности все более переносится на смежные правовые институты и нормы обязательственного права, юридически опосредствующие отношения по эксплуатации имущественных объектов.

Размежевание вещных и обязательственных прав находит свое выражение и в уголовном законодательстве. Так, в уже упоминавшемся разделе XII Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., названном «О преступлениях и проступках против собственности частных лиц», наряду с традиционными имущественными посягательствами, сгруппированными по различным главам, в отдельную главу были выделены преступления и проступки по договорам и другим обязательствам.

Дальнейшее экономическое развитие, особенно под влиянием научно-технического прогресса и ужесточения рыночной конкуренции, ведет к существенному расширению круга объектов вещных прав и соответственно к модернизации концепции имущества в направлении юридического признания его новых видов. Наряду с традиционными вещными объектами, составляющими первоначально основную имущественную ценность, к имуществу как объекту собственности начинают относить большое количество невещественных («некорпоральных») объектов, в частности, электроэнергию и газ, а затем и другие виды энергии и сырья, выходящие за границы традиционного понимания «вещи».

Принципиальный же отход от классической концепции вещных прав, вызванный новыми явлениями в экономике, когда коммерческая эксплуатация и передача различного рода права имущественного содержания становятся все более важными факторами хозяйствования, оттесняя на второй план операции с реальными вещами, знаменует «расщепление» имущества на материальное и идеальное, которое находит свое отражение в праве большинства стран в виде признания двух видов объектов права собственности: материальных

89

и нематериальных.

В разряд «бестелесного имущества» попадают, во-первых, круг прав промышленной собственности на объекты технического и иного творчества (изобретения и «ноу-хау», промышленные образцы и товарные знаки, фирменные наименования и обозначения происхождения товаров), а во-вторых, права на объекты финансовой собственности, выступающие в виде права требования из денежных бумаг (облигации, векселя, чеки и пр.), и коммерческой собственности, воплощенной в товарораспорядительных документах, выражающих право на получение товаров (коносаменты, накладные, свидетельства товарного склада и пр.).

Перенос гражданско-правового режима, установленного для вещественных объектов, на идеальные объекты находит свое отражение и в уголовном законодательстве. Так, в Уголовном уложении, принятом 22 марта 1903 г., преступлениям против собственности были посвящены: глава 31 (о необъявлении о находке, присвоении чужого имущества и злоупотреблении доверием), глава 32 (о воровстве, разбое и вымогательстве), глава 33 (о мошенничестве), глава 34 (о банкротстве, ростовщичестве и иных случаях наказуемой недобросовестности по имуществу).

Становление постиндустриального общества, развитие науки, издательского дела, а вслед за тем радио- и телевещания вызвали большой поток информации и породили потребность защиты прав на результаты интеллектуального творчества и труда. Появляются понятия «литературная и художественная собственность», а вслед за ними — «интеллектуальная собственность» как собирательное обобщающее понятие, охватившее наряду с указанными правами также права на изобретения, товарные знаки, промышленные образцы и другие объекты промышленной собственности. Таким образом, по мере того, как в юридической технике начали появляться абстрактные имущества, первоначальный смысл права собственности был существенно расширен. «Этим словом хотят продолжать обозначать совокупность наиболее полную и наиболее абсолютную всех прав, которые можно иметь в отношении вновь возникших бестелесных имуществ...».[85]

Новое «расширенное» понятие объектов права собственности первоначально воспринимает и советское уголовное законодательство. Так, обширная группа преступлений, именуемых в главе 7 УК 1926 г. имущественными, классифицируется в современной ему литературе (в зависимости от характера правового блага, на которое они посягают) на: 1) преступления против имущества в собственном смысле и 2) преступления против исключительных прав, имеющие своим предметом так называемые нематериальные блага (имеющие отчасти личный, отчасти имущественный характер), в число которых включаются такие проявления интеллектуального творчества человека, как авторство и изобретение (ст. 177), а также товарный, фабричный или ремесленный знак, промышленный образец и фирменное наименование (ст. 178). В свою очередь имущество как предмет преступлений первого рода трактовалось двояко: а) в смысле материальной вещи, т. е. определенного предмета внешнего мира, являющегося объектом имущественных прав другого лица, и б) в смысле права на имущество, или совокупности имущественных благ, охватывающих собой как материальные вещи, так и те или иные права по имуществу, а также имущественные выгоды. В соответствии с этим одни имущественные преступления классифицировались на посягательства в отношении вещей и против имущества вообще.[86]

Во многом такое построение продолжало традиции дореволюционного российского уголовного законодательства, основанного в

свою очередь на заимствовании германского опыта, где система имущественных преступлений до сих пор строится, исходя из охраняемых правовых благ, в качестве которых понимаются имущественные права и интересы. Соответственно в научной доктрине различаются преступления:              а) против собственности (кража,

присвоение, разбой, повреждение имущества); б) против имущества в целом (мошенничество, злоупотребление доверием, вымогательство, укрывательство преступника и имущества, добытого преступным путем); в) против отдельных имущественных благ (противоправное изъятие собственником своей вещи, банкротство и преступления связанные с банкротством, незаконное использование транспортного средства и др.); а также г) создающие угрозы имуществу (азартные игры и лотереи, ростовщичество, кабальные сделки и др.)-[87]

Однако в дальнейшем отечественное законодательство пошло в направлении ликвидации категории имущественных преступлений, несущей в себе двоякую смысловую нагрузку. Вначале (с изданием 4 июня 1947 г. указов Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан») появились предложения о замене фигурировавшего в названии главы УК РСФСР 1926 г. термина «имущественные преступления», аргументируемые тем, что последние по своей социально- экономической природе являются посягательствами против собственности.[88] С принятием же 27 октября 1960 г. последнего УК РСФСР обобщающее понятие «имущественные преступления» окончательно исчезает из уголовного законодательства. На смену ему приходят такие правовые категории, как «преступления против социалистической собственности» и «преступления против личной собственности граждан», адекватные сформировавшемуся экономическому укладу, а все, что не вписывается в новую концепцию родовых объектов, переносится в главу о хозяйственных преступлениях.

Таким образом, казалось бы, произошло окончательное размежевание уголовно-правовых режимов охраны имущественных отношений в зависимости от их вещной или обязательственной природы. Однако при более пристальном взгляде на эту проблему обнаруживается, что несмотря на вытеснение понятия «имущественные преступления» категорией «преступления против собственности» объектом некоторых предусмотренных главой о преступлениях против собственности составов продолжали оставаться иные (кроме вещных) имущественные отношения. Причиной тому стали составы имущественных обманов и вымогательств, в которых с давних пор причудливым образом переплетаются как посягательства на вещные отношения, предполагающие завладение имуществом, так и посягательства, связанные с имущественными обязательствами, предполагающие получение права на имущество.

Некоторые представления о предосудительности обмана мы можем почерпнуть уже из Пространной редакции Русской Правды, в дополнительной статье которой «О человеке» говорится, что человек, обманом получивший деньги и пытающийся скрыться в другой земле, не может пользоваться доверием так же, как вор (тать).[89] Первое же упоминание о мошеннике появляется в ст. 58 Судебника Ивана IV (1550), в которой говорилось: «А мошеннику та же казнь, что и татю».[90] Появление же мошенничества в России как более или менее массового преступления связывается с развитием торговых отношений и укреплением внутренних и международных рынков в конце XVI — начале XVII в., т. е. намного позднее, чем в странах Западной Европы, где, как известно, капиталистические отношения стали зарождаться на рубеже XIII—XIV вв. Поэтому только Указом 1781 г. было впервые разъяснено, что к мошенничеству нужно относить: а) карманную кражу; б) внезапное похищение чужого имущества, рассчитанное на ловкость, быстроту действий виновного;

в)              завладение имуществом путем обмана.

Первоначально обман преобладал в сфере торговли, где им занимались купцы. При этом типичной формой торгового мошенничества являлся обман в качестве и количестве товаров. В дальнейшем мошенничество вторгается и в другие социальные сферы, приобретая новые способы и формы. В частности, получают распространение различные подлоги платежных и финансовых документов, направленные на завладение чужим имуществом. Однако заметим, насколько определенно в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в редакции 1885 г.) такое имущественное преступление, как принуждение к даче обязательств (вымогательство), отличается от грабежа и разбоя как похищений вещного имущества (ст. 1627-1643), настолько же четко обман для побуждения к даче обязательств отличается от мошенничества, под которым понимается «всякое, посредством какого-либо обмана учиненное похищение чужих вещей, денег или иного движимого имущества» (ст. 1665).

Составители Уголовного Уложения 1903 г. задались задачей объединить все имущественные обманы в общем понятии мошенничества, при выработке конструкции которого между членами редакционной комиссии возникли разногласия. В то время как И. Я. Фойницкий находил, что при принятом комиссией объединении имущественных обманов необходимо единое определение для мошенничества, большинство высказывались за расчленение последнего на обманное похищение движимого имущества, обманное побуждение по имуществу и торговые обманы, считая, что коль скоро «понятие мошенничества по проекту образовалось из более узкого понятия мошенничества по действующему законодательству в смысле похищения посредством обмана чужого движимого имущества с присоединением к нему обманов в договорных обязательствах, то совершенно естественно ввести в общее определение оба этих момента, именно похищение и обман договорной, чем будет достигнута в наибольшей степени наглядность и ясность его для судебной практики».[91]

В итоге достигнутой таким образом «наглядности и ясности» в структуре Уголовного уложения 1903 г. уже обращает на себя внимание, во-первых, помещение в ряд с воровством и разбоем (ст. 581- 589) вымогательства как принуждения «к уступке права по имуществу или ко вступлению в иную невыгодную сделку по имуществу» (ст. 590), а во-вторых, обособление в отдельную главу мошенничества, которое, с одной стороны, предстает в виде родственного с воровством и разбоем посягательства, состоящего «в похищении, посредством обмана, чужого движимого имущества», а с другой — в виде одного из преступлений по обязательствам, выражающегося «в побуждении посредством обмана... к уступке права по имуществу или ко вступлению в иную невыгодную сделку по имуществу» (ст. 591). Отмеченная двойственность мошенничества предопределяет и расположение этой главы, играющей роль своего рода связующего звена между традиционными видами вещных посягательств на движимое имущество (воровством и разбоем) и уголовно наказуемой недобросовестностью «по имуществу» (преступлениями по обязательствам). Эту связь можно усмотреть и в том, что целый ряд составов из главы 34, предусматривающей уголовную ответственность за банкротство, ростовщичество и иные случаи наказуемой недобросовестности по имуществу, перекликаются либо с мошенничеством, либо с вымогательством, отличаясь от последних лишь особенностями объективной стороны, но не объектом и предметом посягательства (ст. 611—615).

Первые советские кодексы, включившие в формулировку мошенничества указание на получение права на имущество или иных личных выгод (ст. 187 УК РСФСР 1922 г., ст. 169 УК РСФСР 1926

г.), определенно сохраняют двойственную природу мошенничества, посягающего как на вещные отношения собственности, так и на имущественные отношения обязательственного характера. Б. С. Никифоров справедливо подчеркивал, что «при мошенничестве и вымогательстве собственность в этом смысле является объектом преступления только тогда, когда в результате обмана или угрозы к виновному переходит от потерпевшего то или иное имущество. В остальных случаях виновный при совершении этих преступлений может посягать на отношения собственности в более широком смысле, так как в этом случае в понятие собственности включаются обязательственные отношения по имуществу».[92]

Вместе с тем уже в ту пору начинается процесс, обратный тому, который проделали составители Уголовного уложения 1903 г., — разъединение консолидированного состава мошенничества. Так, УК 1926 г. кроме ст. 169, говорящей о мошенничестве вообще, содержал и другие статьи, в которых предусматривалась ответственность за специальные виды мошеннических посягательств в качестве самостоятельных составов преступлений, в том числе за так называемое «чековое мошенничество» (ст. 169-а); подделку в корыстных целях официальных бумаг, документов и расписок (ст. 170); обманное изменение с корыстной целью вида и свойств предметов, предназначенных для сбыта или общественного употребления (ст. 171); изготовление и хранение с целью сбыта поддельного пробирного клейма, клеймение таковым изделий и слитков из золота, серебра и платины, наложение на изделия из иных металлов клейм и марок, имеющих сходство с пробирным клеймом, а равно сбыт указанных изделий (ст. 172). В отдельный состав «отпочковалось» и торговое мошенничество, направленное на обман потребителя, будучи перенесенным в главу о хозяйственных преступлениях (ст. 128-в). В этой же главе оказалось немало других составов, которые, по логике Уголовного уложения 1903 г., представляли собой мошенничество по обязательствам: расхищение государственного или общественного имущества путем заключения невыгодных сделок по соглашению с контрагентами (ст. 129); учреждение и руководство деятельностью лжекооперативов (ст. 129-а); неисполнение обязательства по договору, заключенному по договору с государственным или общественным учреждением (ст. 131) и др.

В УК РСФСР 1960 г. мошенническое завладение государственным или общественным имуществом окончательно обретает статус хищения, а происходит это благодаря не только тому, что на это недвусмысленно указывало название ст. 93 {хищение государственного или общественного имущества, совершенное путем мошенничества), но и благодаря появлению ст. 94 (причинение имущественного ущерба государству или общественной организации путем обмана или злоупотребления доверием при отсутствии признаков хищения). Возможность же завладения путем обмана или злоупотребления доверием не только имуществом, но и правом на имущество была оставлена за мошенническими посягательствами на личную собственность (ст. 147), поскольку глава о преступлениях против личной собственности граждан не содержала нормы, аналогичной ст. 94. И это логично, поскольку в условиях обобществленной собственности обманы в обязательственных отношениях между юридическими лицами (государственными и общественными организациями, учреждениями и предприятиями) ничего не меняли в существе отношений собственности, фиксируя лишь неправомерное перемещение имущества из одного государственного «кармана» в другой. Возможность же возникновения таких обязательственных отношений с участием юридических и физических лиц, которые могли бы служить предпосылкой для обманного перемещения государственного или общественного имущества в «личный карман», была, видимо, достаточно небольшой.

Добавим к этому одну немаловажную (и, думается, не случайную) деталь: мошенничество в главе 5 УК (и даже в главе 2, где и необходимости-то в этом никакой не было) стоит как бы наособицу, замыкая предшествующие ему кражу, грабеж, разбой, т. е., казалась бы, занимает абсолютно не подобающее его статусу (характеру общественной опасности) место, продолжая тем самым по традиции служить (наряду со следующим за ним вымогательством) неким соединительным звеном, мостиком, перекинутым от посягательств на вещные отношения собственности к посягательствам на собственность в ее обязательственной форме существования. А после известного объединения указанных глав консолидированный состав мошенничества обретает всю полноту возможностей посягательства «на право на имущество».

В практически неизменном виде унаследует формулировку ст. 147 УК в ее прежней редакции и ст. 159 действующего УК. Вместе с тем нельзя не заметить, что в соответствии с характером общественной опасности мошенничество перемещается на позицию вслед за кражей, прочно занимая место в ряду хищений. И это, казалось бы не столь уж значительное, обстоятельство в совокупности с гораздо более существенными выводами, вытекающими из сформулированного в прим. 1 к ст. 158 УК понятия хищения, в его сопоставлении с прим. 4 к той же статье (где говорится о судимости за хищение либо вымогательство), а также в сопоставлении со ст. 221, 226, 229 (где говорится о хищении либо вымогательстве специфических предметов) с наглядностью свидетельствует о том, что в результате отмеченной «рокировки» мошенничество утратило прежнюю связь с вымогательством не только в пространственном, но и в содержательном отношении. Следовательно, ту функцию соединительного моста, которую оно прежде играло совместно с вымогательством, теперь осуществляет только вымогательство, по- прежнему оставаясь деянием, «примыкающим» к хищению, но все же полностью не совпадающим с ним, тогда как мошенничество становится классическим хищением.

Исходя из сказанного, все расположенные в главе 21 УК преступления можно подразделить, в зависимости от предмета посягательства, на:

преступления, предметом которых являются объекты вещного права, включая деньги и ценные бумаги (кража, мошенничество, присвоение, растрата, грабеж, разбой, хищение предметов, имеющих особую ценность, умышленное уничтожение или повреждение имущества и уничтожение или повреждение имущества по неосторожности);

преступления, предметом которых может быть любое (в широком смысле этого слова) имущество, в том числе имущественные права, а также другие объекты гражданских прав, включая работы и услуги, информацию, результаты интеллектуальной деятельности, в том числе исключительные права на них (вымогательство, причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием; неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения).

Оценивая данное построение, мы можем, с одной стороны, отметить по-прежнему сохраняющееся двоякое значение понятия «имущество» в главе 21 УК — узкое (имущество как вещи, включая деньги и ценные бумаги) и широкое (имущество вообще или имущество в целом, включающее в себя в числе прочего и имущественные права), а с другой — констатировать более определенное размежевание по составам вещных и обязательственных имущественных отношений. Конечно, при желании можно было бы довести содержание данной главы до «вещной чистоты», перенеся, скажем, в главу 22 состав причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием при отсутствии признаков хищения (ст. 165), где он, указывая на признаки не столько преступления против собственности, сколько имущественного (экономического) преступления, выступал бы в виде остающейся в резерве общей нормы по отношению к таким специальным нормам, как лжепредпринимательство (ст. 173), незаконное получение кредита (ст. 176), незаконное использование товарного знака (ст. 180), заведомо ложная реклама (ст. 182), злоупотребления при выпуске ценных бумаг (ст. 185), неправомерные действия при банкротстве, а также преднамеренное и фиктивное банкротство (ст. 195-197), уклонение от уплаты таможенных платежей и налогов (ст. 194, 198, 199). Можно было бы (подобно тому, как это произошло с составами, предусмотренными ст. 159 и 165 УК) расчленить и вымогательство, присоединив одну его часть (требование передачи чужого имущества или права на имущество) к хищению, а другую (требование совершения других действий имущественного характера) также перенести в разряд преступлений в сфере экономической деятельности. Не стоит двигаться лишь назад, к «истокам», ибо вступить дважды в «реку времени» все равно не удастся.

Так, И. А. Клепицкий, утверждая, что в русском праве до 1917 г. законодательство об имущественных преступлениях развивалось в рамках единой европейской правовой традиции, поскольку в Уголовном уложении 1903 г. термин «собственность» употреблялся в уголовном правоведении в качестве синонима «имущества» для обозначения всей массы имущественных прав и интересов в их многообразии, тогда как в советский период имущественные права как важнейший элемент экономического организма утрачивают свое значение, не без оснований приходит к выводу, что тем самым в уголовном законодательстве получили развитие тенденции: упрощения системы имущественных преступлений и постепенная депе- нализация тех, которые не направлены на конкретные «телесные вещи»; ужесточение ответственности за простейшие корыстные преступления против собственности и объединение их под понятием «хищение»; распространение на экономическую сферу норм о должностных преступлениях и создание развитой системы хозяйственных преступлений, направленной на охрану социалистических экономических отношений. Поскольку же ввиду исторической инерции эти тенденции повлияли и на содержание нового УК России, где создана, в частности, группа квазидолжностных преступлений в сфере экономики (гл. 23), постольку наше законодательство остается достаточно суровым в отношении простейших имущественных преступлений (кражи, грабежа, разбоя, уничтожения и повреждения имущества) и непривычно для современного права «либеральным» в определении признаков более изощренных посягательств на имущественные права и интересы. Простейшим же и эффективным способом приведения уголовного права в соответствие с новым гражданским законодательством и современными условиями экономической жизни является, по мнению автора, восстановление дореволюционной доктрины и системы имущественных преступлений, что позволит учесть опыт как старых русских правоведов, так и

«              98

родственных европейских законодательств.

Под развитием старого отечественного права в рамках «единой европейской правовой традиции» имеется в виду, по-видимому, влияние германского законодательства, в котором до сих пор представлено одно из самых широких в Европе определение мошенничества, предусматривающее ответственность лица, которое «с намерением доставить себе или третьему лицу противоправную имущественную выгоду причинит ущерб имуществу другого путем введения в заблуждение или поддержания в нем заблуждения, выдавая ложные факты за истинные, или искажая, или скрывая действительные факты» (§ 263 УК ФРГ).[93] При этом закон не определяет признаков предмета данного преступления, поскольку объектом этого преступления служит имущество в целом. Поскольку же существо преступлений против имущества в целом видится в причинении любого имущественного ущерба (в том числе и без утраты имущества), постольку возвращение в русло «европейской традиции» неизбежно сопряжено с размыванием признаков имущества в качестве предмета преступлений против собственности, чреватое весьма неожиданными выводами и почти непредсказуемыми последствиями, связанными с безбрежным расширением понятия хищения за счет вовлечения в его орбиту работ, услуг, результатов творческой деятельности и других не обладающим явным вещным характером предметов, которые, заметим, по действующему российскому гражданскому законодательству являются самостоятельными объектами гражданских прав.

Существенное расширение круга объектов права собственности за счет вовлечения в него все большего количества невещественных объектов во многом продиктовано все возрастающей их ролью в функционировании экономической системы и, как следствие, заинтересованностью субъектов экономической деятельности (прежде всего тех, которые широко используют эти объекты в своей деятельности) в придании операциям с ними характера отношений собственности и получении тем самым той правовой защиты, которой бы они не имели, оставаясь преимущественно обязательственными. Вместе с тем, как отмечается в литературе, важной особенностью современной регламентации отношений собственности выступает тенденция к дифференциации регулирования применительно к различным ее объектам и субъектам, в результате которого — в соответствии со спецификой природы, функций и назначения имущества, а также различий в положении собственников — возникают все более самостоятельные и имеющие все меньше общих признаков формы (варианты) права собственности. Свое же выражение этот процесс специализации правового регулирования собственности находит в том, что она регулируется не только нормами самого института собственности, но все более широко также нормами целого ряда смежных институтов гражданского и административного права, включая финансовое законодательство, законодательство об объектах промышленной собственности и т. д. Важнейшим направлением перестройки законодательства становится, таким образом, «дезинтеграция права собственности — распад на отдельные функционирующие правомочия, распространяемые на неодинаковые объекты и субъекты права», а в гражданско-правовой доктрине «все шире и настойчивее проводится идея об исчезновении единого понятия права собственности, его трансформации, расщепления некогда единого субъективного права собственности на отдельные “права собственности”, характеризующиеся “своим” комплексом собственнических правомочий, характерных для тех или иных объектов».[94]

В соответствии с такой концепцией собственности меняется и уголовное законодательство. Уже в УК 1960 г., в отличие от УК 1926 г., от составов имущественных преступлений обособился состав, рассчитанный на круг субъектов интеллектуальной собственности и их права на обладание столь специфическими (и потому по природе своей не могущими быть предметом хищения) «бестелесными» объектами (ст. 141). В УК 1996 г. не только умножилось число такого рода обособившихся составов, но и появилось немало составов, направленных на защиту самой динамики имущественных отношений между участниками экономического оборота и учитывающих особый режим приобретения, эксплуатации, отчуждения и защиты «некорпоральных» имущественных объектов. Хотя данная группа составов и сформировалась на базе уголовно-правовых норм, предусматривающих ответственность за преступления против собственности, ход естественных процессов дифференциации и интеграции в системе права привел к том, что она, не утратив своей «генетической» связи с исходными имущественными преступлениями, давшими ей жизнь, заняла тем не менее самостоятельное место в правовой системе.

Впрочем, отмеченная систематизация действующего законодательства на кодификационном уровне, т. е. наличие относительно самодостаточной совокупности норм о преступлениях в сфере экономической деятельности, все же вторична в качестве аргумента в пользу самостоятельности указанных норм, ибо существование определенной нормативной базы связано с наличием особого предмета правого регулирования (т. е. комплекса обособленных общественных отношений), наличие которого, как известно, является наиболее существенным основанием, позволяющим выделить соответствующие нормы в отдельную главу. К обособлению же особой сферы обязательственных отношений в самостоятельный видовой объект уголовно-правовой охраны подвела сама логика событий, объективно продиктованная дифференциацией юридического режима регулирования отношений собственности по ее объектам и субъектам. Пытаться в этих условиях собрать воедино преступления против «имущества в целом», равно как и объединить под «крышей» мошенничества или какого-либо другого состава посягательства против собственности различных юридических режимов, в значительной степени или почти полностью не совпадающих между собой по конкретному кругу и содержанию собственнических правомочий и все более отдаляющихся от правил «классического» общецивили- стического прототипа, — все равно, что плыть против течения.

Наконец, в УК 1996 г., как и в УК 1960 г., продолжает сохраняться уголовная ответственность за причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165 УК), «рабочий потенциал» которой в рыночной экономике неизмеримо возрастает. Если же и наблюдается неоправданный либерализм в отношении усложненных, особо изощренных форм имущественных посягательств, то прежде всего в неоправданно мягкой санкции упомянутой статьи, тогда как сама по себе ее диспозиция может стать необъятно универсальной для такого рода посягательств, если исключить из нее слова «собственнику или иному владельцу имущества». Вопрос лишь в том, чтобы показать посредством ее доктринального толкования всю глубину и богатство предоставляемых данной статьей возможностей в уголовно-правовом противодействии различного рода имущественным обманам в обязательственных отношениях и другим имущественным ущербам.

Объективная сторона преступлений против собственности выражается в уголовно-противоправном воздействии на предметы материального мира. В абсолютном большинстве случаев это воздействие проявляется в виде активных действий и лишь причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 159), а также некоторые разновидности уничтожения или повреждения чужого имущества (ст. 167, 168 УК) могут совершаться путем бездействия.

В зависимости от особенностей деяния все посягательства против собственности можно подразделить на преступления, связанные с изъятием имущества, чаще именуемые хищениями, и преступления, не связанные с хищением, в которых отсутствует один или несколько его признаков. В действующем УК к группе хищений относятся кража, мошенничество, присвоение, растрата, грабеж, разбой и хищение предметов, имеющих особую ценность, а группу корыстных преступлений, не связанных с хищением, образуют вымогательство, причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием и неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения.

При этом большинство преступлений против собственности сформулировано по типу материальных составов, включающих в себя в качестве обязательного элемента соответствующим образом описанное в диспозиции уголовного закона противоправное деяние, вредные последствия в виде имущественного ущерба, а также причинную связь между ними. Формальный состав имеют лишь разбой (ст. 162 УК), вымогательство (ст. 163 УК) и неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения (ст. 166 УК), в которых последствия находятся за рамками состава преступления и которые, следовательно, признаются оконченными с момента совершения указанных в законе действий независимо от наступления вредных последствий.

Имущественный характер общественно опасных последствий преступлений против собственности обязывает со всей тщательностью подойти к их стоимостной оценке, что имеет немаловажное значение как для уголовно-правовой квалификации, так и для решения гражданско-правовых вопросов возмещения причиняемого данными преступлениями вреда. Рекомендации общего характера на этот счет были даны в свое время Верховным Судом РФ, разъяснившим, что при определении действительной стоимости имущества, ставшего предметом преступления, следует исходить, в зависимости от обстоятельств приобретения его собственником, из государственных розничных, рыночных или комиссионных цен на момент совершения преступления, а при отсутствии цены определять его стоимость на основании заключения экспертов.[95] Непринятие во внимание данного разъяснения может послужить основанием

102

для отмены приговора и направления дела на новое рассмотрение.

Способ совершения преступлений против собственности (тайный или открытый, обманный или основанный на злоупотреблении доверием, насильственный или безнасильственный) имеет серьезное значение для их квалификации, выступая как в качестве конститутивного признака для большинства составов, позволяя ограничивать их друг от друга, так и в качестве обстоятельства, квалифицирующего такие, в частности, преступления против собственности, как грабеж (п. «г» ч. 2 ст. 161 УК).

Место и время преступлений против собственности являются обязательными признаками преступлений против собственности, как, впрочем, и любых других преступлений, ибо каждое преступление совершается в определенном месте и в определенное время. Во всяком случае автору неизвестны общественно опасные деяния, существующие вне времени и пространства как всеобщих атрибутов бытия социальной материи.

Впрочем, следует оговориться, что в доктрине уголовного права пространственно-временные признаки принято относить к числу факультативных, т. е. не обязательных, признаков состава преступления. И действительно, если обратиться, например, к составу такого преступления, как кража, то в ч. 1 ст. 158 УК, устанавливающей ответственность за это деяние, ничего не говорится ни о месте, ни о времени ее совершения. Означает ли это, что указанные признаки безразличны для квалификации содеянного по данной статье? В некотором смысле да, но лишь до тех пор, пока мы не столкнемся с кражей, совершенной во время действия прошлого закона, уже утратившего силу к моменту рассмотрения дела, или с кражей, совершенной иностранным гражданином на территории России, равно как и российским гражданином в иностранном государстве. Вот тогда- то в памяти моментально всплывают соответствующие положения Общей части УК, устанавливающие пределы действия его во времени и пространстве, почему-то до этих пор не ассоциируемые с признаками рассматриваемого состава. Почему же?

Вывод о факультативности пространственно-временного компонента преступления в рамках учения о составе преступления строится, видимо, на предпосылке о том, что состав преступления включает в себя не все присущие преступлению признаки, а лишь те, которые отражены в уголовно-правовой норме. Допустим, известно, что нет беспоследственных преступлений, но есть составы преступлений, в которых последствие не включается в состав. Присутствующая в этом замечании недоговоренность очевидна: допустим, что нет преступлений, существующих вне времени и пространства, но есть составы преступлений, в которых время и пространство не включены в число их признаков.

На самом деле нет и не может быть таких составов преступлений. И прежде всего потому, что нет состава кражи вообще, а есть состав кражи по российскому, французскому, германскому и другим уголовным законам. Но состав кражи как российская модель преступного поведения применим лишь к кражам, совершаемым на российской территории, или к кражам, совершенным вне ее, но гражданами России. Правильно когда-то отмечал А. Н. Трайнин, что «и личность, и собственность, и все объекты ограждаются уголовным законом не “вообще”, вне времени и пространства, а всегда и всюду в системе общественных отношений» (уточним — в системе отношений данного конкретного общества).[96]

Другое дело, что законодатель, как правило, не считает необходимым локализацию в составе того или иного преступления его пространственно-временной протяженности на просторах России и во временном интервале действия уголовного закона. Такая конкретизация признаков места и времени преступления действительно является не обязательной для всех составов. Но в тех составах, где они указаны, существование некоторых преступлений напрямую связано с фактом их совершения на ограниченной территории или в ограниченном временном диапазоне. Например, кража, совершенная с незаконным проникновением в жилище, помещение либо иное хранилище (п. «в» ч. 2 ст. 158 УК) предполагает совершенно определенное место ее совершения.

На уровне же социосистемы в целом признаки места и времени столь же органично входят в гипотезу уголовно-правовой нормы, предусматривающей ответственность за кражу, как признаки, скажем, возраста, вменяемости и другие признаки правосубъектности. Выведение такого рода признаков за пределы гипотезы превращает диспозицию в безадресную декларацию. Вот почему статьи Общей части УК, определяющие общим образом пространственно- временную привязку предусматриваемого ими поведения, образуют содержание гипотезы любой уголовно-правовой нормы, отвечающей на вопрос о том, каким образом его действие имеет одновременно пространственный и временной характер.

Так, время совершения преступления указано по отношению ко всем возможным субъектам уголовного права: это время действия закона, что вытекает из формулы «преступность и наказуемость деяния определяются законом, действующим во время его совершения». Что же касается места совершения преступления, то в отношении собственных граждан закон, казалось бы, не оговаривает места совершения преступления, ибо таковым согласно персональному принципу (принципу гражданства) может быть любое пространство, в котором мыслимо их нахождение, однако указанный признак присутствует и здесь, хотя под пространством в данном случае понимается нечто иное, нежели государственная территория. Местом совершения преступления, субъектом которого являются иностранные граждане и лица без гражданства, может быть главным образом территория данного государства и лишь в тех случаях, на которые распространяется универсальный или реальный принцип, — другие территории, определенные соответствующими международными договорами и национальным законодательством.

В частности, реальный принцип состоит в экстратерриториаль- ном действии уголовного закона в целях защиты интересов государства и его граждан от преступлений, совершаемых негражданами данного государства. Предоставляя более широкие пределы для действия национального закона в пространстве, указанный принцип исходит не из того, где совершено преступление и кто его совершил, а из того, на чьи интересы оно было направлено. Практически речь идет об угрожающих безопасности государства или наносящих ущерб его гражданам действиях, совершаемых вне территории государства лицами, не имеющими его гражданства, так как иначе были бы использованы либо территориальный, либо персональный критерии. Поэтому не случайно реальный принцип называют еще принципом защиты, охранительным или пассивным персональным, т. е. учитывающим гражданство потерпевшей стороны, хотя последний критерий является более узким, поскольку потерпевшими от преступления могут быть не только физические, но и юридические лица.

В советской России применение принципа защиты предусматривал УК 1922 г., распространявший свое действие «на прибывающих в РСФСР иностранцев, совершивших вне пределов республики преступления против основ государственного строя и военной мощи РСФСР» (ст. 3). Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г., впервые урегулировавшие вопрос о пределах действия уголовного закона в общесоюзном мас-

_              104

штабе, отказались от этого принципа, и с тех пор законодатель не возвращался к нему, хотя такими учеными, как М. Д. Шаргород- ский, Н. Д. Дурманов, А. Н. Трайнин, М. И. Блум, и др., неоднократно высказывались пожелания о расширении пределов действия уголовных законов, особенно в связи с преступлениями, совершенными в годы Отечественной войны в отношении советских граждан, увезенных в рабство или по иным причинам оказавшихся за рубежом, а также с учетом опыта зарубежных стран. Практически же недостаток реальной юрисдикции частично компенсировался весьма вольным толкованием территориального принципа, имеющим целью приспособить его для действенной охраны государства от посягательств как изнутри, так и извне. Совершенным на его территории признавалось не только учиненное здесь деяние, последствия которого наступили или должны были наступить за границей, но и совершенное за рубежом деяние, результат которого наступил или должен был наступить на нашей территории. Этим главным образом и объясняется позиция тех ученых, которые место совершения преступления связывали с местом наступления последствий, даже если деяние совершено вне пределов данного государства.

В постсоветской реформе уголовного законодательства тенденция к восстановлению защитного принципа проявилась еще на стадии проектирования. Так, в ст. 8 Проекта УК Украины предусматривалось его действие в отношении тяжких и особо тяжких преступлений, совершенных иностранными гражданами за рубежом «против интересов Украинского государства или граждан Украины».[97] В ст. 12 Проекта УК РФ также говорилось о том, что иностранные граждане, а также не проживающие постоянно в России лица без гражданства за преступление, совершенное вне ее пределов, подлежат ответственности по российским законам в тех случаях, если преступление было «направлено против Российской Федерации или ее граждан», а виновные в его совершении лица, не будучи осужденными в иностранном государстве, привлечены к ответственности на территории России.[98] Причем в отличие от УК 1922 г., в котором рассматриваемый принцип был закреплен только как принцип защиты государственных интересов, в указанных проектах он мыслился как принцип защиты интересов и граждан.[99]

Повышенный интерес к охранительной юрисдикции в государствах СНГ объяснялся, видимо, стремлением найти решение проблемы неотвратимости ответственности в условиях «прозрачных» (если не сказав призрачных) границ между субъектами эксфедера- ции, отсутствием договорной базы регионального характера об универсальной защите, а также тем «беспределом» на территории бывшего Союза, при котором игнорируются обращения о правовой помощи, не соблюдаются не только межреспубликанские договоренности, но и многие нормы внутреннего права. Не исключено, что свою роль сыграли здесь и идеологические соображения — стремление подчеркнуть озабоченность государства защитой своих граждан, где бы они ни находились. Быть может, поэтому российский законодатель, не дожидаясь, когда будет принят новый УК, закрепил реальную юрисдикцию Федеральным законом от 13 апреля 1996 г. в ч. 2 ст. 5 УК РСФСР.[100]

Практически дословно эта формулировка воспроизведена в ч. 3 ст. 12 действующего УК: «Иностранные граждане и лица без гражданства, не проживающие постоянно в Российской Федерации, совершившие преступление вне пределов Российской Федерации, подлежат уголовной ответственности по настоящему Кодексу в случаях, если преступление направлено против интересов Российской Федерации если они не были осуждены в иностранном государстве и привлекаются к уголовной ответственности на территории Российской Федерации».

Так, Воронежским областным судом Ивницкий осужден за хищение огнестрельного оружия и боевых припасов из хранилища воинской части путем разбойного нападения, а также за другие преступления, совершенные им в Эстонской Республике. Кроме того, Ивницкий направил членов банды Буракова и Григорьева из Эстонской Республики в Воронежскую область Российской Федерации для совершения убийства Кузнецова.

В кассационной жалобе осужденный просил приговор в части бандитизма, незаконного приобретения, хранения и сбыта оружия и боеприпасов, а также подстрекательства к убийству отменить и дело прекратить, поскольку, как он считал, преступлений на территории Российской Федерации он не совершал.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ оставила квалификацию без изменения, сославшись на то, что в соответствии с ч. 3 ст. 12 УК иностранные граждане й лица без гражданства (каким является осужденный), не проживающие постоянно в Российской Федерации, совершившие преступление вне ее пределов, подлежат ответственности по российскому УК в случаях, если преступление направлено против интересов Российской Федерации. Из материалов же дела следует, что приобретение, хищение, хранение и сбыт оружия и боеприпасов были совершены Ивницким против интересов Российской Федерации, под юрисдикцией которой находилась воинская часть.[101]

Аналогичной могла бы быть аргументация и в том случае, если бы в процессе совершенного данной бандой разбойного нападения произошло завладение обычным имуществом воинской части, хищение которого подпадает под статьи главы о преступлениях против собственности. Напротив, совершенное в подобной ситуации хищение имущества, направленное на причинение ущерба гражданину РФ, не может влечь ответственности по российскому УК, так как рассматриваемый принцип пространственного действия уголовного закона закреплен в нем только как принцип защиты государственных интересов (реальный принцип в собственном смысле), но не как принцип защиты интересов его граждан (пассивный персональный принцип).

Таким образом, при всем том, что в соответствии с ч. 2 ст. 8 Конституции, устанавливающей, что в Российской Федерации признаются и защищаются равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности, названная конституционная норма не наделяет суд правом самостоятельно устанавливать способы защиты права собственности и расширять перечень предусмотренных уголовным законом оснований привлечения к уголовной ответственности за хищение государственного имущества, распространяя охранительную юрисдикцию на случаи хищения имущества, относящегося к иным формам собственности.

С точки зрения учения о механизме уголовно-правового регулирования субъектом преступления может быть лишь лицо, способное воспринимать обращенный к нему позитивный запрет не совершать или обязанность совершать определенные действия под угрозой применения к виновному мер ретроспективной уголовной ответственности.

Субъект преступлений против собственности в первом приближении может быть вычленен из круга субъектов правоотношений собственности, каковыми являются собственник имущества и юридически противопоставленные ему все прочие лица (несобственники), обязанные воздерживаться от нарушения его имущественных прав по владению, пользованию и распоряжению принадлежащим ему имуществом своей волей и в своем интересе, включая и титульных владельцев имущества, обязанных воздерживаться от превышения переданных им собственником правомочий.

Однако для уголовного права это число пассивно обязанных лиц хотя и остается неопределенным, но все же не беспредельным, а ограниченным строго определенным кругом уголовно-правосубъектных лиц, которым именно уголовный закон, гарантируя охрану имущественных прав субъектов отношений собственности от преступных посягательств, адресует свои запреты, юридически обязывая тем самым воздерживаться от совершения предусмотренных главой 21 УК общественно опасных деяний. Таковыми признаются лишь физические лица, совершившие предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние во вменяемом состоянии и достигшие ко времени его совершения установленного уголовным законом возраста, а в отдельных случаях обладающие и некоторыми специальными признаками, указанными в соответствующей норме.

За многие преступления против собственности уголовная ответственность наступает по общему правилу, т. е. с достижением 16-лет- него возраста. Так решается вопрос ст. 20 УК в отношении мошенничества (ст. 159), присвоения (ст. 160), растраты (ст. 160), хищения предметов, имеющих особую ценность (ст. 164), причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165), умышленного уничтожения или повреждения имущества без квалифицирующих обстоятельств (ч. 1 ст. 167) и уничтожения или повреждения имущества по неосторожности (ст. 168 УК).

С учетом же системных связей уголовного права с иными отраслями права, не допускающими, в частности, осуществления определенных обязанностей и функций лицами, не достигшими совершеннолетнего или даже более старшего возраста, можно сказать, что фактически ответственность за некоторые преступления против собственности наступает с еще более позднего возраста, хотя уголовный закон и не содержит на этот счет никаких оговорок. К таковым можно отнести мошенничество, присвоение и растрату, совершаемые лицом с использованием своего служебного положения (п. «в» ч. 2 ст. 159, 160 УК).[102]

Для некоторых же имущественных преступлений, напротив, возраст субъекта понижен до 14 лет. Исчерпывающий перечень этих преступлений закреплен в ч. 2 ст. 20 УК, которая включает в себя: кражу (ст. 158), грабеж (ст. 161) разбой (ст. 162), вымогательство (ст. 163), неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения (ст. 166), умышленное уничтожение или повреждение имущества при отягчающих обстоятельствах, т. е. совершенные путем поджога, взрыва или иным общеопасным способом либо повлекшие по неосторожности смерть человека или иные тяжкие последствия (ч. 2 ст. 167 УК).

Установление пониженного возраста уголовной ответственности за указанные преступления объясняется не только тем, что их фактический характер и социальный смысл доступны для адекватного понимания и 14-летними, но многими другими факторами, включая более высокую общественную опасность данных имущественных посягательств, о чем можно судить по санкциям; более опасный способ их совершения;[103] более широкую их распространенность среди преступлений, совершаемых подростками.

Законодательное закрепление строго формализованных возрастных критериев субъектов уголовной ответственности является одним из выражений регулирующей функции уголовного права, обусловливаемой тем, что уголовная ответственность в объективном смысле представляет собой возложение на правосубъектных лиц сопряженной с определенными санкциями обязанности не совершать запрещенных уголовным законом деяний (перспективный аспект) и привлечение их к ответу посредством осуждения и применения наказания за нарушение указанной обязанности (ретроспективный аспект), а в субъективном смысле — усвоение этими лицами указанных обязанностей и сообразование своего поведения с требованиями уголовного закона (позитивный аспект), нарушение которого предполагает отражение в сознании субъекта обязанности отвечать за содеянное (негативный аспект). Собственно, этим и объясняется, почему минимальный возрастной предел, необходимый для признания лица субъектом преступления, исчисляется не на момент возбуждения уголовного преследования или разбирательства дела в суде, а на момент совершения преступления.

Поскольку в ч. 1 ст. 20 УК говорится о том, что уголовной ответственности подлежит лицо, достигшее ко времени совершения преступления соответствующего возраста, установление возрастного признака, необходимого для применения уголовного закона, осуществляется путем сопоставления времени достижения лицом соответствующего возраста и времени совершения преступления. Иными словами, для признания конкретного лица субъектом уголовной ответственности за имущественное преступление нужно установить, что юридический факт достижения этим лицом соответствующего возраста предшествовал во времени юридическому факту времени совершения соответствующего преступления или во всяком случае совпадал с ним.

При установлении факта достижения лицом соответствующего возраста следует руководствоваться разъяснениями, предусмотренными п. 7 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних», в соответствии с которыми лицо считается достигшим определенного возраста не в день своего рождения, а начиная со следующих суток. Следовательно, общественно опасные действия против собственности, совершенные, соответственно, в день 14- или 16-летия, являясь объективно-противоправными, не влекут уголовной ответственности, поскольку не содержат в себе необходимых субъективных признаков. Если же документ о возрасте отсутствует, для его установления используются другие доказательства или назначается судебно-медицинская экспертиза. В последнем случае днем рождения подсудимого считается последний день того года, который назван экспертами, а при определении возраста минимальным и максимальным числом лет суду следует исходить из предлагаемого экспертами минимального возраста такого лица.[104]

Что касается установления времени совершения одномоментных, ничтожных по своей продолжительности преступных деяний и соотнесения их с фактом достижения виновным соответствующего возраста, то решение этих вопросов обычно не вызывает затруднений. Согласно ч. 2 ст. 9 УК временем совершения преступления признается время совершения общественно опасного действия (бездействия) независимо от времени наступления последствий. Следовательно, возраст несовершеннолетнего определяется на момент совершения предусмотренного уголовным законом деяния, независимо от времени наступления последствий. Исходя из этого, необходимо установить, что уже во время совершения общественно опасного деяния лицо являлось достигшим возраста уголовной ответственности за него.

Например, Д. и К. были осуждены за вымогательство денег по ст. 148 УК РСФСР, требующей в то время достижения 16-летнего возраста. Судебная коллегия Верховного Суда РФ, рассмотрев дело в кассационном порядке, постановила отменить приговор в отношении Д. с прекращением дела производством по следующим основаниям. Из материалов дела видно, что Д., родившийся 20 сентября 1976 г., вместе с К. требовал от потерпевших деньги 20 сентября 1992 г. между 22-23 часами, т. е. в день исполнения Д. 16 лет. Потерпевшая В. принесла и передала им деньги в начале первого часа 21 сентября 1992 г. Д. считается достигшим шестнадцатилетия в ноль часов следующих за днем рождения суток. Вымогательство же считается оконченным в момент предъявления виновным потерпевшему требования передачи личного имущества. Таким образом, Д. совершил общественно опасное деяние, когда ему еще не исполнилось 16 лет, и, следовательно, не может нести уголовной ответственности за него.

Значительно сложнее соотнести с возрастом лица те формы преступного поведения, которое осуществляется им в течение более длительного времени, разрываемого фактом достижения установленного возраста так, что начало совершения общественно опасного деяния приходится на тот период времени, когда этот возраст был еще недостаточен для его признания субъектом уголовной ответственности, а его окончание происходит при новом возрастном статусе лица, позволяющем считать его уголовноправосубъектным. Объективная сторона такого рода преступлений усложнена характером влекущего ответственность поведения: непрерывная или дискретная протяженность деяния во времени (длящиеся и продолжаемые преступления), разрыв во времени между составными его частями (совокупность разномо- ментных деяний, лишь в своей целостности составляющих единое преступление), между деянием и наступившими от него последствиями (преступления с отдаленным результатом), между действиями отдельных соучастников.

В каждом из указанных случаев важно выяснить, в каком именно возрасте нарушены предписания закона субъектом, еще не должным или уже должным в силу возраста знать о требуемом образе поведения, в какой именно период времени фактически прекращена волевая деятельность, предполагающая необходимость ее сообразо- вания с нормативными требованиями, безотносительно к тому, когда юридически преступление считается оконченным, ибо единым критерием его фактического окончания, — одномоментным или разномоментным, длящимся или продолжаемым, единолично или в соучастии совершаемым является это преступление — служит время завершения деяния.

Применительно к отдельным формам преступной деятельности это правило конкретизируется следующим образом: 1) если между деянием и наступлением указанных в законе последствий имеется более или менее длительный разрыв во времени, то независимо от конструкции состава применяется закон, действовавший в момент совершения (несовершения) действия; 2) если норма предусматривает два или более действия, лишь в совокупности образующие объективную сторону, то содеянное в целом оценивается по закону, который действовал в момент совершения последнего из числа образующих данное преступление актов; 3) к длящимся преступлениям применяется закон, действующий на момент их прекращения по воле или вопреки воле виновного; 4) при совершении продолжаемого преступления содеянное в целом квалифицируется по закону времени совершения последнего акта из числа составляющих единое преступление; 5) к соучастникам применяется закон, который был в силе на момент совершения деяния каждым из них персонально.

С учетом данных положений, сформулированных нами в свое время относительно действия закона во времени,[105] можно сделать следующие выводы:

если лицо не достигло возраста уголовной ответственности на момент учинення общественного опасного деяния, предусмотренного объективной стороной того или иного состава имущественного преступления, но на момент наступления общественно опасных последствий соответствующий возраст наступает, то независимо от конструкции состава ответственность за причинение данного последствия исключается;

если на момент совершения первого акта, составляющего наряду с последующими тождественными актами единое общественно опасное деяние, лицо не обладает необходимым для уголовной ответственности за него возрастом, но в процессе его продолжения преодолевает минимально необходимый возрастной рубеж, то ответственность за данное продолжаемое преступление против собственности не исключается, однако те действия, которые совершены лицом до момента достижения возраста уголовной ответственности, не должны включаться в объем обвинения. Иными словами, если факт достижения лицом соответствующего возраста, с точки зрения хронологической, как бы «рассекает» объективно противоправное общественно опасное деяние, уголовно-правовая оценка последнему должна даваться только тем образующим его содержание фактам, которые имели место после достижения лицом соответствующего возраста, когда присутствуют не только объективные, но и субъективные признаки противоправности, включая и возраст.

Субъектом преступлений против собственности может быть и лицо с психическим расстройством, не исключающим вменяемости (ч. 1 ст. 22 УК). В криминологической литературе такое состояние условно называется уменьшенной или ограниченной вменяемостью. В соответствии с ч. 2 ст. 22 УК правовые последствия признания лица находящимся в таком состоянии состоят, во-первых, в учете ограниченной вменяемости при назначении наказания (естественно, в сторону его смягчения, хотя ст. 61 УК и не содержит в перечне обстоятельств, смягчающих наказание, указания на данное обстоятельство), а во-вторых, в возможности применения принудительных мер медицинского характера (в форме амбулаторного принудительного наблюдения и лечения у психиатра).

Субъективную сторону преобладающего числа преступлений против собственности характеризует вина в виде прямого умысла. И лишь уничтожение или повреждение чужого имущества может быть совершено с любым видом умысла (ст. 167 УК) либо по неосторожности (ст. 168 УК).

Обязательным признаком большинства преступлений против собственности являются корыстная цель, в зависимости от наличия или отсутствия которой они делятся на корыстные и некорыстные. При этом дифференцированный подход к наказуемости корыстных и некорыстных посягательств против собственности обнаруживает себя уже в нормах древнерусского законодательства, в которых случаи корыстного завладения имуществом охватывались в основном термином «татьба»,[106] а среди последних выделялись уничтожение или повреждение чужого имущества. Примерно такая же градация наблюдается и в действующем законодательстве, где почти все составы (за исключением составов уничтожения или повреждения чужого имущества) предполагают наличие если не корыстной цели, то корыстной мотивации.

Завершая общую характеристику преступлений против собственности и переходя к итоговой их систематизации, необходимо отметить, что с точки зрения учения об объекте имущество может быть предметом преступных посягательств не само по себе, а лишь как конкретный предмет юридического господства человека. Следовательно, преступная деятельность при совершении имущественных посягательств направляется не против имущества как такового, а против отношений по поводу этого имущества, и потому естественно, что уголовно-юридическая природа этой деятельности прежде всего определяется природой нарушаемых ею отношений.

Правовые же отношения собственности включают в себя три правомочия: владение (юридически обеспеченную возможность удержания имущества в сфере своего влияния), пользование (юридически обеспеченную возможность эксплуатации, хозяйственного или иного использования имущества путем извлечения из него полезных свойств) и распоряжение (юридически обеспеченную возможность определения судьбы имущества путем изменения его принадлежности, состояния или назначения, вплоть до уничтожения).

Соответственно этому право на имущество можно нарушить в полном его объеме, образующем право собственности (что имеет место при хищении), а можно только в одной из частей права собственности — в праве владения, пользования (что характерно для противоправного временного пользования чужим имуществом) или распоряжения.

В первом случае — при хищении — виновный руководствуется желанием поставить чужое имущество в исключительную от себя зависимость, т. е. не просто вовлечь его в сферу своих имущественных интересов, а обратить его в сферу своих имущественных ценностей, распорядиться им на правах собственника (ст. 158-164 УК). Во втором случае — при незаконном пользовании или временном владении чужим имуществом — виновный руководствуется лишь побуждением вовлечь чужое имущество в сферу своих имущественных интересов, не ставя под сомнение право собственности на это имущество другого лица в целом (ст. 165, 166 УК). Вне пределов наказуемости остаются такие деяния, как умышленное создание препятствий к осуществлению собственником его права пользоваться и распоряжаться имуществом.

Таким образом, в окончательном виде преступления против собственности, предусмотренные главой 21 УК, могут быть подразделены в зависимости от способа причинения ущерба охраняемым объектам на три подгруппы:

хищения: кража (ст. 158), мошенничество (ст. 159), присвоение или растрата (ст. 160), грабеж (ст. 161), разбой (ст. 162), хищение предметов, имеющих особую ценность (ст. 164);

иные корыстные преступления против собственности, не содержащие признаков хищения (ст. 163), причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165), неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения (ст. 166);

преступления против собственности, не связанные с извлечением имущественной выгоды: умышленное уничтожение или повреждение имущества (ст. 167), уничтожение или повреждение имущества по неосторожности (ст. 168).

Сообразно основному критерию — важности охраняемого объекта, который положен в основу систематизации уголовного законодательства в целом, структурируются обычно и соответствующие подгруппы преступлений в рамках главы. Подобно тому, как в гражданском праве классификация вещных прав в зависимости от полноты их содержания начинается с самого полного, каковым является право собственности, предоставляющее управомоченному лицу максимально дозволенное господство над вещью, а далее — по убывающей, так и в уголовном праве основным видом посягательств против собственности в экономическом отношении и юридическом значении являются, конечно, хищения, посягающие на право собственности, которое характеризуется в принципе полнотой всех правомочий его носителя в отношении имущества. Существование же других видов преступлений против собственности основано на юридико- техническом приеме расчленения права собственности на имущество, выделения из него тех или иных правомочий собственника и поставлення их под отдельную защиту уголовного закона.

Ранжирование статей внутри указанных подгрупп подчинено тому же критерию иерархии ценностей. Так, иные способы обогащения за счет чужого имущества, не связанные с его хищением, начинаются с наиболее опасной формы посягательства — вымогательства (ст. 163), а преступления против собственности, не связанные с извлечением имущественной выгоды, — с умышленного уничтожения или повреждения имущества (ст. 167). Не столь очевиден этот критерий только в ряду хищений, изложение которых начинается отнюдь далеко не с самой опасной из всех форм хищения — кражи.

Возможно, данная структура и не совершенна, но в ней, безусловно, есть логика, не заслуживающая столь нелестной оценки, которую ей дал С. М. Кочои, назвав расположение внутри данной главы корыстных преступлений «хаотичным». Он считает, что по идее данную главу должны были открывать статьи о наиболее опасных преступлениях, как это имеет место, например, в главах 16, 17 и 18 УК, начинающихся соответственно со статей об убийстве, похищении человека и изнасиловании. Поэтому и в главе 21 автор предлагает расположить предусматриваемые ею корыстные преступления по степени их опасности в следующей последовательности: разбой; хищение предметов, имеющих особую ценность; вымогательство; грабеж; мошенничество; кража; присвоение или растрата; причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием.[107]

На деле существующее расположение статей о хищениях подчинено той же логике последовательного расположения составов преступлений от простого ко все более квалифицированным, которая наблюдается и в названных С. М. Кочои главах. Ведь кражу, грабеж и другие указанные в российском УК формы хищения в известном смысле можно считать разными способами совершения од- ного и того же преступления — хищения. И если бы в российском законодательстве это преступление не было «растащено» по указанным рубрикам, а рассматривалось как нечто единое и называлось соответственно хищением (или даже кражей), как это имеет или имело место в законодательстве некоторых стран, то естественным было бы начать изложение этого хищения в ч. 1 одноименной статьи с простого хищения (или кражи), а затем перейти к хищению с насилием (к краже с насилием), вооруженному хищению и так далее от простого к квалифицированному, а от последнего к особо квалифицированному составу. Разве не так обстоит дело с изложением составов убийства, похищения человека и изнасилования? Так что в логике российскому законодателю все же не откажешь.

| >>
Источник: Бойцов А. И.. Преступления против собственности. — СПб.: Издательство «Юри дический центр Пресс»,2002. — 775 с.. 2002

Еще по теме ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРЕСТУПЛЕНИЙ ПРОТИВ СОБСТВЕННОСТИ:

- Авторское право России - Аграрное право России - Адвокатура - Административное право России - Административный процесс России - Арбитражный процесс России - Банковское право России - Вещное право России - Гражданский процесс России - Гражданское право России - Договорное право России - Европейское право - Жилищное право России - Земельное право России - Избирательное право России - Инвестиционное право России - Информационное право России - Исполнительное производство России - История государства и права России - Конкурсное право России - Конституционное право России - Корпоративное право России - Медицинское право России - Международное право - Муниципальное право России - Нотариат РФ - Парламентское право России - Право собственности России - Право социального обеспечения России - Правоведение, основы права - Правоохранительные органы - Предпринимательское право - Прокурорский надзор России - Семейное право России - Социальное право России - Страховое право России - Судебная экспертиза - Таможенное право России - Трудовое право России - Уголовно-исполнительное право России - Уголовное право России - Уголовный процесс России - Финансовое право России - Экологическое право России - Ювенальное право России -