О НЕБЛАГОДАРНОСТИ

Меня, Джованни Фольки, Зависть гложет, и я, в себе страдальца углядев, еще сильней бы мучился, быть может, -

когда бы только струн моих напев, которым Музы внемлют благосклонно, глухими оставлял кастальских дев.

Не то чтоб верил я самовлюбленно, что я лавровый получу венок и покорю вершину Геликона:

я понимаю — этот путь далек, и мне к заветной не взойти вершине, затем что свой я знаю потолок.

И все-таки меня ведет поныне желание сорвать листок-другой с кустов, которых множество в долине.

Итак, ною, чтоб совладать с тоской, чтобы к душе не подпустить невзгоды, что бешено вослед бегут за мной.

© Перевод.

Когда — па подвиги людей в ответ — у звезд и неба лопнуло терпенье, Неблагодарность родилась на свет.

Ее, дочь Скупости и Подозренья, вскормила Зависть, и сердца князей и королей теперь ее владенья.

Там воцарив, сердца других людей Неблагодарность яростно пятнает слюною ядовитою своей.

Повсюду это зло себя являет, кормилице неистовой иод стать, что все клыками злобными пронзает.

И если баловнем судьбы считать себя сначала привыкает кто-то, он скоро станет на судьбу пенять,

когда увидит, сколько пролил нота, слугою разрываясь на куски, и, чтобы горечь своего просчета

смягчить, запишется в клеветники и ненависти волю даст излиться. О, эти неуемные стрелки!

В груди у них не сердце, а бойиица, где три стрелы, одна страшней другой, всегда готовые в кого-то впиться.

Тот, кто настигнут первою стрелой, приемлет в жизни лишь благодеянья, доволен благодавцем и собой.

Вторая гонит прочь воспоминанья о благодавце, но при этом он еще не стал предметом поруганья.

А человек, что третьей поражен, как может благодетеля изводит, неистовою злобой ослеплен.

Две первые по силе превосходит последняя — смертельная — стрела, что, в цель впиваясь, до костей доходит.

Живучей нет на белом свете зла: бессмертен как-никак его родитель и мать свой век еще не отжила.

Я повторяю, что любой правитель отравлен им, но более стократ — народ, коль скоро он и есть властитель.

Его с особой яростью разят все три стрелы, хотя по всем приметам святые вроде наверху сидят.

Другие зависти полны при этом, и всюду им мерещится обман, и уши их открыты всем изветам.

И добрый гражданин как истукан стоит над тем порою, что взрастила земля нежданно из его семян.

Италия покой и сон забыла, как только сталь пунических мечей пришельцев римской кровью напоила,

но муж божественный родился в ней, ниспослан небом, — белый свет поныне с тех пор не видывал таких мужей.

Еще мальчишкой в битве на Тицине он грудью собственной прикрыл отца, явив пример бесстрашия дружине.

Уже почти ни одного бойца под Каннами у римлян не осталось, но это не смутило храбреца.

Народ устал, отчизна исстрадалась, и войско Рим в Испанию послал, чтобы за все с врагами рассчиталось.

И как пред ним Сифакс не устоял, так карфагенян дрогнули порядки, и оказался битым Ганнибал.

Бежал великий варвар без оглядки от италийских боевых знамен, разбитый в пух и прах в последней схватке.

Оттуда вместе с братом Сципион явился в Азию, где, как известно, триумфа нового добился он.

И где бы ни бывал он, повсеместно он доблести пример являл собой и никогда не действовал бесчестно.

Какой язык воздаст ему с,лихвой? Откуда новый Сципион возьмется? О римляне, что знали век благой!

Немеркнущая слава полководца для каждого с тех пор пример того, какой она ценою достается.

До наших дней еще никто его ни благородством не затмил, ни силой. Нет, с ним сравнить нельзя ни одного

из тех, кто жив, и тех, кто взят могилой в былые или в наши времена.

своей природе до конца верна, и с той поры со Сципионом рядом, где б ни был он, всегда была она.

Она его сверлила злобным взглядом, натравливала на него народ, и жизнь для Сципиона стала адом.

И он, поняв, куда злодейка гнет, склонился к добровольному уходу, решив, что он без Рима проживет.

Он понимал — его или свободу, одно из двух утратить должен Рим, но отплатил жестокому народу

и Риму завещанием своим: он праху своему в гнездо родное отрезал путь, чтоб отомстить живым.

Замкнулось для него кольцо живое вдали от Рима, чей великий сын, одно посеяв, он пожал другое.

Но Рим неблагодарный не один. В неблагодарности ему далеко, как от земли до неба, до Афин.

Они достойны большего упрека: закон и тот не воздвигал преград распространенно этого порока.

В безумье впав, решил великий град, что от добра добра искать не надо, и не вперед пошел — пошел назад.

И участь Фокиона, Мильтиада и Аристида смертным говорит о том, какою может быть награда

за добрые деянья: кто убит, кому изгнание, кому темница, и всем на голову позор и стыд.

Достаточно великим оступиться, чтоб тут же чернь забыла, впав в обман, что на таких людей должна молиться.

Злословие и клевета — дурман: поверит честный злому измышленыо, и в нем проснется истинный тиран.

Иной смекнет, что станет сам мишенью неблагодарности, коль скоро он и дальше плыть намерен по теченью. С подобной мыслью Цезарь сел на трон, тираном был он злобным и жестоким, но справедливым для своих времен.

Мы обратились к временам далеким, однако наши тоже хороши, о чем известно даже недалеким.

За помощь Баязет от всей души с Ахмет-пашою вскоре рассчитался, смерть в петле выбрав для Ахмет-паши.

Гонсальво с галлами как лев сражался, но, заподозрен в помыслах худых, с короной вице-короля расстался.

Немного средь владык найдешь таких, что были бы к поэтам благосклонны, которые описывают их.

Кто изменял нелепые законы, изгнанье или смерть взамен нашел, как тот, кто помогал спасать короны.

На помощь ты правителю пришел, а этот трус дрожит, подозревая, что сам ты метишь на его престол,

и страх слепой, его обуревая, растет, другие чувства победив и ничего тебе не предвещая

хорошего за добрый твой порыв, и не дает покоя властелину, покуда ты, неосторожный, жив. И есть тебе за что ругать судьбину, за что возненавидеть белый свет, — конечно, если нож не всадят в спину.

Не умерла Неблагодарность, нет. Держитесь, люди, от владык подале, пока себе не причинили вред

и. все, что вы нашли, не потеряли.