ФОНЕТИЧЕСКИЙ звуко-буквенный разбор слов онлайн
 <<
>>

К ВОПРОСУ О СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЕ ТЕЛЬМОГРАФИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКИ ТВЕРСКИХ ГОВОРОВ

Вариантности языковых единиц разных уровней посвящено значительное количество исследований, однако эта проблема продолжает оставаться актуальной, особенно применительно к устным формам национального русского языка.

Особую актуальность имеет изучение вариантности диалекта как пространственного варианта национального языка и как языкового пространства, ограниченного территориально, социально и функционально. Изучение специфики диалектной вариантности имеет существенное значение для изучения истории языка, прогнозирования динамики развития говоров и, возможно, русского национального языка в целом.

Высокая вариантность фонетического, словообразовательного, морфологического и семантического облика функционирующих в диалекте лексических единиц определяется рядом факторов как внешнего, так и внутреннего характера. По мнению Е.А. Нефедовой, к ним относятся: 1) устная форма существования говоров и отсутствие в них кодифицированной нормы, облегчающие возникновение словообразовательных и семантических единиц разной степени устойчивости по готовым моделям; 2) повышенный эмоциональный тонус народной речи, вообще характерный для разговорного языка, в том числе и литературного; 3) номинативные процессы, результатом которых являются разномотивированные единицы с одинаковым значением; 4) разрушение архаического слоя говора, забвение звучания и значения многих слов, воспроизводимых неточно, в искаженном звучании и с достаточно неопределенной, «размытой» семантикой; 5) усвоение новой лексики, проникающей в говоры под влиянием городской культуры, часто связанное с трансформацией звучания и значения литературных слов; 6) территориальное варьирование говоров1.

Народная (местная) географическая терминология представляет собой значительный пласт диалектной лексики, обозначающей различные объекты ландшафта. Одна из специфических черт географической терминологии в говорах – тесная зависимость ее семантического наполнения от изменяющихся условий географической среды, что, в свою очередь, влияет на еще бо?льшую по сравнению с лексикой других тематических групп вариантность семантики, возникновение многозначности.

Так, в «Тематическом словаре говоров Тверской области» у слова лядина отмечено более 20 значений и оттенков значений. Схожую ситуацию для слова ляга в Новгородском областном словаре отмечает В.Л. Васильев, обращая внимание на то, что большинство значений «указывает не на разные географические объекты, а на частные особенности одной подверженной изменениям реалии – небольшой заболоченной низины, заливаемой водой2. Синкретичность значения вызывает сложности лексикографического порядка, но еще большие затруднения для семасиологического и ономасиологического анализа вызывает функционирование в одном ареале (чаще зафиксированное в разные периоды времени) слова с практически противоположными значениями. Ср., тверск. ляда, лядина – ‘участок земли, заросший кустарником, лесом’ и ‘расчищенное под пашню место в лесу’; ‘низкое, болотистое место’ и ‘высокое место на болоте’. Подобное имеет место и в случаях с лексемами кулига, рёлка и др. Очевидно, это связано с денотативным планом этой группы лексики, экстралингвистическими причинами: расчищенный участок леса может снова зарасти, стать заболоченным и т.д. Однако сам факт закрепления конкретных значений со всевозможными оттенками, по мнению ряда исследователей (В.Л. Васильева, Н.И. Толстого, Т.С. Коготковой), определяется факторами собственно языковыми.

Во-первых, лексическая система народного говора, как и общенационального языка, стремится избежать дублетности, что достигается приобретением терминами-синонимами дополнительных семантических признаков. Н.И. Толстой считает, что в таком случае дополнительный признак получает термин, появившийся в говоре позднее, а старый, исконный термин остается с прежним более общим значением. Реже конкретизируются значения каждого из столкнувшихся терминов3. Во-вторых, очень важную роль играет близость местных географических терминов и топонимов, в том числе микротопонимов, способность апеллятивов выполнять топонимическую функцию. Диалектоноситель естественным образом связывает значения слова, географического термина, с известными ему в данной местности географическими объектами.

В свою очередь, изменение свойств объектов микроландшафта (зарастание луга лесом, смена типов леса, заболачивание и проч.) создает ситуацию: реалия меняется – привычное название (по сути – онимизированный географический термин, или, по Н.И. Толстому, ситуативный микротопоним) остается. Постепенно это название начинает указывать на объект с другими свойствами и может закрепиться в диалекте в качестве нарицательного слова с новым значением. Впервые на это обратили внимание авторы Лингвистического атласа района озера Селигер, которые связывают семантическое богатство некоторых осташковских терминов с тем, что слова эти «обычно являются и нарицательными, и собственными именами одновременно»4.

Тельмографические (называющие заболоченные места) термины являются одной из многочисленных групп номенклатурной лексики, распространенной в тверских говорах, причем включают богатый и достаточно дифференцированный набор лексем, имеющих разветвленную семную структуру5.

Принадлежащая к географической терминологии, которая, как сказано выше, отличается высокой вариантностью в силу в том числе и изменчивости обозначаемых реалий, тельмографическая лексика не является исключением.

Для того чтобы определить, какое значение для географических терминов, различающихся набором сем, было первичным, необходимо предпринять попытку установить, как было образовано то или иное слово, определить его происхождение.

Для обозначения разных типов заболоченных мест, болот и их частей на территории Тверского региона используются лексемы бала?хтина, боло?то (боло?нье, болота?жка, боло?тина, болоти?на, болотови?на, болота?вина, боло?тчина), боча?г (боча?жина), ве?шня, вя?зель (вязе?ль, вя?зило, вязи?на), глей, гря?зи, дрыч, дря??гва, зы?бель (зыби?на, зыбу?лька, зыбу?н, зыбь), едо?ма, ка?луга, лы?ва (лы?вина), ляд (ля?да, ля?дина, ляди?на, ля?жина, ляди?шка), мох (мохови?на, мошок, мша?ра, мша?рка, омша?ра, омша?рина, омша?рка, подмо?шня), моча?ло (мочави?на, мочеви?ще, мочля?вина, мочажи?на), непре?тище, пищу?га, поло?ина, пути?на (пути?нка), пучи?на, ре?пище, со?гра, солоти?на (со?лоть), стру?га, то?пка (топучи?на, топь), трясе?ль (тряси?на), хо?дель (ходу?н), чаща?ра, шату?н.

Несомненно, словом-идентификатором, выражающим понятие в наиболее общей форме является термин болото. Общерусское слово болото известно носителям говоров, используется ими, в том числе и для пояснения значений диалектных слов: У меня и дочка во мху блудила, в болоте-то. Болото, а в болоте вышка – возвышенность. О распространенности этой лексемы можно судить и по популярному в Тверской области ойкониму Заболотье (Андреапольский, Бельский, Калининский и др. районы.)

Фонетические варианты и дериваты болонье, болотина, болотовина и т.п. могут дублировать болото, но иногда отличаются по значению: болотовина, болотажка – небольшое болото, болонье – место возле болота.

Слово болото – непроизводное, общеславянское, его связывают с лит. ba?ltas – ‘белый’, но внутренняя форма слова непрозрачна. Между тем, по мнению В.Е. Гольдина, говорам свойственна «наибольшая детализация языковой картины мира, специфика номинации естественных объектов и артефактов; …установка на иконичность, изобразительность речи (стремление к мотивированности номинаций)»6. Поэтому, с одной стороны, наряду со словом болото существуют собственно диалектные образные, мотивированные номинации (ср. мшарка, зыбина, ходель, шатун, трясель, мочлявина), с другой стороны – слова с корнем болот- развивают переносные значения: болото – сенокосное угодье на болотистом месте (метонимический перенос); боло?тина – дурак, простофиля (метафорический перенос). Метафорическое переосмысление термина болото свойственно и литературному языку, ср. обывательское болото (актуализация признака ‘отсутствие движения, развития, жизни; косность’); пословицы Не ходи при болоте, черт уши обколотит; Было бы болото, а черти будут; В тихом болоте (омуте) черти водятся и т.п. (актуализация признака ‘опасное, гиблое, неизведанное место’).

Лексемы глей, грязи, мох, на первый взгляд, образованы по одной модели – метонимический перенос значения: ‘место, где есть глей (особый вид почвы; в говорах также – ил)’; ‘место, где есть грязь (почва, смешанная с водой)’; ‘место, поросшее мхом’.

Болото пучина мы называем, где ничего не растет, а мох – где растет. Глей – топкое место, не пройти, завязишься. Переосмысливаясь, эти слова могут терять дополнительную дифференциальную сему, обозначая общее понятие болота, болотистой местности. У нас тут за озером два мха. А гривы такие - посередке мха сухая сопка. Распространены и деривативы с корнем мох-: Мшара – болото это, не такое, где клюква растет, а маленькое. Её как треснули, Дуська в мошок и полетела. Омшарник, или мшарина, в нашем понятии одно и то же; пройдешь мшаринку, потом будет балабан. Это именование отразилось и в топонимике Тверской области: болота Козловский Мох, Пелецкий Мох, Прусоховский Мох; озера Мошное, Б. Мошно, М. Мошно; н.п. Гладкий Мох, Васильевский Мох, Мшенцы, Мошки, Подмошье и т.п.

Обращение к этимологии термина грязи (‘тина, топь’; восх. к ст.-сл. погр#зн@ти) позволяет полнее, точнее осознать его исходную семантическую структуру в говорах и национальном языке вообще. В кодификациях современного русского литературного языка связь лексемы грязь с глаголами погрузиться, погрязнуть не отражена; в словарных дефинициях компонент значения ‘топкость, вязкость’ не обозначается, хотя и может восстанавливаться из контекста; с точки зрения синхронии грязь – непроизводное слово. Переносные значения ‘безнравственность, бесчестные взаимоотношения людей, клевета’ развиваются на основе значения ‘нечистота; то, что пачкает’. Однако изначально эта сема была сопутствующей, дополнительной, а лежащим в основе номинации признаком было значение ‘то, во что погружаешься и не можешь выбраться; в чем грязнешь’. См. в словаре Даля: погрязать – вязнуть, тонуть, увязать, завязать, утопать или заседать в вязком, цепком. Таким образом, говоры сохранили древнейшую мотивацию, а следовательно, значение, которое в современном литературном языке отошло на периферию.

Значение лексемы балахтина мы восстановили из контекста в иллюстрации к слову кочок в словаре «Селигер»: Я пробиралась по балахтине: с кочка на кочок прыгала (д.

Ходуново Фировского р-на). Очевидно, речь идет о болотистом участке земли. В СРНГ лексема балахтина со значением ‘небольшое болото’ имеет помету Влад., а также зафиксировано балахта ‘лягушка’ (Новг.) и балахтать ‘взбалтывать, взбивать сметану или масло, плескаться в воде’ (Волог., Калуж., Костром.). Можно предположить для тверских говоров мотивацию балахтина – ‘место, где водятся лягушки’, а балахта, в свою очередь, – дериватив от балахтать (по характерным движениям лягушки), однако, по мнению С.А. Мызникова, балахта, возможно, связано вепс. lopshanne (ср. в прионежских говорах лоттач – ‘лягушка’ от фин. lotty с тем же значением)7. Тогда возможна связь термина балахтина с лахта – ‘залив, сырое место’ в обонежских говорах, ‘болотистое место в лесу’ – в новгородских и т.д. Термин лахта восходит к финск. lahti, вепс. laht ‘болото’, следовательно, и в русских говорах это значение было первичным. В тверских говорах отмечены слова с корневым лахт- – лахтвина, лахтовина в значении ‘покос, луг’. Интересно проследить изменение семантики деривативов от лахта с учетом возможного географического «продвижения» термина: лахтина – ‘заболоченное место’ (Новг.) → лахтовина – ‘сенокос на низком, заливаемом водой месте’ (Пск.) → лахтовина ‘сенокосный луг в лесу’ (Калин.).

Термин дрягва ‘трясина, топкое место’ мотивируется глаголом дрягать ‘дрыгать, трясти, дрожать’. Признак, положенный в основу номинации – неустойчивая, шаткая поверхность болотистой местности – объединяет лексему дрягва с другими тверскими тельмографическими терминами: зы?бель (зыби?на, зыбу?лька, зыбу?н, зыбь – от зыбаться ‘раскачиваться, дрожать’ трясе?ль (тряси?на) – от трястись, хо?дель (ходу?н) – от ходить, шату?н – от шататься. Многочисленность таких образований свидетельствует о том, что для тверского диалектоносителя этот отличительный признак болота – наиболее важный, т.е. болото прежде всего противопоставляется твердой земле. Возможно, тверское слово дрыч ‘топь, болото’ (Во время войны в дрыче пропала повозка с лошадью), зафиксированное в СРНГ с аналогичным значением как смоленское, претерпело искажения и тоже восходит к глаголу дрыгать, ср. чередования в современном языке могу – мочь, берегу – беречь и т.п., связанные с трансформацией праслав. *mogti в др-рус. мочи под влиянием фонетических изменений. Конечно, это только предположение, поскольку в таком случае неясно, какими были промежуточные формы и почему они утратились.

Также неясно происхождение термина вешня, который записан в Тематическом словаре тверских говоров со значением ‘болото’ (несколько фиксаций в картотеке ТвГУ в разных населенных пунктах) и со значением ‘сырое, топкое место после таянья снегов’ (1 фиксация). Чем объяснить количественное превосходство записей (а стало быть, и пояснений информантов) с более общим, не конкретизированным значением? Может быть, справедливо именно такое толкование термина, а указание на мотивацию словом весна объясняется стремлением информанта объяснить его этимологию? Или, наоборот, это сохранившееся исконное значение, претерпевшее в дальнейшем расширение? В словаре Даля слово вешня с пометой «тверское» соотносится со словом весна (поскольку объединено с ним в одну словарную статью), но при этом определяется как ‘загородка, выдел в ближних к селению поемных лугах, где не косят, а пасут скот; выгон’. Но, как заметил В.В. Виноградов, «в "Толковом словаре живого великорусского языка" В.И. Даля… проблема омонимии целиком снимается тем, что за основу слияния и разграничения слов принимается внешнее фонетическое или графическое "единство" формы слова, чаще всего совпадение его звуковой оболочки»7. Следовательно, все те слова, которые объединяются общностью звукового состава (или звукового комплекса), рассматриваются как одно слово, как единая лексическая единица русского языка (и в историческом, и в диалектологическом разрезе). В СРНГ вешня со значением ‘низкое, болотистое место’ зафиксировано как псковское, а тверское – со значением ‘поемный, заливной луг близ селения’. Таким образом, более нигде нет указания на признак непостоянности и отношение ко времени года, однако довольно последовательно отмечается сема ‘близость к селению’, а также ‘отгороженность’. Возможно, это дает нам право предположить связь этого термина с весь ‘селение, деревня’ или веха ‘шест, втыкаемый, устанавливаемый (в поле, на снегу и проч.) для указания пути, границ владений и участков и т. д.’? Тогда близкий к селению покос или огороженный выгон для скота мог заболачиваться, и таким образом термин стал соотноситься с обозначением болота.

Термин лыва в тверских говорах используется со значением ‘лужа’ (вариант – лывина) и ‘место с открытой водой на болоте, окно’ (А окнищи – это лыва такая, лужи на болоте). Слово лыва, имевшее в древнерусском языке значение ‘болото’, восходит, по данным этимологических словарей, к фин., карельск. liiva – ‘ил, тина’. Мы видим, что изменение семантики привело к закреплению за словом значения, противоположного значению в языке-источнике.

Слово калуга, в тверских говорах имеющее значение ‘топь, болото’, исторически связано с лужа.

Лексемы с корневым ляд-, по данным «Этимологического словаря» М. Фасмера, соотносятся с праслав. ledo, родственным др. прусск. lindan ‘долина’. Уже в древнерусском языке слово лядина имело несколько значений: ‘пустошь, сорняки, густой кустарник’, при этом лядеть – ‘зарастать молодой порослью’. Фасмер не объединяет слова ляда (географический термин) и ляд (‘нечистый, черт’), хотя и не дает четкого объяснения происхождения второго слова. Однако использованная им в толковании слова ляд формулировка «замена слова леший» дает основание предположить родство слов ляда и ляд. Если ляд – это леший, т.е. мифический персонаж, обитающий в лесу, тогда общее исходное значение русских географических терминов с корневым ляд- именно ‘лес, участок леса’, а другие значения (‘расчищенный под пашню участок’, ‘болотистое место’ и т.д.) следует признать вторичными, развившимися под влиянием конкретных условий географической среды. В тверских говорах зафиксированы следующие значения дериватов с корневым ляд-, имеющие в своем составе указание на какое-либо отношение к лесу, лесной поросли: ‘участок земли, заросший лесом, кустарником’ (ля?да, ляди?на; Лядина бывает березовая, ольховая, еловая); ‘частый, заросший лес’ (лядина, лядинник; Хороший, чистый лес – это бор, а лядина – это смешанный лес, глухой, неприятный; За ручьем еловый лес, плотный такой, мы и называли лядиной; А лядинник – это вот там вон, и ни пройти ни проехать); ‘ольховый лес’ (ляди?на; Лядина – это ольховый лес, ольшняк); ‘низкое болотистое место, заросшее кустарником, лесом’ (ляд, ля?да, ля?до, ля?дина, ляди?на, ля?жина; Ляжина - болотистое место с кустарником, без кустарника зовут грязи; Заедут в лядину, и не выбраться оттуда, из этой заросли, в лесу она обычно, где болотистые места); ‘расчищенное место в лесу (вырубленный, выжженный участок)’ (ляд, ляда, лядина, лядина; Лядины весною под яровой хлеб рубили; Бывает, на горелом ляду осина, береза там вырастает); ‘чистое место в лесу для выпаса скота’ (ля?да, ля?до; Лядо – это пастбище, сейчас оно заросло, но всё лядо) и т.п. Противоположные значения для одного звукового комплекса, такие, как ‘заросшее место’ и ‘расчищенное место’, объясняются прагматической связанностью таких понятий для крестьянского сознания: расчищать нужно именно то, что этого требует, и, наоборот, заметной, привлекающей внимание будет ситуация, если зарастает ранее расчищенный, обрабатываемый участок. Прибавление компонента значения ‘низкое, болотистое место’ к семе ‘место, заросшее лесом’, по-видимому, связано с изменением географической реалии, позже в ряде говоров утратился именно первичный компонент значения, и термины ляда, лядина стали обозначать болотистое место вообще, вне связи с растительностью на нем.

Термин солоть (солотина) ‘топкое место, болото’ восходит к праслав. *soltъ и связано с соль. В тверских говорах эта связь утрачена, произошло расширение значения, болота называют солотью или солотиной вне зависимости от особенностей (минерализации) воды или состава почв: В каку солотину залезли. По солотине не пройдешь – вымостили б это место, и езда была б хорошая (ср., например, в донецких говорах солотина – ‘солончаковые почвы’).

Слово непретище – ‘топкое, непроходимое место, заросшее кустарником’ – сохраняет значение, обусловленное его внутренней формой, мотивировкой от глагола переть (русск.-цслав. ‘лечу, двигаюсь’).

Мочало, мочавина, мочевище, мочлявина восходят к моча ‘влага, сырость’ и обозначают в тверских говорах ‘места, заливаемые водой’ и ‘топкие места в болоте’: Мочавина везде: на пожне, и в лесу, и на поляне. Через болото шли по лавинам до веретья, мочавины мхом зарастают. Бочаг и бочажина – фонетические варианты , также относящиеся к моча, однако, кроме значения ‘заливаемый водой луг’, слово бочаг имеет значение ‘глубокое место в реке’.

Происхождение слова пищуга (‘топкое, непроходимое место в болоте’) неясно. В СРНГ это слово с пометой «калининское» зафиксировано со значением ‘непроходимое или труднопроходимое место в лесу’, для брянских говоров записано значение ‘щель, расщелина’. Этимологического описания этого слова нам найти не удалось. Возможно, связано с пещера? «Неясным» названо в этимологическом словаре М. Фасмера и слово едома, обозначающее в тверских говорах небольшое болото, причем отмечается упоминание его значении ‘болото, топкая почва’ в новгородских летописях XIV – XV вв.

Термин полоина мотивирован глаголом лить, имеет значение ‘болотистое место’: Какая здесь полоина большая, далеко обходить.

Путина в значении ‘топкое место, болото’ (Клюкву мы собирали на путинках), вероятно, появилось благодаря развитию семантики также зафиксированного в тверских говорах путина в значении ‘распутица, размывание дорог’ (Нас застала путина).

Слово пучина (в тверских говорах со значением ‘топкое место на болоте’; Не ходи сюда, здесь пучина) М. Фасмер связывает с пукать (‘лопаться, испускать газы’), а В.Я. Черных с пучить (‘вздувать, вздымать’).

Репище (‘низкий болотистый луг’; Ныне лето сухое, так мы и в репище косили) – дериват от репа, изначально – ‘участок, засеянный репой’, видимо, трансформация значения связана с распространенностью реалии, в связи с чем репищем стали называть огород, поле или луг вообще, а затем луг или поле с какими-то особенностями, не связанными с растительностью на них.

Этимология термина согра (‘болотистое место с кустарником’) остается спорной. На территории Тверской области это слово не распространено (записано только в одном, Бологовском, районе), семантических вариантов не имеет.

Струга (‘болото в лесу’; За клюквой на стругу ходили) родственно др.-рус. струга (‘течение, струя’), восходит к и.-е. *sreu- ‘течь’.

Чащара (‘глухое болотистое место, заросшее лесом’) возникло от чаща, чащара (‘густой труднопроходимый лес’).

Итак, свойственная диалектной речи детализация картины мира проявляется в существовании в тельмографической лексике тверских говоров терминов, отражающих понятие, которое в литературном языке может быть определено только описательно, например, лядина – ‘низкое заболоченное место в лесу, заросшее кустарником, труднопроходимое, непригодное для пашни’. Установка на изобразительность речи находит отражение в таких терминах, как зыбина, дрягва, ходель, шатун, мшарина и под. В тематической группе ‘места, заливаемые водой; болота’ есть слова, содержащие в своей внутренней форме актуализацию практически всех существенных отличительных признаков обозначаемого понятия, с помощью которых дефинируется лексема болото в словарях современного русского литературного языка: избыточная увлажненность (мочажина, лывина, струга, калуга), илистость (глей), зарастание растительным покровом (мох, омшарина, чащара), топкость, вязкость (топучина, вязель, грязи), причем последний признак может конкретизироваться с прагматической точки зрения, актуальной для народной речи, как ‘труднопроходимое или непроходимое место’ (непретище, вязило).

Отсутствие кодифицированных правил способствует развитию в каждом отдельном говоре восприимчивости к внешним влияниям, идущим из общенародного (литературного) языка и соседних близлежащих говоров. Для лексической системы говоров это на протяжении долгого времени приводило и приводит к расширению словаря, лексической дублетности и всякой вариантности вообще.

<< | >>
Источник: Л.Н. Новикова. ТВЕРСКИЕ ГОВОРЫ В ПРОШЛОМ И НаСТОЯЩЕМ. 2016

Еще по теме К ВОПРОСУ О СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЕ ТЕЛЬМОГРАФИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКИ ТВЕРСКИХ ГОВОРОВ: