[Сократ]

392 Случилось как-то нам — мне и Эриксию Стирий- цу — прогуливаться в портике Зевса-Освободителя Вскоре к нам присоединились Критий и Эразистрат, племянник Феака, сына Эразистрата2, в то время только что вернувшийся из Сицилии и тех мест.

• Здравствуй, Сократ.

ь — И ты также,— сказал я.— Что ж, хорошие новости привез ты нам из Сицилии?

• И даже очень,— отвечал он.— Но давайте прежде сядем: я устал вчера на пути из Мегар .
• Конечно, если угодно.
• Так какие же тамошние новости,— спросил он,— хотите вы прежде всего услышать? Как живут сами сицилийцы или что они замышляют против нашего города? 4 Ведь они разъярены против нас, словно осы. А если кто-либо хоть чуть-чуть раздразнит ос, они ста-

с новятся неодолимы до тех пор, пока он, навалившись на них, не разорит дотла их гнездо. Так и сиракузяне: пока кто-либо, взявшись за дело серьезно, не пойдет против них с мощным войском, город их невозможно подчинить нашей власти 5. Если же вооруженные силы будут невелики, сицилийцы распалятся скорей всего так, что станут очень опасны. Я подозреваю, что они и d сейчас отправили к нам послов, желая обмануть наш город 6.

Пока мы так беседовали, мимо нас прошествовали сиракузские послы. Эразистрат, указав на одного из них, молвил:

• Вот этот, мой Сократ, богатейший из всех сицилийцев и италийцев. Да и как ему не быть таким, — продолжал он,— если ему подвластна столь обширная зем- ля, что тому, у кого возникло бы желание распахать побольше земли, он без труда мог бы это позволить? Притом земля эта такого качества, что другой подобной нет в эллинских государствах. Кроме того, ему принадлежат и другие безмерные богатства: рабы, лошади, золото и серебро.

Но я, видя, что он намерен многословно распространяться об имуществе этого человека, спросил:

• Однако, Эразистрат, какое положение занимает 393 этот муж в Сицилии?
• Он,— отвечал Эразистрат,— и кажется, и на деле является самым порочным, а равно и самым богатым из сицилийцев и италийцев, так что если ты пожелаешь спросить любого из его соотечественников, кого он считает самым богатым и порочным человеком в Сицилии, все в один голос укажут на него.

А я, подумав, что он затронул немаловажные и скорее даже весьма важные вещи, а именно вопрос о добродетели и богатстве, спросил, кого он назовет более бога- ь тым человеком — того, у кого есть талант серебра 7, или же того, кому принадлежат угодья стоимостью в два таланта.

• Думаю, что назову более богатым того,— ответил он,— у кого есть угодья.
• Значит,— сказал я,— согласно такому рассуждению, если у кого окажется одежда или подстилки или еще другие какие-то вещи, более дорогие, чем у этого чужеземца, тот будет более богат, чем он?

Эразистрат согласился и с этим.

• Ну а если бы тебе кто-нибудь предоставил сделать выбор, какой пожелаешь?
• Я,— отвечал он, — выбрал бы то, что дороже.
• Ты сделал бы это с намерением стать богаче?
• Да.
• А пока именно он представляется нам самым богатым, поскольку владеет самыми дорогими вещами?
• Да,— отвечал Эразистрат.
• Значит,— сказал я,— здоровые люди должны быть богаче больных, если только здоровье — более дорогое достояние, чем деньги больных? Ведь нет никого, кто не предпочел бы оставаться здоровым, не имея при этом много денег, вместо того чтобы болеть, обладая состоянием Великого царя 8. Ясно, что здоровье ценится d выше: ведь его никто никогда бы не выбрал, если бы оно

не оказалось предпочтительнее, чем обладание деньгами.

• Нет, не выбрал бы.
• Значит, если бы что-то оказалось ценнее здоровья, тот, кто этим бы завладел, был бы самым богатым?
• Да-
• А если бы кто сейчас, подойдя к нам, спросил: «Сократ, а также вы, Эразистрат и Эриксий, можете ли

в вы мне сказать, какое достояние более всего ценно для человека? Разве не то, приобретя которое человек правильнее всего сумеет рассудить, как ему наилучшим образом вести свои дела и дела друзей? И как мы назовем подобное достояние?»

• Мне кажется, мой Сократ, самое ценное достояние человека — счастье.
• Это неплохо,— отвечал я.— Однако мы ведь тех из людей считаем счастливейшими, у кого лучше, чем у всех остальных, идут дела?
• Мне, по крайней мере, так кажется.
• Но не потому ли они преуспевают, что меньше всего погрешают в отношении как самих себя, так и других людей и большую часть своих дел доводят до успешного завершения?
• Несомненно, поэтому.
• А разве не те, кто знают, что такое добро и зло, а 394 также что надо делать и чего делать не надо, действуют

самым правильным образом и менее всего погрешают?

Он согласился и с этим.

• Итак, нам теперь представляется, что самые мУДрые люди одновременно самые благополучные, счастливые и богатые, коль скоро мудрость оказалась самым ценным достоянием.
• Да, это верно.
• Однако, мой Сократ,— вмешался тут Эриксий,— какая польза человеку, если он будет мудрее Нестора 9,

ь но не будет иметь всего необходимого для повседневной жизни — пищи и питья, одежды и прочих подобных вещей? Что проку тогда от мудрости? И как может такой человек быть богатейшим, если, лишенный всего необходимого, он должен нищенствовать?

И в этих словах почудился некий серьезный смысл.

• Разве, однако, — возразил я,—человек, обладающий мудростью, попал бы в такое положение, даже если бы ему и недоставало необходимого? И наоборот,

если бы кто владел домом Пулитиона 10 и дом этот был бы набит золотом и серебром, разве не нуждался бы он е больше ни в чем?

• Но, — отвечал Эриксий,— ему ведь ничто не помешает, продав имущество, тут же приобрести вместо него все необходимое для повседневной жизни или же деньги, на которые он все это сможет купить и обрести тотчас же полное благополучие.
• Да,— сказал я,— если бы нынешние люди больше нуждались в приобретении такого дома, чем в муд- d рости того человека. Но если бы они были таковы, что выше всего ставили бы человеческую мудрость и то, что от нее происходит, подобный человек располагал бы для продажи гораздо большим добром, коли бы он в чем-то нуждался, ибо мог бы продать и саму мудрость и проистекающие от нее плоды. Конечно, у человека есть великая нужда в доме, ему полезно его иметь, и для жизни совсем не одно и то же, обитать ли в большом и богатом доме или в маленьком, бедном домишке. Ну а польза от мудрости разве стоит немногого и невелика в разница, быть ли мудрецом или невеждой в важнейших вопросах? Или люди должны презирать мудрость и не стремиться ее приобрести, как делают многие из них, когда, нуждаясь в кипарисовой отделке для дома или в пентеликонском камне \ они жаждут покупать только их? И разве искусный кормчий, или врач, опытный в своем ремесле, или любой другой, точно и прекрасно владеющий каким-то подобным искусством, не есть нечто гораздо более ценное, чем любая, даже самая ценная, принадлежность нашего обихода? Разве ж человек, способный и самому себе и другому дать хороший совет по поводу того, как надо действовать наилучшим образом, не сумел бы продать такое уменье, захоти он только этим заняться?

Но Эриксий, выслушав это и взглянув исподлобья, 395 как если бы кто-то его обидел, сказал:

• Раз так, мой Сократ, то, по правде сказать, ты должен был бы признать себя более богатым человеком, чем Каллий, сын Гиппоника ,2.
  Ты вынужден был бы согласиться, что ничуть не менее его осведомлен в величайших вещах, наоборот, что ты более мудр; однако от этого ты ничуть не богаче.
• Может быть, мой Эриксий,— возразил я,— ты полагаешь, что речи, которые мы сейчас ведем,— это шутка, раз в самом деле все обстоит не так, но как при ь

игре в кости: бывают костяшки, бросив которые можно победить своих противников таким образом, что им нечем будет ответить. Возможно, ты думаешь, что и относительно богатых людей дело обстоит подобным же образом и человек может владеть такими речами — не столько правдивыми, сколько лживыми,— с помощью которых он вполне способен одолеть противников в споре и доказать, что самые мудрые у нас одновременно и самые богатые люди? А ведь при этом они говорили бы правду, а он лгал бы. Быть может, нет ничего удиви- с тельного и когда двое людей рассуждают о правописании и один утверждает, что имя Сократ начинается с сигмы, а второй — с альфы |3, причем речь того, кто говорит об альфе, оказывается убедительней, чем слова того, кто считает началом этого имени сигму!

Тут Эриксий, одновременно смеясь и краснея, оглядел всех присутствующих и сказал, как если бы он не был участником прежних словопрений: d — Я, мой Сократ, не считаю пригодными такие рассуждения, с помощью которых нельзя ни убедить никого из присутствующих, ни принести ими пользу: в самом деле, кто из здравомыслящих людей поверит, что самые мудрые люди у нас одновременно и самые богатые? И если уж надо говорить о богатстве, то лучше рассуждать о том, какой источник богатства прекрасен, а какой — постыден, да и о самом обладании богатством — благо это или зло.

• Что ж, — сказал я,— значит, мы в дальнейшем е будем осторожнее: прекрасно, что ты дал нам этот совет.

Однако почему же ты сам, коль скоро зачинаешь беседу, не попытаешься сказать, представляется ли тебе обладание богатством добром или злом? Ведь то, что было сказано раньше, не имеет, по-твоему, к этому отношения.

• Итак,— отвечал он,— обладание богатством кажется мне благом...

Он хотел еще что-то добавить, но Критий его прервал:

• Скажи мне, Эриксий, значит, ты считаешь богатство благом?
• Да, клянусь Зевсом, если только я не безумец! И, думаю, не найдется никого, кто бы с этим не согласился.
• Право же, — молвил тут Критий,— и я думаю, что не найдется человека, которого я не заставил бы

согласиться со мною, что для некоторых людей богатст- 396 во — зло. А ведь если бы богатство было благом, оно не показалось бы нам для кого-то злом.

Тут я сказал им обоим:

• Если бы вы случайно разошлись во мнении относительно того, кто из вас более прав в вопросе о верховой езде — например, когда вы решали бы, как можно стать превосходным наездником,— то, коль скоро я сам был бы мастером верховой езды, я бы и разрешил ваш спор, причем мне было бы очень стыдно, если бы, присутствуя при споре, я в меру своих сил ему не воспрепятствовал. О чем бы вы ни спорили, я поступил бы b точно так же, если бы стало очевидным, что, коли вы не придете к согласию, вы разойдетесь врагами, а не друзьями. Теперь же вы разошлись во мнениях относительно такой вещи, в которой у вас будет нужда всю вашу жизнь, и вдобавок существует большая разница в том, заботиться ли о богатстве как о чем-то полезном или нет, причем вопрос этот для эллинов не пустячный, но первой важности: ведь наши отцы прежде всего требуют от своих сыновей, как только они видят, что те вступают в разумный возраст, чтобы они подумали, каким путем достигнуть богатства; ибо, считают они, если у человека есть какое-то имущество, он чего-то стоит, если же нет — то ничего. И раз это столь серьезное дело и вы, будучи согласны во всем остальном, спорите о такой значительной вещи, да вдобавок еще речь идет не о черном или белом и не о легком или тяжелом, но о том, является ли богатство благом или злом (так что, расходясь относительно блага и зла, вы вполне d можете стать врагами, хотя сейчас вы друзья и даже родственники), я, насколько это от меня зависит, не допущу, чтобы между вами произошел разлад.
  Однако, если бы я мог это сам, я бы прекратил ваш спор, объяснив, как обстоит дело; теперь же, поскольку это не в моих силах и каждый из вас считает, что может заставить другого с ним согласиться, я готов всеми средства- е ми помочь тому, чтобы вы пришли к согласию и решили этот вопрос. Итак, Критий, ты первый попытайся нас убедить, как ты обещал.
• Но я,— молвил Критий,— для начала охотно спросил бы нашего Эриксия, считает ли он, что существуют справедливые и несправедливые люди.
• Существуют, клянусь Зевсом,— отвечал тот,— и даже очень.

• Ну а чинить несправедливость кажется тебе благом или злом?
• Мне это кажется злом.
• А как ты полагаешь, если человек соблазняет деньгами соседских жен, чинит он несправедливость или же нет? Причем делает он это вопреки запрету государственных законов.
• Мне кажется, это означает чинить несправедливость.
• Значит,— сказал Критий,— если человек богат и может позволить себе потратить деньги, коль скоро

397 он несправедлив и им владеет желание, он тем самым нарушает закон? Если же человеку не повезет и он не богат, то он, не имея источника денег, не сможет удовлетворить свое желание и, таким образом, не совершит несправедливости? Вот и получается, что человеку полезнее не быть богатым: тогда он меньше способен удовлетворять свои желания, если желания эти низменны. И опять-таки ты считаешь, что страдать — это зло или благо?

• Я полагаю, зло.
• Ну а как тебе кажется, существуют невоздержные люди?

ь — Да, конечно.

• Значит, если для здоровья человека лучше воздерживаться от чрезмерной еды и питья и других вещей, приносящих, казалось бы, наслаждение, а он по своей невоздержности не сумеет этого сделать, ведь такому человеку лучше не обладать источником, который бы все это ему обеспечивал, чем обладать изобилием благ? Таким образом, у него не будет возможности погрешать, даже если ему этого очень захочется.

Рассуждение Крития показалось таким верным и с прекрасным, что Эриксий, если бы не устыдился присутствующих, вполне мог встать и его побить: он почувствовал себя совсем обездоленным, когда ему стало ясно, что его прежнее мнение о богатстве было ошибочным. И я, поняв это его состояние и опасаясь, чтобы их ссора и разногласия не зашли еще дальше, сказал:

• Когда недавно в Ликее мудрый муж Продик d Кеосский 14 привел это самое рассуждение, присутствовавшим показалось, что он несет сущий вздор, и он не сумел никого из них убедить в своей правоте. Вдобавок к нему подошел совсем юный мальчик, бойкий на язык, и, сев рядом, стал подтрунивать над ним и его вышучи- вать, подстрекая насмешками обосновать свое рассуждение, причем слушателями он был принят гораздо лучше, чем Продик.
• А мог бы ты,— спросил тут Эразистрат,— изложить нам его рассуждение?
• Несомненно, если только припомню. Звучало е оно, думаю я, примерно так: отрок спрашивал его, в какой мере он считает богатство злом и в какой — добром. Продик же, перебив его, как только что сделал ты, сказал, что для благородных людей, знающих, каким образом надо распоряжаться имуществом, богатство является благом, а для людей порочных и невежд — злом. Подобным же образом, добавил он, обстоит дело со всем остальным: каковы те, кто пользуются вещами, таковыми неизбежно оказываются и их дела. Прекрасным кажется мне, продолжал он, и слово Архилоха:

Люди мыслят так, как им говорят их свершенья 15.

• Что ж,— отвечал на это отрок,— если кто сделает 398 меня знатоком мудрости, которой мудры доблестные мужи, он неизбежно сделает для меня хорошими и все остальные мои дела, нимало не потрудившись над всем этим, но лишь тем, что превратит меня в мудреца из невежды? Таким образом, если кто сделает меня сейчас грамотным, он неизбежно должен сделать грамотными

и все мои прочие дела, а если он сделает меня знатоком изящных искусств, то и дела мои станут изящными — подобно тому, как делая меня доблестным, он и дела мои делает доблестными.              ь

С последним Продик не согласился, а прежде сказанное подтвердил.

• Думаешь ли ты,— продолжал тот,— что человеку в той же мере предстоит совершать добрые дела, как и строить дом? Или же дела его неизбежно, какими они были изначально — плохими или хорошими,— такими останутся и до конца?

Тут Продик, как мне кажется, заподозрив, чем обернется для него это рассуждение, весьма хитро, дабы всем присутствующим не показалось, что его сумел с опровергнуть мальчик (он ведь считал себя единственным, кому не пристало снести подобное поражение), сказал, что человеку необходимо совершать добрые дела.

• Ну а ты считаешь,— спросил тот,— что добродетели обучаются или она бывает врожденной?
• Я считаю,— отвечал Продик,— что ей можно обучиться.
• Значит,— возразил отрок,— человек, молящий богов о том, чтобы стать грамотным или образованным либо сведущим в какой-то еще науке, тебе не кажется глупцом, коль скоро эти знания по необходимости приобретаются с помощью другого человека или путем

d собственных поисков?

Продик согласился и с этим.

• Итак, мой Продик,— продолжал юноша,— моля богов о процветании и ниспослании тебе благ, ты молишь только о том, чтобы стать доблестным человеком? Ведь у хороших людей и дела бывают хорошими, а у негодных — дурными. И если добродетели можно обучиться, ты, думается мне, должен молить лишь о том, чтобы изучить то, что тебе неизвестно.

Тогда я сказал Продику, что, на мой взгляд, он попал е впросак, ошибочно считая, будто то, о чем мы молим богов, тут же нам и дается. Даже если ты всякий раз приходишь в город,— сказал я,— с серьезным намерением вымолить у них блага, ты не можешь знать, в состоянии ли они дать тебе то, о чем ты их просишь. Ведь это все равно как если бы ты, обивая пороги учителя грамматики, молил его дать тебе знание грамоты, а между тем не прикладывал бы к этому никаких стараний и вдруг, обретя такое знание, сумел бы выполнять задачи грамматика.

Когда я так сказал, Продик приготовился защищать- 399 ся против юноши и доказать то, что отстаивал сейчас ты [,Критий,] при этом его приводила в негодование самая мысль, что он мог бы впустую о чем-то молить богов. Но тут подошел гимнасиарх и попросил его оставить гим- насий, говоря, что не подобает беседовать с младшими |6, а раз не подобает, то ясно, что это дурно. Я для того рассказал тебе об этом, чтобы ты видел, как относятся люди к философии: ведь когда Продик выступил здесь с такими речами, присутствующим он показался настолько ь безумным, что его выгнали вон из гимнасия. Но твое-то теперешнее рассуждение, как видно, настолько верно, что ты не только сумеешь убедить присутствующих, но и противника своего заставишь с тобой согласиться. Ясно, что и в судах дело происходит таким же образом: когда двое выступают с одинаковыми свидетельствами,

но один из них считается достойным человеком, другой же — дурным, свидетельство этого последнего не убеждает судей, напротив, иногда они делают даже ему назло; а если то же самое говорит человек, считающийся хорошим, его слова обретают для судей силу истины. Быть может, нечто подобное испытали присутствующие в отношении Продика и тебя [,Критий,]: его они посчитали софистом и хвастуном, тебя же — мужем и гражданином, человеком весьма достойным. Значит, они думают, что следует судить не по словам, а по тому, каковы те, кто эти слова произносит.

• Однако, Сократ, пусть ты и шутишь, мне лично Критий кажется дельно говорящим человеком,— вмешался тут Эразистрат.
• Нет, клянусь Зевсом,— сказал я,— я ничуть не шучу. Но почему вы, коль скоро сказанное вами верно d и прекрасно, не завершаете рассуждения? Ведь мне представляется, что у вас осталось, что рассмотреть, после того как вы, по-видимому, согласились: то, что для одних — благо, для других может быть злом. А осталось исследовать, чем является богатство само по себе. Если вы не выясните этого прежде всего, вы не сможете договориться, добро оно или зло. Я готов, насколько в моих силах, исследовать этот вопрос вместе е с вами. Пусть же тот, кто утверждает, что богатство — благо, скажет нам, как он это понимает.
• Ноя, мой Сократ,— молвил Эриксий,— не говорю относительно богатства ничего особенного по сравнению с другими людьми: быть богатым — значит иметь много добра; полагаю, что и Критий разумеет под богатством не что иное.
• Следовательно,— сказал я,— остается посмотреть, что это за добро, дабы не оказалось чуть позже, что вы снова расходитесь во мнениях по этому поводу. Например, у карфагенян в ходу такая монета: в неболь- 400 шой кусочек кожи завертывается нечто, весящее приблизительно около статера 17; но что именно завернуто,

не знает никто, кроме сделавших это. Затем, опечатав этот сверток, его пускают в употребление, и тот, кто больше других приобрел таких свертков, считается владельцем наибольшего количества денег и самым богатым. Если же у нас кто-то приобрел бы наибольшее их количество, он был бы не более богат, чем коли бы набрал множество горных камешков. В Лакедемоне же ь в ходу железная монета определенного веса, причем

железо это некачественное; тот, у кого оказывается большой вес такого железа, считается богатым, хотя ни на что иное это добро не пригодно. А в Эфиопии с этой же целью пользуются разными камешками, которые совершенно ни к чему лаконскому мужу. В Скифии же, среди кочевников, если бы кто владел домом Пули- тиона, он считался бы ничуть не богаче афинянина, с владеющего горой Ликабетт 18. Итак, ясно, что не все это может считаться имуществом, коль скоро некоторые из владельцев этих вещей не бывают благодаря им богаче. Наоборот, — сказал я,— каждая из этих вещей для одних — деньги, благодаря которым они становятся богатыми, для других же — не деньги и не основа богатства. Поэтому такие вещи не могут быть прекрасными или постыдными для всех, но одни являются тем или другим для одних, другие — для других. Если же мы захотим выяснить, почему для скифов дома — не иму- d щество, а для нас — имущество, или почему для карфагенян кусочки кожи — имущество, а для нас — нет, или, наконец, почему железо для лакедемонян — деньги, а для нас — нет, то не следующим ли путем мы лучше всего это поймем? Например, если кто в Афинах станет владельцем камней весом в тысячу талантов, валяющихся на площади и никому не нужных, будет ли он благодаря этому считаться богаче?

• Нет, я этого не думаю.
• А если он приобретет тысячу талантов лихнита 19, мы ведь назовем его даже очень богатым?
• Несомненно.
• Потому,— сказал я,— что этот камень нам полезен, тот же совершенно не нужен?
• Да.
• По этой же причине и для скифов дома не являются достоянием: ведь от них им совершенно нет пользы. И никогда скифский воин не предпочтет самый прекрасный дом кожаному тулупу, ибо тулуп ему полезен, дом же для него не имеет ни малейшей цены. Опять-таки карфагенская монета не имеет для нас значения имущества: ведь мы не можем купить на нее и вывезти то, в чем нуждаемся, как можем сделать это за серебро; таким образом, она для нас бесполезна.
• Естественно.
• Итак, то, что нам полезно, это имущество, а то, что нам бесполезно, имуществом не является.
• Как же так, Сократ? — вмешался тут Эриксий.—

Разве мы не пользуемся в наших взаимоотношениях 401 речами, разве не смотрим друг на друга и не в ходу у нас много иных подобных вещей? Значит, все это — наше имущество? Ведь эти вещи кажутся полезными.

• Нет, имущество представлялось нам не таким образом. Необходимо, чтобы вещи были полезными для того, чтобы мы могли считать их имуществом20,— это признано как будто всеми. Но какие именно вещи, коль скоро не все? Давай же попробуем снова вот как поставить этот вопрос, и, может быть, мы найдем то, что ищем: чем является имущество, коим мы пользуемся, и для чего b изобретено владение вещами, подобно тому как изобретены лекарства для отвращения болезней? Быть может, это станет нам ясным следующим образом: поскольку представляется необходимым, чтобы имущество, как таковое, было полезным, и то, что мы называем имуществом, является неким родом полезных вещей, остается посмотреть, ради какой пользы полезно пользоваться этим полезным имуществом. Быть может, полезно все, что мы употребляем для производства, подобно тому как все, что имеет душу, мы именуем живыми существами, а человека — неким родом живых существ. Если же кто нас спросил бы, от чего мы должны освободиться, чтобы не нуждаться ни во врачебном искусстве, ни в его средствах, мы могли бы ему ответить, что это будет возможно в том случае, если болезни оставят наше тело и вообще больше не возникнут или если они, возникнув, тотчас же прекратятся. Следовательно, похоже, что врачевание принадлежит к наукам, полезным для этого, то есть для отвращения болезней.

А если кто снова задаст нам вопрос, от чего мы должны d быть свободны, чтобы не нуждаться в имуществе, сумеем ли мы ему ответить? И если нет, нам опять надо поставить такой вопрос: скажи, коли бы человек был в состоянии жить без еды и питья и при этом не голодал и не испытывал жажды, нуждался бы он во всем этом, а также в серебре или чем-то еще другом, чтобы это купить?

• Мне кажется, нет.
• Значит, и во всем остальном дело обстоит так же? Если бы мы не нуждались для ухода за телом в том, в чем мы теперь нуждаемся,— в тепле, а иногда и в прохладе и во всем прочем, в чем тело испытывает недостаток, для нас было бы, видно, бесполезно так называемое имущество, раз никто совершенно не нуждается во всем

том, ради чего мы стремимся владеть имуществом, какого было бы достаточно для удовлетворения нужд и вожделений тела? А поскольку обладание имуществом полезно именно для этого — для удовлетворения потребностей тела, то, если бы эти потребности вдруг были устранены, мы совсем не нуждались бы в имуществе, и, возможно, оно вообще бы не существовало.

• Это очевидно.
• Итак, похоже, нам ясно: вещи, полезные для такого рода забот, и представляют собой имущество.

Он согласился с таким пониманием имущества, однако это маленькое рассуждение немало его смутило.

402 — Но как же так? Не признали мы разве возможным, что одна и та же вещь бывает для одного и того же дела в одних случаях полезной, а в других — нет?

• Лично я этого не говорил; но если мы в чем-то нуждаемся для одного и того же дела, это представляется мне полезным, если же не нуждаемся — нет.
• Значит, если бы мы могли без огня изваять медную статую, мы не нуждались бы вовсе в огне для этой работы, а раз мы в нем не нуждались бы, он не был

ь бы нам полезен? То же самое относится и ко всему остальному.

• Да, это очевидно.
• Значит, поскольку возможно чему-либо совершаться без каких-то вещей, постольку эти вещи для подобных дел оказываются бесполезными?
• Да.
• Значит, если бы оказалось, что мы можем удовлетворить телесные потребности без серебра, золота и прочих подобных вещей, кои сами по себе не нужны телу, как нужна пища, питье, одежда, подстилки и дома, и более мы никогда бы в этих вещах не нуждались, нам ведь не показались бы тогда полезными для тела

с золото, серебро и все им подобное, коль скоро можно обойтись и без этого?

• Да, не показались бы.
• А следовательно, это не будет нам казаться имуществом, раз оно совсем бесполезно. Ведь имуществом будет то, на что мы можем приобрести полезные для нас вещи.
• Сократ мой, я не могу поверить тому, что золото, серебро и другие подобные вещи не представляют собою для нас имущества. Я по-настоящему уверен в том, что бесполезные для нас вещи — не имущество, и вдобавок

что полезное имущество является полезнейшей для нас вещью. Но я не верю, будто золото и серебро не полезно d для нашей жизни, коль скоро мы покупаем на это средства к существованию.

• Ну так что же мы решим относительно этого? Разве нет людей, преподающих музыку, или грамоту, или еще какую-нибудь науку, которые, беря за это плату, обеспечивают себе тем самым средства к существованию?
• Да, такие люди есть21.
• Значит, эти люди добывают себе средства к существованию с помощью своей науки, выменивая их на е нее, как мы — на золото и серебро?
• Я с этим согласен.
• Но если этим они обеспечивают себя необходимыми жизненными средствами, то, значит, и их наука полезна для жизни? Ведь и серебро мы назвали полезным, потому что благодаря ему имеем возможность обеспечить свое тело необходимым?
• Да, это так,— сказал Эриксий.
• Значит, если такие знания относятся к числу вещей, полезных для добывания средств к жизни, они представляются нам имуществом по той же самой причине, по какой нам представляются имуществом золото и серебро? Ясно, что люди, владеющие подобными знаниями, будут богаче других. А ведь незадолго перед этим мы были очень недовольны предположением, что они — самые богатые. Но сейчас на основе того, в чем 403 мы согласились, необходимо признать, что иногда более знающие люди бывают и более богатыми. Ведь если кто нас спросит, всякому ли человеку, по нашему мнению, полезна лошадь, неужели ты дашь утвердительный ответ? Или ты скажешь, что она будет полезной тем, кто умеет с ней обращаться, тем же, кто этого не умеет, не будет?
• Я подтвердил бы последнее.
• Значит,— сказал я,— на том же основании и лекарство будет полезно не всякому человеку, но лишь тому, кто окажется сведущим в его употреблении?
• Да.
• И во всем остальном дело обстоит так же?
• По-видимому.
• Следовательно, золото и серебро и все прочее, что считается имуществом, будут полезны одному лишь b тому, кто окажется сведущим в их применении?
• Это так.
• Не показалось ли нам раньше, что достойному человеку свойственно знать, где и каким образом надо применять каждую из этих вещей?
• Именно так.
• А потому одним лишь достойным людям эти вещи и будут полезны, коль скоро они знают, как ими пользоваться. Если же они полезны только им, то лишь для них они будут имуществом. Однако, по-видимому, если кто обучит верховой езде человека, не сведущего

с в этом искусстве, но купившего лошадей, которые пока ему бесполезны, он сделает его тем самым и богаче, поскольку то, что раньше было ему бесполезно, сделает для него полезным: ведь, передавая этому человеку знание, он одновременно делает его богатым.

• Это очевидно.
• Однако я мог бы поклясться, что Критий не поверил из этого ни единому слову.
• Нет, клянусь Зевсом! — воскликнул Критий.— d Я был бы совсем безумен, если бы дал этому веру. Но

почему ты не довел до конца свое рассуждение о том, что вещи, кажущиеся нам имуществом,— золото, серебро и все прочее в том же роде — на самом деле им не являются? Я ведь немало поражен, слушая теперешние твои речи.

• Мне думается, Критий,— сказал тут я,— что ты, слушая меня, испытываешь радость, подобную той, какую ощущают слушатели рапсодов, исполняющих поэмы Гомера: ты ведь не веришь там ни единому слову. Тем не менее что мы на это скажем? Как ты считаешь, для людей, сведущих в зодчестве, бывает что-нибудь

е полезным при постройке домов?

• Мне кажется, да.
• Назовем ли мы полезными те из вещей, которыми они пользуются для постройки: камни, кирпич, дерево и другие подобные материалы,— или и орудия, с помощью которых они возводят постройку, а также добывают перечисленные вещи: дерево, камни и опять-таки орудия для их производства?
• Я думаю,— отвечал он,— что все это полезно для их дела.
• Значит,— сказал я,— и в других производствах полезны не только материалы, которыми мы пользуемся для каждого дела, но и то, с помощью чего мы их добываем и без чего их бы не было?
• Безусловно, так.
• Значит, опять-таки полезно и то, чем мы поль- 404 зуемся для дела, и все, что нужно для этого, а также то,

с помощью чего мы производим последнее, и то, что необходимо для этого, и таким же образом еще множество вещей — до бесконечности, причем все это неизбежно будет полезным для творчества мастеров?

• Да ведь ничто этому не препятствует,— отвечал Критий.
• Ну а если у человека есть пища, питье, одежда и все остальное, в чем нуждается его тело, понадобятся ли ему золото, серебро или другие вещи, на которые он может выменять все, что у него уже есть?
• По-моему, нет.
• Так не покажется ли нам, что человек для пользы ь тела не нуждается ни в одной из таких вещей?
• Да, конечно.
• Итак, если эти вещи оказываются бесполезными для подобного дела, неужели они должны нам снова показаться полезными? Ведь мы допустили, что невозможно чему-то быть то полезным, то бесполезным для одного и того же дела.
• Но таким образом,— сказал Критий,— мы с тобой будем рассуждать одинаково: ведь если что-либо для чего-то полезно, оно не может в другой раз оказаться бесполезным. Теперь я сказал бы, что в одних с случаях оно может способствовать дурным делам, а в других — хорошим.
• Но может ли дурное дело быть полезным для созидания чего-то хорошего?
• Мне кажется, нет.
• Однако хорошими делами мы ведь назовем те, что совершаются человеком благодаря его добродетели?
• Да.
• А возможно ли человеку научиться чему-либо из того, что дается нам с помощью рассуждения, если он совершенно лишен слуха или какого-либо другого [из чувств]?
• Нет, клянусь Зевсом, мне не кажется это возможным.
• Однако ведь слух представляется нам полезным для добродетели, коль скоро она изучается через слух

и мы пользуемся им для получения знаний?              d

• Это очевидно.
• Значит, если врачевание способно прекратить

болезнь, оно тоже будет казаться нам иногда полезным для добродетели, поскольку оно восстанавливает слух?

• Ничто не препятствует этому заключению.
• Следовательно, опять-таки если мы купим врачевание за деньги, то и деньги покажутся нам полез-

е ными для добродетели?

• Да, это несомненно обстоит таким образом,— сказал он.
• Но не так же ли обстоит дело и с тем, что помогает нам добывать деньги?
• Да, во всех отношениях.
• Ну а разве ты не считаешь возможным, чтобы человек раздобыл себе деньги с помощью дурных и постыдных дел, купил бы себе за эти деньги врачебную помощь, благодаря которой он сможет обрести слух, коего раньше не имел, а слухом бы этим воспользовался для обретения добродетели или еще чего-либо в этом роде?
• Да, мне кажется это вполне возможным.
• Но дурное не может быть полезно для добродетели?
• Нет, не может.
• Значит, не нужно, чтобы то, в обмен на что мы приобретаем вещи, полезные для чего бы то ни было,

405 было полезно для той же цели. Ведь иногда кажется, что скверные дела чем-то полезны для блага. Это еще лучше можно понять вот на каком примере: если для каждого дела полезно то, без чего оно не может совершаться, но этого пока нет в наличии, подумай, что ты на это скажешь? Возможно ли, чтобы невежество было полезно для знания, болезнь — для здоровья или порочность — для добродетели?

• Нет, я не мог бы этого утверждать.
• И, однако, мы ведь согласимся, что знанию невозможно появиться там, где не царило прежде невежество, здоровью — там, где не было болезни, и добродетели — там, где не было раньше порочности?

ь Он подтвердил это мое мнение. Итак, оказалось, что нет необходимости в том, чтобы вещи, без которых что- либо не может возникнуть, тем самым были для этого и полезны. А ведь нам было почудилось, будто невежество полезно для знания, болезнь — для здоровья, а порочность — для добродетели.

Однако он проявил большое недоверие и к этим речам, гласящим, что не все подобные вещи могут счи- таться полезными. И так как я понял, что убедить его не легче, чем, согласно пословице, сварить камень, я сказал:

• Давай оставим все эти рассуждения, поскольку мы не в состоянии договориться относительно того, одним и тем же являются полезное и имущество или нет. Но что мы скажем о другом? Сочтем ли мы человека лучшим и более счастливым, если он нуждается в возможно большем количестве припасов для своего тела и быта или же если ему нужно их поменьше и они могут быть подешевле? Возможно, легче всего это усмотреть, если кто-либо сравнит человека с ним самим и поставит перед собой вопрос: какое состояние лучше — болезнь или здоровье?              d
• Но здесь,— сказал Критий,— не требуется долгое рассмотрение.
• Наверное,— отвечал я,— каждому человеку легко понять, что быть здоровым лучше, чем быть больным. Ну а дальше? В каком случае мы нуждаемся в большем количестве разнообразных вещей — когда мы здоровы или когда больны?
• Когда больны.
• Следовательно, именно тогда, когда мы чувствуем себя хуже всего, мы больше и сильнее всего ощущаем вожделения и потребность в телесных радостях?
• Да.
• Значит, согласно этому же рассуждению, человек чувствует себя наилучшим образом тогда, когда менее всего нуждается в подобных вещах? И точно так же обстоит дело, когда речь идет о двоих, если один из них имеет большие вожделения и потребности, а другой — малые и скромные? Возьмем, к примеру, следующее: некоторые люди — азартные игроки в кости, другие — пьяницы, третьи — чревоугодники — все это в целом не что иное, как вожделения...
• Несомненно.
• Все же без исключения вожделения — не что иное, как потребности в чем-то. И люди, у которых их очень много, находятся в гораздо более скверном состоянии, чем те, у кого их либо совсем нет, либо они есть в наименьшем количестве.
• Я лично считаю первых людьми весьма и весьма 406 жалкими; и чем более они таковы, тем более негодными я их называю.

• А не решили ли мы, что не может быть одно для другого полезным, если мы не нуждаемся в первом для второго?
• Да, это так.
• Следовательно, если что-то должно оказаться полезным для ухода за телом, необходимо, чтобы мы в этом для указанной цели нуждались.
• Мне кажется, это верно.
• Значит, кому окажется полезным для указанной цели наибольшее количество вещей, тот будет и более всего нуждающимся в них для этой цели, коль скоро необходимо нуждаться только в полезных вещах?22
• Я думаю, это должно быть именно так.
• Следовательно, согласно тому же самому рассуждению, необходимо, чтобы те, у кого окажется много денег, имели бы нужду и в многочисленных припасах для ухода за своим телом: ведь имущество показало себя полезным как раз для этой цели. Так что по необходимости самые богатые должны казаться нам людьми хуже всех себя чувствующими, раз они нуждаются в наибольшем количестве подобных вещей.