2, Боги критских я элевсинских мистерий
Одним из древнейших видов мистерии следует, вероятно, считать критские мистерии идского Зевса, миф о рождении которого воспринят в «Теогонию» Іесиода.
Крит сохранил пещеру, где скрывался новорожденный бог со своей кормилицей—козой Амалтеей, и вместе с те\1, к соблазну позднейшего времени, показывал и могилу Зевса, что вместе с другими чертами сближает этого критского Зевса с нисским богом (Дионисом) в его фракийской и фиванской форме2. Некогда, может быть, один и тот же небесный бог, местного или фригийского происхождения, Зевс-Кронос или звездный Зевс Лстериос управлял годичным течением солнца, засыпал мертвым сном на зиму и пробуждался весною, как и другие боги фригийцев и пафлагонцев [130]. Впоследствии обе формы этого бога обособились: старое солнце позднего времени года в лице Кроноса закатилось навсегда в область смерти, оставив царство вечно юному сыну, небесному богу плодотворных гроз, некогда скрывавшемуся от него в водах и облачных горах. Единство первоначального критского бога удержалось лишь в культе и утратилось в мифологии: отсюда и самый культ, отличный от внешних мифических представлений, имеет тайное содержание, становится мистическим. Критская идея отразилась на общегреческой мифологии, поскольку Зевс всюду является сыном Кроноса; но, с другой стороны, древний Астериос, критский солнечный бык, убит среди своего звездного лабиринта ионийским героем Тезеем, сыном Эгея-Посейдона. Впрочем, не Посейдону досталась критская дева, добыча Тезея, а Дионису, богу, которому суждено было придать новое и оригинальное развитие идее страстей и возрождения божества.Тем не менее в Крите культ Зевса-Кроноса удержался до позднейшего времени[131]. Супруга этого бога, «великая матерь» (Ма) богов (Seamp;v |лт|тг|р), «горная матерь» Рея есть богиня малоазиатская, фригийская. Это переходная форма Деметры, дикая Деметра гор, волнующейся скалистой земли титанического периода, окруженная львами и барсами, чтимая в пещерах [132]; великая мать природы, она представляет собою «теллурическую производительную силу лесов и гор» [133] и в этом качестве сливается с восточными Афродитами. Ее первое святилище воздвигнуто лешим, царем Мидасом, тем самым, который песнь сатира предпочел Аполлоновой песни.
Первые жрецы ее и первые люди, куреты, выросли из земли, как деревья после дождя (беуброфоєц)[134]. Супруга Кроноса, она постоянно колеблется между порывами горя и стенания и порывами ликующей радости, между рождением и смертью бога[135]. Отсюда дикий, неистовый характер ее оргий, где ее жрецы (метра- гирты) и поклонники с воплями и криками носились по горам и лесам, при звуке тимпанов, с факелами в руках, нанося себе раны и увечья. Впоследствии подобное беснование корибантов стали объяснять согласно мифу о рождении Зевса: корибанты шумят, чтобы плач малютки не дошел до слуха отца—Кроноса. Первоначальное значение этого оргиастического культа объясняется, однако, иначе; подобно мистическим жрицам Якха, фиадам, корибанты искали бога, взывали к нему, будили его своим криком, скорбя о нем вместе с матерью-супругой, как элевсинские мисты скорбели с Деметрой по ее похищенной дочери. Критская Рея естественно переходит в Деметру. Божество по преимуществу теогоническое, она по своему тревожному характеру, как и по географическому положению своего культа, всего яснее выражает переходный момент религиозного сознания, являясь промежуточным звеном между греческими и азиатскими культами Матери-Земли. Один орфический стих метко определяет ее значение: по рождении Зевса прежняя Рея становится Деметрой[136]. Даже там, где, как в Лидии, сохраняется ее первоначальный культ, она получает характер Деметры, изображается основательницею городов и культуры, воспитательницею Диониса, постепенно заменившего собою в Греции идского Зевса.Во Фригии культ Кибелы соединяется с культом Ат- тиса, который, подобно критскому Зевсу, финикийскому Адонису и египетскому Озирису, есть бог жизни природной, умирающий, растерзанный и возрождающийся вновь. Все эти культы, как уже сказано, изображают символически тот божественный процесс, который религиозное сознание усматривает в смене времен года и связанных с ними переменах природы, состояниях солнца, разлитии рек, в смерти и обновлении растительности, производительных сил.
Все эти культы обнимают в себе поэтому, во- первых, культ страстей, страдания и смерти растерзанного бога[137]; во-вторых -^радостный культ его воскресения. Первый момент культа, траурный и печальный, заключается в оплакивании убитого бога, искании его тела и его похоронах. Великая Мать-Природа ищет своего божественного супруга; исчез он—и красота ее увяла, чрево ее стало бесплодным, кровь ее застыла; и вся тварь приобщается скорби ее, ищет и зовет вместе с нею убитого бога[138]. Бог растерзан и оскоплен; его жрецы и поклонники терзают и уродуют себя, фаллос носится в торжественных процессиях. Затем наступает праздник возрождения, воскресения, восстания бога, который снова соединяется с матерью-супругой (иерогамия). По окончании недели страстей Адониса в Финикии празднуется дикая оргия, сопровождаемая священной проституцией, в которой принимают обязательное участие все женщины, не изуродовавшие себя в предшествовавшую неделю поста и самоистязаний. И как ни ужасен этот кровожадный разврат, этот культ богов крови и семени—в основании его лежит религиозное, мистическое стремление приобщиться тайне богов, процессу их божественной жизни. Субъективный момент такого приобщения есть экстаз, в языческом натурализме—оргиазм в его стихийном неистовстве.В Іреции и этот культ производительных сил природы очеловечился, очистился, просветился и получил свое совершенное выражение в элевсинских мистериях, в которых первоначальные мистерии Деметры и Персефоны сочетались с оргиями Вакха, орфическими мистериями Диониса. Мы знаем, что эти два культа—Деметры и Диониса—были сначала независимы друг от друга, несмотря на все сродство свое: первый культ, восходя ко временам пеласгическим, несомненно древнее второго. Тем не менее нам почти невозможно рассматривать их независимо друг от друга, ибо слияние их совершилось во всяком случае весьма рано. Известен миф Деметры, великой богини земли греческой: дочь ее Прозерпина, богиня растительности, цвет весенний, похищена богом смерти; неутешная мать, Деметра, в скорби и отчаянии ищет дочь свою, обегая землю; она прекращает действие всех производительных сил земли, и вся природа перестает производить, доколе Зевс не разрешает Прозерпине проводить часть года над землею и часть года под нею, в доме Аида.
По многознаменательному символизму гомерического гимна (In Сег.) сама матерь Рея нисходит с Олимпа, чтобы возвести на него Де- метру. Но прежде этого в своих исканиях Деметра останавливается в Элевсине и научает людей земледелию. Таков тот божественный процесс, который греки усматривали в естественной смене времен года, в посеве и всходе хлебного семени, его пребывании под землею.Рядом с Деметрой и Персефоной с течением времени становится Дионис, бог жизни и вина, бог крови земной, растительных жизненных соков, сошедший с небес на землю и снова восшедший на небо, бог орфических мистерий, растерзанный и оживший, сошедший в ад и возведший из него свою матерь (Preller I 537, 2). Дионис имеет смертную мать и небесного отца, его природа—влажная и огненная в одно и то же время. Бог жизненного сока, крови природы, он есть «влажный Дионис» (Тг|lt;;), «господь влажного естества» (uypaq србавох; xupio?, Plut. Is. et Os. 35), он воспитан морскими божествами, скрывается на зиму в море и вновь выходит из него к весне[139]. С другой стороны, он—бог «огнеродный» (rcupvyevric;), его мать убита огненным сиянием его отца, Зевса. Дважды рожденный (Siaaoxoxoc;, 5іцг|тсор), он скрывает в себе огненное мужеское естество под текучей женственностью материнского тела (Aiovoctos 9г|)іицорфоlt;;, apaevodr|kult;;83*) и приближается к другому богу жизненных соков, тело которого также растерзано в точиле, к индийскому Соме: оба бога имеют двойную природу—влажную и огненную, земнородную и небесную, оба посредствуют между небом и землею, человеком и божеством. Как Сома отождествляется с опьяняющим соком asclepias acida84\ так и Дионис—с вином; как Сома, выпитый человеком, составляет бессмертную сущность его тела (amrita), так и сок Диониса, его кровь, проницающая естество человека, заключает в себе бессмертную амброзию [140].
Еще ближе Дионис к богам мистерий греческих и восточных. Питомец Кибелы, рождающийся и умирающий, он соответствует критскому Зевсу. Бог весны, весеннего ор- гиазма природы и бог осенних плодов, празднуемый весною и осенью, он, подобно Прозерпине, принадлежит и горнему, и подземному миру.
Бог орфических мистерий Дионис-Загревс, растерзанный Титанами и воплотившийся, оживший во втором Дионисе, сын фивянки Семелы— так близок к Адонису и Озирису, что уже Іеродот приписывает ему египетское происхождение[141]. В Дельфах Дионис чтился не менее Аполлона[142]; около треножника этого бога находилась могила Диониса, и верховные жрецы Аполлона приносили на ней тайные жертвы в кратчайший день года (теперешнее 25 декабря по новому стилю), когда умирает старое солнце, нарождается новое и начинает расти, подобно младенцу[143]. В этот день мистические фиа- ды, менады, вакханки, лэны повсеместно предавались ночным неистовым пляскам в горах, будили новорожденного Вакха и звали его вернуться снова в его храмы. Мы находим эти оргии в Дельфах, в Аттике (Xf|vaia), Беотии, Фо- киде, Локрах, Пелопоннесе, на севере и востоке Іреции и по всему архипелагу. Главными центрами их являются Тайгет и Парнас, где фиады будили Вакха Ликнита; они праздновались обыкновенно через два года на третий (високосный год, согласно древнему календарю)[144]. Местами среди этих оргий растерзывали лесных животных и ели их сырое мясо, изображая страсти Диониса; в других места* с тою же целью, но согласно другим представлениям, бросали быка или агнца в море, растерзывали живого быка или даже человека. Так было в Крите, Лесбосе, Тенедосе, Хиосе[145]. В Наксосе, где находилась могила Ариадны, супруги Диониса, оба они представлялись то исчезнувшими, похищенными, то возвращающимися вновь. В Аргосе существовал мистический обряд вызывания Диониса из бездны преисподней, в которую он спустился через алкион- ское озеро, чтоб возвести из ада свою супругу или жрицу- мать[146]. Бога вызывали из этого озера с трубным звуком и ввергали в воду агнца в жертву подземным богам. Подобный же обряд (avaxkr|ailt;;) имел место и в Беотии, где находилась другая могила Диониса,—тождественный по значению с обрядами буждения (avsyepaiq), о которых мы только что говорили. В человеческих жертвах, в жертве быка и других животных, растерзанных живьем и съедаемых сырыми, мы замечаем мистический элемент, обыкновенно чуждый остальным жертвоприношениям греков: здесь жертва отождествляется с богом, мистически изображает его страсти, откуда вкушение ее тела и вкушение вина, крови Диониса, приобретают в этих оргиях новое, особенное значение—теофагии, богоедства, которое мы находим во многих других натуралистических религиях[147]. В лице мифических героев Дионисова культа: Пенфея, растерзанного менадами, точно так же как и Орфея, жреца и жертвы Диониса,—мы, очевидно, имеем страдающие аспекты самого бога. Зимний праздник скрытого бога имел повсеместно мистический характер и местами даже положил начало особым мистериям. Но и весеннее торжество Диониса, возвращающегося из преисподней и возвращающего жизнь, имело иногда мистический характер брака, как в Крите, Наксосе и в Афинах, где жена архонта-царя выдавалась замуж за Диониса[148]. Таким образом, Дионис был мистическим богом и до вступления в элев- синские таинства; он проник в них посредством слияния двух аттических празднеств, вероятно, не без содействия орфиков и, может быть, вытеснил собой из мистерий Деметры другого пеласгического бога—Гёрмеса, находимого нами в других аналогичных культах.Деметра-Персефона и Дионис-Якх суть великие боги элевсинских мистерий, священнейших и гуманнейших таинств, некогда соединявших «весь род человеческий», одно из лучших и величайших созданий греческого духа. Посвященные черпали в них свои «лучшие упования» и «надежду бессмертия», приобщаясь тайне богов, о чем единогласно свидетельствуют философы и поэты. Блаженны смертные, созерцавшие эти таинства на земле: им одним известна цель жизни и ее божественное начало, им одним принадлежит за гробом жизнь и возрождение; остальных ждет лишь зло и мучение[149].
Цель мистерий, как совершенного культа, есть очищение, искупление от ада и вечных уз смерти, приобщение к божественной жизни и грядущему блаженству. Посвященный делается сотрапезником богов, причастником брачного торжества Диониса и Великой Богини; он имеет воскреснуть, вернуться к жизни вместе с Дионисом и Пер- сефоной . Мистерии—таинства упования, теургия воскресения. Природа вечно рождает жизнь, а смерть непрестанно срывает цвет ее, похищает чадо земли. Это невыносимое противоречие—и природа стенает, мучится и плачет по погибшей душе, по милой дочери своей. Она ищет ее, усиливается вызвать из ада, воскресить ее из недр земли. Ірек видел это усилие воскресения во всей природе, слышал печаль ее, чуял в ней восторги зачатия и любовь материнскую. Весною и летом, осенью и зимою природа говорила ему, и элевсинские таинства не были для него простой аллегорией сева и жатвы. Напротив того, самый процесс семени—его пребывания под землей и его всхода, самая смена времен года—был для грека лишь образом, естественно отражавшим божественные события.
Явления и процессы природы суть для грека естественные иконы божественных сил, воображающихся в природе. Аполлон, поражающий Пифона, не означает туч, разгоняемых солнцем, или потока, им осушенного; Зевс, соединяющийся с Деметрой или Семелой, не означает дождя, оплодотворяющего землю. Наоборот, гроза отражает борьбу небесного бога со змием, плодотворный дождь раскрывает нам тайну союза богов. Что семя сеется и восхо- дат, что дождик идет и солнце светит—известно всем; но не все знакомы с божественными событиями, не все чтут богов и не все участвуют в их жизни, в их тайных скорбях и радостях. В мистериях древние скорбели вместе с природой, чтобы вместе с нею родить бога-освободителя, вместе с нею уповать и радоваться при расцвете вешних цветов, видя в них как бы естественное евангелие грядущего воскресения— палингенесии в языческом смысле.
Природа сама по себе не в силах найти, воскресить похищенного смертью. В этом заключался прогресс, внесенный орфиками в элевсинские мистерии. Нужен спаситель, бог-освободитель, сходящий в ад и возвращающийся из него, и эта потребность природы в искупителе побуждает ее к теогоническому усилию, в котором природа на- претается родить себе истинного бога и рождает последовательный ряд страдающих богов, умирающих и возрождающихся. Одним из этих природных богов-спасителей, обновителей мира, является Дионис, который сам воплощается в различных формах: Дионис фракийский, фиван- ский и, младший из всех, элевсинский Якх, или Вакх, перерожденный Загревс орфиков, то младенец, то юноша, то сын, то супруг Деметры-Персефоны, сходящий в Аид и возвращающий жизнь природе[150]. Весенний праздник малых элевсиний был праздником возрождения младенца Вакха, возвращения Персефоны; великие элевсинии праздновались в сентябре, обнимая собою полный цикл идей этого культа. После предварительных жертв и очищений самые мистерии открывались ночным шествием из Афин в Элевсин с факелами, криками и плясками; впереди этого шествия несли изображение юноши Вакха с факелом в руках, путеводную звезду, ночное солнце мистов, которое вело их к элевсинскому свету (срсошуоуіа); это шествие изображало искания и блуждания Деметры, которая, узнав о судьбе дочери, также некогда прибыла в Элевсин и пребывала там до возвращения Персефоны. Торжество в Элевсине, изображавшее священные события истории Деметры, ее божественную драму, продолжалось несколько дней и ночей, сопровождаемое постом и таинственными обрядами[151]. Переход от тьмы к свету, от скорби искания — к радости свидания, встречи и созерцания священных символов, от поста—к трапезе и вкушению священного напитка[152] заканчивал это многознаменательное торжество. Вакх-Дионис является посредником и предводителем мистерий Деметры в соответствии со своим двойственным характером Озириса, горняго бога, нисходящего в Аид и восходящего из него, бога жизни и воскресения.
Таковы были мистерии греков, которые наряду с философией подготовили древний мир к восприятию христианства. Несмотря на некоторую внешнюю аналогию, было бы, однако, весьма ошибочно искать христианства в этих языческих таинствах. Боги хлеба и вина, чтимые в мистериях, суть те же боги крови и семени, которые чтились на Востоке в столь ужасающей форме: когда-то Дионис- Загревс был людоедом (соцгі(ттг|lt;;), прекрасные кудри Деметры были конскою гривою, змеи и дикие звери окружали ее черную голову[153]; когда-то она, первая из богов, съела плечо несчастного сына Тантала. В самом аттическом культе Диониса и Деметры сохранились половые атрибуты, символизирующие их значение как производящих сил природы [154]. .Правда, что этот древний характер их просветился: хлебное семя и вино стало семенем и кровью, эссенцией природы; но, приобщаясь их мистериям (была ли кроме кикеона другая реальная форма приобщения — я не знаю)[155], грек совершал таинства натурализма: он приобщался непосредственно производящим силам природы, он верил непосредственно в богов хлеба и вина и думал жить и возрождаться их внутреннею силою.
Христианство в догмате пресуществления высказало совершенно противоположную идею: не хлебом и вином жив будет человек, не стихийными силами земли, не естественными, производящими силами природы, ее семенем и кровью, но все эти силы, это семя и кровь должны быть сначала пресуществлены в мистическое тело Господне. Христианство не воспринимает в себя языческие мистерии: в своей идее оно пресуществляет их, как все непосредственно естественное и природное[156]. Отсюда различие в самой цели, в самом понятии грядущего воскресения. В языческом смысле—это простое оживление вновь, естественная палингенесия. Мировой процесс, обоготворяемый в мистериях, представляется как бы в большом годовом цикле, вечным круговоротом, в котором зима и лето, низ и верх, смерть и жизнь периодически сменяют друг друга роковою чередою; это «колесо жизни», генезиса (трохо? yeveaecoq) [157], к которому мы привязаны неразрывными узами. Из подобного миросозерцания легко могла возникнуть идея метемпсихозы, душескитания, которую философы выдают иногда за прямое учение мистерий[158]; цель этих последних во всяком случае состоит в том, чтобы посредством приобщения к производящим силам природы обеспечить себе ее блага—в этой и в будущей жизни, в будущих рождениях. Воскресение в христианском смысле, напротив того, знаменует собою полное погашение «воспаленного круга жизни», конечное прекращение мирового процесса, сверхъестественное преображение твари и совершенное пресуществление ее в божественное тело.
В языческих мистериях человек стремится интимно соединиться с природой, чтоб с ней умирать и с ней оживать ее вечно юными вешними силами. Стремление к соединению с природой есть, несомненно, оргиастическое, оргиазм есть, как сказано, натуралистический чувственный экстаз, погружение человека в родовую, животную основу жизни, особого рода исступленное опьянение чувств, в котором человек как бы ощущает себя охваченным всеобщим стихийным потоком. Отсюда понятны те ужасные формы религиозного разврата, те кровавые оргии, которые зара^ жали и губили целые народы, хотя в самом принципе оргиазма еще нет разврата, как нет его в том творческом упоении сил природы, которое разлито в весеннем воздухе[159]: это Дионис, возвращающийся к жизни, это—чув- ство жизни и обновления, в котором древние черпали свою веру и упование.
Это была не только вера в природу, в ее богорождаю- щую силу, но как бы вера и упование самой природы в людях—она же целомудренна в самых оргиях своих. Бессмертие, воскресение, обновление суть не только постулаты религиозного сознания, но постулаты самой природы. Она, Деметра, не может быть без воскресения и обновления; она тоскует по чадах своих, хотя сама вернуть их и не может. Но кто сойдет за ними в Аид, тот ее Дионис, ее жених и супруг, ее желанный избавитель. Она вздыхает по дочери в Элевсине, плачет по Озирису в Египте, по Адонису—в Финикии, она ищет и ждет избавителя и сочетается с богами, чтоб родить нового бога-избави- теля, думая спастись чадородием. И люди кланялись этим ложным земным Дионисам, чтобы затем забывать их и ежегодно ждать нового и нового, выходя навстречу рождающемуся богу-спасителю. Таков естественный инстинкт, внушенный природой разнообразным народам, такова естественная религия, часто извращавшаяся, достигшая высшего своего выражения в Греции.