3.4. Диалектическое искусство.А. Благо Сократа
Вернемся, однако, к платоновскому Сократу и рассмотрим описываемое им искусство философии еще с одной, не менее удивительной стороны.
«...Величайшее благо (цеуютоу ayadov) для человека, - говорит Сократ в “Апологии", будучи уже признан виновным и всем своим поведением “помогая” афинянам вынести ему смертный приговор, -величайшее благо (а мы помним, что идея блага у Платона - это идея идей.
- А.А.) для человека - это каждодневно беседовать (rovs Xoyovs подобай) о добродетели и обо всем прочем, о чем я с вами беседую (SiaAeyo/xeVoi»), испытывая и себя, и других, а без такого испытания и жизнь не в жизнь для человека...”(Apol.38а. Пер. М.С. Соловьев). Более того! Еще в оправдательной речи, объясняя согражданам смысл своего особого дела — философствования, — дела странного и подозрительного, на взгляд всех, трудолюбиво, благочестиво и потому, надо полагать, благополучно живущих каждодневной жизнью города, Сократ имеет дерзость заявить: «Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу»(1Ь. 39а). Что же выходит? Философствование, по Сократу, далеко не только его собственное -частного человека (ср. lb. 32а) — увлечение, право на которое он отстаивает перед судом. Нет, это, видите ли, высшее благо человека вообще, истинное благо государства и даже истинное богослужение, т.е. благо-честие. Первая и главная нужда человека, без удовлетворения которой жизнь — частная, государственная, высшая — не в жизнь для него. Что же это такое? - Каждодневные беседы о благе. Беседы! - То есть, говоря без обиняков, - величайшее благо, по Сократу, не в том, чтобы быть добродетельным (пусть и уразумев, что значит быть добродетельным, в результате тщательных размышлений), не в том, чтобы жить в благоустроенном государстве (пусть законы этого государства и выяснены долгими трудами глубокомысленных политологов), не в том, чтобы почитать бога в культовом богослуженииа (пусть это почитание и просветлено вдумчивыми богословами), а единственно только в том, чтобы беседовать, каждодневно, снова и снова беседовать о добродетели, благоустройстве, благочестии. О воспитании, здоровье, красоте. О бытии. О мышлении, знании, истине. О самой беседе...53
Философия твоя, Сократ, - пустая болтовня, простительная мальчишкам, но для зрелого мужа смешное и постыдное ребячество, заслуживающее кнута, — скажет знаток жизни, вроде Калликла, весьма живописного персонажа из диалога «Горгий» (Gorg.484c- 486d).
Философия должна, в конце концов, привести к ясной, однозначной и общезначимой истине, которой можно было бы руководствоваться в жизни, а не мудрить попусту, не играть в бисер, не пудрить мозги мелочными придирками и софизмами, каждый раз снова ставя под вопрос то, что “выработано человечеством", - скажет орто-докс (тот, кто мнит себя обладателем правильного мнения). Верная философия должна иметь силу воплотиться в жизнь, быть практической (а не профессорской) философией. Сам Платон ведь прослыл такого рода оппонентом собственного Сократа. Разве он не строил в уме идеальное государство, не устанавливал для него законы? Разве он не поехал в Сиракузы, к тирану Дионисию, потому что хотел осуществить продуманное им на деле (Epist. VII 328с)? «Мне, — откровенно пишет он, — было очень стыдно перед самим собой, как бы не оказалось, что я способен лишь на слова, а сам добровольно не взялся бы ни за какое дело» (ib. Пер. СП. Кондратьева).
Primo vivere, deinde philosophari - прежде жить‚ потом философствовать, - скажут иные философы жизни. Отдайтесь самой жизни, она умнее нас с вами, не впутывайте своей рациональной глупости в бессмертную суть вещей. Философия может быть только “приправой к жизни” (Б.Пастернак).
И многие еще пожмут плечами, потому что, в самом деле, можно, конечно, и побеседовать, и поразмышлять, для того, чтобы потом.., но беседовать ради самой беседы (благо ведь само-цельно), думать, чтобы думать?!.. А ведь если сократическая беседа, как утверждает Сократ, само высшее благо, то не только она ведется ради себя, но и все дела в мире ведутся — ради нее что ли? Мир, государство, воспитание, частная жизнь должны быть устроены так, чтобы я имел место и время каждодневно вести свои беседы.
Вот ведь, на что претендует Сократ, не больше, не меньше.B. Благо Платона
Впрочем, может быть, это только гипербола сократизирующего Платона, а Платон-платоник иначе, бытийнее понимает свою т? год ауавои iSea — идею блага, — это потустороннее солнце, которое питает и освещает умным светом все сущее (RP. 509Ь>)? Как же, по Платону, мы можем подойти к тому умному месту (ev тф vo-qru тбттсо - RP. 508с), где эта всеустрояющая и всеосмысляющая идея обитает? Tfj rod 8ia\iyeo6au Swdixet, - отвечает Платон (RP. 511b, ср. ib. 533а, Phileb. 57c). «С помощью
54
диалектической способности», - переводит А.Н.Егунов и многие другие. Что ЭТО за способность? АьаХеуеоваи - инфинитив глагола SiaAeyo/xcu: разговаривать, беседовать. Формой медиального залога и выражается именно разговор, беседа с собеседниками или даже с самим собой в отличие, скажем, от речи, что-нибудь излагающей, доказывающей, утверждающей, проповедующей. Но ведь это именно то слово, которое, как мы видели, использует Сократ, говоря о своих беседах. Что если перевести эти слова Платона так: «силою, способностью, умением беседовать»? Умением продолжить разговаривать — спрашивать и отвечать — там, где все другие «так называемые искусства <и науки>» (RP.511c; 533с), а также, добавим, учения, универсальные теории, онтологии, агатологии, софиологии — свои разговоры кончают, установив исходные положения (первоначала, определяющие область и метод их специальных занятий, или даже всеобщие принципы и метафизические основания). Для “диалектика” эти осново-положения, только пред-положения. Он умеет вернуть утверждения знания (мнение, правильное мнение, правильное мнение с обоснованием, правильное мнение с обоснованием первыми началами) — вернуть их в речь размышления, в разговор, где всякий тезис гипотетичен, отвечает на чей-то вопрос и допускает дальнейшие вопросы. Силою диалектики в сократо-платоновском смысле, т.е. силою, втягивающей утверждения в беседу, в вопросо-ответный разговор, мы продолжаем думать даже там — и прежде всего там, — где речь идет о последних (или первых) началах и основах, там, иными словами, где для мысли вроде бы уже нет никаких положенных опор (принятых аксиом, заранее данных определений, созерцаемых — пусть мысленно — образов, установленных знаний, начал и основ).
Мы в самом деле выходим по ту сторону (еттекыуа) знаний и умений в “умное место", которому уже ничто не пред-положено, выходим из мира разрешенного в нечто, мир разрешающее. Словом, — продолжаем решать, размышлять, спрашивать и отвечать. А «того, кто умеет ставит вопросы и давать ответы, мы называем диалектиком» (Crat.390c. Пер. Т.В.Васильевой. Ср. Gorg.461e, Charm. 166d, Prot. 338d, Aid.106b).Обратим внимание теперь на то, что и самый элементарный акт мышления Платон определяет как внутренний разговор с самим собой, как внутреннюю речь. Мышление, — говорит он в «Теэтете» — это «речь, которую душа проводит с самой собой о том, что она рассматривает... Мысля, <человек> ничего другого не делает, как разговаривает (SiaAeyecr&ii), спрашивая самого себя и самому себе отвечая, утверждая и отрицая”(Тг1еае1.190а). В «Софисте» он повторяет: «Итак мышление и речь одно и то же; разве что одно, а именно то самое, что называется у нас мышлением, есть беззвучный диалог (SiaAoyo?) с самим собой,
55
происходящий внутри души <...>, а другое, а именно, звучащий поток, идущий через уста, названо pe4bio”(Soph. 263е). Когда в этом внутреннем разговоре человек приходит к определенному заключению, то имеет мнение, которое и может высказать. Высказывание есть всегда высказывание мнения. Когда мы говорим, например: «Он высказал ту мысль, что...», мы говорим не точно. Мысль возникает (может возникнуть), когда мы слушаем, что сказали, и слышим: что-то не сказалось или сказалось не то. Мысль возможна когда мы расходимся с самими собой во мнении, готовы возразить, оспорить сказанное нами самими, иными словами, когда наше заключение расключается, возвращается во внутренний диалог. А если вопрос захватывает человека всерьез, и внутренние собеседники способны основательно развивать свою аргументацию (свои “логосы”), то подобный диалог может развернуться, как, например, «Теэтет», или «Софист», или «Парменид», иными словами, как сократическая беседа, в которой мы спрашиваем и отвечаем, обсуждая какое-либо мнение. (Стоит ли уточнять, что литературные персонажи платоновских диалогов далеко не всегда совпадают с внутренними).
Но этот диалог, спор, это обсуждение только тогда бывает мыслящим, мышлением вслух, когда он сохраняет внимательность внутренней речи, которую ведет с самой собой душа, сосредоточенная на том, о чем эта речь ведется.
Не трудно также понять, что чем меньше внутренняя речь склонна заключать себя сложившимся наспех мнением, чем сильнее она захвачена мыслью (и тем, о чем она размышляет), чем глубже, стало быть, она уходит внутрь себя (чем ближе, иначе говоря, она подходит к собственному бытию того, о чем она размышляет), тем более толково, артикулированно, отчетливо и детально развертывается ее диалог, тем более глубокие предубеждения, пред-посылки, под-разумевания он захватывает, тем более он - этот внутренний диалог - способен сказаться, стать речью внешней40.Так вот: искусство диалектики, — искусство, прокладывающее путь, по слову Аристотеля (см. ниже), к началам всех путей, - а равно и искусство философского диалога самих возможных начал — коренятся в самом элементарном внутреннем диалоге мысли, ежемгновенно в каждом из нас происходящем и ежемгновенно нами проглатываемом. Диалектическое искусство (т? StaAe*™^ Tiyytj) - искусство философской беседы — есть просто искусство мысли, есть мысль, возведенная в
40 Подробнее о связи внутренней речи с мышлением и о философском произведении как внутренней речи‚ данной открытым текстом см. Библер В.С. Понимание Л.С. Выготским внутренней речи и логика диалога (еще раз о предмете психологии). - В кн. Выготский Л.С. Мышление и речь. М. 1996. С. 363-376. Библер В.С. От наукоучения к логике культуры. М. 1991‚ с.100-113
56
мастерство, в искусство. Еще проще: мысль, возведенная в саму себя, в свое собственное - умное - место. Проще некуда!
Нет, видимо, вовсе не из личной привязанности к Сократу, не из художественных или педагогических соображений Платон обращается именно к жанру сократической беседы и вместе с Сократом не признает длинных, хорошо выстроенных речей и записанных текстов. Им нужен живой или мысленно вызываемый собеседник. Вот в «Софисте», где Элеец набирается духа оспорить мнение самого Парменида, «нашего отца», он говорит: «нам надо принять такой метод исследования, как будто они тут присутствуют и мы их расспрашиваем...» (Soph.
243d. Пер. С. А. Ананьина). Записанные же тексты для беседы не годятся. Они легко плодят мнимых знатоков, потому что (1) можно усвоить (запомнить) изложенные в них знания (мнения, информацию), но ничего толком не понимать, потому что эти знания не получают «внутренне — сами от себя» (Phaedr. 275а), и (2) «ужасная особенность письменности» состоит в том, что кажется, будто это сочинения говорят, «а спроси их — они очень величественно молчат» или «всегда твердят одно и то же» (ib. 275d)41. И только тот, кто умеет пользоваться искусством разговора (тй SiaAeKTiKfj reXvq xp^/xevo?), «сеет проникнутые знанием речи <...>: они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные доставить ему бессмертие, а его обладателя сделать счастливым в той высшей степени, какая возможна для человека» (ib. 276е-277а. Пер. А.Н.Егунова под ред. Ю.А.Шичалина).Если с этой точки зрения мы просмотрим даже капитальные истории философии, не скажем ли мы о философах вместе с Платоном: “Каждый из них, кажется мне, рассказывает какую-то сказку (/xu#ov), как будто мы дети, один — что существующего три рода, и порою что-то из сущего как-то враждует с другими, порою же они становятся дружными, вступают в брак, и имеют детей, и воспитываюет их; другой же говорит, будто имеются два <начала> — влажное и сухое или теплое и холодное, сочетает их и заключает браки между ними...»(5орп. 242d).
«Правильно ли кто из них обо всем этом говорит или нет — решить трудно, да и дурно было бы укорять столь славных и древних мужей» (Ibid. 243а). Но философия, утверждает тем не менее Платон, не рассказывает сказок и басен о том, что дела-де в этом мире, а также в том обстоят так-то
41 Стало быть, заметим мы на полях “Федра”, понять текст значит суметь, во-первых, усвоить его, то есть перевести текст в нашу собственную внутреннюю речь, услышать “внутренне — сами от себя” — и, во-вторых, суметь воспроизвести в нашей внутренней речи голос автора сочинения, как бы способного продолжить свою речь в ответ на наши, быть может, не приходившие ему в голову вопросы. Иными словами, понять письменный текст значит суметь вернуть его в стихию разговорной, устной речи.
57
и так-то. Философия начинается там, где мы можем как бы остановить поток повествующей речи, попросить автора принять во внимание нас (живущих, может быть, тысячелетия спустя), — следим ли мы за его рассуждениями или давно уже остались позади (Ibid. 243b), — задать ему вопрос, послушать, не имеет ли он что возразить на то, как мы его изложили, оттрактовали, объяснили, поставили на место. А то ведь
“По мненью некоторых, наши предки Не люди были, а марионетки”.
(Гете. Фауст. Пер. Б.Пастернака).
И будто бы только нам известно, какими нитями они приводились в движение.
Не случайно мы постоянно обращаемся здесь к диалогу «Софист». Это блестящий образец искусства платоновской диалектики. Но если следовать его исходному определению: искусство философской беседы‚ — образец этот обнаруживается, конечно, не в попытках дать определение “софиста” путем “диэрезы” — дихотомического родо-видового деления, приема весьма искусственного и бесплодного (хотя умение разделять целое на виды и связывать виды в целое Платон тоже относит к искусству диалектики, см., например, Phaedr. 266b; Soph. 253с-е). В «Софисте» это и не внутренние взаимоотношения пяти выводимых тут категорий: бытие, покой, движение, тождество и различие42. Чистый образец платоновской диалектики в “Софисте” это — разговор, крупный разговор о бытии и небытии (ytyavroixaxla TIS irepi rrjs ovalas - некая борьба гигантов о сущности — Soph. 246а), о мышлении, истине и лжи, — разговор, который Платон заводит снова, сначала, как бы в присутствии Парменида, Гераклита, тех «древних и славных» мужей, которые однажды было исчерпали тему. Подобно тому, как «Теэтет» снова открывает вопрос о знании, «Софист» снова открывает вопрос о бытии (и еще раз снова открывает его «Парменид»...). Разговор этот Чужеземец из Элей ведет не с Теэтетом, а с ионийцами, со своим «элейским племенем» и его «отцом» Парменидом, с гераклитовцами. А еще точнее сказать, его ведет Платон-элеец с Платоном-гераклитовцем и с Платоном-платоником. Благодаря этому разговору, начавшемуся как бы с самого начала (и вечно продолжающемуся), бытие и мышление - оказываются снова тут, во всей их вечной новости43, загадочности, удивительности. И когда М.Хайдеггер
42 Как полагает А.Ф.Лосев‚ ориентируясь на гегелевское понимание диалектики. См. его
комментарий к диалогу в кн. Платон. Соч. в трех томах. Т.2. М. 1970‚ с.571.
43 Индоевропейская мифология и сам язык дают нам понять‚ как‚ какими корнями могут
быть связаны “вечное” и “новое”‚ “всегда-впервые-рождающееся”‚ “юное”. См. Онианс Р.
На коленях богов. Истоки европейской мысли о душе, разуме, теле, времени, мире и
судьбе. М. 1999. Ч. 2. Гл. VII. Вещество жизни. См. также литературу‚ указанную
58
ставит эпиграфом к “Sein und Zeit” фразу из “Софиста”: “Ибо очевидно ведь вам-то давно знакомо то, что вы собственно имеете в виду, употребляя выражение “сущее”, а мы верили правда когда-то, что понимаем это, но теперь пришли в замешательство» (Soph. 244a. Пер. В.В. Бибихина)‚ — он со своей “фундаментальной онтологией” включается в этот вековой разговор‚ силою которого‚ как утверждает Платон‚ только и можно подступиться к неприступному.
Н.В.Брагинской в статье‚ прямо к нашим темам не относящейся: Брагинская Н.В. Эон в “Похвальном слове Константину” Евсевия Кесарийского. - Сб. Античность и Византия. М. 1975‚ с.286-306‚ прим.10 и 11 на с.302.
59