2. Философ в духе времени.
...В 60-е годы возвращение к началам означало, впрочем, нечто иное. Надо было просто начать существовать человеком в сообществе агрессивных “белковых тел”, надо было прийти в сознание, обитая в “желтом доме”, вернуться в философский ум там, где царствовало нечто, именовавшееся “марксизмом” и противное какому бы то ни было уму вообще.
Первым делом следовало вспомнить самого Маркса, давно забытого, а затем источник его собственного философского ума — Гегеля. Над этим и трудились тогда Э.В. Ильенков, М.Б. Туровский, Г.С. Батищев и некоторые другие, любившие и умевшие думать люди, ближайшие в то время друзья и собеседники В.С. Философия, развиваемая ими, базировалась, как сказано, на гегелевской логике, которая преобразовывалась в духе Маркса двояко: как теория предметной деятельности и как теория отчуждения. Если не считать семиотиков (граждан тридевятого царства, тартусского государства), “системников” и матлогиков, а также до поры неведомых жителей множества кухонь и “переулков”, в пространстве этих теорий располагались тогда все более или менее публично существовавшие направления живой мысли от психологов школы А.Н. Леонтьева до методологов школы Г.П. Щедровицкого. Впрочем, я не пишу истории, важен философский контекст.Для В.С. в теории предметной деятельности существенны были три момента. Во-первых, ее философское средоточие: не столько мысль в деле, сколько дело самой мысли, благодаря которой человек как раз не тождествен своей жизнедеятельности, в которой он способен отстраниться от сущностного, диктуемого духом времени образа действий, отстраниться также и от образа мысли, соответствующего этому образу действий, — отстраниться и открыть возможность изменить этот образ. Во-вторых, — предметность этой деятельности, связывающая логику мысли с логикой бытия вещи. В-третьих, — историчность... Но обо всем по порядку.
640
Входя в философский интерьер теории предметной деятельности, мы встречаемся с Гегелем.
Гегелевский Дух — это смысл всемирной истории, переживаемой как «двухтысячелетняя непрерывная работа духа», познающего мир и обретающего себя в качестве истины, тайны мира, «прогресс в сознании свободы». Если говорить прозаичнее и конкретнее, если усматривать предметное воплощение и историческую определенность этого духа как (духа времени(, мы распознаем в нем дух Нового времени, обретающий черты научно-технической цивилизации, в которой экспериментальная наука становится, по слову Маркса, «непосредственной производительной силой». У Гегеля этот дух становится просто Духом. Он философски продумывается, развертывается и обосновывается не только в качестве метафизики научно-технического мира, но и в качестве сокровенной логики истории, в качестве логики бытия вообще, в качестве абсолютного духа. Поэтому Гегель вслед за Фихте понимает и именует философию ( не свою философию, а философию вообще — Наукоучением и ставит задачу возвести ее в достоинство науки. Но это имя может быть отнесено не только к системам Гегеля и Фихте. Не случайно труд Б. Больцано, лежащий в истоках совершенно иной (антигегелевской) традиции, носит то же имя: “Наукоучение”. Наукоучением является и критицизм Канта, и гносеология позитивизма, и аналитическая философия, — словом, вся новоевропейская философия от Декарта до Гуссерля и позже. Споры картезианства и лейбницианства или ньютонианства, споры кантианцев и гегельянцев, споры логики позитивных наук со спекулятивной логикой, споры “наук о духе” и “наук о природе”, даже споры научного рационализма и жизненного иррационализма — суть споры в духе Наукоучения, драматические эпизоды внутреннего спора научного разума с самим собой (говоря словами Канта).Теория “предметной деятельности” целиком и полностью отвечала духу Наукоучения, причем трактуемому именно в гегелевском ключе. Развитие – от абстрактного к конкретному, от субстанциального к субъектному, от мира самоотчуждения человеческой сущности к миру свободного развития сущностных сил человека, – развитие, эволюция, история, генеалогия, происхождение, – вот универсальная схема понимания и ведущий пафос времени.
Между тем, дух XX века уже иной.
В XX веке спорность научного разума – и внутренняя, в средоточии теоретических понятий, и внешняя, во всей практике научно-технической цивилизации — доходит до тех пределов, где под вопрос ставится сам этот образ мысли в целом, именно как дух — во всех его превращениях, разнотолках, антиномиях и априорных началах, — в его метафизических корнях.641
Суть кризиса XX века в том, что дело идет о переходе через метафизический горизонт, а это задача вовсе не для мозгового штурма. Сколь угодно острая критика извне не решает метафизический кризис, потому что метафизика — или, говоря словами Гегеля, строй категорий, внутренняя логика мысли — это то, что владеет нами изнутри, то, чем и как мы мыслим (может быть, вернее даже сказать: что мыслит в нас), понимаем, а потому и страдаем, восторгаемся, возмущаемся, критикуем, решаем. В какие бы негативные диалектики, космические мистики или методологические игры мы ни выпрыгивали, эта логика всегда уже настигла нас, потому что и не покидала. Выход возможен только внутри нее.
Выход находится на входе: в началах, в логике того элементарного шага, первого хода, который предопределяет направление всего пути. Выход находится в средоточии самой метафизической логики. А это значит, что невозможно подойти к нему, минуя эту логику или как бы отодвигая ее в сторону. Войти в средоточие логики можно только мыслью, образованной и предельно отточенной в этой же логике: ведь только логически компетентное, не слишком будет сказать даже — логически изощренное внимание способно затронуть основания и начала логического мира. В данном случае мира Наукоучения.
Я не знаю философа, который проникся логикой Гегеля (именно логикой, формой мысли, а не формулами “учения”) и, соответственно, проник в нее столь же глубоко и интимно, как В.С. Достаточным свидетельством может служить первая его книга «О системе категорий диалектической логики», написанная в Душанбе (издана в 1958 г.), куда его — гражданина мира — загнала кампания по борьбе с лицами “еврейской национальности”.
Сколько помню, именно “логика категорий” всегда оставалась для окружающих наиболее эзотерической частью его философствования (разве что М.Б. Туровский с его учениками Л.С. Черняком и В.В. Селивестровым понимали, о чем речь). Но именно поэтому нет (я не знаю) философии , которая выходила бы из гегелевского “духа” столь необходимо, радикально и бесповоротно, — столь принципиально, ибо речь и шла о принципах, — как философия В.С.Дело, впрочем, не только в Гегеле. Обращая его логику в форму вопроса о началах этой логики, В.С., во-первых, открыл в них, в этих началах возможности иных ходов того же духа, прежде всего ход И. Канта. Открытый и осмысленный в качестве такой изначальной (для духа Нового времени) возможности ход Канта уже не мог считаться ступенью диалектического восхождения, — само это восхождение, возвращенное к началу, оказывалось здесь лишь возможным ходом, — но и не вел “назад к
642
Канту”. Кантовский критический трансцендентализм возможен потому, что самому складу (логике) новоевропейской мысли врожден зачаток кантовского хода (равно как и гегелевского). Кантианство поэтому не просто школа или течение, а внутренняя логическая характеристика этой мысли как таковой (в том числе и современной), рассматриваемая под микроскопом философского анализа. Настоящий (а не прошлый) Кант это кантовский “логос”, и поныне могущий расти, могущий развертывать и углублять свой — кантовский — смысл в современном духе (если, конечно, сама современность не утрачивает философский дух). Так же и настоящий Гегель...
Во-вторых, обращая всю гегелевскую логику в вопрос о начале (т.е. о бытии как неснимаемом в понятии, вне-понятийном), превращая, стало быть, ее в инструмент своеобразной архео-логической аналитики мышления в его возможных отношениях к бытию, В.С. открывает в началах “чистого разума”, в интерьере трансцендентального субъекта, в душе абсолютного духа скрытую беседу его с самим собой, в которой можно расслышать голоса (“логосы”) как современников Гегеля (Шеллинга, Фихте, Якоби...), так и будущих, еще только возможных участников, — гегельянцев левого и правого толка, неокантианцев, позитивистов, философов жизни...
В результате философия эпохи Наукоучения, философия XIX века представала в виде спора персональных философий (Кант, Гегель, Больцано, Маркс, Ницше... — лишь реплики, персонажи), спора, в котором систематически развертывались возможные логические ходы и смысловые обороты научно-познающего разума, понимаемого как сам — чистый — разум и рассматриваемого в его теоретическом, практическом, эстетическом, религиозном и пр. применениях и оборотах — как дух времени.Как, однако, изменяется наш привычный поверхностный образ философии после этого углубления в сферу ее начал! Мы замечаем, как в философских спорах эпохи выходит на свет изначальная спорность, присущая эпохальным начинаниям духа. Распознав в разноголосице философских учений эпохи связное драматическое действие, мы научаемся понимать эпохальную философию в целом как драму, в которой сталкиваются предельно преувеличенные (иной раз до гротеска) и превращенные в самостоятельные персонажи возможные выводы некоего эпохообразующего замысла бытия человеком в мире.
Но это только начало, только первый шаг на долгом пути...
После сказанного не трудно предположить, что следующее (в-третьих) открытие в аналитике начал “духа” Нового времени, приведет нас к его историческому началу, потребует расширить смысловое пространство
643
философского симпосиона, включить в него споры «Республики писем» ученых и философов XVII века.
Вот тут и сказался талант В.С. изобретать, выдумывать, быть зачинщиком. Но не буду спешить.