1. Быть философом

Серьезная философия всегда есть мир мысли, повсюду открытой, растущей, устремленной к миру в его собственном бытии, и одновременно (и тем самым) глубоко личной. Это мысль, измеряющая себя миром, но и миру сообщающая неисчерпаемую единственность личности.

Философскую мысль обретают в сокровенных истоках бытия, она несет в себе эту неисследимость и невоспроизводимость первоисточника. Ее понимающая сила и внутренняя убедительность держатся помимо всего прочего неуловимой стилистикой и интонацией авторского голоса. Рассказать, изложить ее — как и любую серьезную философию — невозможно. Мне остается только попробовать исполнить несколько тем из этой симфонии на своей трубе.

В.С. не просто занимался философией, он, говорю я, всем существом был философом. Но что же это значит — быть философом?

Сколь ни принципиально расходятся философские учения, школы, традиции, “измы”, мировоззрения, философы — от досократиков до постмодернистов — на редкость единодушно отвечают: быть философом значит всем существом, сосредоточенным в мысль, пробиваться к первоначалам мысли, слова, бытия, — к основаниям, корням, стихиям, к самому хаосу, чреватому еще только возможными словами, пониманиями, разумами, мирами. Именно потому, что философская мысль радикальна, и расхождения ее радикальны, но собственно философской эта расходящаяся по “измам” мысль становится там, где “измы” вспоминают свою “первую любовь”, породившее их философское удивление, изначальную озадаченность, где, стало быть, они — принципиально расходящиеся — сходятся в общей озадаченности своими принципами, первоначалами.

637

общей для них озадаченности, иными словами, в философии — философы способны понять друг друга, вступить в разговор, в спор, в диалог. Только эта тревога пробуждает их от мировоззренческих сновидений в миромыслящее бодрствование философии.

Вот — к слову и в двух словах — суть библеровского диалогизма. В отличие от других образов диалогической философии, сложившихся в XX веке, диалогика В.С. возникла из размышлений о сути самой философии и о том, что открывает способность к такой радикальной озадаченности в смысле человеческого бытия.

Быть философом и значит отважиться на радикальную изначальность мысли, т.е. рисковать всем собой, положиться тут не на что и не на кого. Именно в стремлении к радикальной изначальности мысли и бытия находил собственно философский пафос и В.С. Он любил классические формулы, указующие на эту онтологическую изначальность, тему философского ума (в отличие от предметов наук): само-бытные начала Аристотеля, неиное Кузанского, causa sui Спинозы, Разум немецкого наукоучения, парадоксы самообоснования...

Такое понимание философии, лучше сказать, такое припоминание философией своей собственной сути, своего начала, такое новоначинание философии вызвано тектоническими смещениями в основах человеческого бытия, происходящими в XX веке, и отвечает этим смещениям. В полном противоречии со слухами о конце философии, она, кажется, только еще начинается. Не было времени, когда чуть ли не сами вещи столь настоятельно взывали к философии. Именно философский пафос — обращение (возвращение) к началам, истокам, начинаниям, возможностям — характеризует, как думал В.С., не только философию в ее собственном средоточии, философию первую и вечную, но и самую горячую современность во всех сферах.

Тут-то мы можем вспомнить, что философия как раз и коренится в особой восприимчивости ко всему, чем человек отбрасывается к началам-начинаниям, причем первым: туда, где еще ничего не начато и все еще только может быть. Это странное бытие в мире-до-мира, мышление в замыслах мысли быть мыслью, речь, впервые (из)обретающая свой язык. Если нынче восприимчивость такого рода особо обострилась, мир чреват

638

философией. Философия мало сказать не кончается, она еще только предстоит. Все еще только начинается...

Восприимчивостью к первоначинаниям философия близка к поэзии, где: «...Щебечут, свищут, а слова / Являются о третьем годе». Поэтическое слово не просто рождается в щебете и свисте, но несет их в себе, изрекает исток своей речи. Поэтическое произведение производит само событие первопроизнесения слова, несущего в себе первопереживание мира, жизни, чувства. Вот и В.С. любил, как он выражался, “прочистить горло” поэтическим дыханием, более того, видел именно в поэзии второй — наряду с философией — источник, питавший его всю жизнь. Вместе с философской неукротимостью вопрошания поэтический слух помог ему и сохраниться в самых, казалось бы, безнадежных положениях, когда демон тоталитаризма овладевал человеком изнутри, — поступью монументов, маршами энтузиастов, трубными гласами, зовущими забыть все сомнения и вопросы, беззаветно верить в правильность «нашего пути», «каплею литься с массами». По признанию В.С., первым поэтическим снарядом, пробившим в 30-е годы закаленную сталь его юношеской ортодоксии, был В.Хлебников.

Искусство, которому В.С. среди прочего учился у них — как на поэтической практике, так и в теории “формалистов”, — можно назвать словцом В.Шкловского: остранение. Ведь философия тоже — умение увидеть мир в неслыханной первозданной остраненности, странности, удивительности. В искусстве остранения поэзия снова обнаруживает какое-то глубокое, далеко еще не ясное родство с философией. И дело до такой степени не в “переживаниях”, что скорее уж в “формах”, и философская логика, быть может, гораздо ближе к источнику поэзии, чем интуитивные постижения “чувства”. Именно искусство поэтического и философского остранения вещей, слов, понятий, идей (и отстранения — отвлечения — от их привычной инструментальности) исподволь противоборствовало повседневной магии вовлечения в общее дело и монументальное единство, похищало детей из насквозь искусственного мира в живой мир искусства. И, как видим, философии.

На праздниках условной жизни, где многоразличный смысл вещей вытесняется торжествующей однозначностью декораций, философ всегда посторонний. Этот странный субъект учится мыслить всем известное, то, что, вроде бы разумеется не нами, а само собой, что само-очевидно. И доходит в этом до предела. Вопрос: «Как возможно бытие?» для него не софистический курьез, а дело жизни.

639

Тот, кому удается эта духовная авантюра, это путешествие на край света, к пределам и началам, как оно удалось В.С., сам обретает дар начинателя, зачинщика, инициатора. Инициирующая энергия мысли В.С., казалось, приводила в движение все, с чем соприкасалась: возникали семинары, задумывались обширные исследования, затеивались журналы, придумывались сценарии дискуссий, создавались проекты новых форм обучения. Повсюду в наших привычных ( плановых и внеплановых ( занятиях внезапно открывались неожиданные горизонты и захватывающие возможности.