6. Физика и космология

Среди таких явлений прежде всего следует указать на музыкальную гармонию звуков, поддающуюся числовым определениям.

Последние, как и следовало ожидать, занимают очень важное место. Форма и соотношения геометрических фигур определяются числами; отсюда, самые числа в греческой математике постоянно получают геометрические определения (напр., числа -гномоны и пр.); с другой стороны, арифметические и гармонические соотношения открываются в геометрических фигурах[266]. Мы уже знаем, что пифагорейцы определяли точку единицею, линию — двоицей, плоскость—тремя, тело — четырьмя. Пять стихий определялись пятью правильными многогранниками, и самые углы различных геометрических фигур были посвящены различным богам и богиням, знаменуя собою божественные производящие силы[267]. Кометрией и гармонией дело не ограничивалось, и каждое из чисел декады получало особые физические, нравственные и мифологические свойства, подробно рассматриваемые в различных сочинениях «о десятке», а впоследствии—в разных «арифметических богословиях» [268].

Умозрения о физических свойствах чисел являются, несомненно, древнейшим содержанием пифагорейской философии. Предмет ее есть космос, и только из его рассмотрения пифагорейцы пришли к своему учению о числах как космических началах.

От этого пифагорейские числа суть в одно и то же время и материя, из которой возникают все вещи, и форма, образующая эту материю. Числа суть истина вещей, самые вещи (аита та ярауцата) в том, что эти вещи имеют истинного, и, с другой стороны, вещи суть лишь «подобия чисел»[269]; числа суть и сущности, и «причины сущностей для всех других вещей».

Многие исследователи усматривали в этом противоречие, пытались отрицать первоначальность числа как принципа пифагорейского учения и сводили его к иным началам. Другие приписывали пифагорейскому числу материальный или геометрический характер. Если числа суть самые вещи—они материальны; если материальные тела сводятся к геометрическим—числа протяженны [270].

На самом деле и то и другое не верно: Целлер прав, отстаивая первоначальность числа в пифагорейской философии, хотя он и ошибается, приписывая этому числу исключительно арифметический характер, не видя его метафизического качества. Как мы уже говорили, пифагорейские числа счисляют чувственное множество и возникают одновременно, нераздельно с этим множеством, которое они счисляют[271]. Они не составляются из него, но сами его составляют; они не слагаются из чувственных протяженных единиц, но сами образуют такие единицы и слагают их, будучи живыми синтетическими силами. Отсюда объясняются кажущиеся противоречия Аристотеля и те толкования, которые на них основаны: числа неотделимы от вещей, от счисляемых ими конкретных еди- ниц и потому являются то протяженными \ то непротяженными.

Активному, положительному началу числа противолежит пассивное, отрицательное—счисляемая беспредельность. Только счисляя, «предельное» начало становится числом чего-либо; только счисляясь, беспредельность становится определенным конкретным множеством. Явления суть подобия (оцокоцата) чисел, возникающие посредством уподобления, подражания им (|ііцг|lt;уєі), ибо их беспредельная стихия определяется и образуется числом. Явления суть подобия чисел, но числа—не подобия явлений: числа суть самые вещи, истина вещей.

Беспредельное пифагорейцев сродно началам Анаксимандра и Анаксимена: мир представляется им ограниченной сферой, которая носится в беспредельности и дышит в ней, вдыхая и выдыхая ее как воздух, или дыхание (яуєбцос)[273]. Из этой беспредельности мир втягивает в себя пустоту и образует из нее промежутки между своими частями. Пифагор следует непосредственно за Анаксимандром и, по-видимому, представляет себе внемирную беспредельную пустоту наподобие воздуха Анаксимена. Своим учением о дыхании мира он, может быть, даже повлиял на учение Анаксимена, который признал за абсолютное начало единый воздух, то сгущающийся, то разрежающийся, веющий в вечном движении4. Во всяком случае представ- ление о дыхании мира, носящегося в беспредельной воздухообразной бездне, есть древнее космогоническое представление, вполне гармонирующее с пифагорейским учением о метемпсихозе. Следы такого представления мы находим у орфиков, и уже Ксенофан протестует против него

По словам Аристотеля, «пифагорейцы утверждают, что есть пустота и что она входит в самое небо, поскольку оно вдыхает в себя и пустоту—из беспредельного дуновения (духа, яусоца); эта пустота отличает друг от друга различные элементы (србсгєк;), отделяет их и служит известным промежутком между тем, что непосредственно соприкасалось; и это есть первое в числах (в области чисел): ибо пустота есть то, что отделяет (или различает) природу чисел»[274].

Первоначальное единое, возникнув неведомо из чего среди беспредельности, втягивает в себя ближайшие части ее, счисляя и определяя, ограничивая их силою предела (отсо тоб тсєратоlt;;)[275]. Беспредельность, отрицательное начало, является здесь как бы местом (хamp;ра), среди которого находится положительное начало единства, предела[276]. Вдыхая в себя такую беспредельность, единое образует в себе самом место и пустоту; из нее рождаются промежутки и протяженные единицы. Так возникает мировое пространство, заключенное в пределах всеединой небесной сферы. Вместе с тем акт дыхания приводит эту сферу в движение и тем порождает время.

Первое определенное единое, центр мироздания—очевидно, и тождественно и не тождественно с первым началом числа, из которого все произошло: оно отчасти первоначально, отчасти же само составлено (aoaxaSev) и есть «первое слаженное» (rcpanov арцостОєу), первое устроенное. Неизвестно, из чего оно составлено, «из семени ли», из плоскостей или поверхностей—во всяком случае оно телесно[277]. Как первое начало всякой телесности, этот источник мира есть, по всей вероятности, пифагорейская четверица (тєтрахт6lt;;... кцуц xf\q (риаєах;).

Филолай утверждает, что это «первое слаженное (гармонически устроенное) единое, находящееся в центре (мировой) сферы, называется Іестией», что «мир един и начал образовываться от центра»[278]. Этот центр есть центральный огонь: «Филолай поместил огонь посередине и называет его Кстией мира, домом Зевса, матерью и алтарем богов, связью и мерой природы». Очевидно, дом Зевса отличен от простой единицы или от чистого единства. По Филолаю, огонь есть первая из стихий, которой соответствует первое геометрическое тело—пирамида, состоящая из четырех треугольников. Как мы видели, четверица есть священная сила матери богов. Четверица внутренно заключает в себе единицу; «первое сложенное» и «первое слаженное»—она имеет в себе вечное единое, которым она слажена.

он обладает всеми силами четверицы в ее раскрытии; рождаясь из центрального огня, он объемлет собою всю вселенную [280].

Итак, Іестия есть божественное тело, образовавшееся до начала мира, до начала всех времен, ибо самое время рождается из ее дыхания. Вне единого остается все та же беспредельная бездна, из которой «пустота» вдыхается в сферу единого и образует в ней протяженные единицы. Акт вдыхания и выдыхания производит движение, а вместе с ним и время. Единое само по себе соответствует покою, беспредельное—неустойчивости, движению. В сфере космоса это движение по необходимости становится определенным, циклическим; вдыхание и выдыхание соответствуют движению вверх и вниз—центростремительному и центробежному движению; и естественным результатом этих противоположных стремлений является вращение неба, роковой круговорот всех вещей, их восход и нисхождение.

Согласно древним представлениям, время отожествляется с небесным движением; пифагорейцы называли временем все небо (в его живом вращении), всю мировую сферу, отожествляя время с Кроносом, как думает Целлер[281]. В одном из подложных отрывков, приписываемых Архиту, мы находим аристотелевское определение времени как «числа движения», но вместе с тем в том же фрагменте оно определяется как «всеобщий промежуток природы всего сущего»[282]. На самом деле время, согласно воззрению пифагорейцев, действительно есть и то и другое: промежуток вещей, образующийся из вдыхаемой пустоты, и вместе размеренное движение (ибо время обусловлено совокупностью движения мировой сферы: за пределами этой сферы движение неопределенно, безвременно и безмерно). Во всяком случае время представляется здесь как продукт отношения предела к беспредельности, полноты к пустоте; оно есть как бы чувственная форма отношения конечного к бесконечному.

Вбирая в себя беспредельное, центральный огонь заключает его в себе и, ограничивая, определяя, образуя его, созидает мир. Таким образом, огонь является и центром, и всеобъемлющею сферой, заключающей в себе мир, который, следовательно, находится между двух огней— центра и окружности (гсбр exepov lt;xvcotlt;xtggt; яєрієхоу). Божественный огонь есть предел мира, ибо «центр и окружность суть предел промежутка»[283]. «Центр,—говорит Филолай,— есть первое по природе; вокруг него ведут свои хороводы десять божественных тел: небо (неподвижных звезд), пять планет, за ними Солнце, под Солнцем Луна, под Луною Земля, а под нею—противоземие» (avxixamp;cov, антиземля)—особая десятая планета, которая признавалась пифагорейцами для круглого счета ввиду божественности десятки[284]. Числа как божественные силы должны были иметь особых носителей между планетами, которые у большинства народов древности распределялись между различными богами. Под всеми планетами, в центре мира, теплится божественный всеобщий очаг; верхняя часть мира, между звездною твердью и периферическим огнем, есть Олимп, заключающий все стихии в состоянии совершенной чистоты; пространство между Олимпом и Луною, где вращаются планеты, есть космос, а за космосом следует подлунная, переменчивая область рождения, временного бытия, которую Филолай также называет ураном [285].

Іестия, мать богов, в процессе мироздания производит из себя высшую сферу, Олимп, как бы отделяя от себя свою крайнюю ограду; затем, продолжая вдыхать в себя беспредельность, она совместно с Олимпом образует и весь мир, всех космических богов, рождая все воинство небесное. Первоначальные единицы, образовавшиеся из расчленения божественного тела, его разделения пустыми промежутками, суть, очевидно, божественные огненные тела (Оєїа ашцата), светила небесные; самое божественное тело Іестии представляется, вероятно, лишь по аналогии с ними. Впоследствии иные из этих светил могли потемнеть, восприняв в себя холодное дыхание темной беспредельности.

Планеты вращаются вокруг центрального огня, обращенные к нему всегда одною и тою же стороною, отчего мы и не видим этого огня; поэтому обитаемое нами полушарие легко охлаждается: от Олимпа оно далеко, а центра оно не видит[286]. Земля воспринимает свет и теплоту не непосредственно, а через богов небесных, главным образом чрез посредство животворных солнечных лучей. Но и Солнце не есть самостоятельный источник жизни, тепла и света; диск Клиоса только отражает жизненный свет и теплоту, согревающую вселенную[287]. Источник тепла и света есть мировой огонь Іестии и Олимпа. Солнце есть лишь видимый представитель, посредник Матери богов и небесного Отца. Оно занимает седьмое место от центрального огня, четвертое—от Земли и четвертое—от небесной тверди и потому является центром планетной и земной жизни. Семь есть священное число дельфийского культа, число солнца, которое посредствует между небом и землею, Іестией и Зевсом. Отождествление Іелиоса и Аполлона, их мистическая теокрасия82* совершается довольно рано среди орфиков, и нет сомнения, что среди пифагорейцев она произошла еще раньше [288].

Сверхнебесный огонь, или эфир, окружающий Олимп, занимает двенадцатое место от центрального огня; число всеобъемлющей сферы есть двенадцать, фигура, ей соответствующая,—правильный двенадцатигранник. 12 есть также число Зевса, который объемлет весь мир как бы оградой. Он живет в Іестии и на Олимпе: Іестия—его жертвенник, основание его престола, Олимп—его небесное жилище; Іестия—его средоточие, сторожевая вышка, из которой он обозревает мир и блюдет его, Олимп—нерушимая стена, ограда мира[289].

Астрономические познания пифагорейцев весьма замечательны; помимо движения всех планет вокруг центрального огня и круглой формы Земли мы находим у них правильное объяснение затмений, а впоследствии—учение об обращении Земли вокруг своей оси. Планеты признавались окруженными атмосферой и обитаемыми, земная орбита—наклоненною к солнечной. Эта система не была ни геоцентрической, ни гелиоцентрической: Солнце только отражает животворное действие вселенского абсолютного центра 2.

Все планеты прикреплены к прозрачным кругам, или сферам, расстояния которых обусловливаются законами гармонии; эти расстояния относятся между собою как интервалы октавы, почему небесные тела являются золотыми струнами мировой гармонии. Всякое быстро движущееся тело издает звук, высота которого считалась пропорциональной скорости движения; совокупность планетного движения рождает созвучье тонов, образующих октаву, или гармонию, как выражаются пифагорейцы. Эта гармония сфер невнятна обыкновенному слуху; мы привыкли к ней, потому что она постоянно слышится, образуя как бы основной лад всего. То, что очи видят в движении небесных светил, то ухо слышит в гармонии звуков. Мудрому внятна и гармония сфер 3.