3.2. Искусство незнания 3.

32 Мы касаемся темы философского апофатизма, который следует отличать от апофатизма

богословского и понимать конкретно, т.е. (1) внутри логического катафасиса мысли и (2)

в исторической (культурной) определенности этого логического катафасиса.

Ник. Кузанский, И.Кант, М.Хайдеггер, - вот некоторые философы, в разные эпохи

философии (об этом понятии см. ниже) яснее других выявлявшие это апофатическое

начало философии. Среди русских философов ближе всего к этому началу С.Л.Франк (см.,

например, Франк С.Л.. Непостижимое. Париж. 1939).

33 Ср. как вводится и разъясняется это понятие в работах B.C. Библера. - Библер В.С. От

наукоучения к логике культуры, с.391-397; Библер В.С. Кант - Галилей - Кант. М. 1991,

с.7-15.

34 “Вечный образ философа, - пишет Х.-Г.Гадамер, - образ Сократа, т.е. образ человека,

который выдвигает в качестве незнающего то, что для всех нас есть истина”. - Gadamer

45

Признаемся, если мы вообще еще имеем в виду Сократа, то говорим уже не о Сократе Ксенофонта и даже не о Сократе платоновской “Апологии”. Пожалуй, здесь к делу будет еще иметь отношение Сократ из платоновского диалога “Теэтет", который исследует саму идею знания. Часто говорят, что вопрос в “Теэтете” остается открытым. Но он не остается открытым, он впервые открывается: пройденный путь упирается в апорию. Но смысл апории и ее нешуточная апорийность могут быть открыты, понятны только собеседникам, прошедшим этот путь. Трудность оказывается апорией — непроходимой, — только когда доказывается, что она необходимо непроходима. Развитые по ходу исследования, логически развернутые, и до тонкостей продуманные теории знания оказываются для философа формами развертывания, углубления, логической артикуляции исходного вопроса. Это умудрение в недоумении. Лучше сказать, не недоумение, а из-умление (из-умиться собой — своему умению разуметь — может только ум, мыслящий себя в целом, на своих пределах, в целостной архитектонике, в своей логике).

Что следует оставить всякую надежду измерить диагональ и сторону квадрата общей единицей, знает только геометр, потому что это теоретический факт. Только пифагореец, для которого все сущее есть сущее, поскольку определено числом, т.е. мерой, способен усмотреть в этом математическом открытии онтологическую проблему. Апории, связанные с понятием предела и движения, которые рассматривает Зенон-элеец и затем Аристотель в “Физике", - воспринимаются обыденным здравым смыслом как софистические фокусы. Нужно развернуть определенную логику разумения, чтобы уразуметь изумляющую непреложность такого рода апорий. Только следуя Пармениду, ощутив деспотические объятия его Ананке-Необходимости, можно было вновь удивиться бытию, мышлению и слову с той умудренной проницательностью, которой отличается Чужеземец из Элей в платоновском “Софисте”. Философия Платона - не просто теория идей (если о таковой вообще допустимо говорить), а умудренное этой теорией -в этом смысле теоретическое — знание о невозможности идей (ср. апории “Парменида”). Точно так же кантовские, например, антиномии вразумительны только тому чистому разуму, архитектонику которого Кант

H.-G. Uber die Ursprunglichkeit der Philosophie. Berlin. 1948. S.5.

35 Напомню в этой связи известные слова Аристотеля: “Ведь благодаря удивлению люди и теперь начинают философствовать и начали философствовать впервые; удивляясь поначалу тем затруднениям‚ которые бросаются в глаза [лежат под руками]‚ затем мало по малу продвигаясь таким образом вперед и входя в апории относительно более <глубоких вещей>” (Metaph. I 982 b 12-14).

46

детально развернул в своей “Критике”. Они суть антиномии этого самого чистого разума, а не: - “Отвечай, Алешка! Есть Бог или нет Бога?!”36. Философия Канта опять-таки не теория научного разума, а критика его, т.е.

а) открытие неразрешимого “спора разума с самим собой", ведущегося в самих основаниях научного метода — и — б) развертывание самой формы научного разума как формы строгого, определенного — принципиального — разумного незнания.

Словом, философию можно понять как искусство умного изумления.