1. Начала философии Эмпедокла
Учение Эмпедокла[477] носит несколько эклектический характер, но представляет из себя чрезвычайно оригинальную попытку примирения и объединения начал ионийской и элейской школ при заметном влиянии орфиков и пифагорейства.
Исходная точка Эмпедокловой философии есть, несомненно, учение Парменида, которого предание называет даже учителем Эмпедокла[478]. Подобно Пармениду, он признает верховным абсолютным началом полноту бытия, которую он также мыслит конкретно в виде всеобъемлющей сферы, заключающей в себе истину всех вещей—то, что есть в них. Хотя он и определяет это истинно сущее как «стихии» вещей, но ионийские стихии получают здесь своеобразный характер, вполне соответствующий началам элейской школы: они становятся качественно и количественно неизменными. Подобно атомистам, Эмпедокл признает основное положение элейцев, т. е. совершенное отрицание генезиса, всякого рождения и разрушения, всякого возникновения и уничтожения. Самая форма, в которой выражается это положение у Эмпедокла, почти тождественна с Парменидовой. Истинно сущее не может стать не сущим или же возникать из несуществующего. Истинно сущее есть абсолютно, оно было и будет. Из ничего не может стать нечто, и нечто не может обратиться в ничто. Подобно элейцам, Эмпедокл отрицает, чтобы в полноте бытия могло что-нибудь откуда-нибудь прибавиться, чтобы нечто могло из нее куда-нибудь исчезнуть[479]. Ибо вне совокупности истинно сущего—нет ничего. Поэтому нет и генезиса. Всякий генезис есть лишь призрак, лишь ложная видимость, пустое мнение, внушенное человеку обманчивым восприятием чувств, которым доступно лишь частное и единичное, от которых целое природы сокрыто. Но мысль, мыслящая истину, имеет своим предметом лишь сущее, пребывающее. Человек видит, как пред ним мелькают образы тварей, и он считает их рожденными; все кажется ему и возникшим, и преходящим, и в своем неразумии он мнит, что есть или стало, чего не было прежде, уничтожается и проходит то, что было, что истинно есть.
Ибо подлинно сущее подлежит только мысли, а неразумный доверяет лживому свидетельству чувств1.Таким образом, Эмпедокл сходится с Парменидом и в понятии истинно сущего, и в вытекающем из этого понятия отрицании всякого генезиса, происхождения и уничтожения. Они сходятся также и в различении чувственного от мыслимого. Для Эмпедокла, как и для элейцев, абсолютное есть мыслимое, а не чувственное бытие; но вместе с тем для него, как и для Ксенофана, это абсолютное не есть нечто отвлеченное, бесприродное или даже сверхстихийное: оно обладает полнотою чувств, полнотою стихийности. Полнота бытия не чувственна только потому, что чувствам человека доступно лишь частное и единичное; но сама по себе она еще не идеальна, не духовна, как у Платона и христианских философов. Признавая эту полноту божеством, Эмпедокл описывает ее совершенно как Ксенофан (v. 289—296): недостижимое, незримое, неосязаемое божество постигается лишь убеждением духа человеческого; оно не имеет ни головы, ни рук, ни ног, никаких членов вообще. Оно есть святой дух (lt;ppf]V ієртО, проницающий мир быстрым движением мысли. Но с другой стороны, Эмпедокл дает определение абсолютного как божественного сферического тела, объемлющего полноту стихийности, всех стихий сущего. Постольку оно имеет в себе истину всех вещей, ибо все вещи состоят из этих неизменных и вечных стихий2.
До сих пор Эмпедокл стоит совершенно на почве элейцев. Но он признает, как и атомисты, реальное множество вещей и силится объяснить его из абсолютного. У Парменида нет перехода из абсолютного к явлению: есть необхо-
- V. 108—116, ср.: Arist. De coelo III 7, 305b 1, a 34 («pouvopevr) уєуєстц).
- Ср.: Arist. Met. Ill 4 и Emped. V. 180, где стихии названы «членами божества».
димая истина, роковое единство, и есть роковое заблуждение, ложное множество. Как в истине могла возникнуть ложь и как от лжи прийти к истине — это вопрос не только философский, но и религиозный, и Эмпедокл пытается разрешить его в эллинском духе.
Феноменальное множество явлений, множество богов, не есть результат субъективного заблуждения человека: мир реален и существовал до нас. Стало быть, заблуждение, из которого он возник, не есть ошибка ума, но реальная сила, нарушившая покой абсолютного и раздробившая его всеединое тело. Заблуждение есть мировой грех, есть космогоническая сила розни и вражды элементов. Но не все в мире—заблуждение и рознь; в видимой борьбе и противоречии Іераклит и пифагорейцы разглядели внутреннее согласие, глубокую скрытую гармонию. Если бы была только рознь и вражда, только одно противоречие, то все распалось бы в безобразный хаос, не было бы стройного порядка мироздания и никаких конкретных органических образований. Единство не пребывает трансцендентным миру, отвлеченным от него, но деятельно осуществляется в нем, согласуя, организуя все. Истина есть, следовательно, не простое убеждение ума, не умопостигаемая сущность только, но осуществляется в мире как всеобщая причина единения, согласия, дружбы элементов. Путь истины, путь единства, есть не субъективный метод умозрения, но мировой процесс, точно так же как и путь заблуждения. Путь единства есть путь Дружбы, путь заблуждения есть путь Вражды. Дружба же и Вражда, Филиа и Нейкос, суть космогонические и теогонические силы, из коих первая объединяет, вторая разделяет и раздробляет стихии. Таково происхождение Эмпедоклова учения.
У ионийцев материя сжимается и сгущается в воду и землю, расширяется и улетучивается в воздухе, воспламеняется в огонь, чтобы вновь угасать и принимать всевозможные стихийные формы. Эмпедокл же признает четыре основные стихии: огонь, воздух, воду и землю—и считает их количественно и качественно неизменными[480]. Сверх того, он признает две упомянутые силы, или начала. Дружбу (или Любовь) и Вражду. Если ионийцы выводили процесс генезиса из силы, присущей веществу непосредственно или просто не отличаемой от вещества, то Эмпедокл впервые отделяет материю от движущих сил, отрицая генезис и признавши материю неизменною в ее основных стихийных качествах.
Вещи не возникают посредством внутреннего движения стихий, их качественного изменения: они лишь слагаются из стихий и частиц стихий, раздробленных Враждою, подобно тому как здание слагается из кирпичей[481]. Вещи не уничтожаются и не умирают, они лишь разлагаются на элементарные части, и конечным продуктом такого разложения являются вечные и пребывающие стихии [482]. Все движется непрерывно в силу действия двух противоположных стремлений, и постольку стихии непрерывно слагаются и разлагаются, смешиваясь и взаимно проникая друг друга чрез пустые промежутки, или поры. Подобно тому как искусный художник, смешивая весьма ограниченное количество красок, рождает дивное разнообразие цветов и оттенков, изображает на полотне все видимое множество форм, так и в природе все твари и формы, все конкретные образования возникли из четырех основных качественно неизменных чувственных начал, из четырех стихий [483]: он «корни» всего сущего.
Из них—все, что есть, все, что было, и все то, что будет: Деревья прозябли из них, из них стали мужи и жены. Звери и множество птиц и всякая рыба морская; Самые боги из них, многочтимые, долгие днями. Все суть оне: проницая взаимно друг друга, Форму свою изменяют...[484]
Таким образом, Эмпедокл не отрицает явлений во имя абсолютного истинно сущего, но пытается объяснить их из этого пребывающего неизменного сущего. Отрицая всякое качественное изменение, или генезис, он, подобно атоми- стам, пытается объяснить все видимые изменения простым перемещением, сложением и разложением элементарных частиц, что придает его физике механический характер[485]. Но с одной стороны, силы, управляющие движением элементов, не вещественны, с другой—и самые стихии, раздробляемые Враждою и совокупляемые Любовью, обладают весьма своеобразной природой и наделены далеко не одними физическими свойствами, что обыкновенно упускается из виду при изложении Эмпедоклова учения: они суть боги (v. 160), органы божества (ума Оєоїо, v. 180), источники душ и чувств [486].
Первоначально, до создания мира, существует только безразличная полнота, любовное гармоническое единство этих стихий в единой сфере. Эта сфера, или «Сферос», как выражается Эмпедокл, и есть первоначальное божество. В нем не было еще никакого различия, в нем не сияло солнце, не синело море, не виднелась земля. Самые боги, которых Эмпедокл считал лишь «долговечными» (8оАлхаі- ove^), еще не выделились из этого божественного единства (v. 417): в нем царила одна Любовь, Афродита, Кип- рида, в нераздельном всеобъемлющем покое (v. 167—168). Все, что стало смертным в этом мире, возникшем из борьбы враждующих стихий,— было бессмертно в божественном Сферосе; все, что здесь нечисто и смешано,—было в нем чисто и беспримесно[487]. Впоследствии Вражда разделила и разобщила эти стихии, заключенные в Сферосе, и мир возник из воздействия Любви на эти разъятые стихии: Вражда и Любовь являются здесь космогоническими силами. Но прежде чем рассмотреть их действие в этом качестве, постараемся уяснить себе учение Эмпедокла о стихиях, имеющее несомненно теософское значение.