<<
>>

2. Первоначальный характер пифагорейского союза

Собирая те- скудные сведения о Пифагоре, которые можно считать достоверными, мы приходим к следующим результатам. Пифагор, подобно всем древнейшим греческим философам, родился среди ионийцев, хотя род его происходил, по-видимому, от тирренских Пеласгов.
Его родиной был Самос, где отец его Мнезарх был, как кажется, богатым ювелиром1. Ученость Пифагора, по свидетельству самих противников и соперников его, превосходила всех современников2. Как все образованные ионийцы, он должен был много путешествовать, о чем свидетельствует единогласно множество источников, что ясно из самых культурных условий эпохи: во времена Пифагора более чем когда-либо ученость не могла быть приобретена без путешествий. Торговые дела и политические обстоятельства могли побуждать его к странствованию не менее любознательности3. Самос славился торговлей и посылал свои корабли за столпы Геркулеса, свои караваны—до глубины Ливии. Путешествуя, Пифагор всего легче мог посетить Египет, где в то время царствовал Амазис, где ионийцы считались сотнями тысяч. Там было что посмотреть и чему поучиться; там Пифагор мог глубже других греков ознакомиться с математикой египтян и даже с их религией, хотя последнее нисколько не заметно. Посредником к такому знакомству опять-таки мог служить ему Ферекид еще до его путешествия, хотя фактически мы не находим явных следов влияния Ферекида на Пифагора 4.

Наконец мы находим Пифагора в Италии, в Кротоне, основателем особого союза, нравственно-религиозного, философского и политического. Его учение овладевает целым человеком, развивает и воспитывает гармонически все его

  1. ZellerI 270—271; Chaignet27—28.
  2. Herod. IV 25 и Іераклит (ар. Diog. L. VIII 6): Повауорт^ Mvtj- оархои iaxopir|vTjcrxriaevavSpcbjtcovцаЯдата ndvxcov, xaiєхХєІацєуо^ табтоц таlt;; аиуурафок; єяоіт|стєу ёсоитоО aolt;ptr|v, яоХіgt;цаЗіг|у, хахо-

TEXViT|V 3*.

  1. Ювелирное искусство издревле процветало в Египте, причем не только художество, но и самая техника египтян является весьма замечательною. В Египте выделывались эмаль, цветные стекла—производство, достигшее большого совершенства; самое золото добывалось в Нубии и Южном Египте. Политическим обстоятельством, заставившим Пифагора покинуть отечество, могла быть тирания Поликрата.
  2. См. Arist.Met. XIV 4, 1091b8: ...Фєрєх66г|? XQt* стєроі то yewf^aavярсотоу #рштоу TiOeaaixaioiцауоі; напротив того, пифагорейцы imoXauPdvouai... то йрштоу xaiхаХХіатоу цт| ?vipx^ ctvai4*.

силы и деятельности, заключая в себе всяческую мудрость, не одно отвлеченное знание. Личность Пифагора окружена самым глубоким авторитетом, память его чтится религиозно, он является полубогом особого рода[194], и позднейшие предания видят в нем то сына Аполлона, то воплощение этого бога[195]. Во всяком случае он выступает жрецом Аполлона, его пророком; учение Пифагора санкционируется дельфийской Пифией[196], подобно законодательству Ликурга. Бог пифагорейского союза есть Аполлон, что в связи с культом Іеракла и Диониса придает религии пифагорейцев дорийско-дельфийский характер.

Как союз политический, пифагорейство преследует определенный дорийский идеал, идеал аристократии в лучшем смысле этого слова. Суровая нравственная дисциплина, совместная жизнь, общие упражнения в гимнастике и музыке, общие трапезы (стистстітіа), постоянные заботы о физической и нравственной чистоте, точно так же как и весь замкнутый характер союза, культ Аполлона и Іеракла,—напоминают Спарту, откуда пифагорейство заслужило название дорийской философии[197]. Как союз религиозно-философский—оно, естественно, еще ближе к нравственному идеалу доризма и в этом качестве может быть названо дельфийской философией [198].

Іреческая аристократия есть не только политический, но и нравственный идеал особого рода, не простое средство или форма государственного управления, но цель сама по себе, как эстетический идеал прекрасной аристократической индивидуальности.

Таков во всяком случае пифагорейский идеал «господства лучших», наиболее воспитанных и мудрых. Самое государство является средством для развития такой аристократии. Материальная сила лежит в основании ее господства, но не своекорыстие дает ей высшую санкцию — ибо иначе аристократия вырождается в олигархическую тиранию. Для Пифагора, в идеале, аристократия есть пифагорейский союз, и ее господ- ство имеет для него, несомненно, такое же эстетически-нравственное оправдание, как рабство у Аристотеля. Аристократия пифагорейцев есть союз художников жизни в ее всестороннем развитии; а такое развитие (хаХ.оха- уа91а) предполагает и досуг, и власть. Ибо для истинного грека жизненный идеал заключался не в чистом отвлечении от действительности, но в свободном развитии всех «энергий» человека, всех его деятельностей и сил в их гармонической полноте. Поэтому он нуждался и в средствах, и в органах для полного развития своей индивидуальности[199]. Рабы еще у Аристотеля суть лишь «одушевленные орудия» и природой предназначены к рабству, к служению высшему, образованному и образующему, господствующему началу. Идея государственного порядка, основанного на особом искусстве воспитания, внутреннем устроении душ, идея столь национальная и философская, составляет суть политики Пифагора2.

Принятию в союз, по-видимому, предшествовал искус, и, может быть, в среде самого союза посвященные разделялись на несколько разрядов. Тайное учение пифагорейцев заключалось преимущественно в их культе или мистериях, хотя первоначально тайна распространялась, по-ви- димому, и на философское учение, сплошь проникнутое мистицизмом: в глазах первоначальных пифагорейцев теоретическое знание было неотделимо от практической и теургической мудрости и не должно было достигаться отвлеченно, неустроенными душами, без соответственной нравственной подготовки.

В чем состояли особенности пифагорейского культа, и главным образом пифагорейских оргий, или мистерий,— определить довольно трудно, ибо, как мы уже видели, самая тайна не оградила их от быстрого слияния с мистериями орфиков.

Судить о том, чем и как они различались вначале, мы не имеем достаточных данных и поневоле должны ограничиваться одними догадками. Ревностный культ солнца и светил, бескровные жертвы, непрестанные мистические очищения, вера в палингенесию, культ героев и праотцев принадлежали пифагорейству от начала, хотя и не составляли его исключительной собственности.

Пифагорейский культ, по-видимому, развился из дельфийского, на что указывают как предание, так и то обстоятельство, что Аполлон тесно связывается здесь с Дионисом и Гераклом «Спасителем» (Алексикакос)[200]—точно так же, как и в Дельфах. Мы уже видели, какое соотношение существовало там между Аполлоном и Дионисом; последний являлся зимним богом, могила которого находилась рядом с треножником Аполлона и чтилась тайными жертвами в день зимнего солнцеповорота. Нам известно далее, что в Дельфах существовал мистический культ, изображавший нисшествие Диониса в Аид и избавление им своей матери Семелы (ХгцеА,г|lt;; avaycoyfi, PL Def. Or. XIV, 323)[201]. Помимо всякого влияния египетских мистерий Озириса, в силу самостоятельного религиозного развития, Дионис легко явился богом загробной жизни, оживления и воскресения[202], особым аспектом дельфийского бога.

Сам Аполлон в Дельфах, как и в других дорийских культах, носит тот же мистический характер. В Делосе и Дельфах Аполлон раздвояется и выделяет из себя зимний аспект—Аполлона Шперборейского: на зиму бог покидает Грецию и, напутствуемый гимнами и песнопениями, отправляется в мифическую страну священников- гиперборейцев, за пределы Севера, в страну заполунощ- ную, уступая место Дионису. К лету Аполлон снова возвращается, снова является в своей славе на священное торжество теофании[203]. С идеями этого культа естественно связываются Диоскуры, чтимые всеми дорянами, преимущественно же в Спарте и в пифагорейском Кротоне[204].

Другою особенностью дельфийского культа, о которой мы уже говорили, являются нам те дафнефории, которые изображают битву Аполлона с Пифоном, его удаление из дельфийского святилища, истощение его божества и его рабство царю Адмету во искупление пролитой крови.

Эти события изображались в мистических процессиях каждый девятый (високосный) год, причем Аполлон по совершении очистительного искупления возвращался в свое святилище очищенным и просветленным, «истинным Фебом»             

по выражению Плутарха, т. е. как светлый и чистый бог—искупитель и освободитель от всех зол ('AttoMxov aXe^ixaxoq). Греческий год, состоявший из 12 лунных месяцев (354—355 дней), не совпадал с солнечным (365[205]/4 дня), откуда возникала ежегодная довольно крупная ошибка. Каждый третий год греческий календарь забегал приблизительно на месяц, каждый девятый год— на три месяца вперед, так что через восьмилетний промежуток солнцеповорот приходился на место равноденствия. Такая ошибка пагубно отражалась на круге годичного богослужения, которое расходилось с божественным солнечным порядком и со всей природой, следуя своему лунному календарю. Отсюда возникли сначала восьмилетние, затем двухлетние високосные циклы, по истечении которых ошибка исправилась вставкой целых высокосных месяцев. В пифийском солнечном культе особенно сильно сказывалась потребность восстановить согласие (аттохос- тamp;атосстк;) с солнцем, возвратиться к солнечному порядку и очиститься от восьмилетних богослужебных ошибок. Сначала только этот девятый год был истинным и чистым, исправленным и свободным от ошибок, согласным с небесной природой солнечного бога; затем наступал новый период ложных годов

Самое пифийское предание заключает в себе в связи с культом первоначальное изображение солнечного процесса в тесных рамках местного мифа: сначала речная змея Пифон убивается солнечными лучами и сгнивает под ними, оскверняя их своими испарениями; затем солнце слабеет, лучи его бледнеют и меркнут, силы его сковываются и умирают, чтобы снова возродиться. Подчиненное всеобщему року, самое солнце должно платить периодом временного унижения за период исключительного преобладания. Мало-помалу дельфийский культ приобрел общее значение, и вместе с тем его миф утратил местный натуралистический смысл: божественное событие отделилось от своего первоначального природного символа.

Адмет, царь Ферэ, есть не кто иной, как «неумолимый» (aSajiaaxoq) Гадес, спустившийся в сферу героической мифологии; его мать Климена, или Периклимена,—вид Персефоны, а Ферэ—местность в Фессалии, где были чтимы подземные боги[206]. Светлый бог, изгнанник Олимпа, по словам Эсхила, низвергается в преисподнюю в наказание за убийство земнородного Пифона: он должен был служить 8 лет царю преисподней—что всего противнее его светлой природе [207].

По другой версии того же мифа, Эскулап, сын Аполлона, воскрешает мертвых, за что сам умерщвляется молнией Зевса. Тогда Аполлон убивает циклопов, сковавших молнию, и затем покидает Олимп, отправляясь к гиперборейцам, как говорят одни, в рабство к Адмету—по словам других[208]. Как бы то ни было, Аполлон Гиперборейский и Аполлон в рабстве у Адмета—весьма близки друг к другу по характеру[209]. Оба знаменуют собою удалившееся солнце, исчезнувшее божество, оба стоят в несомненной связи с культом усопших. В лице Эскулапа мы имеем истинного сына Аполлона, бога-воскресителя и вместе убитого; ту же идею находим мы и в целом ряде других апол- лоновских культов дорийского племени, как, например, в культе Аполлона Амиклейского или Якинфийского, о котором мы также говорили выше. Якинф[210], любимец Аполлона, убитый его солнечным диском, оплаканный и погребенный у ног его и затем прославленный, воспринятый в сонм богов, заменяется в Дельфах самим Дионисом, ко- торый во всей полноте выражает собою ту же идею страстей и палингенесии божества. Здесь заключается ключ к объяснению загадочного сближения аполлоновского культа пифагорейцев с орфическими оргиями Диониса. Мистическая сторона первого вполне представляется богом возрождения. Отсюда связь зимнего Диониса триэте- рий с Гиперборейским Аполлоном. Когда оба эти бога соединились в дельфийском культе, наряду с восьмилетним високосным циклом эннеаэтерий Аполлона возник двухлетний цикл триэтерий Диониса: на каждый третий год в ночь зимнего солнцеповорота рождается новое солнце истинного года.

В идеях дельфийского и пифагорейского культа мы находим несомненный основной дуализм жизни и смерти, света и тени, покоя и движения—дуализм, над которым торжествует вечно юный, вечно обновляющийся бог космоса и гармонии. Судьбы дорийского племени в его борьбе и переселениях усилили этот дуализм: солнечный бог света получил нравственный, антропоморфный характер, отличный от своего первоначального стихийного значения. В качестве верховного бога—покровителя племени он постепенно фиксировался в неподвижном типе, как бы изъятый из рокового круговорота вещей[211]. Поэтому Дионис и приобрел такое значение наряду с Аполлоном; гиперборейский бог есть бог не умирающий, но удаляющийся от смерти; носителем божественного процесса стал Дионис, приняв на себя страсти зимнего бога. В дельфийском культе Аполлон и Дионис являются как бы перемежающимися, сменяющими друг друга Диоскурами.

Отсюда же объясняется характер третьего лица дель- фийско-дорийского и пифагорейского культа—Геракла. Этот бог, некогда состязавшийся с Аполлоном из-за священного треножника, становится первым поборником дельфийского культа и получает эпитеты Аполлона «спасителя» и «отвратителя зол»[212]. Победитель всех мрачных чудовищных сил, он, подобно Аполлону, искупает порывы собственных диких страстей рабством у Эврисфея и Ом- фалы. Солнечный герой, в исступлении растерзавший собственных детей, Іеракл осужден на это рабство по откровению Аполлона. В служении Эврисфею он проводит пифийский год, т. е. девятилетний цикл, в течение которого он совершает свои 12 подвигов,—древний натуралистический миф, смысл которого ясен. Последним из 12 подвигов Іеракла является нисшествие в Аид, укрощение Кербера, победа над вратами смерти, которую он связывает,—естественный образ восхода и воскресения божественного солнца, его пребывания под землею. Подобный же смысл имеет и смерть Геракла, и его апофеоза

Такова триада главных богов дельфийского и пифагорейского культа. Все они выражают одну и ту же религиозную идею палингенесии и нравственную идею очищения: жизнь есть подвиг, борьба, конечная цель которой есть очищение от врожденной всему естественному нечистоты. Смерть есть последствие этой нечистоты, этой вины, которой подвержено все естественное, земное и небесное. Божественное существо, поскольку оно погружается в сферу земного бытия, подчиняется тому же закону. Смерть есть наказание, но вместе искупление, очищение, вслед за которым наступает возрождение, возвращение к жизни * палингенесия. Отсюда понятны все религиозные особенности пифагорейства — вера в оживление усопших[213], ревностный культ героев и душ, непрестанные очистительные обряды, впоследствии—воздержание от крови и мяса[214]. Палингенесия является естественным верованием развитого дельфийского культа и не нуждается в каком-либо объяснении из чужеземных верований. В Египте душа праведника по прохождении ряда мытарств воскресает и соединяется неразрывно с блаженным, божественным телом; греческая палингенесия есть возвращение к генезису, роковой круговорот жизни, отражение которого грек видел в годовом круговороте. Подобно большинству греческих философов, подобно древним теого- ниям, пифагорейцы признавали идею мирового года, т. е. периодического обновления мира по образу земной природы в годовом процессе. Люди подчинены этому божественному закону, но участь человека за гробом, равно как и в будущих рождениях, зависит от его чистоты, от его солидарности с богами. Подобное верование столь естественно вытекает из греческих мистерий, что трудно судить, насколько Пифагор и его школа способствовали его развитию. Оно приписывается уже Ферекиду, предполагается Гераклитом и, может быть, входило в состав религиозного учения тех фракийских рапсодов, которые впоследствии стали известными под названием орфиков. Имеет ли палингенесия конец? Стремление к освобождению от «колеса генезиса», породившее в Индии буддизм и мистический гнозис, было слабо в жизнерадостной Греции. Пифагорейцы не дали ответа на такой вопрос

Дельфийский бог имел и своих представителей между людьми, своих пророков, воплощавших в себе его идею. Таков Орфей, сын Аполлона, сошедший в Аид, чтоб возвести из него свою возлюбленную, нимфу Эвридику, убитую змеею,— образ, напоминающий Прозерпину[215]; дивной гармонией звуков он очаровал самое царство смерти, но впоследствии был сам растерзан вакханками в зимней оргии, погиб жертвою Диониса, повторяя собою страсти Загрев- са. Другим пророком Аполлона является сам Пифагор, которого позднейшее предание отождествило с Аполлоном Гиперборейским[216]. Подобно Орфею, он сходит в ад и восходит из него4; подобно Миносу, мифическому предшественнику Ликурга и судье загробного царства, он пребывает некоторое время в пещере Кретийского Зевса[217], что по смыслу равно нисшествию в преисподнюю. Самый Кротон, точно так же как и Метапонт, был вполне аполлоновским городом[218], и, по некоторым свидетельствам, в которых мы не видим ничего невероятного, культ Аполлона Номио- са был родовым культом Пифагора .

Наряду с дельфийскими богами, чтимыми пифагорейцами, мы находим и соответственных богинь. Во-первых, Артемиду, сестру Дельфийского и Гиперборейского бога[219], во-вторых, Гестию (Весту): Дельфы были общегреческим центром культа этой богини (xotvr| єатіа)[220]. Мистерии предполагают Великую Матерь богов, и, как мы увидим, такою матерью является пифагорейцам именно Гестия, одна из богинь, олицетворяющих собою мистическую идею земли как жертвенника . Впрочем, в силу мистических тенденций самого пифагорейства и элевсинский культ пустил корни во всех главнейших центрах философского движения великой Греции—в Кротоне, Метапонте, Та- ренте и Элее[221].

Таковы национально-религиозные элементы пифагорейства. Оживленные сношения и столкновения с иноземными культами помимо внешних заимствований могли оказать и действительно оказали троякое влияние на греческую культуру: они усилили замкнутую консервативность некоторых местных культов, породили потребность в мистериях, высшем, таинственном культе общеязыческих начал в образе местных богов, и, наконец, побудили ум к размышлению, к философии натурализма.

Пифагор, сумевший совместить в себе все эти три течения, сочетать философию и мистицизм с одним из самых консервативных племенных культов, является центральным типом эпохи, героем греческой культуры. Жрец Аполлона, учредитель мистического союза, он есть вместе с тем и первый мыслитель, назвавший себя философом, и первый философ, назвавший мир космосом (лад, строй, порядок; у дорян государственный строй носил это название) [222].

<< | >>
Источник: Трубецкой С. Н.. Метафизика в Древней Греции / Примеч. И. И. Маханькова.— М.: Мысль,2010. — 589, [1] c.. 2010

Еще по теме 2. Первоначальный характер пифагорейского союза: