СВОБОДА МЫСЛИ (мораль).
Я очень далек от того, чтобы из этого заключить, что вопросы, относящиеся только к ведению веры, следует предоставить на решение трибуналу гордого разума. Бог не оставил на решение наших дискуссий тайны, которые, если их подчинить умозрению, окажутся бессмыслицами. В порядке откровения он установил барьеры, непреодолимые для всех наших усилий; он отметил точку, начиная с которой очевидность прекращает светить нам, и эта точка - граница разума. Но там, где он кончает, начинает действовать вера, имеющая право требовать от ума полного согласия с тем, чего он не понимает. Но это подчинение слепого разума вере не колеблет его оснований и не ниспровергает границ познания. Что ж, если разуму (который некоторые объявляют столь сильным) нет места в вопросах религии, у нас не будет никакого права обличать смехотворность мнений и экстравагантных церемоний, которыми отмечены все религии, кроме истинной. Кто же не увидит, что согласившись с таким ограничением прав разума, мы предоставим широкий простор самому крайнему фанатизму и самым безумным суевериям? При принятии таких принципов нет нелепости, в которую не стали бы верить, и получают одобрение самые чудовищные взгляды, являющиеся позором человечества.
Не является ли часто религия, представляющая собой часть жизни человечества, тем, что больше всего отличает нас от зверей. И вместе с тем чем-то таким, в чем люди выглядят менее всего разумными? Мы созданы странным образом. Мы не умеем придерживаться справедливой середины. Если человек не суеверен, он нечестив. Кажется, что невозможно быть покорным, следуя разуму, и быть правоверным, оставаясь философом. Я здесь оставляю нерешенным вопрос о том, которая из двух позиций более неразумна и более оскорбительна для религии - суеверие или нечестивость. Как бы там ни было, от границ, установленных между первым и вторым, смелость мысли пострадала меньше, чем испорченность сердца. Суеверие стало нечестивостью, а нечестивость сама стала суеверной: ведь во всех религиях земли свобода мысли, оскорбляющая глубоко верующих, оскорбляющая души слабые, умы суеверные, дарования раболепные, - является порой более легковерной и более суеверной, чем принято думать. Какое применение разума могу я заметить у людей, которые следуя указаниям авторитетного для них автора, веруют, что не следует верить авторитетам? Каково большинство людей, которые похваляются тем, что у них нет религии? Если послушать, что они говорят, окажется, что лишь они мудры; лишь они философы, достойные называться философами; только они владеют искусством исследования истины; только они способны поддерживать свой разум в совершенном равновесии, которое может быть разрушено только вескими доказательствами. Все другие люди, эти ленивые умы, трусливые и раболепные сердца, пресмыкаются под игом авторитета и дают себя вести, не сопротивляясь, мнениям, воспринятым от авторитета. Но сколь многих мы видим в их обществе таких, которых покоряют, подчиняют своему влиянию более ловкие люди. Пусть найдется среди них один из тех удачливых талантов, чей живой и оригинальный ум способен задавать тон, пусть этот ум, кроме того, еще просвещенный, погрузится в бездну неверия, потому что он будет обманут испорченным сердцем. Тогда его сильное, богатое и всепобеждающее воображение приобретет над их взглядами власть тем более деспотичную, что тайная их склонность к свободе придаст дополнительную силу его убедительным доводам. Его воображение внесет его энтузиазм в воображение молодых людей, принудит их склониться перед ним, изменит их на свой лад, покорит их и запутает.Трактат о свободе мысли Коллинза2 в среде неверующих считается шедевром разума человеческого, и молодые неверующие люди прячутся за этот страшный том, как если бы это был щит Минервы. Злоупотребляют тем хорошим, что содержится в словах "свобода мысли", чтобы свести их смысл к безрелигиозности, как будто всякие свободные поиски истины должны с необходимостью привести к отказу от религии. Исходить из того, что удаление от общепринятых мнений есть отличительная особенность разума, покоряющегося только лишь очевидности, - значит предполагать с самого начала истинным то, что требуется доказать. Лень и слепое почитание авторитета - не единственные препятствия на пути ума человеческого. Испорченность сердца, незаслуженная слава, притязание стать главой партии чересчур часто захватывают такую тираническую власть над нашей душой, что лишь отвращают ее от чистого стремления к истине.
Правда, неубежденные3 внушают и должны внушать почтение к своим взглядам перечнем великих людей древности, которые, по их словам, отличались свободой мысли - Сократ, Платон, Эпикур, Цицерон, Вергилий, Гораций, Петроний, Корнелий Тацит4. Какие имена для того, кто питает какое-нибудь уважение к талантам и добродетели! Но эта логика здесь связана с намерением побудить нас мыслить свободно. Цитировать некоторые отрывки из писаний этих великих людей, где они поднимаются выше общенародных взглядов, выше богов их страны, не означает ли это полагать, что свобода мысли есть удел неверующих и, следовательно, считать доказанным то, что еще следует доказать. Мы не скажем, что чтобы убедить в том, что эти великие люди древности были совершенно свободны в своих исследованиях, необходимо было бы проникнуть в тайные движения их сердца, о которых их работы не могут дать нам достаточного знания; что если неверующие обладают той непостижимой силой проницательности, которая позволяет им проникнуть в тайные помыслы великих людей древности, то они очень уж искусные люди; но если они таковыми не являются, то несомненно, что посредством весьма грубого софизма, полагающего очевидным то, что надо еще выяснить, они хотят побудить нас, чтобы мы почитали превосходными образцами мнимых мудрецов, внутренние убеждения которых им так же неизвестны, как и всем другим людям; Этот способ рассуждения применяется ко всем порядочным людям, являющимся гордостью народов, людям, писавшим что-либо за или против какой бы то ни было системы и обвиняемым при помощи таких рассуждений в лицемерии в Париже, в Риме, в Константинополе, во всех странах земли и во все времена.
Нас огорчает, что тот или иной автор не довольствуется тем, что предлагает нам в качестве образцов свободы мысли некоторых наиболее знаменитых мудрецов язычества, но еще выставляет перед нашим взором вдохновленных свыше авторов и воображает, что доказал, что они мыслили свободно потому, что отвергли господствующую религию. Пророки, говорит он, с возмущением выступали против жертв, приносившихся народом Израиля, следовательно, пророки были покровителями свободы мысли. Возможно ли, чтобы тот, кто взялся писать, был настолько проникнут неверием и невежеством, что счел хорошим то, что эти святые люди хотели отвратить народ Израиля от левитского культа? Не является ли более разумным интерпретировать взгляды пророков на основе их поведения и объяснять некоторые неправильности в их высказываниях либо пылкостью восточного языка, который не всегда точно выражает те или иные идеи, либо бурным возмущением, которое вызывало у святых людей допускаемое развращенными народами злоупотребление предписаниями здравой религии? Разве нет никакой разницы между человеком, которого вдохновил Бог, и человеком, который исследует, дискуссирует, рассуждает, размышляет спокойно и хладнокровно?Нельзя отрицать, что среди неубежденных есть люди, обладающие высшими достоинствами; что в сотнях мест в их произведениях выступают ум, верные суждения, познания; что эти люди, разоблачая действительно имеющие место злоупотребления религией, оказывают ей услугу; нельзя отрицать, что эти неубежденные авторы принудили наших теологов стать более просвещенными и более осмотрительными; нельзя отрицать, что они бесконечно сильно способствовали установлению между людьми священного духа мира и терпимости (...)