§3. Средневековая мораль
Враги средневековья! Не спешите выставлять грубость и жестокость нравов, снижающих уровень нравственности среднего человека. Едва ли мож-но согласиться с тем, что показателем нравственного уровня человечества должно служить средне-арифметическое, а не максимум.
Молено сказать, что человечество в целом решает моральную проблему, и решение ее определяется именно максимумом - тем наивысшим подъемом, на который человечество подымается не в целом, а только в ведущих личностях. Кульминационная точка морального подъема там, где, как крест готической колокольни, возносится над обыденностью святость, где ярким светом горит моральный идеал, достигаемый только избранниками.Высшая мораль - это не рассудочная мораль долга, это мораль подвига, представляющая мораль чувства, возносящегося над интеллектом и подчиняющего себе волю.
И это чувство в античном мире, в этом младенчестве человечества, еще не вспыхнуло. А в настоящее время оно уже погасло, и душа наша как улитка замкнулась в тесной-раковине. И для нас теперь далека и непонятна душа средневекового человека. Все наиболее прекрасное, все то, что призвало к жнзни человеческое многострадальное и вместе с тем вкушающее небесные радости сердце - все это наш иссушающий рассудок старается объяснить экономическими факторами, более близкими совре-менным банкирам, чем средневековым рыцарям.
Забудьте настоящее и иа мгновение вернитесь вспять, в прошлое, уже заволокнутое туманом. Жанна д'Арк для наших современников только эпилептичка, страдающая галлюцинациями. Забудьте на время психиатрический подход. Прочитайте все, сообщаемое свидетелями, все протоколы суда над ней, с ее мудрыми кроткими ответами и перед вами встанет во всей красоте этот блестящий образ средневековья, и я спрошу, молеет ли настоящее время создать что-либо подобное этому образу?
Да разве в настоящее время молеет кто-либо так чувствовать, как Владимир Мономах, послание которого Олегу Святославовичу представляет один из прекраснейших перлов средневековья?
Он зовет во имя Христа своего врага к примирению, ои прощает ему смерти своего любимого сына, павшего в сражении, как прекрасный полевой цветок от безжалостной юсы.
Или прочтите слово епископа Олес- ницкого к королю Казимиру, призывавшего последнего к примирению со злейшим врагом - Михаилом Сигизмундовичем.Только невелсды могут видеть в средневековье только слова и слова, нагромождаемые бесплодной схоластикой. Именно в средневековье менее всего учились говорить. Только от избытка сердца говорили уста средневекового человсіса.
Да, именно у него был избыток сердца, а не ума. Ни в схоластических рассуждениях, ни в административных актах с их испорченной латынью, ни в бездушной риторике Цицерона. Но под грубой оболочкой мы ясно чувствуем биение средневекового сердца, бившегося в груди рыцаря, шедшего через самые ужасные лишения и страдания ко гробу Господгао.
И как много тупого непонимания у тех, кто видит в крестовых походах только жестокость и бесчинства толпы, только зверства при взятии Иерусалима, забывая, что из большой армии только кучка дошла до Иерусалима!
Поищите такое лицо, моральный облик которого мог бы сравниться с обликом Людовика Святого. Не представляет ли это удивительное соединение храбрости, рыцарского благородства, милосердия и святого под-вижничества - пожалуй, лучшее, что могло произвести человечество с начала средних веков? Не бледнеют ли перед ним и все наши научные открытия, благодаря которым мы чувствуем себя проникнувшими в самые недра мироздания? Не бледнеют ли вместе с тем картины Рафаэля, музыка Шопена и Бетховена?
Вы будете говорить о развратных средневековых папах, но прежде всего напомню, что рекорд здесь побит не средневековьем, а эпохой Возрождения. Последнее дало нам Борджиа, Средневековье же дало таких, как Иннокентий III, равного которому мы уже не находим в позднейшие времена. Хотя и суровой, но глубокой стойкой моралью проникнута вся история защиты им прав несчастной супруги французского короля Филиппа II. Правда, не все средневековые духовные лица таковы, но из их среды высоко подымаются личности, готовые па всякие жертвы при защите правды, при служении Богу.
Вот вам Эвес, епископ Шартрский, который стойко вдет против Филиппа, добивавшегося развода с Бертой, чтобы жениться на другой. "Я, - говорит он гордо, - пожелал бы лучше быть брошенным между жерновами, чем скандализировать слабых и невежественных".
И что же? Он в конце концов приводит короля к раскаянию.