Н. М. ІІРЖЕВАЛЬСКИЙ ІСАЇК ПУТЕШЕСТВЕННИК

Николай Михайлович Пржевальский —один из самых замеча­тельных путешественников всех времен и народов. Он принадле­жит к числу ученых, которых следует называть классиками. Он никогда не отправлялся в новое путешествие, не представив осно­вательного отчета о только что проделанном.

Каксе требования предъявлял Пржевальский к исследователю Центральной Азии и прежде всего, очевидно, к самому себе, мож­но видеть сз его слов:

«Откровенно говоря,— пишет этот великий географ,— путеше­ственником надо родиться» ’. Для того, кто вознамерится посвя­тить себя исследованиям далеких стран в глубипе Азии, мало од­ной научной подготовки, необходимы еще: «цветущее здоровье, крепкие мускулы с еще лучше атлетическое сложение с одной сто­роны, а с другой — сильный характер, энергия и решимость». Это потому, что в Центральной Азии «не ковром будет постлана ему дорога, не с приветлсвой улыбкой встретит его дикая пустыня, с не сами полезут ему в руке научные открытия. Нет! Ценою тяже­лых трудов с многоразличных испытаний как физических, так и нравственных, придется заплатить даже за первые крохе откры­тий». Другие требования, какие предъявляет Пржевальский к пу­тешественнику, таковы: он «не должен гнушаться никакой черной работы, как, например, вьюченья верблюдов, седланья лошадей, укладки багажа и проч., словом, не в коем случае не держать себя белоручкою; не должен иметь избалованных вкуса е привычек, ибо в путешествие придется жить в грязи и питаться чем бог по­слал; не должен знать простуды, так как зиму и лето станет прово­дить на открытом воздухе; должен быть отличным ходоком; нако­нец, должен иметь ровный покладистый характер, чем быстро при­обретает расположение и дружбу своих спутников».

Всеми этими свойствами Пржевальский обладал в полной мере. Он был полон настойчивости, энергии и решимости.

¹Н. М. Пржевальский. От Кяхты на истоке Желтой реки, иссле­дование северной окраины Тибета и путь через Лаб-нор по бассейну Тари­ма, гл. I. («Как путешествовать по Центральной Азии»). СПб., 1888.

во время и-лволо путешествия но Центральной Азии Пржоваль- скип всего с тремя спутниками оказал сопротивление двумстам ки­тайским солдатам, вознамерившимся напасть на путешоствон- ников.

Скажем об ого отношении к спутникам, ибо от этого, кок само собой понятно, завысит исход любой экспедиции. «Прежде всего нужно напомнить о том, что для успеха дола ни в каком случае нельзя иметь парадной обстановки и вообще держать себя бари­ном. Наоборот, чем болоо пу7-ш-етв-ннык будет, так сказать, в «черной шкуро», том лучше. Личный пример начальника, как п везде, магически действует на подчиненных. Мы лично при всех путешествиях жили одинаково с казаками — в одних и тех же палатках, спали на одинаковых войлоках, олп из одной чашки. 1Г казаки умелы все это ценить и понимать. Никогда, даже в тяжо- лыо минуты различных невзгод, я не слыхал в своем отряде ни мо- лойшоло лгвг7а, ни одного намека на излишние трудности».

0 своих спутниках-казаках, участвовавших в первой экспеди­ции по Монголий и Тибету, Пржевальский говорит так:

«Одни из них Ныл русский, д-вятнодцотил-тний юноша, по име­ни Панфил Чебаев, а другой, родом бурят, назывался Донрок Нрuачиаов. Мы с товарищем 1 вскоре сблизились с этими добрыми людьми сомою тесною дружбою, и это был важный залог для ус­пеха дола. В страшной дали от родины, с^еди людей, чуждых нам во всем, мы жили родными братьями, вмосто долили труды и опос- носты, горе и радости. И до гроба сохраню я Нлалодоірігоо воспоми­нание о своих спутниках, которые Hозлранпчпгю отвагою и пре­данностью долу обусловили как нельзя бол-о успех экспедиции».

Понятно поэтому, почему спутники этого великого путешест- вонника сохранили о ном благодарную память до конца своих дней.

Нельзя не привести здесь оло знаменитый приказ от 29 октября 1885 г., отданный по окончании четвертого пеп7ралыIO-азиатcколг путешествия, когда отряд только что перешел через русскую гра­ницу:

«Сегодня для нас знаменательный день,— писал Пржеваль­ский,— мы перешли китайскую границу и вступили на родную землю.

1 Т. о. с М. Л. Пыльцовым, помощником II. М. ■ Пржевальского по пер­вому путешествию в Центральную Азию.

Н. М. Пржевальский

да даже открытая вражда туземцев: вспомните, как на нас дважды нападали тангуты в Тибете...

«Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны со сто­роны враждебно настроенного населения, ничто не могло остано­вить нас. Мы выполнили свою задачу до конца — прошли и иссле­довали те местности Центральной' Азии, в большей части которых еще не ступала йога европейца. Честь и' слава вам, товарищи! О ва­ших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную -- от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили».

Свои путешествия и свои достижения Пржевальский рассмат­ривал как общее дело всех участников экспедиции. В рапорте по поводу четвертой экспедиции он писал, что большая часть заслуг экспедиции принадлежит не ему, а его сподвижникам. «Без их от­ваги, энергии и беззаветной преданности' делу, конечно, никогда пе могла бы осуществиться даже малая часть того, что теперь сделано за два года путешествия».

Пржевальский не преувеличивал трудностей путешествия по Центральной Азии. Вот в каких условиях экспедиции приходилось передвигаться зимой.по тибетскому нагорью.

«Мороз стоит трескучий, да в добавок к нему прямо встречу дует сильный ветер. Сидеть на лошади невозможно от холода, итти пешком тоже тяжело, тем более неся на себе ружье, сумку и пат­ронташ, что все вместе составляет вьюк около двадцати фунтов. На высоком же нагорье, в разреженном воздухе, каждый лишний фунт тяжести убавляет не мало сил; малейший подъем кажется очень трудным, чувствуется одышка, сердце бьется очень сильно, руки и ноги трясутся; по временам начинается головокружение и рвота. Ко всему этому следует прибавить, что наше теплое одея­ние, за два года предшествовавших странствований, так износи­лось, что все было покрыто заплатами и не могло достаточно защи­щать от холода. Очень часто случалось, что к полудню поднималась сильная буря, которая наполняла воздух тучами пыли и песка; тогда итти уже было невозможно, и мы останавливались, сделав иногда переход верст в десять или того менее. После обеда явля­лась новая работа. Так как все лужи и ручьи, за весьма редкими исключениями, были промерзши до дна, а снегу тоже не имелось, то приходилось ежедневно таять два ведра воды для двух наших лошадей (для верблюдов же мы изредка мелко рубили лед, кото­рый они ели вместо снега). Затем наступало самое тяжелое для нас время — это долгая зимняя ночь. Казалось, что после всех дневных трудов ее можно было бы провести спокойно и хорошень­ко отдохнуть, но далеко не так выходило на деле. Наша усталость обыкновенно переходила границы и являлась истомлением всего организма; при таком полуболёзненном состоянии спокойный от­дых невозможен. При том же, вследствие сильного разрежения и сухости воздуха, во время сна всегда являлось удушье, вроде тяже­лого кошмара, и рот и губы очень сохли. На нагорье северного Тибета спать возможно только с самым высоким изголовьем или в полусидячем положении» '.

Но все эти невзгоды с лихвой вознаграждались теми впечатле­ниями, какие путешественник получает от девственной природы. Где в другом месте можно было наблюдать такое изобилие круп­ных копытных животных, какое Пржевальский описывает в Тибете в хребте Шуга (к югу от Цайдама) ?

«Хорошие пастбища по долине среднего течения р.

¹Н. М. Пржевальский. Монголия и страна тангутов, т. I. СПб., 1875, стр. 332 сл.

а иногда даже некоторое время следовали сзади верблюдов. Анти­лопы —оронго и ада — спокойно паслись и резвились по сторонам или перебегали дорогу перед нашими верховыми лошадьми; лежав­шие же, после покормки, дикие яки даже не трудились вставать, если караван проходил мимо их на расстоянии 'А версты. Казалось, что мы попали в первобытный рай, где человек и животные еще не знали зла и греха...» *.

Вот и другие картины природы. Описывая вид с гор к востоку от озера Куку-нор, Пржевальский говорит:

«Опередивши немного караван, я выбрал более открытое на перевале местечко и отсюда несколько минут пристально смотрел на великолепную панораму позади оставшихся гор. Оба хребта — Северо- и Южно-Тэтунгский раскидывались передо мною и убега­ли вдаль на запад, теряясь в легком синеватом тумане, наполняв­шем атмосферу. Любовались глаза, радовалось сердце. Но в то же время грустное чувство охватывало душу при мысли, что сейчас придется надолго, быть может навсегда, расстаться со всеми этими прелестями. О, сколько раз при своих путешествиях я был счаст­лив, взбираясь на высокие горные вершины! Сколько раз завидовал пролетавшему там мимо меня грифу, который может подняться еще выше и созерцать панорамы, еще более величественные. Луч­шим: делается человек при подобной обстановке; словно поднима­ясь на высь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей. И надолго, на целую жизнь, пе забываются подобные счастливые минуты...» 2. '

Современник Пржевальского, Рихтгофен, сам знаменитый ис­следователь Китая, называл его еще в 1878 г. гениальным путе­шественником. Среди других путешественников по Центральной Азии он отличается своей широкой естественно-исторической под­готовкой.

Присуждая в 1879 г. Пржевальскому золотую медаль, Лондон­ское географическое общество писало, что тибетскс” путешествие Пржевальского превосходит все, что было обнародовано со времен Марко Поло.

Но Пржевальский был не только великим путешественником, он обладал и другим даром, свойственным не каждому географу. Как можно убедиться из приведенных нами выдержек, Пржеваль­ский излагал свои литературные труды превосходным стилем. Вот

1 Н. М. Пржевальский. Третье путешествие..., стр. 206.

2 Н. М. Пржевальский. Из Зайсана через Хами в Тибет и на вер­ховье Желтой реки. СПб., 11883, стр. 420.

что писал Николаю Михайловичу редактор «Русской старины» М. И. Семевский, член Географического общества:

«От всей души благодарю 'ва-с за наслаждение, какое доставило мне чтение вашего «Третьего путешествия в Центральную Азию». Я только что кончил чтение этого превосходного труда и под жи­вым впечатлением восторга написал отзыв в «Русскую старину»... Изложение сжато, просто, никаких вычурностей, ни слова лишне­го, а между тем — ничего сухого, нет и тени той вялости, какую зачастую встречаешь в описаниях других путешественников. Не­обходимо сделать дешевое, популярное издание этой книги,, в осо­бенности для юношества. В заключение повторяю, я в восторге от вашей книги. Давно, очень давно не читал ничего с таким удоволь­ствием. Как прочел ее, и в моем воображении — вслед за вами: от Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. Крепко жму вам руку и горжусь тем, что имел случай первым выразить в торжественном заседании Петербургской городской думы общее желание моих сограждан — видеть вас почетным гражданином столицы дорогого нашего отечества».

В советское время 100-летие со дня рождения (1939) знамени­того путешественника и 50-летие со дня смерти были торжествен­но отмечены во многих городах нашей родины. Описания его пу­тешествий переизданы Географическим издательством Г

В. В. ДОКУЧАЕВ И УЧЕНИЕ О ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ЗОНАХ

Для того чтобы оценить значение идей нашего великого почво­веда В. В. Докучаева в географии, необходимо предварительно сказать несколько слов о современных воззрениях на сущность этой науки.

1

Еще не так давно господствовал взгляд (его некоторые разде­ляют и поныне), что география есть универсальная наука о Земле; она изучает Землю во всех отношениях и со всех точек зрения. Такого мнения держался у нас, например, Э. Ю. Петри, профес­сор географии Петербургского университета. В своей книге «Ме­тоды и принципы географии» (1892, стр. 34) он пишет: «Геогра­фии принадлежит вся Земля. Задача географии понять существо

¹Н. М. Пржевальский. Монголия и страна тангутов. Трехлетнее путешествие в восточной нагорной Азии. М., 1946, 338 стр.; От Кульджи за Тянь-Шань п на Лоб-нор. М., 1947, 155 стр.; Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. М., 1948, 406 стр.; От Кяхты на истоки Желтой реки. Исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-нор по бассейну Тарима. М., 1948. 365 стр. Все - под редакцией и со вступитель­ными статьями Э. М. Мурзаева.

В. В. Докучаев

и жизнь Земли. Материал свой география получает от целого ряда наук естественных, исторических, экономических, философских; ее дело свести этот материал в один свод и применить его к полной характеристике Земли».

Согласно Петри, география делится на общую и специальную. Общая географи я, или землеведение, или — по тепе­решней терминологии — общее землеведениі^, состоит из астрономической географии и географии земной поверхности; по­следний раздел географии обнимает учения об атмосфере, гидро­сфере, литосфере и «биосфере» \ включая сюда и географию чело­века. Специальная география, или страноведение, изучает отдельные страны2. Родственны специальной географии народо­ведение, государсгвоведение и экономическая география.

1 Термин «биосфера» употребляется здесь у Петри не в смысле Зюсса и Вернадского (о чем см. в гл. XXII), а как совокупность организмов.

2 Наряду с землеведением и страноведением Петри выделяет еще и с- торическую географию, которую он неправильно отождествляет с историей географической науки.

Заслугой Петри является то, что ои четко разграничил понятия землеведение и страноведение: (общее) землеведение есть учение о Земле, страноведение же — это наука о «землях», т. е. о странах.

Однако вряд ли из объединения землеведения и страноведе­ния, из такого конгломерата наук можно создать особую, новую науку — географию. Еще в 1856 г. П. П. Семенов (Тян-Шанский) в предисловии к переводу тома I «Землеведения Азии» писал: «Мне часто случалось слышать суждение людей даже образован­ных, не признававших географию за самостоятельную науку, а принимавших ее за агрегат или мозаику очень разнородных све­дений, заимствованных из разных наук».

Это мнение, говорит Семенов, происходит от того, что геогра­фия — наука о Земле — есть слово, которому можно дать очень различные объемы и определения.

В настоящее время мы считаем предметом географии строго локализованные, характерные, обладающие естественными грани­цами участки земной поверхности, которые я раньше называл географическими ландшафтами (1912, 1915, 1925, 1930), затем (1939) географическими урочищами, или геохорами, а теперь (1945) предлагаю называть «географическими аспектами». Этим термином мы обозначаем подлежащие описанию географа есте­ственные географические единицы, или индивиды, т. е. такие за­кономерно повторяющиеся сочетания, или совокупности, или груп­пировки предметов и явлений, которые, будучи окаймлены, как мы сказали, природными границами, представляют собой естествен­ное целое, где части влияют нц географический аспект, а целое, т. е. аспект, воздействует на свои составные элементы. Свойствен­ные данному географическому аспекту особенности рельефа, кли­мата, вод, почвенного и растительного покрова и животного мира, а таюкіе до известной степени и характер сельскохозяйственной деятельности человека типически повторяются на протяжении той географической зоны, к которой этот аспект принадлежит. Опи­савши один аспект, например ельник лесной зоны какого-нибудь одного места, мы дадим приблизительное представление о всех ельниках данной зоны.

Итак, сходные географические аспекты можно сгруппировать в географические зоны, которые имеют приблизительно широтное простирание. В северном полушарии, начиная с севера, нами раз­личаются на низинах следующие географические зоны:

1) зона тундр,

2) зона тайги с подзоной смешанных лесов,

3) зона лесостепья,

4) зона степей,

5) зона полупустынь,

6) зона пустынь умеренного климата,

7) зона средиземноморских стран,

8) зона субтропических лесов,

9) зона тропических степей, тропических пустынь,

10) зона тропического лесостепья (саванн),

И) зона тропических лесов.

Из сказанного выше ясно, что под названием географии обыч­но смешивают, как указал П. П. Семенов, две совершенно раз­личные науки — страноведение и так называемую физическую географию. Страноведение — есть наука о странах, или, точ­нее, о географических аспектах (ландшафтах), и за пей-то и долж­но быть удержано название географии. Так называемая физи­ческая география (физиография) изучает физические про­цессы, происходящие в воздухе (метеорология), в воде (гидроло­гия) и в наружной коре (общая геоморфология, или «динамиче­ская, или физическая, геология»), а также формы, получающиеся в результате' этих процессов (формы облаков, формы воли, формы земной поверхности).

Те, кто держится мнения, что физическую географию следует присоединять к географии, неминуемо должны заниматься изуче­нием процессов, происходящих на Земле и внутри ее. Ибо физи­ческая география — есть физика Земли, а физика — есть учение о процессах. Поэтому кто настаивает на том, что физическая «гео­графия должна заниматься изучением «географических процессов», тот не говорит ничего нового.

Но присоединять физическую географию к географии столь же мало оснований, как включать в физиологию физику и химию, не­смотря на то, что науки эти так же необходимы для физиолога, как существенно для географа знакомство с физической географией, т. е. с метеорологией, гидрологией и геоморфологией. Между тем при том определении географии, какое дано нами выше, наука эта приобретает собственный, строго определенный предмет изучения.

Теперь перейдем к изложению соображений Докучаева.

2

6 своей работе «Русский чернозем» (1883) Докучаев впервые отметил тот чрезвычайно важный факт, что разности чернозема на Восточно-европейской низине располагаются зонально. Это об­стоятельство нашло отражение и на приложенной к труду Доку­чаева «Карте черноземной полосы Европейской России». Понятно поэтому, почему уже в «Русском черноземе» Докучаев вплотную подошел к проблеме географических зон (этого термина мы в «Русском черноземе», понятно, не встречаем). Здесь, на стр. 308, Докучаев развивает следующие любопытные соображения насчет влияния климата на почвообразование.

«Представим себе три местности с одинаковыми (приблизи­тельно, конечно) условиями грунта, рельефа и возраста; пусть они одновременно сделаются жилищем одних и тех же растений. Но

предположим затем, что одна из них находится в той полосе Рос­сии, где чувствуется сильный недостаток метеорных осадков и сравнительный избыток теплоты и света, где лето длинное, а зима короткая, где растительный период, хотя и носит на себе характер энергичный, но он весьма непродолжителен, где суховей в течение двух-трех суток высушивает колодцы н спаляет растительность, гдеі пегг леса, мало рек и сильное испарение. Другая местность пусть залегает в том районе России, где существует (относитель­но) избыток влаги, много лесов и болот, где чувствуется недоста­ток теплоты, где зима продолжается 6—7 месяцев, а теплое время 3—4, где испарение очень слабое, где почва почти всегда более или менее сыра; наконец, третий участок помещается в такой по­лосе России, где климатические условия занимают как раз сере­дину между двумя вышеупомянутыми крайними случаями. Как известно, такие примерные предположенные нами особенности до­вольно близко соответствуют: а) северной, ]>) крайней южной и крайней юго-восточной России и с) лучшим (средним) частям нашей черноземной полосы, причем, конечно, между ними суще­ствует целый ряд переходов.

Спрашивается, мыслимо ли, чтобы при таких существенно раз­личных условиях образовались бы одинаковые растительные поч­вы? Копечно нет, если допустить даже маловероятное предполо­жение, что годовой прирост растительности будет всюду одина­ков».

С вполне определенным учением о зонах природы или, как мы говорим теперь, географических зонах великий почвовед выступил только в последний период своей научной деятельности — имен­но в 1898, 1899 гг. К сожалению, замечательные соображения До­кучаева тогда не привлекли внимания, но в настоящее время они приобрели особое значение. На географические идеи Докучаева впервые обратил внимание К. Д. Глинка (1927), а затем автор на­стоящей книги (1929, 1930).

Естествознание, говорит Докучаев, изучает преимущественно отдельные тела — минералы, горные породы, растения, животных или отдельные явления, происходящие в земле, воде и воздухе. Но пока еще не изучаются (т. е. тел и явлений) соотношения, «та ге­нетическая, вековечная и всегда закономерная связь, какая суще­ствует между силами, телами и явлениями, между мертвой и жи­вой природой, между растительными, животными и минеральны­ми царствами, с одной стороны, человеком, с другой... А между тем, именно эти соотношения, эти закономерные взаимодействия и составляют лучшую и высшую прелесть естествознания». Но как уловить эти соотношения и закономерные взаимодействия? Доку­чаев исходит из почвоведения. «Почвы и грунты,— говорит он,— есть зеркало, яркое и вполне правдивое отражение, так сказать, непосредственный результат совокупного, весьма тесного, веково­го взаимодействия между водой, воздухом, землей, с одной сторо-

1 Например, по Докучаеву, аборигенами тундры являются исключи­тельно «типичные финские племена, каковы: самоеды, чукчи, камчадалы и другие» (1698, стр. 70). Ни одно из названных племен не принадлежит, как известно, к финской группе народов. Есть и другие спорные поло­жения.

ности широкая и даже усиленная разработка местных минераль­ных богатств и разумная организация морских сношений»..

В статье, напечатанной в Петербурге по-французски в 1900 г. под заглавием^ «Zones 'naturelles des sols», Докучаев различает семь зон: 1) бореальпую (тундра), 2) лесную, 3) лесостепную, 4) степную (черноземы), 5) зону сухих степей (почвы каштано­вые и бурые), 6) аэральную зону пустынь, 7) субтропическую (латеритные красные почвы). Здесь прибавлены две зоны, кото­рые Докучаев называет переходными, это лесостепная и зона су­хих степей. Для каждой зоны указаны характерные особенности почвенного покрова, грунтов, климата, растительности, фауны и рельефа. Докучаев первый высказал мысль, что опытные сельско­хозяйственные станции должны быть зональны (1898, стр. 80).

Он же первый указал (1898, стр. 108—109) на необходимость разделения России на географические зоны, отметив всю важ­ность такого районирования для науки и практики. В результате проектированных им обширных почвенных исследований можно будет, мыслилось Докучаеву, разделить Россию, как Европейскую, так и Азиатскую «на известное число физико-географических зон и областей с строго определенными геологическими рельефными, почвенными, гидрологическими, климатическими, растительными и фаунистическими особенностями, с тем или иным характером грунтовых и почвенных вод, с тем или иным населением и исто­рическим прошлым». Эта задача должна быть разрешена «в духе учения об естественно-исторических зонах».

Вместе с тем Докучаев резко критикует принятое в его время официальное разделение Европейской России на 12 областей; де­ление это, говорил он, страдает крайней искусственностью: «одни из областей (центральная, земледельческая и промышленная) при­урочены к характеру культуры, другие (литовская и белорусская) к этнографии, третья к географическому положению, четвертые (приозерная, прибалтийская) ни на чем не основаны и пр.»

Осуществить разделение территории СССР на географические зоны я попытался в своей книге «Природа СССР» (1937).

Докучаев не подозревал, что та новая наука, основные вехи которой он намечал в своих набросках, и есть настоящая геогра­фия. Мало' того, в статье «Место и роль современного почвоведе­ния в науке и жизни» (1898, стр. 46) Докучаев высказывается в том смысле, что новая дисциплина, устанавливаемая им, именно «учение о тех многосложных и многообразных соотношениях и взаимодействиях, а равно и о законах, управляющих вековыми изменениями их, которые существуют между живой и мертвой природой», что это учение не следует смешивать ни «с существу­ющими отделами естествознания, ни, тем более, с расплывающейся во все стороны географией».

1 С указанной критикой Докучаева нельзя согласиться.— Л. Б.

Нужно отдать справедливость Докучаеву: то понимание сущ­ности географии, какое господствовало в его время, именно в кон­це XIX в., могло создать об этой науке только такое представле­ние, какое дал о ней великий почвовед, именно как о дисциплине «расплывающейся во все стороны». Но современное определение географии как науки о географических — аспектах и зонах впол­не соответствует идеям Докучаева о новой науке, изучающей зо­ны природы с точки зрения взаимодействий между живой и мерт­вой природой.

Следует очень пожалеть, что тяжкая болезнь не позволила на­шему великому почвоведу осуществить задуманный им специаль­ный труд «о соотношениях между живой и мертвой природой», первой главой которого, как он пишет (1898), является его на­броски, опубликованные в 1898—1899 гг.

Надлежащую оценку идеи Докучаева в области географии по­лучили впервые, как мы говорили, у К. Д. Глинки. Во «Введе­нии» к изданию 3 «Почвоведения» (1927) Глинка подчеркивает, что в основе всех построений Докучаева лежит идея о связи поч­венного покрова с климатом, рельефом, растительностью, материн­ской породой, геологической историей страны, т. е. идея о «геогра- фичности почвы». «Изучая географию почв,— говорит Глинка,— русский почвовед всегда ясно представлял себе, как тесно спаяны явления почвенной географии с явлениями ботанической геогра­фии и даже с явлениями зоогеографии, и предугадывал тот вели­чавый синтез естествознания, который в последнее время начина­ет выливаться в учение о географических ландшафтах».

В ряде работ. (1929, 1930, 1930) мною также отмечено, какое значение для географии имеют взгляды Докучаева •.

В заключение нужно прибавить, что зональный принцип был вообще выдвинут на должное место русскими географами. Оно и понятно, потому что на великой Русской равнине чередование зон наблюдается вполне явственно. Следует иметь в виду, что принцип зональности был испальзован у нас не только ботаниками, но и зоогеографами. Н. А. Северцов (1877) в своей весьма ценной ра­боте о зоологических областях налеарктпки- делит палеарктику на такие пять зон: 1) тундра, 2) тайга, 3) «переходная зона ^сме­шанные леса и лесостепье), 4) «южная и западная часть» (среди­земноморская и степная зоны), 5) пустыни.

Из этого видно, что Н. А. Северцов применил зональный принцип в зоогеографии гораздо раньше, чем американский зоо­географ Мериэм (Merriam) предложил термин «зоны жизни»

¹Статьи Докучаева (1898, 1899) по вопросу о естественно-исторпческих зонах стали мне известны, к сожалению, только после работы К. Д. Глин­ки 1927 г. До этого же я развивал свои соображения о географических (ландшафтных) зонах независимо, но на основе докучаевского почвоведе­ния. Я рад, что имею теперь случай снова воздать должное номяти вели­кого почвоведа.

(1890) '. Идеи Северцова развил и популяризировал Мензбир (1882) в своей «Орнитологической географии».

Из предыдущего видно, что Докучаев 'с полным правом может быть назван основоположником современного направления геогра­фии.