Доротея Франк СЕМЬ ГРЕХОВ ПРАГМАТИКИ: ТЕЗИСЫ О ТЕОРИИ РЕЧЕВЫХ АКТОВ, АНАЛИЗЕ РЕЧЕВОГО ОБЩЕНИЯ, ЛИНГВИСТИКЕ И РИТОРИКЕ

Прежде всего в статье выдвигаются некоторые аргументы, на­целенные на то, чтобы показать, почему теория речевых актов не­достаточна в качестве базисного концептуального аппарата для построения прагматической теории вербального общения.

Теория речевых актов, по мере ее приложения к эмпириче­ским данным речевого взаимодействия, обнаружила следующие не­достатки¹:

(I) Приписывание ярлыков, выработанных теорией речевых ак­тов, сегментам речевого поведения представляется весьма произ­вольным с разных точек зрения. Первой проблемой является сег­ментация потока речи на единицы, соответствующие речевым ак­там. Если такой единицей считать самостоятельное предложение, то одновременно придется утверждать, что речевые акты, выделя­емые при подобной сегментации, являются наиболее релевантны­ми элементами на уровне анализа (взаимо) действия, что часто противоречит интуиции. Дело в том, что интуитивно более реле­вантные речевые акты зачастую осуществляются посредством не­скольких предложений или посредством отдельных частей предло­жения. Но даже если оставить в стороне проблему сегментации,

остается в силе более фундаментальная проблема, связанная с не­обходимостью всякое высказывание (за исключением косвенных речевых актов) соотносить с одним и только одним типом речевого акта из фиксированного и конечного набора таких типов.

(II) Проблему выбора между всеми возможными категориза­циями фрагментов вербального общения теория речевых актов ре­шает также весьма произвольно. Инвентарь ярлыков теории рече­вых актов, взятых по большей части из инвентаря перформатив­ных выражений, сужает диапазон условий, которым должно отве­чать высказывание и которые оно может задавать. В особенности теория речевых актов пренебрегает теми «актами», которые связа­ны с «организационными» аспектами взаимодействия, а именно с условиями, которые релевантны в основном локально, в момент появления данного высказывания в диалоге. Возьмем, например, тривиальный и очень частый случай так называемых «минималь­ных реплик», то есть коротких высказываний слушающего комму­никанта, которые не прерывают речь говорящего и которые не только выражают интерес или готовность продолжать слушание, но и выполняют множество других локально релевантных задач; и эти задачи никоим образом нельзя учесть, интерпретируя такие высказывания просто как речевые акты типа «подтверждение сог­ласия».

(ш) Вышеизложенные замечания касаются тех свойств тео­рии речевых актов, которые связаны с наиболее фундаментальны­ми ее допущениями, делающими ее несовместимой с подходом, который мы именуем «анализом речевого общения». Даже если мы предположим, что теория речевых актов рационально воспроиз­водит некоторые важнейшие типы вербальных актов, это еще не дает права считать ее адекватной теорией взаимодействия. Че­ловеческое общение является взаимодействием в более фундамен­тальном смысле, нежели это представлено в теории речевых ак­тов, согласно которой двое или более собеседников поочередно ад­ресуют друг другу некоторые речевые акты, определяемые исклю­чительно в терминах намерений говорящего.

Практически невозможно провести четкую грань между недо- определенностью, существующей только для не участвующего в коммуникации наблюдателя (из-за отсутствия у него доступа к общим для коммуникантов знания и допущениям), и недоопреде- ленностью, с которой имеют дело сами участники общения. Но это и не столь серьезная проблема, как может показаться; разница здесь лишь количественная. Трудности, связанные с классификаци­ей высказываний в реальных диалогах по обычным типам речевых актов, являются, с одной стороны, результатом того, что эти ти­пы могут не покрывать всех важнейших коммуникативных функ­ций данного высказывания или покрывать лишь какие-то их части; с другой стороны, названные трудности являются следствием апри­орного характера той чёткости, с которой постулируются типы ре­чевых актов. Эта чёткость подталкивает исследователя как к из­лишней, так и к недостаточной определенности при интерпрета­ции высказывания: к излишней определенности — потому что он обязан заполнить позиции, касающиеся условий речевых актов, не установленных (или еще не установленных) с полной определен­ностью; к недостаточной определенности — потому что он вынуж­ден пренебрегать столь многими другими аспектами значения, ко­торые не покрываются навязываемым типом речевого акта.

(1) A: Bischt du zuhaus heut? ‘Ты сегодня дома?’

В: Mhm ich bin zuhause ja ‘Хм... Я дома, да.’

A: Ich hab liberlegt ob ich einmal rausfahren soil ‘Я думал, не выбраться ли мне из города’.

В: Ja кошт doch mal raus ‘Да, почему бы тебе не выбраться сюда’. [Немецкий разг.]

(Инициатором этого телефонного разговора является А. Данная последовательность высказываний следует за развернутым фраг­ментом, открывающим разговор, то есть имеет место в момент, когда ожидается введение инициатором диалога «темы причины звонка».) Для интерпретации raus — префикса глагола rausfahren, обозначающего направление, — необходимо знать, что А живет в городе, а В в близлежащей деревне. Неопределенность raus в реплике А труднопереводима: фрагмент с raus может быть понят двояко: как ‘выехать из города к тебе в пригород’ или просто как выехать из города’. В реплике В raus может быть понятно только как ‘ко мне’. Еле заметный сдвиг в интерпретации raus — лишь одно из ряда разнообразных средств, с помощью которых собесед­ники совместно продуцируют приглашение; это приглашение, бу­дучи правильно локализовано в пространстве диалога, может быть принято, и при продолжении диалога, скорее всего, будет принято. Учитывая более широкий контекст, в особенности сопутствующие звонку обстоятельства, а именно то, что это первый звонок после возвращения А из путешествия, а также характер взаимоотноше­ний между А и В, уже в момент первого высказывания А или да­же до него может быть вполне ясно, что А хочет получить приг­лашение.

С этим общим недостатком теории речевых актов — ее неа­декватностью в качестве теории взаимодействия как по базовой

ориентации, так и по описательной силе ее более технических ком­понентов — органически связаны все дальнейшие критические за­мечания; поэтому в последующих пунктах я буду очень краткой.

(IV) Точка зрения теории речевых актов статична — она игно­рирует динамическую и стратегическую природу естественного ре­чевого общения. Членя фрагмент диалога на типовые речевые ак­ты, мы не учитываем в достаточной степени (если вообще учиты­ваем) внутреннюю «логику» в развитии диалога, а именно, ис­пользование участниками диалога стратегий регулирования и про­гнозирования этого развития. Выделение речевых актов основано на жесткой точке зрения (перспективе), задаваемой постфактум, а не на постоянно «движущейся» точке зрения коммуникантов, направленной на развёртывание коммуникативных структур. Еди­ницы общения в момент их интерпретации ещё не являются faist accomplis (завершенными сущностями), а находятся в процессе конструирования.

(V) Эта односторонность перспективы связана с теми базовы­ми понятиями (primitives), которые теория речевых актов исполь­зует при экспликации результатов, а именно, с условиями успеш­ности речевых актов. Эти условия формулируются в терминах обязательств и эпистемических состояний сознания (знание, убеж­дения и т. п.) говорящего и слушающего. Если мы хотим не упус­тить «динамический» характер речевых актов (то есть «высказы­ваний в действии»), мы должны иметь в виду конкретные («ло­кальные») состояния диалога до и после рассматриваемого выска­зывания. Иначе говоря, высказывание должно рассматриваться в двух аспектах: а) в каком отношении оно находится к предшест­вующему высказыванию; б) как оно изменяет контекст последую­щего высказывания. Если в качестве единиц анализа используют­ся «чередующиеся реплики», то необходимо выяснить, какого ро­да реакцию вызывает предшествующее высказывание и какой на­бор допустимых (связных, соответствующих наметившимся пред­почтениям) продолжений предлагается автору последующей реп­лики.

(VI) Эти замечания подводят нас к следующему выводу, свя­занному с критикой трактовки контекста в теории речевых актов. Для этой теории данное понятие является второстепенным и вы­полняет в основном функцию спасительного средства. С одной сто­роны, теория речевых актов претендует на то, что она дает нечто большее, нежели просто семантический анализ языковых форм; она изучает, какие действия совершаются с помощью этих форм в процессе общения. Но если мы подпишемся под подобной иссле­довательской задачей, мы не можем до такой степени ограничивать роль контекста, чтобы привлекать это понятие лишь в тех случаях, когда оказывается недостаточным содержание самого высказыва­ния (как, например, в случаях неоднозначности или косвенных ре­чевых актов). Для анализа, удовлетворительного с точки зрения лингвистики и теории взаимодействия, понятие контекста должно быть разделено на два понятия соответственно двум различным типам случаев, в которых контекст используется и в которых его роль ощущается говорящими/слушающими:

а) независимо задаваемый контекст, который присутствует в сознании коммуникантов и существование которого может пред­полагаться без каких-либо отсылок к словесному его выражению; структуры «локального» контекста в диалоге — в той степени, в какой они представляются ясными — подпадают главным обра­зом под эту категорию;

б) аспекты контекста, которые становятся релевантными и на­чинают учитываться только благодаря имплицитным или экспли­цитным показателям, содержащимся в данном высказывании; это значит, что их релевантность может быть установлена лишь после того, как высказывание произнесено.

Поскольку каждое высказывание должно интерпретироваться и всегда интерпретируется в свете заданного контекста и строит­ся всегда в соответствии с этой установкой, то высказывания в ес­тественном диалоге оказываются высоко «эллиптичными», — «эл­липтичными» по сравнению с вербальной эксплицитностью, кото­рая, конечно, не может рассматриваться как норма, а самое боль­шее, как средство задания ориентирующих позиций, в которые должна вставляться контекстная информация (если мы хотим дать парафразу высказывания с восстановленными контекстными опу­щениями). Но зависимость от контекста — в отношении его влия­ния на значение высказывания в процессе взаимодействия — у «эл­липтичных» высказываний лишь более очевидна, но не более су­щественна по сравнению с «полными» предложениями.

Тот факт, что контекстные параметры учитывать необходимо, не отрицался в теории речевых актов никакими программными заявлениями, но в реальном анализе их роль оказывалась весьма незначительной. Непосредственный контекст (ср. (а)) почти пол­ностью игнорируется, поскольку рассматриваются в основном са­модельные примеры в виде изолированных и исключительно эксп­лицитных речевых актов. К тому же, когда контекст все же при­влекается, исследование попадает в порочный круг. Неясно, следу­ет ли признавать, что данное высказывание выражает речевой акт типа X на том основании, что — среди прочего — (контекстное) условие У выполнено и о его выполнении известно, или же следу­ет независимо квалифицировать речевой акт как принадлежащий к типу X, а из этого уже следует, что условие У должно выпол­няться, то есть что говорящий считает его выполняющимся. Этим различием нельзя пренебрегать, поскольку речь идет в основном об условиях «внутренних», касающихся допущений и намерений говорящего и/или слушающего. Так как теория речевых актов не занимается проблемами интерпретации (анализа) и основывает идентификацию речевых актов главным образом на намерениях говорящего, независимо от их распознаваемости, то и не возника­ет необходимости ни принимать во внимание различия между пер­спективами говорящего и слушающего (а также иногда и наблю­дателя), ни описывать привлечение контекста и его взаимодейст­вие с вербальным сообщением.

(VII) Отсутствие дифференцированного рассмотрения пробле­мы зависимости от контекста довольно сложным образом связано с другим весьма фундаментальным вопросом: лингвистическая

теория, особенно теория семантики, на которой теория речевых ак­тов — скорее имплицитно, чем эксплицитно, — основана, являет­ся моделью, построенной по образцу логической семантики. Ко­нечно, теория речевых актов показала, что пропозициональное (истинностно-функциональное) значение не является единственным видом значения, выражаемым на естественном языке. Но, с одной стороны, остался в значительной степени непроясненным вопрос о том, как сочетаются пропозициональное и иллокутивное значе­ния. С другой стороны, не были подвергнуты пересмотру некото­рые положения обсуждаемой модели семантики, хотя они с тру­дом совместимы с прагматически-ориентированной теорией обще­ния. Языковое значение по-прежнему рассматривается если не как указательное, то как эксплицитно-описательное значение. В то же время, указательность (indexicality) признается только в тех слу­чаях, когда её невозможно отрицать: в дейктических выражениях. Затруднительные случаи расплывчатости (vagueness) выражений естественного языка считались либо проявлением общего дефекта естественного языка, либо оптическим обманом, который может быть преодолен благодаря изобретательности лингвистов. Анализ естественного использования языка в целях взаимодействия дик­тует необходимость детального пересмотра господствующей моде­ли языковой семантики. При этом расплывчатость оказывается существенным свойством языковых выражений, а указательность— правилом, а не исключением в естественном языке. Конечно, рас­плывчатость как намеренная недоопределенность на уровне упот­ребления должна отграничиваться, теоретически говоря, от рас­плывчатости в смысле общей гибкости значения языковых выра­жений как таковых, обеспечивающей типовую согласованность с контекстом и специфическими требованиями каждой конкретной речевой ситуации. Лингвист должен объяснять свойства указатель­ное™ и расплывчатости, а не ограничиваться их констатацией. В том широком понимании указательности, которое принимается здесь, это понятие совпадает в значительной степени с понятием расплывчатости и чувствительности к контексту. К сожалению, здесь не может быть дано ни более полное объяснение этих поня­тий, ни очерк семантической теории, совместимой с прагматико­эмпирической теорией общения.

Изложив аргументы, свидетельствующие о недостаточности те­ории речевых актов в качестве готового концептуального аппарата эмпирической лингвистической теории прагматики (я не утверж­даю, что создатели теории речевых актов когда-либо выражали такие притязания!), я добавлю несколько замечаний о том, каким образом теория речевых актов или ее части могут принести поль­зу в лингвистическом анализе.

Во-первых, надо подчеркнуть сугубую неслучайность того фак­та, что и философы, и лингвисты выбирали в качестве представи­телей основных вербальных актов именно следующие понятия: «утверждение», «вопрос», «просьба», «обещание», «наречение» и т.д. С одной стороны, существуют грамматические категории, соответ­ствующие, согласно нашей интуиции, некоторым типам речевых актов: «императив», «вопросительность», «повествовательное пред­ложение» и т. д.; другие категории соответствуют понятиям, доволь­но часто используемым при метакоммуникативных уточнениях и в перформативных высказываниях, что надежно обеспечивает при­надлежность этих понятий к числу осознанных представлений го­ворящих об общении. Все упомянутые категории нередко реали­зуются в естественно-языковых пересказах прошлых эпизодов об­щения. Очевидно, что названные понятия собирают в пучки те признаки коммуникативных событий, которые очень часто ощуща­ются носителями языка как наиболее существенные. Таким обра­зом, осознанно или неосознанно эти понятия могут также играть роль в процессе интерпретации, осуществляемой лингвистом или специалистом по анализу речевого общения, поскольку они пользу­ются в целом тем же материалом, что и говорящие. Но представ­ления говорящего о том, как он использует язык, — как они ни интересны по ряду причин — нельзя смешивать с эмпирическим описанием коммуникативной практики говорящих на языке. Если же использовать понятия теории речевых актов обдуманно, в ка­честве «категорий мышления рядовых говорящих», то они могут оказаться безвредными или даже полезными при установлении на­бора коммуникативных функций. Но прежде этот методологически важный вопрос нуждается в более тщательном обсуждении.

Наконец, я хочу пролить некоторый свет на таинственную связь риторики со всеми высказанными соображениями. Но снача­ла позвольте мне сформулировать тот тезис относительно ритори­ки, который я собираюсь защищать. Я хочу выдвинуть предполо­жение, что воскрешение риторики — второй половины (наряду с грамматикой) запаса знаний, касающихся общения, — могло бы, по крайней мере отчасти, помочь лингвистической прагматике вый­ти из нынешнего тупика. Разумеется, необходимо серьезно пере­смотреть и переработать весь аппарат риторики. Наиболее сущест­венный аспект этого пересмотра — приспособление системы по­нятий, ориентированной на монолог, к более базисной форме об­щения — диалогу (с двумя или большим числом участников). Бо­лее того, сказанное о теории речевых актов касается в еще боль­шей степени риторики: нежелателен новый rage taxonomique[139] (пользуясь термином Ролана Барта). “Риторика”, скорее, стре­мится выработать репертуар стратегий, коммуникативных прин­ципов и формальных моделей употребления, применяемых говоря­щими и слушающими, когда они стремятся эффективным и аде­кватным образом взаимодействовать между собой и достигать сво­их коммуникативных целей (в разнообразных контекстах и обсто­ятельствах). Различные слои значения высказываний в контексте (и взаимосвязи между этими слоями) могут быть выявлены толь­ко в том случае, если более конкретным и контекстно-обусловлен­ным стратегиям и формальным моделям и фигурам будут сопут­ствовать самые общие принципы — такие, как принцип кооперации, управляющий приоритетами и сочетанием более специфических норм и стратегий. Сходство между грайсовскими Принципом Коо­перации и Коммуникативными Максимами, с одной стороны, и ри­торическими virtutes elocutionis [‘достоинства слога’], с другой, поражает исторически мыслящего исследователя. Каждое из пра­вил-достоинств (aptum [‘соразмерность, упорядоченность, адекват­ность’] как наиболее общая норма ситуационной и контекстной адекватности; latinitas [‘чистая латынь’] как языковая правиль­ность; perspicuitas [‘прозрачность, очевидность’] как ясность или понятность для слушающего; ornatus [‘украшательство’] как вы­ражение, приятное для слушающего, способное его развлечь; и другие, более специфические, достоинства) может быть наруше­но — по крайней мере на первый взгляд, — но только если всту­пают в действие remedia [‘средства’], или цели и нормы более вы­сокого уровня, которые дают на это необходимое «разрешение». Если, например, на вербальном уровне непонятно, употреблено ли некоторое выражение иронически, эту неоднозначность можно скорректировать невербальными средствами. Принцип Коопера­ции — фундаментальный фактор, регулирующий процессы интер­претации текста слушающим и прогнозирования этой интерпре­тации говорящим, — обладает статусом априорного, но способно­го к изменению обоюдного допущения слушающего и говорящего, которое также может быть названо — с интерпретационной точки зрения — Принципом Оптимальной Интерпретации.

С этим вопросом тесно связан следующий аспект пересмотра риторических представлений. Традиционная риторика создавалась в первую очередь как совокупность наставлений говорящему. В качестве части лингвистики риторика не может быть нормативной в обычном смысле, она должна обнаруживать скрытые нормы, ко­торыми пользуется говорящий, и при этом различать те нормы, которым он подчиняется сознательно, и те, действенность которых может быть показана непосредственным анализом эмпирических данных (таких, как магнитофонная запись разговора в естествен­ных ситуациях). Поскольку говорящий всегда вынужден прогно­зировать возможную интерпретацию текста, а исследователь вы­нужден занимать позицию слушающего, эвристика исследования должна начинаться со стороны интерпретации, или анализа. Под­лежащая выявлению процедура интерпретации — это очень слож­ный процесс решения задач, который — по самой природе чело­веческого общения — никогда не может быть сведен к простому механическому применению правил; по своему характеру этот про­цесс ближе к конструированию правдоподобных гипотез (best guess), чем к логической дедукции. Это не исключает принципа логической строгости и необходимости при моделировании про­цесса интерпретации, поскольку предполагается, что некоторая конкретная интерпретация — это именно та (возможно, единст­венная), которую был намерен построить данный адресат; однако, это необходимость ретроспективная, основанная, например, на предположениях о целях или убеждениях говорящего, которые ни­когда нельзя полностью верифицировать. Одно из преимуществ диалога, которое здесь выявляется, состоит в том, что при про­должении разговора партнер (партнеры) говорящего обнаружи­вает (обнаруживают), имплицитно или эксплицитно, свою интер­претацию, а первый участник может снова на это отреагировать и т. д. Лингвист должен использовать и эту разновидность языко­вых данных, если только он хочет не просто сконструировать свою личную интерпретацию, а воссоздать интерпретацию участ­ников диалога.

Я вкратце упомяну некоторые другие аспекты пересмотра и/или расширения риторики, которые становятся актуальными, если мы хотим приложить ее к спонтанному использованию язы­ка в целях взаимодействия. Прежде всего при устном личном об­щении ничто не может быть «стёрто»; всё, что говорится, воспри­нимается в тот же момент. Это ограничивает возможности анну­лирования того, что было сделано с помощью слов, и возможные пути такого аннулирования. Во-вторых, не может осуществляться наперед никакое детальное планирование, поскольку каждая но­вая реплика может планироваться лишь после предыдущей. Сцепление между частями диалога и его внутренняя структура должны быть организованы с учетом места каждого фрагмента в диалоге и согласования между фрагментами. К настоящему вре­мени очень мало известно о том, как соотносится функционирова­ние синтаксических и лексических средств с организационными за­дачами диалога. В-третьих, фигуры речи должны быть освобож­дены из прокрустова ложа таксономической софистики и объяс­нены с помощью аппарата общих принципов использования язы­ка. Семантические фигуры должны рассматриваться как элемен­ты компетенции носителей языка, служащие для разнообразных сдвигов, расширений и сужений буквального значения. Синтакси­ческие модели должны быть проверены на предмет их влияния на механизм чередования реплик и на связность диалога; может быть показано, как синтаксические фигуры в более узком смысле (пов­торение, зеркальное отображение, порядок служебных слов и сен­тенциальных составляющих и т. д.) оказывают действие как на уровне «содержания», так и на уровне организации.

В настоящее время для специалистов по анализу речевого об­щения характерен скептицизм в отношении возможности учета и лингвистического толкования семантического и прагматического «значения» (особенно это касается «направления Сакса») (см., например, Schegloff 1978). Если риторика и грамматика смо­гут развиваться в соответствии с требованиями эмпирической тео­рии использования языка, этот скептицизм, вероятно, будет прео­долён. Можно надеяться, что в ответ на то влияние, которое ока­зал на лингвистическую теорию этнометодологический анализ ре­чевого общения, в дальнейшем появятся средства, созданные лин­гвистикой и пригодные для использования в целях анализа речево­го общения.