31. М. Я. Чаадаеву (8 ноября)

* фиалкового сиропа,

мыслием, не намерением, то есть, что я не догадался, каково тебе, милому, будет знать, что я в нужде и не быть в состоянии мне помочь.

Уверяю тебя, впрочем, что неприсылкою денег беды никакой быть не может; я могу прожить в Берне без денег и без скуки сколько времени придется.

Постарайся меня простить; и когда простишь, отпиши, что простил.

Вот мой адрес, лучше прежнего — A Mon. Chadayef, aux soins obligeants de Monsieur de Berg, attache a la legation Russe a Berne en Suisse.

32. M. Я. Чаадаеву

На твое письмо от 7 сентября я тебе отвечал 1. Я не хотел было писать к тебе пока не получу ответа на мой ответ, в котором просил у тебя прощения. Но сейчас получил другое твое письмо, от 8 октября,— и разумеется, не до моего прощения.— Возможно ли такия вещи писать! Есть ли в тебе жалость! Разорен, замучен, болен, и более ни слова! Каково бы тебе было, если б я такие вещи тебе написал? Разорен! — по как ты замучен и болен? Если это старая твоя меланхолия, то сущая беда! В августе месяце прошлого года ты писал ко мне, что совершенно доволен своим положением, и здоров и весел; куда это все девалось? Я увереп был, что живучи на воле и в свою радость, ты никогда не соскучишься в Хрипу- нове; вместо того — что вышло? и может быть всему этому я причиною.

То собирался ехать к тетушке, теперь не едешь, и в то же время посылаешь ко мне 2000 руб. своих денег. Что из этого должен заключить? что и этому я виноват. Не знаю, куда деться с моею виновною головою. Я люблю тебя, разумеется, не за твою щедрость, а за любовь, которой знаки у меня так живы в памяти, что никогда без слезы про них вспомнить не могу; я геройства никогда за собою никакого не знал и много у тебя перебрал в свою жизнь денег, и в этом себе не пеняю, но теперь сов- сем другое дело,— я тебя обобрал, обокрал, и что всего хуже — навел на тебя тоску.

Сто тысяч мои целы, каким же манером ты разорен? откуда взялась вся эта беда,— не понимаю. Если все вдруг так изгадилось, то как не написать; приезжай назад непременно, вот почему и вот почему.

Я знаю, что не стою твоего уважения, след., и дружбы,— я себя разглядел и вижу, что никуда не гожусь, но пеужто и жалости я не стою? Я написал тебе пакостное письмо, исполненное гнусного эгоизма, по рассуди, что я никакого понятия не имел об твоем положении и воображал себе по первым твоим письмам, что гы живешь в Хрипунове хорошо и весело, и что можно тебя поторопить без беды. Сверх того, я не просил денег, а хотел только знать, когда именно могу их получить,— с этим уверением мог бы отправиться в Италию, и как говорил, объехать большую часть осенью. Я получил твое письмо (от 7-го сент.) в начале октября, а отсюда до Неаполя месяц езды.

Но что тебе до этого, и что мне до этого! до Италии ли теперь! — Не знаю, что делать? лететь не могу. Когда узнаю, что твоя болезнь! что твоя тоска! Если б эта тоска с тобою случилась весною, то я бы надеялся, что лето, зелень и солнце тебя развеселит, но теперь дело идет к зиме; какой тебя черт развеселит? Покой у тебя наверно скверный, темный, смрадный — пройтиться негде — жив ли Медорка, не знаю.

Выеду отсюда через неделю; прямым путем ехать нельзя, за дорогами; Рейн разлился; должен ехать через Милан. Не знаю, как здоровье дозволит ехать скоро. Прости. Адрес тот же. Когда именно буду дома, сказать не могу, потому что зависит от здоровья и от разных случаев. Полагая меня на пути в Россию, не вздумай поэтому мне написать.— Прости еще раз. Бог милостив! и позволит, может быть, нам увидаться в радости и пожить вместе—впрочем [блаженны плачущие, ибо они утешатся] 2 — сказал Христос.

30 ноября. Женева.

Неужто ты мне не напишешь, в чем именно дело состоит, и какия с тобою случились беды? Неужто пока не доеду до дому, ничего не узнаю ни об твоих делах, ни об твоем здоровьи?

33. М. Я. Чаадаеву

Милан. 30 декабря п. шт.

Я приехал сюда с намерением через Венецию пробраться в Вену и оттуда домой. Здесь вижу, что в два месяца могу объехать Италию, то есть отправившись через Геную и Ливурну в Рим, а оттуда в Неаполь, возвратиться через Флоренцию и быть в Венеции в начале марта. Я здесь на равном расстоянии от Вены и от Рима. Я еще ни на что не решился; собираю сведения; большой охоты пуститься по Италии не имею, но надобно отделаться, чтоб вперед не иметь более низкой похоти. Если поеду, то прежде сентября не буду в Москву.

Я здесь узнал про ужасное бедствие, постигшее Петербург волосы у меня стали дыбом.— Руссо нисал к Вольтеру по случаю Лнсбонского землетрясения: люди всему сами виноваты; зачем живут они и теснятся в городах и в высоких мазанках! Безумная философия! Конечно, не сам Бог, честолюбие и корыстолюбие людей воздвигали Петербург, но какое дело до этого! разве тот, кто сотворил мир, не может, когда захочет, и весь его превратить в прах! Конечно, мы не должны себя сами губить, по первое наше правило должно быть не беды избегать, а не заслуживать ее.— Я плакал как ребенок» читая газеты.

Может быть, кто-нибудь из моих знакомых погиб; до тебя никогда ничего не дойдет, но нельзя ли отписать к Якушкину и велеть ему мне написать, что узнает про общих наших приятелей; особенно об Пушкине, (который, говорят, в Петербурге) \ об Тургеневе3, Оленине 4 и Муравьеве 5.— Это горе так велико, что я было за ним позабыл свое собственное, то есть твое; но что наше горе пред этим! Страшно подумать,— из этих тысяч людей, которых более нет, сколько погибло в минуту преступных мыслей и дел! как явятся они пред Богом!

Прости. Ты мпе еще не написал ни слова милостивого; может быть, полагаешь, что все вздор и что напрасно хлопочу,— пусть так, но твое разорение и нездоровье не вздор, и об этом обязан ты мне отписать, если имеешь в себе не жалости каплю, а смысла.

Адрес тот же,