АМЕРИКАНСКАЯ КНИГА О ДЕКАБРИСТЕ-ПРОЗАИКЕ
(JI. Г. Лейтон о повестях
А. А. Бестужева-Марлинского)
В книге американского литературоведа Л. Г. Лейтона «Александр Бестужев-Марлинский. Романтическая повесть в России» , являющейся диссертацией на соискание степени доктора философии, рассматривается в эволюции все прозаическое творчество этого писателя: художественные произведения и критические статьи.
Л.
Г. Лейтон, уже писавший о русских романтиках , обратился к творчеству Марлинского по двум причинам. По его мнению, последний был не только самым популярным ггрозаиком-романтиком в России 20—30-х гг. XIX в., но и наиболее последовательным романтиком. Автор считает также, что американским славистам пора углубиться в русскую литературу, сделать доступным для Америки все ее богатство.Внимание автора сконцентрировано прежде всего «на повестях — на их темах и композициях, способах повествования, методах характеристики и элементах стиля» . Анализируя творчество писателя, Лейтон неоднократно подчеркивает, что «он, по выражению Белинского, является «создателем или, вернее сказать, зачинателем русской повести» .
Книга состоит из вступления, в котором автор излагает биографию А. А. Бестужева-Марлинского, восьми глав и заключения. Каждая глава сопровождается об-ширными комментариями, которые обнаруживают хо-рошее знание автором литературы о писателе.
В главе «Романтизм и повесть Марлинского» Лейтон излагает историю развития прозы в России, которая на- чалась, по его мнению, с 1790-х гг. вместе с русским сентиментализмом. Но «проза не была основополагающим жанром ни в сентиментализме, ни в романтизме. Таким образом, в 1820-х гг. Марлинский был почти единственным «прозаиком в России.
Основными чертами романтической повести, а также всего русского романтизма Лейтон считает воображение, экзотику, фантазию, рыцарство, индивидуализм и вычурный стиль. На наш взгляд, признаки эти названы без учета особенностей русского романтизма, не являются главными и присущи ему лишь частично.
Произведения Марлинского автор собирается рассматривать с точки зрения жанра, указав предварительно на два периода в его творчестве: 1823—1828;
1830—1837.
Но его определение жанра не конкретизировано. Мы считаем, что все художественные произведения Бестужева-Марлинского в прозе, за исключением этнографических очерков, принадлежат к жанру или, если пользоваться терминологией проф. Г. Н. Поспелова, к жанровой форме «прозаической повести и обладают романическим жанровым содержанием, так как в центре всех его «повестей стоит история человека. Но далее становится очевидным, что под жанром Лейтон понимает всего лишь тематику произведений и на этом основании выделяет 5 циклов повестей Марлинского: исторические повести, повести о людях и страстях, морские повести, страшные «повести и кавказские повести. Каждому циклу в книге посвящена отдельная глава.В «первой же главе автор рассматривает вопрос о влиянии на Марлинского Карамзина как его непосредственного предшественника в жанре прозаической «повести и западных романтиков. Лейтон довольно поверхностно определяет связь «произведений Марлинского с «предшествующей ему традицией русской повести, отмечая лишь наивный сентиментальный тон его ранних исторических сочинений. Он считает, что более сильное влияние на Марлинского оказали Восточные поэмы Байрона. Но сходство между ними он видит в основном в формальных признаках: мелодраматической манере повествования, близости рассказчика личности автора, тождественности языка героев и рассказчика. Персонажи Марлинского изображены субъективно, обладают байроническими характерами, находятся в конфликте
с окружающим обществом. Различие между обоими ав-торами Лейтон видит в том, что Байрон в жизни никогда не был романтиком, что, несмотря на субъективность повествования, он отстранен от своих героев, которые имеют независимое от него существование. Марлин- ский же «воспринял без колебаний множество черт романтизма, доведя их даже до предела. И его герои, и рассказчик субъективны, его ранние герои никогда не получают самостоятельного существования» .
Несомненно, Байрон повлиял на Марлинекого, как и на других русских романтиков.
Но утверждение автора, что в теоретическом плане Марлинский был учеником «немецкой метафизической школы романтизма» , представляется нам довольно опорным. Считая русского писателя последователем братьев Шлегелей, Лейтон называет его статью «О романе Н. Полевого «Клятва при гробе господнем» «одним из самых замечательных документов в истории русской литературной критики. Сущность его должно понимать как русское выражение сталь-шлегелевской школы романтической мысли, выражение их идей, смешанное с идеями других различных теоретиков романтизма. Если объединение идей других авторов не притязает на оригинальность, то синтез этих идей делает их уникальными, и стиль выражения при-надлежит исключительно Марлинскому» . Мы считаем, что Лейтон преувеличил силу влияния немецкого романтизма, хотя для автора важно, «что не только в теории, но и в литературной практике Марлинский выразил свою приверженность к основным атрибутам романтизма» .Лейтон дает свое определение романтизма в сравнении с классицизмом: «Неоклассицизм в его чистом
виде можно обозначить терминами «статичность», «рациональность», «совершенство». Если это так, то романтизм в основном можно определить как динамика, воображение, несовершенство. Вместо статичного физического механизма мира неоклассицистов романтики видели динамичный мир в непрестанном изменении, вселенную сложную, хаотичную, в которой человек, хотя примиренный с природой, с трудом может определить свое место.
Вместо рационального человека, могущего направ-лять свое бытие благодаря знанию физических законов, романтики выдвинули человека, который отторгнут от природы им же созданной цивилизацией, не может познать мир в его всеобщности... Из этого неверия в мировой порядок выросли романтическое «бегство от действительности», с одной стороны, и «культ индивидуума» — с другой. Эскапизм вел к интересу к прошлому, восхищению естественным человеком и экзотикой. Протест индивидуума вел к личным и политическим восстаниям, появлению «лишнего человека», который не может примирить свои идеалы с лицемерным обществом, его ок-ружающим» .
Данное определение, как нам кажется, не вносит ничего нового в понятие романтизма, к тому же оно оторвано от породившей его социально-исторической действительности конца XVIII — начала XIX в.Приступая в следующей главе к анализу исторических повестей Марлинского, автор отмечает значение войны 1812 г. для пробуждения национального самосознания России и, как следствие этого, пробуждение интереса .к отечественной истории. «Россия перестала быть прежней. Восстание 14 декабря было следствием интеллектуального осознания этой перемены и недовольства политическим устройством России» . В это же время возникает в литературе понятие «народность», под ко-торым Лейтон, соглашаясь с профессором Дж. Томасом Шоу, понимает национальный колорит, использование стилевых элементов фольклора. С пониманием народ-ности как явления формы, проявляющейся в языке, трудно согласиться. Советские литературоведы считают народность высшей категорией, которая проявляется в произведении прежде всего на уровне содержания, а потом на уровне формы.
Исторические повести автор разделяет на два цикла: «ливонские» и «русские». Выбор Марлинским Прибал-тики в качестве места действия повестей он считает не случайным. «Разделяя пристрастие романтиков к веку рыцарства, естественно, он обратился к единственной
части русской империи, которая испытала власть немецких рыцарей. Кроме того, известно, что писатели начала XIX в., желающие, как декабристы, критиковать политическое устройство России, не могли делать это прямо. Марлинскому было удобно обсуждать и критиковать институты феодальной Ливонии, предполагая параллели с современной Россией»11.
Лейтон сравнивает повести Марлинского с романами Вальтера Скотта, отмечая различие между ними: Скотт симпатизирует прошлому, Марлинский приветствует победу нового. Народность исторических повестей автор по-прежнему видит лишь в разнообразном использовании Марлинским наряду с современным литературным языком архаизмов, просторечия, военной терминологии, чем достигается воссоздание исторической атмосферы.
В повестях русского цикла Лейтон отмечает сильную декабристскую ориентацию.
«Повести связаны, — пишет он, — с двумя родственными, но различными концепциями — народность и декабризм.Первая... ведет к созданию техники преувеличения, черта, характерная для стиля Марлинского; вторая является основанием характера его патриотических исторических героев так же, как патриотического тона и тем русских исторических повестей» 12. Мысль автора о том, что декабризм является литературной концепцией, про-тивоположной народности, неверна. Декабризм был идеологией радикального дворянства первой трети XIX в. и нашел свое отражение в творчестве писателей- декабристов, в том числе А. А. Бестужева-Марлинского, представлявших прогрессивное течение в русском романтизме. Лучшие их произведения, несомненно, проникнуты народностью.
В третьей главе автор анализирует цикл повестей о людях и страстях. Основой для выделения его является конфликт между героями повестей и светским общест-вом. Если первые произведения этого цикла «Ночь на корабле» и «Роман в семи письмах» не более чем «не-истовые варианты степенных и сладостных сентимен-тальных повестей Карамзина13, то две следующие по-вести — «Вечер на бивуаке» и «Второй вечер на бивуа-
Ibid., р. 82.
Ibid., р. 107.
Ibid., р. 117.
ке» — автор относит к так называемым гусарским повестям. «Остроумный диалог и бивуачные зарисовки обеих повестей происходят от русской концепции «гуса- ризма» (гусарщины). «Гусаризм» — преимущественно военное явление — стал популярным в качестве литературной концепции благодаря поэзии Д. Давыдова»1*. Мнение автора относительно существования в русской литературе концепции гусарщины ошибочно, советское литературоведение отмечает лишь наличие гусарской тематики в литературе первой трети XIX в.
Автор интересно сравнивает гусарские повести Мар- линского с повестью А. С. Пушкина «Выстрел», отдавая предпочтение последней.
Основное же внимание в этой главе он уделяет анализу повести «Испытание», в которой изложена позитивная программа Марлинского, полемически направленная против шести первых глав «Евгения Онегина».
Лейтон считает, что сюжет и композиция романа Пушкина повлияли на «Испытание». Это заметно в некоторых элементах фабулы, в расстановке героев и их взаимоотношениях, в свободном использовании отсту-плений и т. д. Но «в противовес пустому Онегину Стре- линский — положительный герой, под напускным легкомыслием которого скрывается твердое намерение претворить в жизнь высокие идеалы» 15. В «Испытании» много намеков на декабристов, выразителем идей которых является Стрелинский. Автор сравнивает описание светской жизни в повести Марлинского с ее изображением в «Пиковой даме» А. С. Пушкина и поэме Е. А. Баратынского «Бал». Вывод автора таков: «Хотя «Испытание» нельзя отнести к вечным произведениям русской литературы, оно является конкретным примером зрелого романтизма в России»16.В категорию морских повестей автор включает повести «Лейтенант Белозор», «Фрегат «Надежда», «Мореход Никитин». Первую он характеризует как приключенческую повесть, изобилующую героикой и возвышенными чувствами; последнюю — как юмористический рассказ, интересный авторскими отступлениями и красочным языком персонажей.
Ibid., р. 123.
Ibid., р. 137-138.
Ibid., р. 143.
Повесть «Фрегат «Надежда» автор считает более сложной, чем это кажется на первый взгляд. «Произведение содержит много странных аллюзий, и при более тщательном исследовании становится очевидным его скрытое значение, подтекст более сложный, чем полемика с Пушкиным в «Испытании» . Подтекст «Фрегата «Надежда» создают авторские «размышления о вос-стании, казни, печаль о погибших товарищах, тоска по Родине, может быть, даже сожаление о прошлых деяниях» . •;
Лейтон находит общее в тематике и настроении повести Марлинского и стихотворения А. С. Пушкина «Арион». Он также считает возможным приписать Мар- линскому анонимный рассказ «Корабли в гавани», близкий «Фрегату «Надежда» по манере повествования, по настроению печали. Но он не приводит веских доказательств в пользу своей точки зрения, оставляя вопрос открытым.
В следующей главе Лейтон анализирует цикл «страшных повестей». Автора интересуют здесь приемы создания атмосферы тайны и ужаса. Он считает, что на Марлинского повлияла статья Вальтера Скотта об Анне Радклифф, в которой раскрыты основные эстетические проблемы жанра готического романа. В повести «Латник», превосходной по композиции, все элементы формы—диалог, описание, повествование, сюжет — тщательно разработаны, взаимосвязаны и создают ат-мосферу тайны. Следуя методу Радклифф, Марлинский дает реальное объяснение всем сверхъестественным яв-лениям согласно логике сюжета.
По композиции и использованию метода Радклифф близка к «Латнику» повесть «Вечер на Кавказских водах в 1824 году», примечательная смесью ужаса и юмора. Но, в отличие от «Латника», отдельные эпизоды здесь не соединены в одно целое, а лишь связаны остроумным диалогом.
Повесть «Страшное гаданье» автор характеризует как ультраромантическое по манере повествования произведение, основанное на фольклорных источниках. Лейтон считает, что использование фольклора является та- кой же важной чертой «страшных повестей», как и влияние Радклифф. «По темам и сюжетам, по художественной образности и манере повествования, и особенно по языку и фольклорным элементам это русские страшные повести, русский вклад в одну из самых замечательных традиций романтизма» .
Переходя далее к анализу кавказских повестей, ав-тор считает, что именно они создали популярность Мар- линскому в 30-е гг. «Своей исключительной невероятностью, необыкновенной экзотикой, страстной манерой повествования эти повести немедленно покорили восхищенного читателя. В то же время в кавказских повестях присутствуют все те недостатки, которые не нравились критикам и в которых начинающие реалисты видели стереотип романтической литературы» . Мар- линский не выделялся среди других литераторов, писавших о Кавказе, но «из всех поэтов и писателей, очарованных естественной красотой и этническим разнообразием Кавказа, только Марлинский обладал знаниями и литературным мастерством, чтобы не только очаро-вать, но и научить читателей» .
В данной главе Лейтон анализирует не только повести, но и очерки Марлинского о Сибири и Кавказе, особенностью которых, по его мнению, является «изобилие пейзажей» , представляющих собой «смесь конк-ретной образности с эмоциональным комментарием» . Автор сравнивает кавказские пейзажи Марлинского и Толстого, отмечая, что, «в то время как Марлинский полагается на эмоциональные и изобразительные средства, Толстой передает пейзаж через его влияние на душевное состояние персонажа» .
Анализируя повесть «Красное покрывало», автор находит в ней сходство с романом М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (описание смерти Бэлы и героини повести Марлинского). Но его утверждение, что «Лермонтов был одним из наиболее пылких поклонников Марлинского, который так же сильно повлиял на его
раннее творчество, как Пушкин»25, явлйется весь^Й опорным. Влияние Марлинского па раннюю поэзию Лермонтова было весьма незначительным іпо сравнению с влиянием Пушкина и Байрона.
В повести «Аммалат-бек», которую Лейтон считает наиболее психологически достоверной повестью Мар- линского, он выделяет две темы: «одну — центральную, другую — второстепенную, но необходимую: мятежность естественного Аммалата контрастирует с идеалистиче-скими мыслями и бесплодными действиями Верховского. Оба характера романтические: пламенный байронический протестант и мечтательный эскапист, и трагедия их в фатальной неспособности примириться с чуждым друг в друге»2в.
«Среди многих признаков романтических повестей Марлинского его стиль больше всего привлекает внимание, вызывает наиболее удивленные отклики»27 — так автор начинает последнюю главу, посвященную особенности стиля Марлинского, так называемому «марли- низму». Лейтон считает, что достоверный фон и народность повестей Марлинского основаны на использовании им всего лексического богатства русского языка. Центральным аспектом стиля является употребление различных элементов, которые Лейтон разделяет на три категории. Первая, грамматическая, включает повторы, синтаксический параллелизм, афористические конструкции. Вторая категория, изобразительная, состоит из сравнений, метафор, эпитетов, антитез, персонификаций, острот. В третью, тональную категорию входят декламация, риторика, восклицания, гиперболы. Объединяют все категории аллитерации и ритм.
Вслед за И. И. Замотиным автор считает, что на вычурный стиль Марлинского повлияли теории братьев Шлегель и Виктора Гюго. Лейтон также согласен с Котляревским, что стиль Марлинского отражает его характер. Но главной причиной красочного стиля он считает страстную веру Марлинского в русский язык, в свои возможности использовать все его богатства. «Марлинский разорвал путы, сковывавшие русский язык. Но из-за того, что он был слишком несдержан, слишком
Ibid., р. 260.
Ibid, р. 266—267.
Ibid, р. 287.
разнообразен, слишком эмоционален, марлинйзм бкорб затмила пушкинская «проза, вытеснил Гоголь и окончательно отодвинули назад более сдержанные и поэтому более эффективные стили Тургенева, Гончарова, Толстого и Достоевского» .
В заключении автор касается вопроса об эволюции Марлинского от романтизма к реализму. Он приводит мнения советских литературоведов* большинство которых считают Марлинского романтиком, и соглашается с ними. «Марлинский верил, что романтизм был вечной концепцией, бесконечно развивающейся и продолжающей движение, что он так же стар, как и молод, и так же постоянно обновляется, как и сама жизнь. Никогда он даже не показывал, что знает или предчувствует появление того литературного движения, которое сделает его повести устаревшими. Он был романтиком «прежде всего» .
Работа Лейтона посвящена в основном анализу повестей Марлинского с точки зрения формы, в частности стиля, поэтому проблемы идейного содержания повестей, за небольшим исключением, остались за ее пределами. Таким образом, содержание книги оказалось уже, чем это декларируется в названии. Но такой подход к творчеству Марлинского интересен и достаточно плодотворен. При этом автор показал незаурядное знание русского языка.
В конце исследования приведена достаточно полная библиография изданий «произведений А. А. Бестужева- Марлинского в России до и после 1917 г., в переводах, его переписки, мемуаров современников, статей и монографий о Марлинском русских, советских и зарубежных литературоведов.
Книга Л. Г. Лейтона интересна как одно из первых обращений американских славистов к произведениям мало известных за рубежом русских писателей и, несомненно, принесет пользу всем иностранным исследователям творчества Марлинского.