Фемистокл, Павзаний, Аристид. Господство афинян на море (478-477 гг. до Р. X.)

Великая борьба, которая произвела столь сильное движение в гре­ческом народе, должна была неизбежно повлиять на внутреннюю и внешнюю жизнь эллинов и изменить направление их истории.

Коринфский перешеек.

канные формы. Подобно тому как отдельный человек всегда носит в себе воспоминания о прошедшей жизни, так и греки умели найти средство сохранить в сознании народа воспоминания обо всех этих до­стославных делах.

Средство это доставила им религия, которая связала воспоминания о них с почитанием богов. Набожные греки, приписывая спасение свое исключительно помощи богов, ежегодно праздновали достопа­мятные дни священными торжествами; некоторые же из этих дней со­хранялись в памяти благодаря всякого рода памятникам. На Марафон­ском поле один греческий путешественник, Павзаний, еще в 170 году до Р. X. нашел два надгробных памятника; на десяти столбах одного из них можно было прочитать имена павших там афинян, на другом — имена платейцев и рабов; Мильтиад же был почтен особой гробницей.

Память о нем и о других героях живо напоминали ежегодно совершае­мые поминовения о павших. Местность при Фермопилах была укра­шена памятниками, которые напоминали о «четырех тысячах пело­поннесцев, сражавшихся здесь против три тысячи раз и тысячи» и о «300 спартанцах, положивших здесь живот свой, повинуясь законам Отечества».

Прах Леонида был перенесен самим Павзанием в Спарту, где еже­годно произносились речи в воспоминание героя. Платейцы каждый год праздновали всенародно память павших при Платее и приносили в жертву богам — покровителям отечества и теням усопших (то есть от­летевшим душам) своих героев первые плоды, причем не смел служить

Развалины Дельф.

ни один раб, так как герои эти пали здесь за свободу. Платейцы же во­зобновили на 80 талантов серебра, полученных ими при разделе пер­сидской добычи, сожженный храм Афины; этот храм и украшавшие его картины историк Плутарх видел еще шестьсот лет спустя. Все важ­ные и часто посещаемые места, как например храм Олимпийский. Ко­ринфский перешеек и в особенности храм в Дельфах, напоминали многими памятниками, сооруженными большей частью на выручен­ные от добычи деньги, о том достославном времени, когда эллины имели право гордиться своим именем.

Но ни одно государство не приобрело больше прав на осознание чувства собственного достоинства, как Афины. Они самым блестящим образом сумели устоять в борьбе с грозной силой и соблазнами варва­ров. На долю Афин выпал прекраснейший памятник воспоминания, в них взошли посеянные в военную грозу, орошенные кровью варваров, семена новой жизни и развития, ознаменованные блистательными подвигами. Великий и творческий дух Фемистокла умел продолжать

начатое дело с той же мудростью, искусством и способностями, кото­рые он выказал до и во время Персидской войны. В то время как афи­няне возвратились в свой разрушенный город и помышляли только о постройке жилищ, Фемистокл обратил внимание на общее благо и бу­дущность всего государства. Теперь, как и до Персидских войн, Афи­ны не были защищены в случае нападения неприятеля. И как легко и скоро могла наступить для Афин опасность со стороны честолюбивой и завистливой Спарты, встретившей теперь соперника в деле старин­ных притязаний ее на гегемонию! Разобрав сущность дела, Фемистокл добился согласия народа на отсрочку постройки каких бы то ни было зданий до тех пор, пока город не будет окружен крепкой и протяжен­ной стеной.

Эти приготовления не укрылись от бдительных взоров спартанцев. Они стали доказывать афинянам, что Пелопоннес может служить до­статочным убежищем при всяких военных опасностях, что возводи­мые стены в случае иноземного вторжения послужат неприятелю укрепленным местом для склада запасов и оружия, каким для персов в последнюю войну были Фивы.

Афиняне по совету Фемистокла обещали отправить в Спарту по­слов для рассмотрения этого дела и в то же время ревностно продолжа­ли заниматься постройкой стен. Вместе с рабами работали свободные граждане, их жены и дети. Работники сменялись днем и ночью, скла­дывали стены из обломков развалин кое-как, и вся постройка носила на себе следы поспешности, с которой она возводилась.

Между тем сам Фемистокл отправился в Спарту в качестве посла, а остальные два сотоварища по посольству должны были оставаться в Афинах и не уезжать до тех пор, пока стены не будут возведены до не­обходимой высоты. Прибыв в Спарту, Фемистокл не тотчас вступил в переговоры, извиняясь в том отсутствием своих товарищей, без кото­рых он ничего не может предпринять.

Когда же пришло известие об успешном завершении стен, а спар­танцы сделались нетерпеливее, Фемистокл дал делу новое направле­ние. Он предложил спартанцам самим отправить послов в Афины для ближайшего исследования дела на месте. Так и было сделано. Тогда Фемистокл немедленно тайно дал знать афинянам, чтобы они задер­жали спартанских послов в качестве заложников за него и за прибыв­ших в это время других двух афинских послов: Аристида и Аброниха. Затем Фемистокл смело объявил в спартанском сенате со всей откры­тостью афинского гражданина, что: «город их настолько окружен те­перь стеной, что в состоянии защищать своих жителей. Спартанцам-де и их союзникам следует смотреть на афинян, как на людей, которые сами могут решать, что полезно для них и общего блага. Они и без при­глашения спартанцев имели довольно решимости покинуть свой город и пойти на корабли, когда сочли это нужным. И теперь они сочли не-

∙Ι⅛

Вид Афин с Пиреем и длинными стенами. (Реставрация)

обходимым окружить город стеной как для блага собственных граж­дан, так и для блага всех союзников, потому что без такого равнопра­вия в совещаниях об общих делах не будет существовать ни права, ни справедливости.

Итак, Афины были защищены на случай нападения. Теперь следо­вало позаботиться о том, чтобы они достигли гегемонии на море. То была цель, на которую Фемистокл еще со времени битв при Артемизии и Саламине не переставал обращать внимание народа. Для достиже­ния этой цели афиняне устроили поблизости гавань, для чего восполь­зовались Пирейской бухтой, которая потребовала, благодаря своим природным качествам, лишь небольшого труда для обращения ее в прекрасную и обширную гавань. Работа производилась так поспешно, что спартанцы, прежде чем успели сделать запрос по этом делу, вто­рично увидели возвышавшиеся стены, которые были еще крепче го­родских стен и делали Афины неприступными и с суши, и с моря. Кро­ме того, Фемистокл убедил народ постановить решение об ежегодном увеличении флота двадцатью гребными судами и об освобождении ме­теков, в случае поступления их в морскую службу, от всяких налогов, причем последняя мера имела целью и увеличение народонаселения.

В то время как в Спарте не допускалось продолжительное пребыва­ние чужеземцев, а тем более водворение их на постоянное жительство, в Афинах они пользовались свободой и довольно обширными права­ми. Каждый чужеземец, пробывший в Афинах определенное время, поступал в разряд «покровительствуемых» (метеков). Положение их в этом городе, как сосредоточии эллинской образованности, было на­столько привлекательно, что число метеков в 309 году возросло до 10 000 человек. За оказываемое государством покровительство они платили умеренный налог: мужчины по 12, а вдовы только по 6 драхм. В отношении занятий ремеслами, торговлей и промышленностью пра­ва их были неограниченны, и государство благодаря этому извлекало для себя значительные выгоды от скопления в нем больших капиталов и рабочей силы сил.

Предприимчивый дух афинян, проявившийся с такой энергией и решимостью в Персидскую войну и всего ярче выразившийся в Феми- стокле, позволил им далеко распространить свое влияние за пределы их отечества и заставил остальных греков признать, что не спартанцы с их консервативным государственным устройством и присущими им надменностью и притязательностью, а афиняне призваны быть руко­водителями великой борьбы Греции с персами. Однако убеждение это впервые обнаружилось в то время, когда уверились в измене спартанца Павзания, победителя при Платее.

Во главе союзного флота, который признавал еще главное начальст­во Спарты, Павзаний вместе с афинскими кораблями, находившимися под начальством Аристида и юного К и м о н а, сына Мильтиада, отпра­вился для окончательного освобождения островов и берегов Геллеспон­та от остававшихся еще там персов. Без особого труда были изгнаны варвары с острова Кипр и из Фракии и была покорена Византия (ны­нешний Константинополь). Здесь были взяты в плен многие знатные персы и в числе их даже родственники самого персидского царя. Само­вольно, без ведома союзников, при посредстве одного эретрийца Гонги- ла Павзаний отправил их обратно к Ксерксу и послал ему письмо с изве­щением, что он готов подчинить Грецию власти царя, если тот согласит­ся выдать свою дочь за него замуж, и просил прислать для дальнейших переговоров надежного человека. Ксеркс обрадовался этому предложе­нию и отправил к Павзанию в качестве посредника сатрапа Артабаза.

С этих пор Павзаний не воздерживался и выказывал своим соотече­ственникам презрение и недоброжелательство. Он облачился в пер­сидскую одежду, завел персидский стол и с гордой надменностью на­чал сторониться своих единоплеменников. «В обращении его, — гово­рит Фукидид, — уже и теперь проглядывало то, что он намерен бьи осуществить вполне впоследствии». Такие поступки возбуждали все­общее негодование. Пелопоннесские союзники вернулись домой, жи­тели же островов и ионяне, соплеменники афинян, предложили глав­ное начальство Аристиду, сумевшему, в противоположность Павза­нию, приобрести их доверие своей кротостью, и отдались под покровительство Афин.

Хотя Спарта тотчас же отозвала Павзания и послала на его место Доркиса, но союзники отказались повиноваться ему, и спартанцы, вернув все свои войска, предоставили афинянам вести войну с перса­ми. Афиняне заключили с ионическими островами и городами, а впо­следствии с эолийскими и дорическими государствами большой мор­ской союз, который превосходил своими силами союз пелопоннес­ский, состоявший под предводительством Спарты. Однако Аристид не решился тотчас же назначить сборное место для новых союзников. Чтобы отдалить всякую мысль о господстве, он предпочел избрать для этого остров Делос как потому, что он почитался священным местом всех греков ионического племени, так и потому, что он благодаря свое­му знаменитому храму Аполлона и своим прославленным празднест­вам служил обычным местом собрания для греков. В этом храме отны­не должны были происходить общие собрания союзных уполномочен­ных и храниться деньги, которые афиняне требовали для продолжения войны с персами. Распорядители этих денег назывались элл и нота - м и я м и, то есть казначеями эллинов. В первом же собрании на остро­ве Делосе Аристид' удостоился со стороны союзников такого высокого

¹Бескорыстие Аристида лучше всего было доказано тем, что оставшегося после него имущества не хватило даже на его погребение, и государство должно было принять на себя заботу о содержании его семьи и о воспитании его дочерей.

доверия, что они предоставили ему почетную должность главного каз­начея и главного распорядителя ежегодных денежных взносов и по­стройки кораблей. Эти денежные взносы достигли свыше 406 талантов (более миллиона руб.).

Таким образом Афины получили в свое распоряжение такие силы, что в скором времени сделались страшны грекам и в особенности Спарте.

Между тем жалобы союзников на Павзания были рассмотрены эфорами, и Павзаний был принужден за превышение власти к денеж­ному штрафу. Но доказательства, на основании которых можно было бы обвинить его в главном преступлении — государственной измене, показались недостаточными. Павзаний был освобожден и тотчас же самовольно снова отправился в Византию. Там он вновь вступил с Ар- табазом в подозрительные сношения. Его вторично вызвали в отечест­во по доносу одного из илотов, который показал, что Павзаний обешал им свободу и права гражданства, если они примут участие в задуман­ном им перевороте в Спарте. Павзаний повиновался приказанию, был заключен под стражу, но эфоры в скором времени снова выпустили его на свободу, так как не могли признать показание раба достаточным до­казательством виновности столь высокопоставленного лица в таком тяжком преступлении. Эта снисходительность сделала изменника еще более смелым. Он продолжал даже из самой Спарты вести свои перего­воры с Ксерксом.

Наконец Павзаний был уличен в своих изменнических сношени­ях. Один житель Аргила должен был доставить письмо его к Артабазу. Аргильцу показалось странным, что ни один из посланных, отправ­ленных для тайной передачи писем, не вернулся. В нем возникло по­дозрение; он осторожно вскрыл письмо и нашел в нем требование, чтобы податель его был немедленно умерщвлен. Ожесточенный та­ким открытием, он передал письмо, заключавшее в себе целый ряд указаний на государственную измену, эфорам. Но эфоры все еще не верили; они хотели лично удостовериться в справедливости такого факта. С этой целью было решено устроить Павзанию ловушку. Арги- лосец, согласно приказанию эфоров, удалился на двор храма Посей­дона на мысе Тенаре. Здесь он поместился в хижине, как просящий зашиты. Хижина была разделена перегородкой, за которой спрята­лись некоторые из эфоров. Получив известие о бегстве своего слуги, Павзаний немедленно пустился за ним. Аргилец стал укорять его в том, что он требовал умертвить его, своего верного слугу. Павзаний раскаялся и просил простить его и как можно скорее исполнить его поручение.

Эфоры все слышали и решили взять Павзания под стражу тотчас по возвращении его в город. Но когда они приблизились к нему на улице, он убежал от них и скрылся в храме Афины. Из такого убежища нельзя было заставить преступника выйти даже силой. Поэтому решено было разобрать крышу и запереть храм, чтобы уморить Павзания голодом.

Его родная мать должна была принести первый камень, чтобы зава­лить входную дверь. Только перед самой смертью, чтобы труп его не осквернил это священное место, его, уже умирающего с голоду, вынес­ли из храма. Когда он умер, спартаниы хотели сначала бросить тело его в пропасть, в которую бросались осужденные преступники, но по сове­ту оракула похоронили там, где он умер (467 г. до Р. X.).

Гибель этого изменника оказалась роковой и для Фемистокла. Спартаниы, ненавидевшие Фемистокла за постройку стен, обвинили

Фемистокл отправляется в изгнание.

его в соучастии в измене своего царя; они могли надеяться на успех своей жалобы, потому что у Фемистокла в Афинах были многочислен­ные и сильные противники.

Совершив такое великое дело, как возвышение своего отечествен­ного города, великий человек сам преступил меру равенства, а этого демократический дух Афин не мог снести ни от какого гражданина. Вскоре он сделался предметом страха и недоверчивости народа, посто­янно опасавшегося за свою свободу. Чувства эти со времени Персид­ских войн еше более укоренились в народе, так как после борьбы, ве­денной общими силами, еще сильнее чувствовалась необходимость равномерного и равноправного участия всех в общем деле. Поэтому, когда вскоре после сражений при Саламине и Платее занятие должно­стей и в особенности должности архонта, по всеобщему требованию и

при содействии Аристида, сделалось общедоступным правом', то на­род на все напоминания Фемистокла о своих заслугах возражал, что за­слуги эти принадлежат не ему одному, а составляют общее достояние. Ко всему этому присоединилось неудовольствие многих знатных се­мейств, которые лишились в смутное военное время своих богатств и недружелюбно относились к другим и в особенности к Фемистоклу, достигшим теперь богатства и блестящего положения. Кроме того, были люди, смотревшие, подобно Кимону, с иной точки зрения на от­ношения Афинского государства к Персии и Спарте.

Фемистокл должен был уступить столь многочисленным соединив­шимся против него силам. Однако, призванный к суду, он после блес­тящей защиты от спартанских обвинений был оправдан и снова при­обрел полное всеобщее уважение. Но противники Фемистокла, во гла­ве которых стоял Кимон, настояли вскоре на изгнании его остракизмом (470 г. до Р. X.). Фемистокл покинул Афины и посе­лился в Аргосе, откуда посетил многие пе­лопоннесские города.

Спартанцы, постоянно опасаясь своего противника, тотчас по изобличении Пав- зания в измене возобновили свои жалобы в Афинах, вследствие чего оба государства послали людей в Аргос арестовать Феми­стокла. Узнав об этом, Фемистокл бежал сначала на остров Керкиру, жителям кото­рого он оказал в прежнее время значитель­ные услуги. Страшась гнева Афин и Спар­ты, они не решились доставить ему у себя убежище, но зато помогли ему бежать в

Эпир. В таком затруднительном положении он решился искать убежи­ща у Адмета, царя моллоссов, с которым прежде находился в неприязненных отношениях. Фемистокл не застал его дома и в ожида­нии царя сел, по совету царицы, с малолетним сыном на пороге, как проситель. Тронутый его видом, Адмет обещал изгнаннику свое по­кровительство и сдержал свое слово даже тогда, когда афиняне и спар­танцы потребовали его выдачи. Затем, отпустив Фемистокла по собст­венному его желанию к персидскому царю, он отправил его под защи­той охранной стражи в македонский город Пидну.

Отсюда Фемистокл отправился на отходившем корабле в Ионию. Но буря пригнала его к Наксосу, где был расположен афинский флот. Страшась всего, если его откроют, Фемистокл объявил корабельщику свое имя и обещал ему большую награду, если тот согласится спасти его. Корабельщик исполнил желание Фемистокла и благополучно до-

С отменой этого преимущества первых трех классов был сделан последний шаг к довершению демократического образа правления, то есть к опасной равноправности всех граждан.

ставил его в Эфес. Отсюда Фемистокл отправился в Сузу и в то же время письменно известил о своей судьбе только что перед тем всту­пившего на престол Артаксеркса I'. Затем, достаточно ознакомив­шись в течение одного года с персидскими языком и обычаями, он ис­просил у царя аудиенцию. Он был хорошо им принят и, по персидско­му обычаю, получил доходы с трех городов: Магнезия должна была доставлять ему хлеб, Лампсак — вино, а Мий — рыбу и овощи. Владея этими городами, Фемистокл прожил еще некоторое время и умер в Магнезии в 460 году или от болезни, или от принятого им самим яда. На последнее указывают те, кто утверждает, что Фемистокл обе­щал будто бы царю покорить Грецию, но когда пришлось приступить к делу, нашел это невозможным и непатриотичным. Из того обстоятель­ства, что родственники Фемистокла по его завещанию перенесли останки его в Аттику, можно заключить, что любовь к отечеству никог­да в нем не умирала. Да и не могло быть никакого сомнения в том, что такой человек, как Фемистокл, о котором Фукидид говорит, что он од­ной душевной силой, без научного образования, лучше всех умел най­тись в минуту крайности и вернее всех предугадывал будущее, и в Азии размышлял и действовал со свойственным ему благоразумием и сооб­разно своей прежней достославной жизни.

7.