Латинская война (340-337 гг. до Р. X.)

Хотя латины находились в союзе и племенном родстве с римляна­ми, сражались и побеждали вместе с ними, говорили одним с ними языком и имели одну с ними религию, римляне и не помышляли пре­доставить им одинаковые права и признать их своими гражданами.

Требование это, несмотря на всю свою справедливость, было отвер­гнуто с негодованием, и латинские послы, чтобы не пасть жертвами народной ярости, вынуждены были с величайшей поспешностью вые­хать из Рима.

После такого поступка с латинским посольством война сделалась неизбежна. При первых признаках подозрительного брожения в Лаци- уме римляне поспешили заключить мир с самнитянами, нисколько не заботясь при этом, что они вступают в союз с ними против своих же кровных и бывших им до тех пор всегда верными союзников. Кампа­ния, жители которой держали сторону римлян, сделалась театром вой­ны. Предания повествуют о двух ужасных человеческих жертвах, из ко­торых одна была вызвана требованием римской воинской дисципли­ны, а другая любовью римлян к своему отечеству.

Римское войско в ожидании битвы стояло у подошвы горы Везу­вия. Со стороны консулов последовало строгое приказание избегать

¹Это неправдоподобно уже потому, что исполнением первой части требования на­рушался бы только что узаконенный порядок разделения консульской власти между патрициями и плебеями. Гораздо вернее можно предположить, что латины потребова­ли просто принятия их в трибы, то есть в число римских граждан.

558

___________________________ Четвертый период (от Александра до Августа) всякого столкновения с неприятелем, в особенности единоборства. Приказание это было вызвано опасением, что вследствие существо­вавших между воюющими всевозможного рода дружественных и род­ственных отношений будет нарушен порядок военной дисциплины. Сын консула Т. Манлия Торквата, Т. Манлий, командовавший отря­дом всадников, во время рекогносцировки случайно слишком близко подъехал к неприятельскому стану. Там находился лично ему извест­ный предводитель неприятельской конницы Геминий Меттий. Между ними завязался разговор. «С одним только отрядом, — воскликнул Ге­миний насмешливо, — вы хотите сражаться и с латинами, и с их союз­никами? Что же в это время будут делать консулы и консульские вой­ска?» — «Они вовремя придут на место, — возразил Манлий, — и вмес­те с ними явится сам всесильный и всемогущий Юпитер, как свидетель нарушенного вами договора. Если при Регильском озере мы дали вам знать себя, то здесь мы приложим все усилия, чтобы навсегда отбить у вас всякую охоту вступать с нами в битву». На это Геминий, отъехав­ший несколько от своих, возразил: «А не пожелаешь ли ты, пока насту­пит день, в который вы наконец двинете ваши войска в решительный бой, померяться со мной силами, чтобы теперь же, по исходу нашего единоборства, можно было заключить, насколько латинский всадник превосходит римского?»

Под влиянием ли гнева или стыда отказаться от состязания, увлека­емый ли непреодолимой силой рока, юноша воспламенился мужест­вом. И он, совсем позабыв о приказании отца и о распоряжении консу­лов, опрометью бросился в бой, последствия которого, вышел ли бы он из него победителем или побежденным, были бы для него одинаковы.

Не зная, какая участь ожидает его, удостоится ли он похвалы или подвергнется наказанию, Манлий тотчас же вошел в палатку военача­льника, к своему отцу. «Отец, — воскликнул он, — чтобы всякий знал, что я истинно твой сын, я принял вызов врага и приношу тебе доспехи, снятые с убитого мною неприятеля». Но лишь только консул услышал эти слова, как тотчас же отвернулся от своего сына и приказал дать сиг­нал к сбору воинов. Когда они собрались, консул произнес: «Так как ты, Тит Манлий, не обратил внимания ни на приказания консула, ни

на власть родителя и вопреки нашему запрещению сразился с неприя­телем вне строя и таким образом дерзко нарушил воинскую дисципли­ну, которая до сих пор была опорой римского государства, то ты поста­вил меня в необходимость выбирать между государством и собой и своими кровными, и я предпочитаю, чтобы мы сами искупили наше преступление, чем причинить республике нашим проступком вели­чайший вред. Я дам печальный, но спасительный в будущем пример юному воинству. Конечно, естественная любовь к детям и в особенно­сти твое прекрасное желание доказать свою храбрость, к чему ты был увлечен ложным представлением о чести, говорят в твою пользу. Но так как, если ты будешь подвергнут смерти, приказания и власть кон­сулов останутся не нарушенными, а если оставить тебя безнаказан­ным, они потеряют навсегда свое значение, — я уверен, что ты сам, если только в жилах твоих течет хотя капля моей крови, не откажешься восстановить своей казнью попранную твоим проступком военную дисциплину.

При таком ужасном приказании все оцепенели. Как бы чувствуя, что топор направлен на каждого из них, воины, скорее из страха, чем из почтения, безмолвствовали. Но когда нанесен был смертельный удар и из обезглавленного тела юного Т. Манлия хлынула кровь, они вдруг пришли в себя и как бы очнулись от нашедшего на них столбня­ка. Вслед за глубоким безмолвием раздались громкие вопли. Воины дали полный простор своим жалобам и проклятиям. Для трупа юно­ши воины соорудили за лагерем костер. Затем тело покойного было предано всесожжению в присутствии боевых товарищей и с таким торжеством, с каким до тех пор не совершалось ни одно погребение. С этого времени выражение «приказания Манлия» (imperia Manliana) обратилось в пословицу и употреблялось для обозначения кровавой жестокости.

Битва началась у подошвы Везувия. Манлий начальствовал пра­вым, аП. Деций Мус левым крылом. Сначала силы обеих сторон были равны, и они сражались с одинаковым пылом. Но вот на левом крыле показались римские гастаты (составлявшие первую передовую линию тяжелой пехоты). Не вынеся натиска латинян, они подались на принципов (составлявших вторую линию тяжелой пехоты). В эту кри­тическую минуту консул Деций, обратясь к Валерию, громко восклик­нул: «Валерий, необходима помощь богов! Верховный жрец, скажи мне слова, с которыми я должен обречь себя смерти для спасения леги­онов!» И жрец приказал Децию надеть на себя праздничную тогу, встать на положенную на землю стрелу, закрыть голову, подпереть подбородок высвобожденной из-под тоги рукой и произнести следую­щее: «Янус, Юпитер, отец Марс, Квирин, Беллона, вы домашние боги, вы, новые и старые отечественные боги, вы, боги, в чьей власти нахо­дятся и наши и враги, вы, боги подземного мира, к вам обращаюсь со смиренной мольбою. Даруйте римскому народу в лице их квиритов (воинов), силу и победу, а на неприятельских воинов ниспошлите

страх, ужас и смерть. Громогласно заявляю я, что для спасения рим­ского народа, войска, легионов и союзников римского народа я обре­каю манам (богам смерти) и матери земле себя, вместе с неприятель­скими легионами и их союзниками».

Оба войска смотрели на него, как на небесное явление, как на ниспосланную небом искупительную жертву для умилостивления гнева богов, для отвращения гибели от своих и внесения ее в ряды неприятеля. Он нес с собою страх и ужас, которые охватили сначала ряды латинян и привели их в замешательство, а за ними и все непри­ятельское войско. Но всего поразительнее было то, что куда бы ни ступал конь Деция, все трепетало, как при виде звезды, предвещаю­щей несчастье. Когда же он пал под градом стрел^[71], когорты латинян в полном замешательстве обратились в бегство и далеко оставили за собой поле сражения. Теперь, как бы почувствовав себя свободны­ми от страха перед гневом богов, выступили и римляне и как бы по только что данному сигналу начали битву. Однако триарии (состав­лявшие третью боевую линию), опустившись на правое колено, оставались на своем месте и выжидали знака консула, по которому они должны были подняться.

Сражение продолжалось. Когда консул Манлий получил известие об участи своего сотоварища, латины благодаря превосходству своих сил одержали верх на других пунктах. Почтив столь достославную смерть подобающей и вполне заслуженной хвалой и слезами, Манлий решил, что наступило время ввести вдело и триариев. Но, полагая, что будет лучше сохранить силы их для последнего, решительного удара, он передвинул из задней линии в переднюю акцензов (легко воору­женные резервные войска). Но как только акцензы выступили вперед, то и латины, следуя примеру своих противников, призвали на поле битвы и своих триариев. Хотя латины и утомились уже от продолжите­

льной кровавой битвы, обломали и притупили свои дротики, но они все-таки оттеснили неприятеля и полагали, что уже прошли до задних рядов его и одержали победу.

Остатки латинского войска и его союзников собрались еще раз при Трифануме, но и здесь были наголову разбиты и совершенно уничтожены (в 340 году). Тогда латины отступили в свои укрепле­ния, между которыми Пренеста в особенности считалась неприступ­ной. Наконец и эти крепости, за исключением Пренесты и Тибура, частью приступом, частью голодом принуждены были сдаться. Ла­тинский союз был объявлен расторгнутым. Чтобы сделать восста­новление его навсегда невозможным, Рим следовал политике, кото­рая заключалась в том, чтобы совершенно изолировать отдельные города и таким образом сделать их в политическом отношении впол­не бессильными. С этой целью римляне постарались посеять между ними раздоры.

Что касается покоренных городов, то с ними было поступлено совершенно иначе. С одними из них, как например с Пренестой и Тибуром, были возобновлены прежние союзнические отношения. Такие города остались независимыми и удержали свое собственное управление и только в случае войны обязывались присоединять свои войска к римским. Напротив, другие города, как например Туску- лум, Ланувий, Педум, Кумы, были окончательно подчинены. Жите­ли таких городов несли такие же тягости и повинности, как и рим­ские граждане (уплата налогов и военная служба), но при этом они не получили политических прав (suffragium, то есть активное и пас­сивное право выборов и подачи голосов). Они получили только jus connubii и commercii, то есть могли вступать в брак с римлянами, покупать и продавать товары в Риме. Таким образом, хотя они и сделались римскими гражданами, но гражданами второго сорта. Все покоренные латинские города обязаны были помогать Риму деньга­ми и войсками, и помощь эта в случае надобности всегда определя­лась римскими чиновниками. Поэтому такие города назывались municipia, то есть обязанными.

Хотя обращение с покоренными городами вообще было мягкое, но случались и исключения. Некоторые города в наказание за их отпадение были совершенно лишены самоуправления; в других же,

как например сенаторы в Велитрах, за свое особенно враждебное отношение к римлянам были наказаны не только лишением зе­мель, но даже и изгнанием. С некоторыми же городами было по- ступлено с особенной строгостью, а именно, они были лишены всякой земельной собственности, и на их землях были поселены римские граждане.

Обычный прием римлян для упрочения своего владычества над покоренными народами и городами заключался, как объяснено было уже выше, в умышленном поощрении внутренних смут и раз­доров между зажиточными и знатными фамилиями, с одной сторо­ны, и народной массой — с другой. Разительный пример подобного обращения представляет Капуя. Тамошняя аристократия, державшая сторону Рима, не могла воспрепятствовать желанию плебеев присое­диниться к Латинскому союзу. При заключении мира, у Капуи были отобраны в пользу Рима ее государственные земли. Для того, чтобы вознаградить аристократию за потерю права пользования государст­венными землями, ей не только было предоставлено исключитель­ное положение, как например право собственного суда, и назначены были особые места для ее собраний, но плебеи были еще обязаны выплачивать каждому из 1600 аристократов (equites, всадников) еже­годную пенсию в 450 драхм (около 150 р.). Это сделано было с той целью, чтобы каждый в споре о своих интересах приучался искать опоры в Риме и тем самым постепенно привязывался бы к Риму.

3.