§1. Формирование политики администрации У. Клинтона в отношении АТЭС ипроект «Нового тихоокеанского сообщества».

Осень 1992 года прошла в США под знаком президентских выборов. Соперник

Буша от демократов, губернатор Арканзаса У. Клинтон, несмотря на предложенную

республиканской администрацией инициативу «Обновления Америки», проводил

агитацию под лозунгом «это экономика, глупый», критикуя некомпетентность

президентской команды в экономической сфере.

успеха операции «Буря в пустыне» в 1991 году пика, под влиянием продолжавшейся

экономической рецессии в США резко пошла на спад в 1992. Дебаты вокруг НАФТА,

неудовлетворенность избирателей обоими кандидатами от традиционных партий привели

к беспрецедентной популярности независимого кандидата Р. Перо.

Переговоры по НАФТА подняли проблему стандартов труда и защиты

окружающей среды в торговых соглашениях. Тесная интеграция с более отсталой

Мексикой могла привести к «гонке ко дну», обострению конкуренции за счет

окружающей среды и условий труда рабочих. Яростная кампания АФП — КПП

(Американской федерации труда-Конгресса производственных профсоюзов) и

экологических организаций против НАФТА, успех Перо, вынудили политические элиты

США, в первую очередь в Демократической партии, считаться с их требованиями.

Экономическая программа Клинтона во многом зависела от традиционной

электоральной базы демократов, которая.с 1950-х годов, особенно после избирательной

кампании 1960 года Р. Никсона и Дж. Кеннеди, концентрировалась в промышленных

северо-восточных районах США. Позиция АФП-КПП и интересы рабочих оказывали

235

большое влияние на все демократические администрации.

Клинтон в октябре 1992 года поддержал НАФТА, учитывая заинтересованность

бизнеса, и связь соглашения с повышением конкурентоспособности экономики, но только

при условии достижения договоренности по вопросам экологических и трудовых

стандартов, гарантий от резких скачков роста импорта.

существенными, так как должны были стать крупной новацией в практике торговых

переговоров. Введение темы «стандартов» явилось также важным отступлением от

риторики ничем не регулируемой свободной торговли и рейгановской «магии рынка».

В период избирательной кампании Клинтона в его команде уже присутствовал

набор идей, которые позднее сформировались в целостную стратегию. Кандидат от

демократов заявлял о необходимости построения глобального демократического мира, в

условиях которого, отказавшись от подчинения экономики политическим целям, как то

имело место в годы «холодной • войны», США смогли бы восстановить

конкурентоспособность своей промышленности. [177] Контуры нового подхода стали

прорисовываться более четко после завоевания демократами Белого Дома и ключевых

организационных и кадровых решений.

Экономическая идеология администрации основывалась на приоритете обновления

американской конкурентоспособности. Теоретиками новой политики стали К. Престовиц,

JI. Туроу, Р. Райх, JI. Тайсон и др. экономисты, выступавшие за проведение

«промышленной политики», «управляемой» и «стратеггтеской торговли».

Интерес к теории «промышленной политики» в американских элитах вырос в начале

1980-х годов по мере, по мере обострения конкуренции с Японией, которая добилась

успеха в производстве электроники, компьютеров, полупроводников и др., проводя

политику поддержки и защиты этих отраслей. Дискуссии в Национальном бюро

экономических исследований и Калифорнийском университете (Беркли) привлекли

большое внимание к проблеме.

«Управляемую торговлю» Тайсон определяла, как «торговые соглашения,

устанавливающие количественные показатели, как в отношении правил торговли, так и по

объемам экспорта и импорта».[178] При этом она призывала не к протекционистским мерам,

а к агрессивной борьбе за открытие внешних рынков, применяя по необходимости

известное планирование и согласование экспорта, необходимого для подъёма внутренних

технологичных отраслей.

Интересно, что многие ожидали приглашения в администрацию другого известного

экономиста — П.

учеником Дж. Бхагвати, Р. Дорнбуша, Р. Солоу, апологетов свободной торговли в почти

чистом виде. Но прославился он тем, что в середине 1980-х годов разработал теорию

«стратегической торговли», где защищал государственное вмешательство на рынки

высокотехнологичных товаров. Данный интервенционизм экономист оправдывал

необходимостью создания конкурентных преимуществ для национальных компаний на

ранних этапах, когда подлинная конкуренция еще не сложилась, и рынки имеют

олигополистическую структуру.[179] Тем не менее, несмотря на широкую известность

экономиста и его концептуальную близость формирующейся администрации

приглашения не последовало.[180]

Сам Кругман был убежден, что всему виной его конфликт с Р. Райхом, влиятельным

экономическим консультантом, который стал главой команды Клинтона на переходный

период, и от которого зависели кадровые расстановки в администрации. Райх с начала

1980-х годов был активным сторонником «промышленной политики», необходимой для

взращивания высокотехнологичных отраслей. Постепенно в качестве главного элемента

конкурентоспособности в мире транснациональных корпораций, где большинство

отраслей зависимы от кооперации с иностранными партнерами, он стал выделять качество

рабочей силы. По мнению Райха, не вопрос национальной принадлежности наиболее

успешных корпораций, а образование и профессиональное обучение являются

долговременными источниками процветания. [181] Влияние взглядов Райха на

внешнеэкономическую политику администрации Клинтона, где он стал министром труда,

сказалось в приоритетности темы стандартов труда и экологии в торговых переговорах по

НАФТА, а позднее и в ВТО.

Впоследствии Кругман жестко критиковал политику администрации с позиций

laissez-faire, ставя под сомнение само понятие «конкурентоспособности» и свои прежние

идеи «стратегической торговли», так как оно подразумевало, что «США и Япония

являются конкурентами, подобно тому, как «Кока-Кола» конкурирует с «Пепси».[182] В

реальности же, по мнению экономиста, торговля приводит к взаимообогащению, где

используются сравнительные преимущества сторон.

Близкий администрации профессор Туроу в ответе на критику Кругмана, ясно

показал смысл нового подхода к международной торговле.

полного невмешательства была выражена М. Боскином, председателем Совета

экономических консультантов при Буше-старшем, сказавшим, что «нет разницы,

производит страна компьютерные чипы или картофельные чипсы», в том смысле, что

либерализация рынков одинаково благотворна для всех. Туроу отвечал, что разница

огромная, так как доходы от продажи этих товаров весьма различны. В современном мире

традиционные географические факторы производства не играют решающей роли. Такие

отрасли, как микроэлектроника, биотехнологии, телекоммуникации, гражданская авиация,

программное обеспечение возникают там, где создается инфраструктура для этого

(интеллектуальные ресурсы, или brainpower).[183]

Влиятельная интернациональная группа сторонников «управляемой торговли» и

«промышленной политики» получила название «Блока Восьми» и включала в себя

Клинтона, Туроу, Райха, Тайсон, советника президента по Интернету Иру Магазинер,

торгового представителя М. Кантора, также зарубежных коллег — британского премьер-

министра Дж. Мэйджора и председателя Еврокомиссии Ж. Делора.243 На первом этапе,

идеи и действия этой команды определяли направление внешнеэкономической политики

США.

В стратегии группы прослеживается системный подход, при котором

восстановление конкурентоспособности США и рост инвестиций внутри страны в

развитие технологий, инфраструктуры, подготовку рабочей силы, были тесно

взаимосвязаны с открытием внешних рынков для новых высокотехнологичных

индустрий, где Америка имела преимущество.[184] Другим направлением стала также

политика установления наиболее комфортных для экономики США правил в мировой

торговой системе, что выразилось в обращении к теме стандартов труда и окружающей

среды, большей настойчивости в защите инвестиций, прав интеллектуальной

собственности.

Процесс принятия политических решений и координации в области экономики

после победы Клинтона стал вращаться вокруг нового органа — Национального совета по

экономике (НЭС).

финансов, сельского хозяйства, торговли, труда, председатель Совета экономических

консультантов и некоторые другие лица.

Нельзя сказать, что этот орган стал абсолютным новшеством в американской

политической практике — многие администрации по-своему решали вопросы

координации. Дж. Кеннеди имел сеть специальных комитетов и добивался

взаимодействия, опираясь на личные связи с советниками, Никсон полагался на

руководство министра финансов. Однако уже Форд, Картер, Рейган имели определённые

бюрократические образования для согласования экономической политики. Р. Рейган

сформировал Совет по экономической политике, который существовал и в

администрацию Буша-старшего. [185] Если при Рейгане Бэйкер, бывший министром

финансов, довольно успешно руководил органом, то с приходом Буша и переходом

Бэйкера в Госдепартамент, координация экономической политики, по свидетельству

некоторых наблюдателей, развалилась. Например, Боскин месяцами не мог попасть на

248 .-»

приём к президенту. Поэтому одним из первых шагов новой администрации явилась

попытка наладить эффективное взаимодействие ведомств экономического блока и с

помощью Национального совета по экономике поднять значение экономической

проблематики до одного уровня с вопросами безопасности.

Ключевыми членами совета, оказывавшими наибольшее участие на принятие

решений стали его глава Р. Рубин, проработавший 26 лет в «Голден Сакс и Ко» в Нью-

Йорке и Б. Каттер, занявший должность заместителя. Большую роль также играли

министр финансов JI. Бентсен, пришедший из сенатского комитета по финансам, его

заместитель JI. Саммерс, ведущий эксперт Всемирного банка, министр торговли Р. Браун,

его заместитель Дж. Гартен. Министерство торговли, долгое время считавшееся

второстепенным, в период Клинтона превратилось в одно из основных экономических

ведомств.

инициативе министерства «10-ти Больших растущих рынков». Браун возглавил Комитет

координации продвижения торговли, основанный еще при Буше. Комитет осуществлял

координацию в развитии экспорта, связь с деловыми кругами и эффективно дополнял

НЭС.[186]

Главой Совета экономических консультантов, роль которого Рубин определил, как

«руку» по отношению к НЭС, который был «перчаткой», стала Тайсон. Она пришла в

администрацию из научного мира, работая в то время профессором Калифорнийского

университета (Беркли). В 1992 году, незадолго до своего приглашения в Белый Дом,

ученая выпустила работу, где доказывала необходимость сочетания «промышленной

политики» и «управляемой торговли» в отношении высокотехнологичных отраслей,

иногда даже в ущерб свободе торговли.[187]

Важнейшую должность торгового представителя США занял близкий друг

Клинтона и глава его избирательного штаба М. Кантор. Если новый Национальный совет

по экономике осуществлял координацию и контроль, Совет экономических консультантов

представлял собой центр стратегического планирования, то торговый представитель был

ответственен за ход переговоров. Кантор, как пишет Дестлер, был «опытным

переговорщиком в своей юридической и политической карьере, й tabula rasa в вопросах

торговли», что, впрочем, являлось почти традиционным для политической практики

251              •

США. В связи с этим высказывались даже опасения, что торговля не будет занимать

большого места в политике администрации, так как Кантор был более известен в качестве

лоббиста крупных компаний, так как «Дженерал Электрик», «Филипп Моррис»,

«Оксидентал Петролеум» и др., а не защитника трудовых и экологических стандартов.[188]Впрочем, необходимую экспертную помощь и преемственность с курсом Хиллз,

предшественницы Кантора, обеспечивал его заместитель Р. Еркс, непосредственно

ответственный за переговоры в ходе Уругвайского раунда ГАТТ.

В своей речи перед сенатским комитетом по финансам Кантор обрисовал контуры

внешнеэкономической стратегии США и своё видение задач торгового представителя. В

частности, он отметил, что «сами по себе торговые соглашения не произведут

процветания», и для успешной конкуренции в глобальной экономике необходимы

внутренние меры по ликвидации бюджетного дефицита, инвестиции в образование,

подготовку рабочих, обновление транспортной инфраструктуры и коммуникаций. На

внешней арене предлагалось отказаться от практики эпохи «холодной войны», когда США

из-за политических расчетов уступали своим союзникам в экономических вопросах. Для

подлинного промышленного возрождения необходимо было не только покупать

иностранные товары, но и всеми мерами расширять собственный экспорт. Важнейшими

направлениями переговоров назывались Уругвайский раунд ГАТТ, стандарты'в НАФТА,

торговый дефицит с Японией, права человека и интеллектуальной собственности в

КНР.[189]

Новая конфигурация в связи с образованием НЭС, и кадровая расстановка привели

к ситуации некоторой автономности экономической стратегии от внешнеполитических

задач. В отличие от прежней иерархической подчиненности интересам военно-

политического противостояния с СССР периода «холодной войны» и поиска модели

«Нового мирового порядка» 1991—1992 годов, администрация Клинтона вначале во

многом проводила две обособленные линии, обусловленными экономическими

интересами и интересами безопасности (которые в Госдепартаменте связывали с

развитием демократии).

Внешнеполитическая программа Клинтона не была столь же ясно сформулирована

на первом этапе, как экономическая. Либерально настроенные идеологи демократов не

приняли бушевского варианта «нового мирового порядка», макет которого был

представлен во время войны в Персидском заливе, как слишком тесно связанного с

понятиями военной силы и национальной безопасности, и Вашингтон оказался перед

необходимостью почти с чистого листа формировать свою политику. «Со времен конца

1940-х годов, — заявлял назначенный госсекретарем У. Кристофер, — наша нация не

сталкивалась с задачей конструирования совершенно новой внешней политики в мире, где

произошли фундаментальные изменения».[190]

В американской науке о международных отношениях выделяются четыре варианта

возможной стратегии США в эпоху после «холодной войны».[191] Первой альтернативой

является «ограничение» (restraint) или нео-изоляционизм, предполагающей, что США

являются достаточно сильной державой, чтобы защитить себя в случае агрессии, поэтому

нет смысла тратить свои ресурсы на принятие глобальной ответственности. В отсутствии

американского вмешательства евразийские государства сумеют сбалансировать рост друг

друга, чтобы предотвратить появление гегемона. Попытки Вашингтона определять ход

событий, напротив, вызовут желание противостоять американской мощи.[192]

Другой стратегией признается «выборочное вовлечение» (selective engagement).

Подобно изоляционизму, она не предусматривает для США роли глобального гегемона,

декларируя целью предотвращение войны между великими державами, как КНР, Россия,

Германия, Франция, Япония. В интересах сохранения мирного статус-кво и удержания

возможного евразийского противника от искушения военного решения, вмешательство

Америки может быть оправданным.[193] «Первенство» (primacy), наиболее радикальный

вариант, напротив, исходит из того, что Вашингтон, обладая ресурсами, намного

превосходящими любого потенциального конкурента, должен формировать

однополярный мир. Логика «первенства» предполагает не только поддержание мира

между великими державами, но также сохранение американского превосходства через

258

политическое, экономическое и военное сдерживание соперников.

Первоначальная стратегия Клинтона вдохновлялась концепцией «безопасности

через сотрудничество» (cooperative security), единственной из всех, которая исходила не

из реалистских представлений о балансе сил, а из либерального посыла о том, что

«демократии не воюют». Действуя совместно, демократические страны могут

сотрудничать через международные институты, что отличает этот вариант от опыта

традиционной «коллективной безопасности», полагающейся на спонтанное силовое

балансирование. В русле логики этого подхода, проблемой являются не великие державы

сами по себе, а их демократическая политическая система и их вовлеченность в

институциональное сотрудничество. С этой точки зрения, беспокойство могли вызвать

Россия, находящаяся в переходной стадии и, особенно, КНР.[194]

В формировании концепции «совместной безопасности», как военно-политической

стратегии администрации Клинтона, основную роль сыграли У. Перри, Э. Картер, Дж.

Штейнбрюнер, М. Гальперин и др. эксперты Брукингского института и «RAND

Corporation», которые заняли ключевые должности в министерстве обороны. При этом

Перри, оказавший наибольшее влияние на разработку теории, впоследствии стал во главе

этого ведомства.[195]

В июле 1993 года специалисты Пентагона приступили к созданию «Стратегии

национальной безопасности» на основе концепции «совместной безопасности». По

настоянию Клинтона, документ в значительной степени включал в себя многие аспекты

предвыборной программы. Первый вариант был готов к августу того же года и озвучен в

сентябре в виде речей президента и других высших должностных лиц.[196] В 1994 году,

после изучения общественной реакции на заявленную стратегию и сделанных в связи с

этим уточнений, документ был представлен официально.

Ключевыми понятиями новой идеологии безопасности стали «расширение» и

«вовлечение». Э. Лэйк, помощник Клинтона по национальной безопасности, в сентябре

1993 года обрисовал основные её контуры в вильсонианском духе. ~ Новая риторика

Белого Дома ориентировала мировое общественное мнение на необходимость расширения

«сообщества рыночных демократий», сокращая возможности тех, «кто находится вне

этого круга». «Вовлечение» США становилось способом достижения этой цели, которое,

однако, не мыслилось как всеобъемлющая ответственность за мировые дела.

Американское вмешательство должно было стать выборочным и основываться на

институциональном сотрудничестве с демократическими странами. Акцент на теме

«лидерства» США, которое как бы имело естественный характер в этом новом союзе,

свидетельствовало о произошедшем синтезе рассмотренных теорий. Основной упор

делался на «безопасность через сотрудничество», но соображения «первенства» и

«выборочного вовлечения» также имели место.

Для Госдепартамента стратегия «расширения и вовлечения» в области

безопасности означала переход к другому инструментарию, более актуальному,

сравнительно с обременительными военно-политическими механизмами. Глава

дипломатического ведомства признавал тремя основами новой внешней политики

приоритет экономического развития, сохранение превосходства в военной силе и

продвижение демократии.[197]

Последний пункт, выдвигаясь на авансцену дипломатии Вашингтона, вкупе с

радикальной перестройкой международных экономических отношений в пользу США и

отказом от уступок союзникам в этой сфере по политическим соображениям, означал

опору на институциональное сотрудничество с одной стороны, и «мягкую силу», которую

можно понимать, как идеологическую привлекательность Америки и демократических

ценностей в целом, с другой.

Концепция «мягкой силы» была предложена Дж. Наем-мл. на рубеже 1980-1990-х

годов для характеристики новой модели внешней политики США в условиях роста

взаимозависимости между государствами во всех сферах и увеличении роли не-

л/д

государственных акторов. Образование многочисленных' взаимосвязей между

государствами делало гораздо более затруднительным использование такого инструмента

международных отношений, как военная сила.

Теория о переходе системы международных отношений в новое качество —

взаимозависимости — была сформулирована в коллективной работе Р. Кохэйна и Дж. Ная

«Сила и взаимозависимость». Американские учёные пришли к выводу, что в

наступивших условиях источником силы является не военное превосходство, а

возможность контролировать поведение других государств. Подобное положение

достигалось, благодаря «асимметричной зависимости», т.е. ситуации, когда «менее

зависимые акторы часто могут использовать взаимозависимые отношения, как источник

силы в торге вокруг определённых вопросов и возможно влиять на другие вопросы».

Данные авторы различают два вида асимметрии — «чувствительность» (sensitivity) и

«уязвимость» (vulnerability). Под первым имелся ввиду масштаб зависимости одной

страны от другой до того, как предпринимается попытка изменить ситуацию.

«Уязвимость» означала болезненность изменений для более зависимого государства после

попыток переменить ситуацию. [198] Асимметрия не обязательно автоматически

перетекает в политическое влияние и способность контролировать поведение более

слабого. В данной модели имело значение не только наличие асимметричной

зависимости, но и процесс торга, как «претворения возможности в реальность», причём

многие из этих возможностей «часто утериваются во время этого претворения».[199]

Кроме асимметричной взаимозависимости, Най, в качестве не-силовых источников

влияния, выделял культурную привлекательность, идеологию и международные

институты. При этом, учёный указывал на то, что данная стратегия не является абсолютно

новой. Например, «в первые послевоенные годы Советский Союз получал большую

выгоду от таких ресурсов «мягкой силы», как коммунистическая идеология, мифа о

неизбежности коммунизма и транснациональных коммунистических институтов». [200]Более того, он утверждал, что даже манипуляции с асимметричной взаимозависимостью,

не говоря уже о военно-политическом инструментарии, становятся менее эффективными,

ввиду издержек к которым приводят данные механизмы. Действительно безболезненным

и, как тогда казалось, вполне возможным вариантом, являлось изменение предпочтений и

интересов элит других стран с помощью «мягкой силы». Данные интересы, благодаря

идейно-культурному превосходству США и проамериканским международным

институтам и режимам, должны были трансформироваться в совместимые с видением

вашингтонского истэблишмента.[201]

Хотя термин «мягкая сила» в официальных документах Вашингтона не

употребляется прямо, первые годы администрации Клинтона характеризуются особым

интересом Госдепартамента к подобным механизмам и риторике. Кристофер, служивший

заместителем госсекретаря в администрации Картера, уже через три недели после

приглашения на должность главы Госдепартамента представил сенатскому комитету по

международным отношениям целую программу распространения демократии в мире,

нацеленную на увеличение «мягкой силы» Америки.[202] Во-первых, он отметил значение

публичной дипломатии в арсенале средств Вашингтона. Этот традиционный инструмент

политики США включал в себя комплекс мер информационного воздействия на

зарубежное общественное мнение. В качестве важного дополнения к подобным усилиям,

Кристофер рассматривал создание радиостанции «Свободная Азия» для вещания на КНР

и другие страны АТР.

Вторым направлением провозглашалось планомерное «строительство демократии

снизу», т.е. формирование институтов, необходимых для функционирования

демократического общества: политических партий, свободных СМИ, системы законов,

защищающих права человека и частной собственности. Сеть неправительственных

организаций, координируемых из американского «Национального фонда за демократию»,

финансируемых Конгрессом на двухпартийной основе, являлись бы ретрансляторами

воздействия публичной дипломатии и реальной инфраструктурой «мягкой силы» США.

Наконец, новый госсекретарь предлагал также пересмотреть роль ЮСЭЙД в сторону

уменьшения помощи развивающимся странам. Если в годы «холодной войны», с

помощью подобного финансирования происходила поддержка стратегически важных

режимов или «покупка союзников», то в новую эпоху в этом не было необходимости.[203]

Новая концепция внешней политики с акцентом на глобальную ответственность по

предложению Кристофера должна была найти отражение в организационной структуре

ведомства. В частности, он планировал ввести новую должность заместителя

госсекретаря по глобальным делам, усилить роль заместителей, превратив их в подлинных

координаторов своих направлений. Закон, санкционировавший эти изменения, был

принят через год 30 апреля 1994 (PL 103-236).

Наиболее проблемным регионом с точки зрения распространения демократии

представала Восточная Азия с авторитарными режимами в Китае, Вьетнаме, Бирме,

Индонезии. Непосредственным результатом нового идеологизированного подхода

Вашингтона стала проблема санкций в отношении КНР. Клинтон еще в период

предвыборной кампании яростно обличал Буша за сотрудничество с «пекинскими

мясниками» и обещал отказать Китаю в режиме наибольшего благоприятствования в

торговле и «поддержать демократические устремления молодого поколения».[204] Имея

мощную поддержку в Конгрессе в лице лидера сенатского большинства Дж. Митчелла,

члена Палаты представителей Н. Пелози, Белый дом попытался использовать угрозу

экономических санкций для давления на Пекин в целях демократизации. Режим

наибольшего благоприятствования в торговле предоставлялся КНР в течение 1980-х годов

без всяких условий, но после событий на площади Тяньаньмынь в 1989 году, в

американском общественном мнении возобладали сильные антикитайские настроения, и

автоматическое продление стало вызывать жаркие дебаты. Клинтон дал указание

пролонгировать режим на еще один год, но с тем условием, что к следующему году в

КНР должны были произойти существенные сдвиги в сторону демократизации, в

противном же случае обещал отказать в торговых преференциях.[205] Отсутствие режима

наибольшего благоприятствования привело бы к повышению тарифа на экспорт из КНР

до 40 процентов, сравнительно с имевшимся 8-процентным обложением.[206]

С точки зрения «мягкой силы», угроза санкций КНР являлась «кнутом», который

предупреждал режимы о том, что внутренняя политика других стран не будет более

игнорироваться Вашингтоном. Как показывает А.А. Сидоров, в годы президентства

Клинтона, экономические санкции превратились в универсальный (но и почти всегда не

слишком эффективный) механизм принуждения, наказания и предостережения других

государств, явившись важным дополнением идеологической составляющей политики

США.[207]

Другим направлением обострения ситуации в АТР стали шаги администрации в

торговой дипломатии, в связи с провозглашением «политики результатов», также привели

к обострению отношений. Общая тональность выступлений Клинтона по

внешнеэкономическим проблемам определялась девизом: «конкурировать и не

отступать». В своей речи перед студентами одного из американских университетов в

феврале 1993 года новый президент обрисовал свою политику, как агрессивное открытие

внешних рынков всеми возможными способами, включая многосторонние, региональные

278

и двусторонние.

В отношении наиболее острого во внутриполитической дискуссии' вопроса

ратификации НАФТА, на период переговоров Кантора по трудовым и экологическим

стандартам, Клинтон взял паузу, показывая возможность отмены соглашения. В США это

вызвало мобилизацию противников НАФТА во главе с Перо, АФП-КПП и

экологическими организациями, что оказывало дополнительное давление на

мексиканских переговорщиков и заставляло Мехико идти на уступки по стандартам

условий труда и защиты экологии.[208]

Другой приоритетной проблемой для восстановления американской

конкурентоспособности, стал торговый дефицит с Японией, который в 1993 году достиг

93 млрд. долларов. В экономическом блоке администрации сформировался консенсус

по поводу необходимости изменения статус-кво путем двусторонних переговоров. Совет

экономических консультантов, торговый представитель, министерство торговли и др.

играли активную роль в формировании и проведении «политики результатов».

Прежние подходы в торговых переговорах с Японией были признаны

неэффективными, так как в итоге не предотвратили увеличения дефицита. Поэтому

вместо переговоров о процессе торговли, новым приоритетом в соглашениях с Токио

должно было стать стремление достичь определенных количественных результатов для

американского экспорта. Новый подход «управляемой торговли» или «политики

ориентированной на результаты» обосновывался тем, что японская экономическая

система структурно отличается от американской. Барьеры для импорта в этой системе

являются частными и не-тарифными, как то, тесные отношения поставщика и покупателя,

закрытые дистрибьюторские сети и т.д. Другим аргументом являлось указание на

ЛОЛ

интервенционизм токийского правительства в поддержании ключевых отраслей.

На встрече со своим японским коллегой в апреле 1993 года Клинтон отметил

необходимость определения количественных показателей экспорта в ряде секторов по

примеру соглашения о полупроводниках 1986 года и о деталях к автомобилям 1992 года.

Таким образом, подход «ориентированный на результаты» не являлся 'совсем уж

беспрецедентным в американо-японских отношениях. Проблемой, однако, было то, что

Токио воспринимал эти соглашения как исключения, Клинтон же был настроен

превратить его в универсальную торговую практику по отношению к Японии; указывая,

что «он дает определенные надежды».[209] Избранная стратегия вызвала неожиданно

сильное сопротивление со стороны Токио. Разгорался настоящий конфликт, с

обвинениями в попытках навязать «управляемую торговлю» в адрес США, с намеками на

непрофессионализм команды, пришедшей в Белый Дом.

Жесткая линия в торговом конфликте с Японией, требования включить в НАФТА

пункты о трудовых и экологических стандартах, настойчивость в продвижении

Уругвайского раунда ГАТТ, обострение отношений с КНР и некоторыми другими

странами из-за проблемы «прав человека» означали дипломатическое давление США на

всех направлениях. В этих условиях, при необходимости перехода в отношениях с

Японией на другие механизмы сотрудничества, при фактическом тупике в Уругвайском

'г

раунде, который мог открыть шлюзы для экспорта высоких технологий, услуг и т.д. из

США, в недрах администрации формируется мощный идеологический проект «Нового

Тихоокеанского Сообщества», ставивший АТЭС в центр политики в АТР.

По словам одного из американских дипломатов поначалу ни госсекретарь, ни

торговый представитель, ни министр финансов не видели возможностей, которые может

дать им АТЭС. Настоящим архитектором тихоокеанской политики Клинтона стал

помощник госсекретаря по делам Восточной Азии и Тихого океана У. Лорд.

Профессионально занимаясь Восточной Азией в американских госструктурах, он

принимал участие в знаменитом визите Г. Киссинджера в Пекин в 1971 году и секретных

переговорах с Чжоу Эньлаем, после которых последовало «Шанхайское коммюнике» Р.

Никсона и нормализация отношений между Америкой и Китаем. В 1977-1985 годах Лорд

был президентом такой влиятельной аналитической структуры как Совет по

международным отношениям, после чего пробыл послом в Пекине вплоть до 1989 года,

также некоторое время возглавлял «Национальный фонд за демократию», во многом

координирующий неправительственные организации в поддержку демократии по всему

миру. [210] Карьера нового помощника госсекретаря не была связана с партийной

принадлежностью и развивалась как в демократические, так и в республиканские

администрации, но именно первые годы администрации Клинтона стали его звездным

часом.

По всей видимости, проект «тихоокеанского сообщества» Лорд обдумывал

некоторое время еще до приглашения на должность, так как уже на утверждении в сенате

он представил своё видение политики США в АТР, где использовал риторику еще не

знакомую Клинтону и Кристоферу, позднее же ставшую преобладающей в

администрации. По его мнению, основой новой политики должен был стать переход от

пог

двусторонних альянсов к многосторонней региональной структуре т.е. опора на АТЭС.

Предложение многостороннего подхода к проблемам безопасности в регионе

переворачивало привычную со времен Второй мировой войны картину АТР, но вполне

соответствовало концепции «совместной безопасности» Перри и Картера. В Белом доме

в преддверие первого визита Клинтона в Восточную Азию быстро оценили перспективы

нового подхода к АТР.

Для достижения этих целей в команде Клинтона решили предпринять две меры,

серьезно укрепившие многосторонние подходы в АТР. Во-первых, было поддержано

стремление АСЕАН к созданию Асеановского Регионального Форума (АРФ), заявленное

в июле 1993 года во время министерской встречи стран Ассоциации.[211] Создавалась

региональная площадка, главной функцией которой был диалог по безопасности. Форум

не предлагал формирования интегрированной военно-политической структуры, наподобие

НАТО, или общих принципов и правил, на основе которых можно вести жесткие

переговоры, подобно ОБСЕ. Целью АРФ является постепенная «социализация»

участников, или создание «привычек сотрудничества» в духе «азиатского пути» («пути

АСЕАН»).[212]

Во-вторых, Клинтон стал активно продвигать идею поднятия АТЭС на высший

уровень, т.е. организовывать в его рамках саммит лидеров стран-членов. Первоначально

идею выдвинул премьер-министр Австралии П. Китинг, который указывал, что встречи

лидеров существуют во всех уважаемых организациях, от НАТО и ЕС до движения

«неприсоединения». Он предложил её еще Бушу, но тот, страдая «усталостью от

саммитов», не придал инициативе большого значения.[213]

В команде Клинтона оценили возможные последствия этого шага для публичной

дипломатии. Главным организатором первого саммита, который должен был пройти в

Сиэтле в США, стал Р. Фовер, прежде помощник Бэйкера, а в новой администрации член

НЭС и советник президента. На обсуждении в совете идея организации встречи лидеров в

АТЭС получила одобрение Рубина и Каттера, отметивших, что это хорошая ;мысль для

«нового поколения, новых лидеров, смотрящих в Азию, не сфокусированных на

Европу».[214]

Фовер предпринял ряд поездок по региону, во время которых были (проведены

консультации со странами-участницами этого саммита. Наибольшие проблемы были с

Малайзией, которая не поддержала предложение, и «двумя Китаями» (т.е. КНР и

Тайванем). Пекин был резко против какой-либо формы участия лидеров Тайваня в

саммите, в то же время, Тайбэй не мог быть просто исключен. Стороны пришли к тому,

что тайваньский президент не будет присутствовать на встрече, вместо него приглашался

министр экономического планирования, который имел право общаться со всеми

лидерами.[215]

Идея саммита лидеров в АТЭС имела огромное значение в регионе, где

большинство обществ имело глубокие корни, связанные с ритуалом, не-вербальным

информационным воздействием власти. Собрание лидеров стран Тихоокеанского

бассейна в одном месте,' с фото-сессиями сначала в стандартных костюмах, а

впоследствии в национальных одеждах, что должно было подчеркивать разнообразие и

единство культур региона, с дружескими встречами, рукопожатиями, официальными и

неофициальными разговорами красноречиво передавало ощущение единого «сообщества»

общественному мнению. Ритуализм саммитов, благодаря повышенному вниманию СМИ,

обещал сделать больше для культивирования регионального сотрудничества, чем любые

министерские встречи и консультации специалистов.

По мнению Р. Бэйкера, работавшего в Госдепартаменте при Буше, еще с конца

1980-х годов, по крайней мере, в оборонном и дипломатическом аппарате существовала

предрасположенность к широким инициативам в сфере регионального сотрудничества в

АТР, в том числе и в безопасности. Бездействие администрации Буша воспринималось,

как «недальновидное, с риском потери окна возможности для изменений в регионе» после

«холодной войны».[216] В пользу нового проекта также действовала бюрократическая

инерция. По мере увеличения областей сотрудничества в форуме, образовывалось всё

большее количество комитетов по АТЭС в. министерствах и агентствах. Расширение

многостороннего сотрудничества в АТР стало профессиональной задачей большого

" 293

количества людей.

Кроме Госдепартамента, имевшего специального посла в АТЭС и офиса торгового

представителя США, в той или иной мере в дела форума были вовлечены бюрократии

министерства торговли, сельского хозяйства, образования, транспорта, финансов.

Особенно большое значение имели интересы так называемой «бюрократии внешней

политики» (т.е. Госдепартамента, министерства обороны и ЦРУ), после окончания

«холодной войны» вынужденной искать новые обоснования для своих раздутых штатов и

бюджетов. При преобладающем в обществе и Конгрессе мнении о необходимости

сокращения финансирования и персонала перечисленных ведомств, определённые

изменения были почти неизбежны. Кристофер, несмотря на широкие интернациональные

цели администрации, должен был считаться с этими настроениями и готовил план

101

реорганизации Госдепартамента. Привлечение общественного внимания к масштабным

международным проектам являлось в большой степени элементом борьбы за выживание

бюрократии в новых условиях.

Конгресс, охваченный дебатами о НАФТА и торговле с Японией, традиционно

меньше интересовался АТЭС. Несмотря на отсутствие какого-либо серьёзного лобби в

пользу развития многостороннего экономического сотрудничества в АТР, наподобие

того, которое существовало в пользу НАФТА, или продления режима наибольшего

благоприятствования для КНР, торговля с Восточной Азией всегда находилась в фокусе

внимания профильных комитетов в Сенате и в Палате представителей. Д. Ростенковски в

Бюджетном комитете Палаты представителей и, пришедший на смену Бентсену,

П. Мойнихэн в сенатском комитете по финансам изучали возможности торговли и

инвестиций для США в регионе и провели туда серию визитов в 1993 году. Ростенковски

также еще в 1992 году заказал доклад Международной Торговой Комиссии США,

выпущенный в мае 1993 года, который исследовал значение региональной интеграции в

ЛЛГ

АТР для Америки. Несмотря на приверженность доктрине свободной торговли,

традиционно присущую руководителям комитетов в обеих палатах, Конгресс,

получивший демократическое большинство в 1992, в жарких дискуссиях по НАФТА

проявил слабое желание к крупным интеграционным инициативам.

Внешнеполитические комитеты, как и в период образования АТЭС, : проявили

большее внимание к региональному подходу. Сенатор Мэтьюз от Теннеси, представляя

резолюцию с одобрением тихоокеанского проекта администрации от сенатского комитета

по международным отношениям, заявлял о поддержке «лидерства США в АТЭС»,

лд/г

институте «способном в будущем привести к либерализации торговли в АТР». В Палате

представителей руководство в подготовке параллельной резолюции принадлежало

Дж. Мак Дермотту, демократу от штата Вашингтон, большинство избирателей которого

зависели от связей с АТР. На обсуждении резолюции с поддержкой активной политики в

отношении АТЭС, как и в администрации, на стыке внешней политики и экономики

образовалась произвольная коалиция сторонников форума. В неё входили представители

как Бюджетного комитета (Ростенковски, председатель подкомитета по торговле С.

Гиббоне от Флориды), так и комитета по международным отношениям (его глава JI.

Гамильтон от Индианы, председатель подкомитета по экономической политике С.

Геджденсон от Коннектикута).[217]

Представление новой политики Вашингтона в АТР широкой общественности АТР

произошло, когда Клинтон прибыл на саммит «Большой семерки» в Токио, в

университете Васэда в июле 1993 года. В своей речи перед студентами, ставшей

настоящим идеологическим манифестом, и изобиловавшей художественными

зарисовками, изображающими бурный экономический рост, демократическое развитие

стран Тихоокеанского бассейна, американский президент представил своё видение

«нового тихоокеанского сообщества».[218]

Согласно идее Клинтона, оно должно было основываться на трех блоках:

активизации партнерства с Японией, продвижении к большей открытости экономик АТР и

продвижении к демократии. В разгар торгового конфликта с Токио, в связи с новой

американской политикой «ориентированной на результаты», провозглашение нового

уровня отношений между США и Японией, основанных на «разделенной

ответственности» и даже идейной близости должно было сохранить чувство общности и

даже укрепить его на новой основе.

Символом поддержания подобной атмосферы, несмотря на жесткие переговоры,

стало «Рамочное соглашение о новом экономическом партнёрстве», которого Клинтону

удалось достичь на встрече с японским коллегой 10 июля. Это была основа для

переговоров по открытию рынков и дерегулированию, на которой впоследствии были

подписаны десятки двусторонних соглашений. Согласно этому документу, стороны

предполагали оценку «количественных и качественных» показателей роста импорта, но не

планирование его объёма.[219] Тем не менее, Вашингтон сразу же стал использовать

соглашение, как платформу для дальнейшего давления на Токио по переходу к

«управляемой торговле» и сопротивление японской стороны требовало всё больших

усилий.[220] Риторика «партнёрства» и «сообщества» позволяла максимально смягчить

негативный эффект от попытки радикальной перестройки сложившихся отношений.

Через несколько дней после речи в Васэда Клинтон продолжил тему «сообщества» в

Сеуле, где уверил всех, что военное присутствие будет непременно сохраняться, и

Америка никуда не уйдет из АТР. Он заявил также о необходимости многостороннего

диалога по проблемам безопасности в регионе и о том, что поддержка демократических и

открытых обществ станет приоритетом политики Вашингтона. Декларируя необходимость

нового регионального диалога по безопасности, лидер США указывал, что «поскольку в

АТР нет однородной угрозы—нет необходимости создания унитарного альянса,

наподобие НАТО». Угрозы и возможности в регионе имеют много разновидностей,

поэтому задачей являлось развитие соответствующей системы соглашений, которая

работала бы, как «перекрывающие друг друга пластины лат», вместе обеспечивающие

101

защиту всего тела, а порознь отдельных его участков.

Публичная дипломатия, изначальная ориентация внешней политики США на

общественное мнение внутри страны и за рубежом, превращает почти все официальные

речи и высказывания представителей администрации, доклады и подборки данных в

идеологические «мессэджи». В редуцированном виде они дают не только собственную

интерпретацию текущих событий, но и образ будущего, картину мира в целом. Исходя из

этого, думается полезным является проведение анализа материалов публичной

дипломатии с выявлением тех смыслов, которые должны были формировать

представление о судьбе Азиатско-Тихоокеанского региона и месте США в его развитии.

Первым фундаментальным моментом в новом дискурсе стал отказ от

евроцентризма и предложение другой «ментальной карты», иного восприятия

пространства Тихого океана и Восточной Азии. Традиция изучения «ментальных карт»

развилась из психологии, где под этим термином понималось «созданное человеком

изображение части окружающего пространства», причём, «она отражает мир так, как его

себе представляет человек и может не быть верной». Социологи и культурологи,

начиная с 1970-х годов, под влиянием, в том числе идей М. Фуко, обратились к теме

восприятия пространства всем обществом. С того времени было раскрыто семиотическое

303

происхождение выделения даже тех сторон света, которые казались неоспоримыми.

Наиболее яркими примерами подобной «деконструкции» регионов являются работы

Э. Сайда о Востоке и JL Вульфа о Восточной Европе, где показывается, что восприятие

подобных частей мира, как антитезы Западу и Западной Европе является порождением

западноевропейского дискурса, а не отражением «объективной» реальности. На самом

деле, как обширный Восток, так и Восточная Европа во многом были сконструированы в

некое единое сообщество, в первую очередь, западными интеллектуалами,

путешественниками и публицистами.[221] «Восточная Европа была плодом философского и

географического синтеза; её изобрели люди эпохи Просвещения — писал американский

историк и культуролог Вульф. — Изобретение состояло в том, что между этими землями

(т.е. Восточной Европы) устанавливали связь, основанную и на фактах и на вымысле,

благодаря которой и возникла Восточная Европа, как аналитическая категория».[222]

Если «изобретение» Восточной Европы являлось культурной конструкцией

философов и путешественников, то в случае с проектом «нового тихоокеанского

сообщества» мы сталкиваемся с попыткой целенаправленного конструирования в чисто

политических целях. По сути, манипуляции с восприятием пространства были

использованы Вашингтоном в качестве одного из инструментов «мягкой силы».

Новая «карта» единого Тихого океана, предложенная администрацией Клинтона,

была настоящим переворотом в традиционно ориентированном на Европу стратегическом

мышлении Америки, подобным тому, который бывает, когда мы смотрим на старинные

китайские карты, где верхней точкой считается юг, а север расположен снизу. Фактически

для новой администрации центр экономической активности планеты переместился на

Тихий океан, в «самый динамичный регион» мира, где «производится половина мирового

валового продукта». Официальный Вашингтон открыто заявлял о том, что «никакой

другой регион так не важен для США и их будущего, как Азиатско-Тихоокеанский».[223]Почти в каждой своей речи, посвященной региону, Клинтон, Кристофер, Лорд указывали,

что экспорт из США в страны региона составляет 130 млрд. долларов, объём торговли

Америки с АТР на 50% больше, чем с Европой, об этом же сообщали все подборки

данных по АТЭС, выпускаемые Госдепартаментом.

Изображение АТР, или шире, Тихого океана, как наиболее перспективного центра

экономической жизни на планете, и провозглашение приоритетности этого направления

для США, было ориентировано как вовнутрь страны, так и на внешние аудитории. С

одной стороны, это должно было вызвать реанимацию паназиатских предчувствий о

приходе золотого «Тихоокеанского века» начала XX века, широко распространенных в

политической и научной элите Японии и других восточноазиатских стран, но с

'lfyj

включением в него США «как полноправного участника в росте». С другой, подобная

риторика была нацелена на определенное переформатирование восприятия пространства

внутри Америки. Действительно, повышенное внимание США к АТР, равно, как и

термин «тихоокеанское сообщество», прослеживаются в американских документах еще со

времен Р. Рейгана, но Клинтон впервые поставил этот комплекс идей в самый центр

американской политики. Это привело к новому взгляду на географию. К примеру, призыв

Кристофера «идти на запад к Тихоокеанскому будущему», как заметил Фунабаси, был

явным разрывом с традиционным евроцентричным видением Азии, как «востока».[224]

Не менее важно было восприятие всего бассейна Тихого океана, с его пёстрым

конгломератом стран различной культуры, истории, политических и экономических

систем, в качестве формирующегося «сообщества». В публичной дипломатии

администрации термин «сообщество» не менее знаковый, чем определение —

«тихоокеанское». Панорамный обзор этой грандиозной семьи охватывает обширные

пространства «от Тайбэя до Сеула, от Бангкока до Шанхая», где «азиатские экономики

растут сверхдинамичными темпами, обеспечивая рабочие места и доходы,

потребительские товары и услуги для людей, о которых предыдущие поколения не могли

309

даже мечтать».

Составной частью формирующегося сообщества были Соединенные Штаты. Для

описания вовлечения США в мир АТР использовался образ продолжавшегося «стояния

якорем» (anchor). При этом значение региона с точки зрения безопасности подчеркивалось

тем, что здесь во второй половине XX века Америка вела три кровопролитные войны (с

Японией, в Корее, Вьетнаме).[225] Другими связующими нитями были общины иммигрантов

из Азии в США, около 20 миллионов «азиатских американцев», которые привносили в

общество ценности трудолюбия, образования и семьи, а также «запахи, вкусы и диалекты

Тихого океана» на рынки западного побережья Америки. Экономические взаимосвязи

описывались не только в цифрах торгового оборота, но и через объединяющие качества

технологий. Сотовая связь, спутники, факсы, оптоволоконные кабели через Тихий океан,

соединяющие финансовые рынки, CNN, вещание из Гонконга, по мнению представителей

'Я19

администрации, охватывают всю Азию и сплетают ткань отношений с АТР.

Вовлечение США в АТР рассматривается в исторической перспективе. Калифорния

и северо-запад США с центром в Сиэтле воспринимаются как проводники в

тихоокеанский мир со времен первых путешествий (например, Р. Дана на «Пилигриме» в

1830-х годах), клиперской торговли с Поднебесной, американских инженеров,

*J1Я

покрывавших азиатские берега паутинами железных дорог в конце XIX века.

Историческая схема, предложенная Белым домом, не менее интересна и еще

более идеологизирована, чем пространственная модель. В этом мире прошлое региона,

ассоциирующееся с отсталостью и конфликтом «холодной войны», стремительно уходит.

Настоящее же представляет, написанную яркими красками, картину модернизации АТР.

«В сверкающем огнями порту Сингапура, — говорил Кристофер, —¦ где когда-то рабочие

носили тюки с рисом, теперь огромные краны поворачивают и раскладывают

высокотехнологичные грузы».[226] Везде в Азии можно видеть подобные перемены. В

Джакарте люди, родившиеся в бамбуковых хижинах, делают карьеры во вздымающих

вверх небоскребах. В китайском Гуандуне молодые предприниматели оставляют

безопасные рабочие места на госпредприятиях, для того, чтобы заниматься собственным

бизнесом. Но подлинным пионером азиатской модернизации является Япония,

превратившаяся в экономического колосса и один из мировых центров.

Как в утопическом искусстве, счастливое настоящее АТР в публичной дипломатии

Вашингтона почти сливается с идеальным будущим. Наиболее важными

характеристиками грядущего сообщества являются «процветание», «демократия»,

i

«разнообразие» или мультикультурность, безостановочное нарастание информационных *

потоков. Клинтон предлагал представить регион будущего, где «разнообразие» (diversity)

являлось бы «источником динамизма и обогащения, подобно тому, как «разнообразие

«2 1 ?

людей в самой Америке делает всё общество более ярким и гибким».

Экономический рост в информационную эпоху ведет к распространению

демократии, так как в бурном развитии «люди просто жаждут большей свободы», а

телекоммуникации, оптоволоконные сети и спутниковые технологии обеспечивают

свободное циркулирование этих идей. Демократия обеспечила бы региону мир,

стабильность и процветание. В воображаемом будущем АТР Китай, демонстрируя своё

истинное величие, играет конструктивную роль в мировых делах и движется к внутренней

о 1 7

свободе. Объединенный Корейский полуостров живет без военных приготовлений,

Вьетнам интегрируется в экономическую и политическую жизнь региона. Япония

318

становится не только экономическим гигантом, но и моделью политических реформ.

В основе своей подобные образы и понятия опираются на распространенные в

начале 1990-х годов ощущения «конца истории» после идеологических противостояний

прошлого, наиболее ярко представленные футурологом Ф. Фукуямой, концепцию

«информационного общества» Д. Белла, Э. Тоффлера, 3. Бжезинского. В геополитическом

отношении риторика «нового тихоокеанского сообщества» возникла не на пустом месте и

опиралась на давнюю традицию. Первые серьёзные усилия в этом направлении

предпринимались 1920-е годы, после Вашингтонской конференции, закрепившей

преобладание США в бассейне Тихого океана. Идеологическое обоснование этого

господства превратилось в идею культурно-политического единства тихоокеанских

народов. Усилиями американской государственной машины (особенно госсекретаря

Г. Стимсона), было создано мощное движение с центром в Тихоокеанском институте

Гонолулу, обладавшее собственным журналом «Pacific Affairs» (по аналогии с

панъевропейским движением, расцветшим тогда же и имевшему журнал «Пан-Европа»).

Был основан культурно-политический Тихоокеанский союз, регулярно проводились

тихоокеанские конгрессы. Доказательством жизнеспособности тихоокеанской идеи стал

обычай празднования памяти испанца Нуньеса де Бальбоа, 29 сентября 1513 года

пересекшего Панамский перешеек и прошедшего Тихий океан для объединения его под

властью кастильской короны. Праздничные процессии в этот день проходили во всех

странах бассейна Тихого океана, включая Филиппины, Японию, даже китайский

Шанхай.[227]

В Конгрессе к концу 1980-х годов существовала группа, пропагандировавшая

подобные настроения. В Палате представителей Э. Фалеомаваега (Американское Самоа),

Р. Ундервуд (Гуам), Н. Аберкомби (Гавайские острова), Р. Матсуи и Н. Минета

(Калифорния) стремились создать образ мультикультурного региона, органично

включающего не только азиатские страны и Америку, но и Океанию, Австралию. Они

указывали на достижения некоторых спортсменов из стран Океании, вспоминали войну

Тихом океане и поддержку, которое оказывало американским войскам туземное

население.[228] Одним из инструментов культивирования этого чувства была организация

общих празднеств. Еще в 1977 году возникла идея празднования «месяца общего наследия

АТР — Америки». Предыстория этого праздника такова: в начале XIX века некий

М.И. Ли покинул Китай в поисках лучшей доли в Америке. Он стал одним из пионеров

американского Дикого Запада, участвовал в строительстве Трансконтинентальной

железной дороги. Позднее выходец из Китая превратился в известного предпринимателя в

Калифорнии. Когда у китайцев в Орегоне появились проблемы с местным населением

Ли немедленно поехал в Орегон и был убит там. Спустя полтора столетия, у одной из его

наследниц возникла мысль, поддержанная Конгрессом и президентской администрацией

США, учредить ежегодное майское празднование, которое бы стало символом американо-

азиатской общности, на основе образа ее предка.

К концу 1980-х годов «месяц общего наследия» праздновался с особой помпой.

Организовывалась пышная церемония в Белом доме, зачитывались официальные

прокламации об открытии месяца, в Конгрессе начинались заседания, посвященные

обсуждению общности АТР и США.[229]

Строй футуристических ассоциаций в отношении Тихого океана, представленный

администрацией Клинтона, нашел широкий отклик в среде политиков, ученых,

журналистов и вызвал дискуссию о судьбе тихоокеанской цивилизации, в том числе в

«Foreign Affairs», наиболее влиятельном журнале о международных отношениях. Вице-

президент СТЭС Ф. Гибни, развивая тему сообщества, писал, к примеру, о том, что

культурное своеобразие азиатских стран вовсе не является предопределяющим

препятствием, поэтому в рамках Тихого океана вполне может быть построена новая

идентичность на основе модернизационных процессов в АТР. Популярная культура, стиль

жизни, современные коммуникации связывают регион воедино, поэтому есть реальная. ,

возможность построить «сообщество». При этом был приведен пример Южной Кореи, "

которую по неизвестным причинам обычно относят к Азии, хотя корейцы имеют западное

светское образование, интернациональную массовую культуру, образ жизни и т.д.[230]

Отзвуком на проект «сообщества» стала статья сингапурского дипломата Кишора

Махбубани, написанная несколько позднее, в которой он выразил ощущения и аъмосферу,

создавшуюся в определенных кругах в Восточной Азии. Он полагал, что тихоокеанская

цивилизация образовывается на основе переплавки культур Запада и Восточной Азии, а не

простого распространения западных норм и стандартов на новые территории.

Формирование «сообщества» изображается, как уникальный исторический феномен

синтеза двух основных мировых ареалов. Махбубани отмечает, что это «будет

совершенно новым творением, не азиатским или американским». Успех АТР, как

наиболее динамично развивающейся части мира, обусловлен смешением лучших практик

и ценностей восточной и западной цивилизаций, и эта грандиозная интеграция, уже

приведшая к большим изменениям, продолжается, поэтому можно ожидать новых

взрывов творчества.[231]

Необходимо отметить, что, несмотря на всю грандиозность проекта, в дискурсе

политической и научной элиты США, особенно на фоне баталий вокруг НАФТА,

чувствовался более сдержанный оптимизм. Сторонники обеих партий в большинстве

своём позитивно восприняли тихоокеанский курс Белого дома, хотя и не связывали с ним

наступления идиллического будущего.

Глава сенатского комитета по международным отношениям, видный член

Демократической партии, JI. Гамильтон, инициировавший резолюцию в поддержку

политики администрации, в своей статье призывал не ограничиваться вниманием на трёх

гигантах — Японии, Китае и Южной Корее, а формировать целостную региональную

стратегию с помощью форума. Тем не менее, отношения с Пекином и Токио должны быть

фундаментом, так как любой конфликт с ними повлияет на весь регион. В числе других

основ вашингтонской политики в отношении АТЭС Гамильтон видел необходимость

поддержки форума в его давлении на Уругвайский раунд и либерализации торговли

внутри АТР. Не менее важно было сохранение военных обязательств США в регионе, что

вносит вклад в стабильность, экономический рост и даже развитие «новых рынков для

американского экспорта». Сенатор рекомендовал усиливать АТЭС как институт, хотя и

признавал, что он «может не развиваться так быстро, как мы могли бы желать». ~

В целом, глава внешнеполитического комитета рассуждал в русле риторики

администрации, отмечая, прежде всего, экономическую роль АТЭС в глобальной и

региональной торговле, а также уникальную возможность формирования сообщества,

которое «отнюдь не является опиумной галлюцинацией (pipedream)». Азиатско-

тихоокеанские страны, по его мнению, сотрудничают как никогда раньше, а «мировой

центр тяжести» смещается в сторону АТР, обещающего быть «двигателем роста» в XXI

326

веке.

Член Палаты представителей, демократ от тихоокеанского штата Вашингтон,

Н. Дике, напротив, полагал, что необходимы «параллельные шаги по принятию структуры

по проблемам безопасности в АТР для отражения реалий нового мира». С раздражением

отмечая рост нео-изоляционизма, представленного коалицией Р. Перо, Дж. Джексона,

П. Бьюкенена, АФП-КПП, он указывал на угрозы, существующие во внешнем мире, такие

как агрессивный курс КНДР, и возможности, возникающие для сотрудничества в АТР. В

частности, Дике полагал возможным разделение бремени военного бюджета с

Японией и постепенное вовлечение КНР через членство в АТЭС, которое должно было

сделать политику Пекина «более продуктивной». В качестве воспитательной меры им

приводится возможность увязки режима наибольшего благоприятствования в торговле с

соответствием политике нераспространения.[232]

Понимая некоторую преждевременность постановки вопроса о многосторонней

организации по безопасности в АТР, Дике указывает на неформальные форумы по

координации политики, в виде площадки параллельной АТЭС' или одной из рабочих

групп форума, как на реальную возможность.[233]

Дж. Рокфеллер (демократ, штат Западная Виргиния), занимавший должность

председателя подкомитета по науке, технологиям и космосу сенатского комитета по

торговле, видел в АТЭС возможность закрепить вовлечение США в развитие важнейшего

в XXI веке региона. Для эффективного сотрудничества в форуме необходимо подтвердить

общие принципы, такие как открытые рынки, демократию и права человека,

международно-признанные трудовые стандарты, взаимную безопасность и экологическую

ответственность.

По мнению сенатора, США не могли более нести ношу, оставляя свой рынок

открытым, в то время как другие страны, даже .становясь всё более

конкурентоспособными, продолжают затруднять доступ на свои рынки. Поэтому одним из

приоритетов политики Вашингтона должна быть либерализация торговли в АТР. Другим

важным моментом рассуждений Рокфеллера был акцент на распространении демократии,

как «ключе к долговременному процветанию», так как «представительная демократия и

329

экономический рост идут рука об руку».

Лидер республиканцев в Сенате, Р. Доул подчеркивал значение доктрины Клинтона

для подтверждения господства США в АТР. Уход США из региона неизбежно вызвал бы

к жизни центробежные силы и разрушил бы процветание АТР. Поэтому необходимо

оставаться вовлечёнными в формирование новых институтов обеспечения коллективной

безопасности, политического сотрудничества и экономического роста. По мнению

сенатора, «это долгосрочный проект, но тот, который необходимо начать сейчас» и АТЭС

является «хорошим стартом».[234] Поддержка ставки Белого дома на АТЭС, выказанная

сенатором, выглядит еще более важной в свете обострившегося из-за НАФТА

противостояния между сторонниками интернационалистской и нео-изоляционистской

линий. Впоследствии, особенно после выборов в Конгресс в 1994 году и президентской

кампании 1996 года, где Доул был одним из двух основных кандидатов, его позиция

эволюционировала в противоположном направлении, в сторону отказа от многосторонней

дипломатии в пользу односторонности.

Р. Зёллик воспринимал проект в широком контексте создания «глобальной

архитектуры новой эры», дополняющей Бреттон-вудскую архитектуру. Его оценка

коррелирует с концепцией «веера» Бэйкера и общим прагматическим духом проектов

администрации Буша. Согласно приведенному сравнению, если в эпоху начала «холодной

войны» основными целями являлось укрепление Европы и Японии, как союзников, а

также создание новых институтов, то после её окончания к этой цели прибавляется

вовлечение следующего уровня партнёров в Латинской Америке, Восточной Азии,

Центральной и Восточной Европе, и «возможно когда-нибудь России».

В течение уже некоторого времени США, по словам Зёллика, выстраивали эту

«новую архитектуру». Если сопоставить отдельные инициативы в различных регионах

(НАФТА, «Инициативу для Америк» 1990, АТЭС) — складывается картина целостной и

осмысленной стратегии. Потенциал сотрудничества в АТЭС сравнивается с колонизацией

американского Дикого Запада. «Когда Запад заселялся в XIX веке, расположение

железных дорог и линий телеграфа определяло направление миграций, инвестиций, роста.

Сходным образом, — по мнению Зёллика, — виды телекоммуникационных систем,

воздушные пути, языки на которых разговаривают там, где обучаются студенты и др.

1

определяют транс-тихоокеанское будущее США».

Выстраиваемая новая система международных связей, как указывает один из её

архитекторов, имеет большое число преимуществ. В первую очередь, она признает

выгоды региональной интеграции и включает её в глобальный контекст. При этом,

закрепляется внешняя ориентация всех партнёров, включая США, и опора на

многосторонние институты, как ГАТТ и «Большая семёрка». Во-вторых, вся эта

архитектура формируется вокруг Соединенных Штатов, как центрального элемента

системы, и Вашингтон может использовать все создаваемые механизмы для продвижения

своих национальных интересов (в той мере, в которой это не будет противоречить

обязательствам по коллективным действиям). В-третьих, в формирующейся системе

экономическая взаимозависимость может превратиться в «новый клей», скрепляющий

отношения, как прежде коммунистическая угроза. Наконец, архитектура «новой эры»

могла бы распространить ценности США в политике, экономике и безопасности,

утверждая принципы рынка, демократии и уважения к безопасности других. Подобная

система является смешением идеализма и национальных интересов, что является

традиционной формулой успеха американской внешней политики.[235]

Р. Лугар, занимавший ранее пост главы комитета по международным отношениям в

Сенате, в первую очередь интересовался перспективами расширения повестки АТЭС. Как

и в сенатской Резолюции № 27 от 13 апреля 1989 года, одним из авторов которой он был,

Лугар в своей статье для Национального бюро азиатских исследований продвигает идею

многосторонней структуры, для решения, в том числе, и неэкономических вопросов,

включая проблемы безопасности. Отсутствие в АТР институциональных аналогов НАТО,

ЕС или ОБСЕ, по мнению сенатора, делает регион особенно уязвимым перед лицом

конфликтов вокруг ядерной программы КНДР или островов Спратли в Южно-Китайском

море. Двусторонние механизмы, использовавшиеся прежде; в меньшей мере способны

решить эти проблемы, равно как и многие другие (защиты окружающей среды, развития,

миграции населения и т.д.). Главное, чтобы подобная реорганизация не была

интерпретирована как сокращение присутствия США в регионе или ослабление

американского лидерства. Вопреки политике администрации Лугар полагал,- что можно

пожертвовать целями требования торговых уступок и соблюдения прав человека в

странах-членах форума ради расширения повестки.[236]

Представителей республиканской партии интересовали не только геополитические

проекты связанные с АТЭС, но и непосредственно экономический эффект от

сотрудничества. Ф. Мёрковски, член подкомитета по делам Восточной Азии и Тихого

океана в Сенате, не отрицая необходимости военного присутствия, утверждал, что судьба

американской экономики, вероятно, находится в руках 2 млрд. потребителей в АТР, где

сосредоточено около 60% мирового населения. Поэтому основой подхода к АТЭС должно

было стать получение доступа к региональным рынкам. Положение, наблюдаемое в

торговле между США и Японией, не может быть признано удовлетворительным, и

американские попытки изменения status-quo происходившие в рассматриваемый период,

как пишет сенатор, удобнее было бы проводить в рамках АТЭС.[237]

. Для достижения решительных экономических целей, предлагается программа

реорганизации форума, превращение его в площадку для действий с конкретными

соглашениями, гарантирующими доступ к рынкам, а не ограничиваться чётким

определением принципов либерализации торговли и инвестиций. На ноябрьском

саммите, по мнению Мёрковски, предоставляется возможность «перехватить инициативу»

и «внести действие в повестку АТЭС». Кроме воздействия на министров экономик-членов

необходимо действовать через рабочие группы, такие как по либерализации торговли,

которая подготовила доклад с данными об административных препятствиях доступа к

рынкам и предложениями по их сокращению.[238]

Влиятельный сенатор С. Гортон (республиканец, штат Вашингтон) заглядывает

наиболее далеко, анализируя перспективы создания Тихоокеанской зоны свободной

торговли. По его мнению, дебаты по НАФТА и проблемы в ходе Уругвайского раунда

несколько отвлекли общественное внимание от необходимости экономической

интеграции с АТР. Тем не менее, основное течение ведет в этом направлении, чему

доказательством служит волна предложений о торговых соглашениях с восточно-

азиатскими странами в 1989 году, поддержанных такими деятелями как Дж. Бэйкер,

Шульц, Р. Бирд, М. Мансфилд. После ратификации НАФТА и завершении переговоров в

ГАТТ, тема свободы торговли на Тихом океане, по прогнозу Гортона, вновь должна была

встать в центре публичных дискуссий.

Промедление с подобными инициативами представляет большую опасность для

США, учитывая проект В АЭС Махатхира, который, хотя и не получил поддержки , ,

большинства стран АТР, но явился определенным сценарием развития событий. В то же

время ПАФТА была бы выгодна подавляющему большинству экономик, так как стала бы

противовесом влиянию ЕС в ГАТТ. Саммит предлагалось использовать для! выработки

соглашения по созданию зоны свободной торговли, хотя и без «радикальных или

юридически связывающих шагов». Информация о работе группы именитых лиц вселяла в

Гортона уверенность, что члена форума во многом готовы к подобной постановке

вопроса.

Как видно из вышеописанного, политическая элита США обеих партий в целом

позитивно воспринимала трансформацию политики в АТР в сторону многосторонности.

Но, несмотря на наблюдавшийся двухпартийный консенсус, отсутствовало однозначное

видение перспектив форума. Некоторые считали, что усиление АТЭС позволит открыть

внешние рынки для американского экспорта (Р. Доул, Ф. Мёрковски, Дж. Рокфеллер,

С. Гортон). Другие полагали, что необходимо формировать многостороннюю

организацию по безопасности в АТР путём расширения повестки (P.JIyrap, Н. Дике). Мак

Дермотт выступал за включение вопросов защиты окружающей среды, Рокфеллер —

распространения демократии. В целом, как это часто бывает в американской политике,

разделение прошло не по партийной линии, а по интересам' и сфере деятельности

участников дискуссии.

Проект «нового тихоокеанского сообщества» также вызвал большой интерес

научного мира, связанного с проблематикой АТР. Перспективы АТЭС интересовали

учёных с точки зрения изменения пространственного восприятия, экономических связей и

системы региональной безопасности.

Многие научные деятели отмечали недостаточность общественной подцержки

региональным интеграционным проектам и необходимость внутренней работы по

переориентации на АТР. Известный специалист по Китаю К. Либерталь из Мичиганского

университета, писал: «Несмотря на основополагающие экономические реалии, очень

немногие в США понимают, что Америка сейчас связана с Тихим океаном даже более,

чем со странами по ту сторону Атлантики... Успешное развитие азиатско-тихоокеанского

сотрудничества потребует общенациональных усилий на протяжении длительного

¦17Q

периода времени по изменению этого фундаментального общественного восприятия».

Саммит лидеров в Сиэтле, который учёный сравнивал со встречами «Большой

Семерки», обещал быть важнейшим медиа-событием, так как никогда раньше лидеры

стран региона не встречались, как группа. По мнению Либерталя, Сиэтл должен был стать

отправной точкой в деле «образования людей о возможностях и реалиях сотрудничества в

АТР». Предлагалось ухватиться за ажиотаж, который возникнет вокруг саммита, и

впоследствии постоянно поддерживать интерес СМИ к теме, выдвигая новые

инициативы.[239]

Д. Эммерсон, исследователь стран Юго-Восточной Азии (особенно Индонезии) из

Университета Висконсин-Мэдисон, также отмечал отсутствие широкой общественной

платформы в поддержку АТЭС. Ученый выступал за создание такой платформы внутри

США и за пропаганду регионализма вовне. В своей статье он приводит некоторые факты,

когда лоббисты небольших групп фактически определяли политику в отношении

Малайзии и Индонезии, что наносило вред как отношениям с этими странами, так и с АТР

в общем. Поэтому если «Клинтон действительно хочет, чтобы его гости хорошо спали в

Сиэтле, он и его администрация, объясняя странам АТЭС американский взгляд, должно

начать объяснение АТЭС американцам».[240]

М. Оксенберг и Э.-М. Бреге из «центра Восток-Запад» находили, что для

пропаганды новой региональной идентичности с приходом нового поколения политиков в

разные страны АТР образовались наиболее подходящие условия. По их мнению, после

поколения «основателей» (Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина, Сукарно, Чан Кайши на Тайване и

др.) и «технократов» (Дэн Сяопина, Сухарто, Маркоса, Цзян Цзинго) в начале 1990-х

годов к руководству большинства стран приходят политики публичного типа, которые

стремятся отвечать на общественные ожидания. Акино на Филиппинах, Ликпай в

Таиланде, Хосокава в Японии, Ким Ён Сам в Южной Корее — все они представляют

новое поколение лидеров, которые встретятся в Сиэтле и начнут выстраивать личные

связи, являющиеся центральным компонентом процесса АТЭС.[241]

Профессор колледжа Хантер университета города Нью-Йорк Д. Загория, известный

своими работами по американо-китайским и советско-китайским отношениям, подобно

Зёллику, воспринимал тихоокеанский проект Клинтона, как часть более масштабного

процесса перестройки Бреттон-Вудской экономической системы, по его словам «крайне

нуждающейся в модернизации». Прежние институты, сформированные после Второй

мировой войны, не отвечали многим реалиям начала 1990-х годов, так как не обладали

механизмами контроля над торговлей услугами, эффективной защиты прав

интеллектуальной собственности, инвестиций и стабилизации обменных курсов. АТЭС же

мог превратиться в локомотив прогресса в этих областях, одновременно являясь рычагом

343

противодействия европейскому протекционизму.

)

Большинство специалистов интересовалось перспективами форума в плане

создания многосторонней системы безопасности. Д. Окимото из Стэнфордского

университета приходил к выводу о возможности после окончания «холодной войны»

перейти от двусторонних военных союзов к многосторонности. Система «hub and spokes»

доказала свою эффективность в послевоенные годы, обеспечив странам АТР условия для

устойчивого развития, но в связи с изменившимся характером угроз необходим был

переход за пределы двусторонности. В качестве первоочередных проблем безопасности в

АТР Окимото указывал на судьбу ядерного оружия в регионе и объектов атомной энергии

на Дальнем Востоке России, будущее Корейского полуострова и ядерную программу

КНДР, военную модернизацию КНР и продажу оружия и трансферт технологий в опасные

точки мира (например, в район Персидского залива).[242] Президент Центра Азиатско-

тихоокеанской политики Д. Паал более сдержанно писал, что в будущем проблемы

региональной безопасности будут обсуждаться в АТЭС, но «не сейчас и маловероятно,

что в ближайшем будущем». Успехи диалога АСЕАН в повышении взаимного доверия,

неформальные консультации вокруг КНДР указывали на возможность и даже тенденцию

к многосторонности. [243] Другие учёные также отмечали эту тенденцию указывая на

возможности для регулярных дискуссий, например, в АРФ (Ш. Симон из

Государственного университета Аризоны) или при расширении повестки АТЭС за счёт

как традиционных, так и не-традиционных проблем безопасности, как терроризм,

контрабанда, пиратство, истощение ресурсов и экология (Г. Гардинг, сотрудник

Брукингского института).[244]

Критика политики администрации в научной среде имела разнообразные основания.

По мнению Д. Хеллмана, профессора Института международной политики

Вашингтонского университета, впоследствии известного исследователя форума и даже

председателя Консорциума центров изучения АТЭС в США в 1994-1996 годов, шумиха

вокруг Сиэтла символизирует «стратегический склероз». Америка, как лидер победившей

в «холодной войне» коалиции, вместо формирования надёжной институциональной

системы, которая бы закрепляла новый порядок, как это делалось после Наполеоновских,

первой и второй мировых войн, ограничивается сиюминутным эффектом. «То, что

Клинтон сделает встречу форума саммитом без ясных акцентов и в отсутствии

всеобъемлющей политико-экономической стратегии, — пишет Хеллман, — просто

уводит процесс в сторону (is baffling). В лучшем случае он обеспечит площадку для речей

о значении Азии и о том, что АТЭС когда-либо в будущем станет чем-то более

347

значительным».

Известный специалист по проблемам азиатско-тихоокеанской безопасности

Р. Скалапино (Калифорнийский университет в Беркли), считал, что было бы ошибкой

использовать АТЭС в политических и военно-стратегических, вопросах. Конкретный

подход, учитывающий специфику каждого отдельного случая, выглядел

предпочтительнее многосторонней дипломатии. К началу 1990-х годов, по мнению

учёного, сложился многоуровневый механизм «концентрических дуг» в решении

конкретных проблем. К примеру, для урегулирования кризиса в Камбодже существовало

несколько уровней — камбоджийские противоборствующие стороны, затем КНР и

Вьетнам, АСЕАН и на вершине СБ ООН, каждый из которых был по-своему полезен.

Без решения многочисленных конфликтных ситуаций в АТР (Тайвань, Курилы и т.д.)

официальные региональные структуры, как пишет Скалапино, были бы преждевременны.

В то же время неофициальное и неправительственное сотрудничество в этой сфере

следовало бы поощрять, например, в рамках Совета по сотрудничеству в безопасности в

АТР (Council for Security Cooperation in the Asia-Pacific), объединения исследовательских

институтов из разных стран.[245]

К. Пайл, президент Национального бюро азиатских исследований, также выражал

сомнение в эффективности АТЭС. Форум важен в формировании региональной

идентичности, но не может решить фундаментальных вопросов, чего, по его мнению,

можно достичь путём модернизации альянса с Токио. После первой мировой войны, когда

США пытались перестроить Азию в вильсонианском духе, и даже Второй мировой,

можно констатировать, что Японию не удалось в полной мере интегрировать. Пайл

предлагал поощрять более активную роль «Страны Восходящего Солнца» в

международных организациях, координацию официальной помощи развитию и

349

разделение технологии двойного назначения.

Подобные рассуждения, несомненно, оказывали мощное психологическое давление

не только на политические круги и общественное мнение США и АТР, но также и на

Европу, которая в случае провозглашенного формирования «сообщества», превратилась

бы в изолированный и постепенно угасающий полюс.

Как отмечал К. Брутенц, проект «нового тихоокеанского сообщества» явился

ответом на проблему сохранения инициативы Вашингтоном при переориентации ресурсов

вовнутрь страны. [246] Действительно, Клинтон только продолжил новыми методами

стратегию некоторого ослабления непосредственной вовлеченности США во все дела

мира, которая разрабатывалась еще в 1990-1992 годах администрацией Буша, ввиду

окончания «холодной войны» и непосильного бремени гегемонии, истощавшего

американскую экономику. Новаторство Лорда, Фовера и клинтоновской команды в целом

заключалось в том, что для того, чтобы «уходя, остаться» было решено опираться на

многосторонние региональные институты, по аналогии с атлантическим партнерством, а

не на роль «решающего балансира», по примеру Британской империи XIX века, как

предполагали республиканские проекты. Другой новацией, помимо намерения разделения

части прежней власти со своими партнерами, стала опора на механизмы «мягкой

силы», манипуляции с восприятием пространства, дискурсом в проведении радикальной

политики по изменению экономического статус-кво.