Структура церковной организации Новгородской республики

Уличанские церкви были ктиториями, т.е. общественными строениями. У церкви собиралось уличанское вече, там выбирали должностных лиц. Вероятно, здесь же вершился суд по уличанским делам. Существует гипотеза,

103

что в состав уличанского суда входили двое старост и «попы» .

В церкви хранилось наиболее ценное имущество уличан и, вероятно, уличанская казна. Подтверждение этому находим в берестяных грамотах. В грамоте № 414 (40-70 гг. XIV в.) читаем распоряжение наместника Феликса о том, как распорядиться его доходом: «аже... цто прибытка во веся будете, то вложи во церкове...»^[151]. О сохранении денег в церковном подвале идет речь в грамоте № 690 (40-80 гг. XIV в.): «Возми свою полтину у Евана у Выянина во Плотницикомо конци подо Борисоглебом (то есть, под церковью Бориса и Глеба - О.К.)»^[152]. В грамоте № 413 некий Семен просит попа позаботиться о его

товаре («москотье»), которое, очевидно, хранилось в церкви^[153].

Упоминания об имуществе, хранимом в церквях, находим и в летописях. В 1340 г. во время страшного пожара грабители «в церкви святых 40 мученик, иже бе устроена и украшена иконами и писменем и кованием и крутою, запершись в церкви, товар весь, чии бы ни был, то все разграбиша, а икон и книг не даша носити; да якоже сами избигоша из церкви, все пламенем взялося, и сторожа два убиша»^{[154] [155].}

У церквей располагались кладбища, о чем свидетельствуют летописи и археологические данные. Вот лишь несколько примеров: в Пскове в 1352 г. во время мора «Негде оуже беаше погребати оумерших, все бо могилье въскопано беаше, ини и подале от церкви и опрочь церкви могилье на целых местех съскопавше, погребаху»^[157]. У храма Благовещения на Мячине под Великим Новгородом находился некрополь XII-XIV вв., в котором, предположительно, хоронили видных светских или церковных деятелей.

Каменные церкви с их надежными подвалами порой использовались и как тюрьмы. Так в 1342 г. во время междоусобицы, вызванной убийством боярина Луки Варфоломеевича, «яша ту Матфея Козку и сына его Игната, и всадиша в церковь»^[158].

За пределами Новгорода, в волостях церковная жизнь строилась по образцу города. Все приходские дела решались миром на сходе, который созывался церковным старостой и проходил в трапезной при церкви.

Купеческие общины строили церкви в тех городах, куда ездили по торговым делам. Так в 1364 г. «поставиша в Торжьку церковь камену... замышлением богобоязнивых купец новгородчкых, а потягнутием всех

правоверных крестиян...»^{[159] [160] [161] [162]. В 1403 г. «Поставиша коупци Новгороцькии прасоле церковь каменноу святаго Бориса и Глеба в Роусе»"3. В исследуемый период русские церкви существовали в Риге, Ревеле и Дерпте. Самое раннее упоминание о русских церквях в Дерпте есть в «Хождении на Флорентийский собор» 1438—1439 гг. Автор «Хождения», описывая город Юрьев (Дерпт), отметил в частности: «Церкви же христианские бе у них две: святыи Никола и святыи Георгии; христиан же мало»"4. По-видимому, церковь святого Николая была построена новгородцами, а церковь святого Георгия — псковичами.}

Таким образом, церкви, за неимением в западных городах русских купеческих подворий, являлись в какой-то мере объединяющими центрами русского купечества. Существовала даже специальная печать церкви святого Георгия в Дерпте, имеющая на лицевой стороне надпись «Печать юрьевская», а на оборотной — «Печать святого Георгия»"⁵. Несомненно, что юрьевская печать святого Георгия применялась в сфере церковных дел: ею скреплялись различные акты церковного характера. Но в то же время печать могла использоваться и в сфере гражданских дел — для удостоверения различных актов, связанных с пребыванием и деятельностью русских купцов в Дерпте.

Священники в Новгородской земле не образовывали особого сословия, ими могли быть выходцы из крестьянских общин или из посада. Более того, посвященный в духовный чин человек не порывал с миром. Если посвящался тяглый крестьянин, он становился «тяглым попом», духовное звание не освобождало его от податей.

Анализ источников позволяет утверждать, что до конца XV в.

новгородские и псковские попы входили в состав ополчения наравне с другими полноправными гражданами. В 1234 г. «изгониша Литва Русь (Старую Pycy - О.К.) оли до търгу, и сташа рушане, и засада: огнищане и гридба, и кто купьць и гости, и выгнаша я ис посада опять, бьющеся на поли; и ту убиша неколико Литвы, а рушан 4 мужа: попа Петрилу, 2 Павла Обрадиця, а ина два мужа»^[163]. В 1343 г. во время одного из сражений псковичей с Ливонцами «некто Руда, поп борисоглебъскыи, поверг вся ороужия побеже с побоища, и прибежа к Изборскоу и поведа, глаголя: наших Немци всех побили; тако же и во Пскове поведа»^[164].

Только в 1497 г. в Псковской летописи впервые зафиксирован отказ попов от участия в «розрубе» - сборе воинов на ополченческую службу: «псковичи сроубилися с десяти сох человек конны, да и священников и священнодьяконов почали роубити; и священники нашли в правилех святых отец в Манакануне что написано, яко не подобает с церковной земли роубитися; и посадники псковский и со псковичи, а в степени тогда был посадник Яков Афанасьевич Брюхатой да Василеи Опимахович, и оучали сильно деяти над священники, и лазили многажды на сени и в вечьи и опять оу вечье влезли и хотели попов кноутом избесчествовати, Ивана священника рожественьского и Андрея, и в одных роубахах стояли на вечи, и иных всех попов и дьяконов изсоромотиша»^[165].

Отказываясь от участия в военном походе попы апеллировали к святому писанию и настояли на своем: «нашли в правилах святых отец о попъх написано, и не взяша с них ничего в помочь»^[166].

По всей видимости, в Новгороде в это время попы по-прежнему участвовали в военных походах. Если бы это было не так, псковские попы, скорее всего, тоже не ездили бы на войну, сославшись на новгородский пример, ведь Псков входил в состав епархии новгородского владыки.

А.Е. Мусин утверждает, что не только в Новгородской епархии, но и в

других русских землях духовенство принимало участие в военных походах в качестве воинов^{[167] [168]. Сохранился любопытный документ на эту тему - ответ Патриаршего синода епископу города Сарая Феогносту от 12 августа 1272 г. Епископ спрашивал патриарха: «Аще поп на рати человека убиет, лзе ли ему потом служити?» Ответ патриарха был отрицательным: «Се удержано святыми канонами!» Показательно, что это каноническое правило сохранилось на Руси в составе многих рукописных сборников, но при этом в большинстве списков вплоть до XVI в. это правило читается следующим образом: «не удержано есть святыми канонами». Таким образом, «древнерусское сознание, исказив канонический текст, наделило духовенство «правом на убийство» во время официальных военных действий без поражения в священнических правах, связанных со служением литургии»[169] [170].}

Данное искажение патриаршего слова убедительно объясняет А.Е. Мусин: «За положительным ответом древнерусских сборников скрывается истинное недоумение средневековых клириков, для которых убийство, совершенное во время рати, было равносильно продолжению жизни и священно служения. Наоборот, отказ от применения оружия был равнозначен самоубийственной смерти, что влекло за собой естественную невозможность жить и служить. Это вновь свидетельствует о том, что в сознании Древней Руси священник практически не выделялся из остальной массы общинников в том, что касалось жизненно важных вопросов войны и мира.

Заметим, что даже псковское духовенство, особенно рьяно следовавшее канонам православия, отказывается от участия в военном походе только в 1497 г., то есть уже после присоединения Новгорода к Московскому княжеству, когда во главе Новгородской епархии встает архиепископ, присланный из Москвы. До этого, новгородские владыки не считали неприемлемым для священнослужителей участвовать в военных действиях в качестве воинов, более того, это был прямой долг белого духовенства, как полноправных граждан республики.

Выборность белого духовенства - священников и дьяконов из числа горожан в Новгороде сохранилась и после присоединения к Москве. Стоглавый собор русской церкви 1551 г. в своем приговоре записал: «В Великом Новгороде по всем церквам и по улицам старостам и уличанам избирати попов искусных и грамоте гораздых и житием непорочных, а денег у них на церковь и себе мзды не искати ничего; и приходят с ними к архиепископу; и архиепископ, поучив и наказав, благословляет его, и не емлет у них ничего, разве благословенные гривны. А от диаконов и от проскурниц и от пономарей попом

124

и уличаном прихожаном посулов не имати» .

То есть, церковные должности были выгодными, если случалось, что кандидаты подкупали свой «электорат». Порядные грамоты между попом и прихожанами фиксировали условия службы священника в данной церкви^{[171] [172] [173]. Точно неизвестно, получали ли попы новгородских уличанских церквей какое- либо постоянное жалование. В «Рукописании Всеволода» упоминается лишь доход клира Иваньковской церкви. Однако Иваньковская церковь в Новгороде была на особом положении. Перед ней зачитывались и скреплялись печатью грамоты Новгорода с Ганзой, в церкви хранились «мерила торговые, скалвы вощаныи, пуд медовый, и гривенку рублевую, и локоть Еваньскыи». За это священнослужители и получали оброк: «попам, и диякону, и диаку, и сторожам из весу из вощаного имати попам по осми гривен сребра, диакону 4 гривны сребра, диаку 3 гривны сребра» .}

В докончании Новгорода с князем Ярославом Ярославичем в 1268 г. упоминается доход попа церкви святого Михаила: «А что еси, княже, отъим у Кюриле Хотуниче, дал еси попу святого Михаила, а то городиским попом не

пошло дани имати на новгородьском погосте, вдай опять» .

В Пскове в XVI в. церковные старосты нанимали священнослужителей в церкви и платили им обговоренную «ругу». В Расходной книге церкви Успения Богородицы с Завеличья (1531 г.) учтены деньги, полученные от священников за внесение лиц в синодики для поминания. Из этой суммы выплачивалась руга церковному причту: пономарю, певчим дьякам, проскурнице и сторожу. В этом списке отсутствуют попы и дьяконы . Однако на престольный праздник Успения пресвятой Богородицы старосты дали 36 денег «своим церковникам» - священникам, дьякону и дьякам. Любопытно, что в расходы были включены 3 деньги за березу и траву к праздникам, а также более сорока денег на братчинный пир^{[174] [175] [176].}

Возможно, что в Новгороде священники получали примерно такую же плату. Но даже если клир новгородских уличанских церквей постоянного жалования не получал, попы не бедствовали. В берестяной грамоте № 260 (70-е - нач. 80-х гг. XIV в) поп выступает поручителем и в состоянии оплатить немалый долг своего поручника: «У попа у Михайли возми полорубля, 10 лососей, то за Ивана поруцнь»^[177].

Видимо, став попом, горожанин продолжал заниматься прежними делами, а избрать на должность попа могли и ремесленника и купца. На страницах рукописной церковной книги «Шестоднев», переписанной псковским попом Саввой в 1374 г., сохранились любопытные хозяйственные заметки священника: «Родиша свиния порошата на память Варвары», «пойти в гумно к страдником»^[178] и т. п.

У клириков приходских церквей оставалось много свободного времени для светских дел, поскольку в уличанских храмах службы проходили не ежедневно, а лишь по воскресеньям и праздникам. В самых бедных приходских церквях, причт которых состоял из священника, пономаря и проскурницы,

служили только по праздникам.

Подтверждение гипотезе о том, что попы не оставляли свой прежний промысел находим в берестяных грамотах XIV в. Так в грамоте № 536 к попу обращаются с просьбой «омочи и пристриги (это сукно), а личе послале, а пошли с тыми же людьми, а говоздьчов на деньгу сапожьных, а яз тоби кланяюся»^{[179] [180]. Суть промысла, которым занимался поп, помогает раскрыть английская гравюра Haintz Hertzog, a Cloth Shearer, the 183rd Brother, 1472 . На ней изображен ремесленник, стригущий ворс с сукна длинными ножницами. Автор грамоты купил татарское сукно, которое, требовало дополнительной обработки-стрижки, в отличие от более дорогого европейского сукна.}

C обработкой шерсти мог быть связан и поп из грамоты № 264. Здесь в списке свадебных даров упоминается подарок попа - «три полосца козия пуха», то есть определенного размера войлочные ковры из сваленного козьего пуха.

В грамоте № 173 автор дает попу торговое поручение: «Поклон от Панфила к Марку и ко попу. Купите маслеца древяного да пришлите сим»^[181].

Из грамоты № 413 можно сделать вывод, что попы могли получать плату за заботу о товарах, хранимых в церквах: «Целобитье от Семена к попу Ивану. Цо бы еси моего москотья моего пересмотреле дад бы хорь не попортил, а я'< тоби своему осподину цолом бию в коробки, а послал есмь клуц Степаном, а помитка горносталь»^{[182] [183]. Слово «помитка» могло означать «пометка», то есть условный знак на коробке Семена, но могло означать и «поминок», то есть, плата за услугу.}

Возможно, попы брали какую-то плату и за свое благословение, например за благословение села. Такая просьба содержится в грамоте № 368 (70-90 гг. XIV в.): «Се благослови попе Максиме... село, а земля тому селоу по заруб

I л/

Синофонтов...» .

В Pyce попы и дьяконы занимались солеварением и платили за этот промысел налог наравне с прочими горожанами. Так среди рушан- «поземщиков» Юрьева монастыря упоминается следующий двор: «поп Федот да суседи его Емельян, да сын его Микифор, да Гридка Ескин, позема дают 5 размеров соли»^[184].

В завещании новгородца Моисея упоминается совместное владение им землей в Шелонской пятине с Юрием - попом церкви святого Ильи^[185]. То есть, среди новгородских попов были и землевладельцы.

Судя по посланию митрополита Фотия в Новгород, священники здесь занимались не только торговлей, но и ростовщичеством: «А который игумени, или попы, или черньци торговали преже сего или сребро давали в резы, а от сих бы мест у них того не было, лишитеся того, понеже того святии отци не предали и святии апостоли, а святии отци таковых не благословляют, и аз потому же»^[186].

Наглядную иллюстрацию из жизни новгородского священства дает один из вариантов новгородской былины «Садко»^[187]. В ней повествуется как однажды после обедни в церкви собрались купцы и «попы отцы духовные». На этом собрании Садко побился об заклад с попом, причем своим духовником, что выкупит в Новгороде все товары.

Они билися с попом да ё велик заклад,

Да не ё сто рублей да не ё тысяце. ’

Они бились о своих буйных головушках.

Воистину, это был великий заклад, ведь спорщики закладывали свои головы, то есть проигравший пойдет к победителю в кабалу.

Как пошел ле как поп, да он домой пришел,

Он садился ле дома да на ременщат стул,

Он писал ерлыки да скоры грамоты,

Штобы скоро нынь везли товар во Нов-город.

Да скоро нынь везут товар во Нов-город,

Здорожали товары да во Нове-граде.

Из данного текста следует, что поп был связан с купцами из других

городов, более того, лично вел торговые дела. Его слову купцы поверили и привезли товары в Новгород. Далее в былине Садко, истощив свою казну, обращается за помощью к владыке новгородскому:

Как пошел-де Садок в мать божью церков,

А просил ю святитель золотой казны,

Обещалса он построить да мать божью церков Со веема-де со чудныма со иконами,

Со веема со попами да со духовныма.

У Садка ле казны да вдвое прибыло.

То есть, новгородский архиепископ ссудил купцу недостающую денежную сумму, за что Садко обязался построить новую церковь и полностью ее содержать. Для составителей былины владычная казна представлялась столь великой, что на нее можно было скупить все новгородские товары. Для нас же важно упоминание, что сам владыка занимался ростовщичеством, и это воспринималось новгородцами как нормальное явление, следовательно, и попам не зазорно было давать деньги в долг.

Известно, что именно священнослужители, как наиболее образованные люди, занимались обучением детей^[188]. В 1341 г. «приихал Михаил княжич Олександрович со Тьфери в Новъгород ко владыце, сын хрестьныи, грамоте учится»^[189]. Едва ли княжича учил грамоте сам владыка, скорее при его дворе существовала специальная школа для детей. В Сказании об архиепископе Ионе упоминается, что он в детстве учился грамоте у дьякона: «Бысть же во училище том множество детей учащихся...»^[190]. В этом, очевидно, был еще один источник доходов священнослужителей.

В.Л. Янин и В.Ф. Андреев высказали гипотезу, что попы получали еще и особые пожертвования от бояр той улицы, на которой стояла церковь. «Церковь была надежным средством объединения вокруг бояр их соседей - простых жителей улицы и конца. Проповеди послушных священников являлись для бояр мощным средством политического воздействия на умы прихожан. Именно поэтому бояре вкладывали немалые средства в строительство уличанских церквей»^[191].

Предположение о безбедной жизни новгородских попов подтверждает и тот факт, что зачастую их дети также становились попами. Так сохранились четыре грамоты, в которых упоминается поп Максим Ионович и его сыновья. В грамоте № 204 зафиксирован раздел детьми Максима Ионовича — попом Яковом и попом Антоном — купленных отцом «угодьев». Если бы служба попа не приносила дохода, дети попов не стремились бы повторить карьеру отцов.

Избирая себе священников, новгородцы требовали от них клятвы, так же, как от любого выборного магистрата («ротою судимо есть божье священьство»). В случае несоответствия занимаемой должности, попа могли сместить по решению прихожан. И это неудивительно, если вспомнить, что попы в Новгороде не только совершали церковные службы, но и отвечали за сохранность товаров и казны, которые новгородцы помещали в церквах. Честность и порядочность были необходимыми качествами попа, ведь ему доверяли даже ключи от коробов с имуществом, о чем свидетельствуют уже цитированная берестяная грамота № 323 и грамота № 177: «Поклоно от Маскима ко попу. Дай ключи Фоми...»^[192].

Конечно, при церквах были собственно сторожа, которым уличане платили жалование, в том числе и продуктами - в берестяной грамоте № 275 (последняя четверть XIV в.) упоминается такая натурная оплата: «Приказ от Сидора к Грегории. Что у подоклити оленини, выдай сторожю в церковь...»^[193]. Однако отвечал за сохранность товара, лежащего в церкви, несомненно, сам поп. Так, во время пожара в 1300 г. «у святой Богородици в Торгу поп сгоре; а инии глаголют, убиша и над товаром: понеже церковь вся погоре, и иконы и книгы, сего же ни власе огнь не прикоснуся; а товар весь разграбиша»^[194]. То

есть, поп Богородицкой церкви погиб, защищая от пожарных грабителей вверенный ему товар.

В Новгородскую Кормчую был включен любопытный документ, названный «Святительское поучение новопоставленному священнику». Для нас в этом источнике особый интерес представляет список запретов для священнослужителя: «Ни почитай возбраненных книг, или доселе чему научился еси, неведомые словеса, чары и лечьбы, коби или игры, дивы творя баснии звягомых, лекы и шахматы имети да ся останеши, ни коньнаго уристания не зри»^[195].

Итак, человек, избранный на должность священника, должен был забыть известные ему заговоры, в том числе лечебные. Предполагается, что знание этих заговоров и возможно, лечебная практика, не мешала избранию на должность священника. После избрания, священнослужитель не должен был читать запрещенных книг (видимо, среди новгородцев были распространены списки апокрифов, а возможно, и какие-то тексты, сохранившиеся еще с языческих времен). Запрещалось священнику участвовать в «бесовских», то есть, языческих игрищах, наблюдать конные скачки, а также играть в азартные игры. Запрет на игру в шахматы пришел на Русь из Византии. За игру в шахматы священнослужителя даже могли лишить сана. В Паисиевском сборнике (конец XIV - начало XV в.) прямо говорилось: «Аще кто от клирик или калугер, или епископ, или прозвитер, или диакон играеть шаматы или леки, да извержеться сана. Аще дьяк или простец да примут епитемью 2 лета 10 хлебе и 10 воде... а поклона на день 200, понеже игра та от беззаконных халдей, жрец бо идольскии тою игрою пророчествовашет о победе ко царю от идол, да то есть прельщенье сатанино»^[196].

Характерно, что в Новгороде археологи нашли шахматные фигуры во всех хронологических слоях, начиная с XI в. На одном только Неревском раскопе в слоях 50-70-х годах XIV в. шахматы были обнаружены в пяти домовладениях, а в начале XV в. - почти в каждой из 10 раскопанных усадеб.

Трудно себе представить, что жители этих усадеб били по 200 поклонов каждый день, отмаливая грех шахматной игры. Видимо, в Новгороде церковь следила лишь за священниками, не рискуя лишать любимой игры всех новгородцев. Заметим, что кара, предусмотренная Новгородской Кормчей для священников-игроков, объяснялась вполне практичными соображениями. Попы церквей отвечали за сохранность имущества, хранимого в церквях. Увлеченный азартной игрой поп мог проиграть не только свое имущество, но и вверенное ему на сохранение добро прихожан. Более того, в былинах нередко закладом становилась «голова» одного из игроков, то есть, в случае проигрыша он попадал в кабалу, в холопство. Для попа это означало подрыв не только его авторитета, но и авторитета всей церкви, представителем которой он был для горожан.

Вероятно, подобрав подходящего попа, уличане не склонны были с ним расставаться. Поэтому обычными были случаи, когда поп, овдовев, «и он ся женит», то есть женился вторично, хотя в начале XIV в. митрополит Петр ввел правило, согласно которому овдовевшие приходские священники обязаны были постригаться в монахи.

Выбранного попа поставлял в должность архиепископ, он же мог дать ’ попу отпускную грамоту, то есть разрешить ему уйти из своей церкви в другую. И за поставление, и за отпуск попы платили архиепископу определенную сумму. Нежелание псковских попов каждый раз ездить в Новгород к архиепископу и платить упомянутую пошлину привело в XV в. к конфликту, дошедшему до митрополита Фотия. В своей грамоте 1422-1425 гг. он писал: «...попы, без нужа великие оставив церковь, и к иной переходят: ино тое не предано есть божествеными Отци; но к которой церкви пресвитер поставлен бысть и написан от епископа, и тамо должен есть и до живота служити тому Божью престолу, и нужу претерпевая, аще кого не епископ изведет, или люди града того, по воли епископа»^[197].

Частые пожары в Новгороде, в которых сгорали деревянные церкви, приводили к тому, что «осиротевшие» попы оставались без места. Именно о

них идет речь в летописи под 1388 г.: «приездиша из Пскова к владыце Ивану просити попов в Псков к церквам, которые ходят без церквей»^{[198] [199].}

Попы новгородских церквей активно участвовали в общественной жизни не только своей улицы или конца, но и всей республики. Во время так называемого «восстания Степанка» некий поп, видимо весьма уважаемый в Новгороде, был отправлен владыкой к «собранию людску» вместе с владычным боярином. В 1366 г. «Новогородци послаша Саву протопопа послом в Немецкую землю» . В 1386 г. попы входили в состав новгородского посольства к великому князю Дмитрию Ивановичу наравне с житьими людьми^[200].

Роль приходских священников в церковной структуре Новгорода была весьма значительна, ведь именно по их поведению прихожане судили о церковнослужителях в целом. Еще архиепископ Илья обращался к священникам с назиданием по поводу их морального облика: «Оже бо простец грех сотворит то ему до себя вина токма, а оже мы, то не нам единым пагуба, но и всем людем: хотят бо рещи: а попы чего творят?»^[201]

Разумеется, новгородские попы в большинстве своем были обычными людьми, подверженными плотским грехам. Тот же архиепископ Илья отмечал неумеренное, на его взгляд, пьянство священнослужителей: «вюжю бо и слышу, оже до обеда пиете и в вечерю упившиеся, а заутра службу сотворяете...»^[202] Можно понять гнев архиепископа, если представить себе, каим образом «сотворял» заутреннюю службу похмельный поп.

Новгородские священники терпимо относились к грехам своих прихожан, ведь наложив на какого-либо грешника слишком строгую епитимью, поп рисковал потерять доверие своего прихода, а, следовательно, и все церковные доходы. Как верно заметила Н.В. Куцевалова «Сталкиваясь с повседневными явлениями быта, поп должен был действовать осмотрительно, всякий раз

приспосабливаясь к реальным условиям жизни в Новгороде»^[203].

Следующей ячейкой церковной организации Новгорода были кончанские храмы, так называемые «контины», такие как храм Сорока святых в Неревском конце или церковь Михаила Архангела в Людином конце. О богатстве кончанских храмов и о том, как заботились о них новгородцы, можно судить по примеру храма Сорока святых. Летопись сообщает, что в пожар 1340 г. церковь сгорела, а была «устроена и украшена иконами и письменем и кованием и крутою», и много товара, хранившегося в ней, разграбили. Церковь немедленно была возобновлена, в 1342 г. умерший посадник Варфоломей Юрьевич был похоронен в церкви 40 святых в отцовском гробе. В 1356 г. неревчане поставили каменную «четыредесячкую церковь».

Рядом с кончанским храмом находилась кончанская вечевая площадь, здесь же происходило судопроизводство. Строились кончанские церкви, вероятно, на средства, собранные со всего конца.

Экономической стороной функционирования церквей занимались церковные старосты - именно они, судя по сохранившимся купчим грамотам, заключали сделки на покупку-продажу, сдачу в аренду и обмен земли^{[204] [205]. Как пример можно привести грамоту XV в. о такой аренде: «Се аз Сидор Семенов сын взял есма у Немона Яковлева сына, от старосты церковного, землю на усть Лявли реки на горы роспаш топорная земля Обарковскои участок. А празгу отдавать с той земли Сидору по алтыну на год Пречистой в дом до писцов. А великого государя напишут писцы и та земля и в книги, ино давать празги по два алтына Пречистой в дом. А оброчить ту землю писцы, ино давать по алтыну на год празги Пречистой в дом. А та земля Сидору сеять, и орать, и парить, и пожни очищать. На то послуси: Ефим Лукин сын Глазоимин да Исак Никифоров сын Софьин тому писал» .}

При обосновании своих прав на землевладение церковники ссылались на 29-е правило «святых апостолов», согласно которому «церковное богатство» - это «нищих богатство». Служители церкви доказывали, что их имения существуют ради «сирот, старости и немощи и в недуг впавших», что казна церквей - это «нищих кормление, и странной чади прилежание, сиротам и убогим промышление, и вдовам пособие, девицам потребы, обидимым заступление, в напастех поможение, в пожаре и в потопе, и пленным освобождение и искупление, в глад прекормление, в худобе, умирающим покров на гробы и погребание, а церквам и монастырем пустым подъятие, живым прибежище, а мертвым память». Всякое покушение на богатство церкви рассматривалось как величайшее преступление, за которое нарушители «да будут проклята в сии век и в будущий»^[206].

Особое положение занимал в Новгороде Софийский собор. Это был центр Новгородской республики, сердце Новгорода. У храма святой Софии порой собиралось вече, здесь избирались новгородские владыки. Библиотека Софийского собора к XIV в. стала богатейшей не только в Новгородской земле, но и во всей Руси, поскольку именно сюда после монгольского нашествия XIII в. стали стекаться книжные богатства^[207]. Четырехъярусные башни в восточных угловых частях здания Софии служили хранилищем ценного имущества епископа, князя и новгородских бояр. Для торгового и промышленного Новгорода в высшей степени характерно, что при строительстве Софийского храма с самого начала было предусмотрено некоторое количество каморок и тайников для хранения ценного имущества.

В башнях новгородской Софии могла хранить свои драгоценности только верхушка новгородского общества, близкая к архиепископу и тесно связанная с новгородским Советом господ. Софийский храм являлся одновременно и общественным центром города, и хранилищем общественных ценностей. Обязанность заботиться о главном храме республики возлагалась на архиепископа и соцких: «а дом святей Софии владыкам строите с сочьскыми...»^[208].

В рукописном сборнике XVI в. из библиотеки Священного Синода в

заметке «О Великом Новгороде» особо выделяется храм Софии: «Большая церковь соборная Софей Святый Божия Премудрости, а служб в ней 7. Большой престол Софии Божия Премудрость, 2 - Рождество Богородицы, 3 - Иоан Богослов, 4 - Иоан Предтечи Рождество его, 5 - Стефан Первомученник, 6 - Стый Никола, 7 - три исповедникы» . Список служб дает представление о религиозных приоритетах новгородских церковных иерархов.

В XV в. городские приходские церкви Новгорода были объединены в семь соборных участков во главе с соборными церквами. Согласно «Семисоборной росписи» новгородских церквей в городе существовало семь соборных престолов, к которым были приписаны все остальные храмы^{[209] [210] [211]. В число соборов входили Софийский в Детинце, Михайловский на Прусской улице, Власьевский на Власьевской улице, Яковлевский на Яковлевой улице, Сорока Мучеников на Щерковой улице, Иоанно-Предтеченский на Опоках, Успенский Богородицкий на Козьей Бородке.}

Соборный храм отличался от остальных церквей тем, что в нем велось ежедневное богослужение. Но для одного причта было не под силу исполнять каждодневную службу. Поэтому в соборном храме службы совершали священники церквей со всего соборного участка поочередно. Пример такого устройства находим в благословенной грамоте митрополита Филиппа 1471 г. Пскову на создание шестого собора: «а держат тую святую церковь соборную, святый Вход Божий в Иерусалим, те их священници сто и два, с пристоянием, честно, с святым пением и чтением, по тому же уставу, как у них держат божественая и священная правила в тех прежних пяти съборах святых церквей збориых, а поют по неделям»^[212].

Поочередная служба являлась своеобразной формой распределения доходов между попами. Известно, что во Пскове при объединении в собор каждый из попов вносил паевой взнос - «вкупу». Видимо, впоследствии это «капиталовложение» окупалось доходами от церковных служб. На основе же вступительного взноса «вкупы» всех попов создавалась соборная казна. Вероятно, в Новгороде соборное устройство церквей основывалось на подобных принципах.

Неизвестно точно, когда сложилось семисоборное деление в Новгороде.

B. Л. Янин считает, что дата организации соборного деления относится к периоду святительства Евфимия II^[213]. А.Е. Мусин высказал мнение, что «эта церковная структура возникает... в середине XIV в., и помимо собственно города распространяет свою административно-судебную власть на всю территорию Новгородской земли»^[214].

Дошедший до нас список новгородских церквей был составлен в 14661508 гг.^[215], то есть, этот источник определяет уже сложившуюся церковную систему Новгородской республики, а не процесс ее становления. Возможно, эта. система уже сложилась к началу XV в. В летописи есть сообщение под 1417 г. о том, что архиепископ Семен совершает вокруг Новгорода крестный ход «с всею седмию соборов»^[216].

Косвенное указание на существование семисоборного деления зафиксировано в летописном рассказе под 1386 г.: новгородцы «послаша к- великому князю Дмитрию Ивановичю архимандрита Давыда и с ним 7 попов да 5 человек житиих, ис конца по человеку»^[217].

Состав посольства, кроме всего прочего, свидетельствует о единстве новгородского черного и белого духовенства. Черное духовенство, то есть монахи, которые по идее должны были полностью «отойти от суетных дел мирских», в Новгороде активно участвовали в общественно-политической жизни республики. Печати пяти концов Новгорода в большинстве своем были печатями главных кончанских монастырей: у Славенского конца - Павлова монастыря, у Плотницкого - Антониева, у Неревского - Николы Белого, у

Загородского - Николы на Поле. Только у Людина (Гончарского) конца была печать с изображением светского воина надписью «печать Людина конца», хотя известно, что у этого конца также был свой кончанский монастырь - Благовещенский в Аркажах.

По мнению В.Л. Янина «Употребление монастырских печатей в качестве кончанских могло быть следствием откровенного совмещения кончанской администрации, боярской по своей природе, с администрацией кончанских монастырей. Подобно тому, как Совет господ, высший орган боярской республики, проводил свои заседания на Владычном дворе, боярская администрация концов перебралась в новую «кончанскую избу», стенами которой были стены кончанских монастырей, а крышей - купол, увенчанный крестом, этим символом божественного происхождения и неприкосновенности государственной власти»^{[218] [219] [220]. ,}

Строились уличанские и кончанские монастыри на средства горожан: «поставиша монастырь нов святого Николу конец Люгощи улице и Чюдинцеве на скуделници» . В 1394 г. «поставиша церковь древяну святого Спаса конец Козмыдамьяны улице и монастырь устроишя» . Случалось, что и состоятельные монахи на свои средства строили новый монастырь: «другую ** поставиша церковь камену на Дубенке во имя святыя богородица Покров, стяжением раба божиа Олониа мнеха, нарицаемаго Сшкила; и бысть монастырь крестияном»^[221].

Очень часто монастыри основывали бояре, к примеру, Юрий Онцифорович «постави церковь святую богородицю Успление и манастырь устрой»^[222]. Сохранилась духовная новгородской боярыни Марфы начала XV в. (№ 129), которая «поставила церковь храм святаго Николы в Корельском» и основала монастырь, который перед смертью «приказала» своему деверю.

Уже с начала XIII в. появляются известия, указывающие на захоронения в монастырях представителей новгородского боярства. Так, по сведениям

Новгородских летописей четко прослеживается связь посадничьих фамилий с определенными монастырями: за 20-40 лет в Юрьеве монастыре хоронят потомков семьи Мирошкиничей, в Аркаже - семьи Михалковичей, а в Хутынском - семьи Прокши Малышевича.

В ктиторских монастырях новгородские бояре хранили свое имущество. Так в 1418 г. во время смуты в Новгороде «монастырь святого Николы на поле разграбища, ркуще: "зде житнице боярьскыи"»^[223].

Существовали монашеские обители, основанные архиепископами. Сам процесс основания монастыря в городе был очень простым: «Того же лета владыка Давыд заложи церковь камену в Неревьском конци, на своем дворищи, во имя святого отца Николы...» На следующий год «священа бысть церкви каменая святого Николы в Неревьском конци, създанием архиепископа новгородчкого Давыда, и створи в ней вседеньную службу, и бысть прибежище всем крестианом, и чернци в нем»^[224]. То есть, владыка Давид на своем собственном подворье построил церковь и, объявив, что на этом подворье ^J теперь монастырь, собрал в него монахов.

В византийской церкви к тому времени были известны два уклада монашеской жизни — киновия (общежительский монастырь) и «особное ^? житие» (отшельничество). Киновия представляла собой монашескую общину, построенную на началах равенства и корпоративности. Иноки практически не имели личной собственности, питались за общим столом, жили в одинаковых помещениях. «Особное житие» было высшей формой монашеской аскезы - отшельничеством.

Подавляющее большинство монастырей в Новгородской земле устраивало свой обиход на основе своеобразной интерпретации византийской традиции: сохранив форму отшельничества - «особного жития», ее лишили аскетического содержания. Монахи жили отдельно, по своим кельям, имели содержание в зависимости от своего достатка. Удалившийся от дел новгородский боярин или богатый горожанин мог устроиться в монастыре с привычными удобствами, окружить себя многочисленной прислугой. Уставы таких монастырей в XIV в. не отличались строгостью. Основным их требованием было постоянное пребывание монаха на территории обители и посещение им общей молитвы в монастырской церкви. Такие монастыри были своеобразными «пансионатами для престарелых», в которые могли уйти состоятельные горожане.

Естественно, что нравы в «особных» монастырях были далеки от монашеского идеала. Не зря митрополит Фотий в уже цитированном послании в Новгород писал: «А в котором монастыри черньци, тут бы черници не былы, но черньци бы жили собе в монастыре, а черници собе в опришнем монастыри...». Обычай совместного проживания монахов и монахинь в новгородских монастырях, несмотря на запрет, просуществовал до начала XVI в. В 1528 г. архиепископ Макарий ввел общежительский устав почти во всех новгородских монастырях: «толико 2 именитых монастырей тогда не устроиша общины: Николин монастырь в Неровском концы, а игумен инок Илья зовемыи

17Я

Цветной, да Рожество Христово на Поли, а игумен Иоан, зовемыи Заяц...»

Отметим, что игумены двух богатейших «именитых» обителей носили нехристианские прозвища, по которым их знали в Новгороде. '

В XVI в. о Новгородских монастырях высказывались весьма нелестные отзывы: «А прежде до сего токмо велиции монастыри во общины быша и по чину, а прочие монастыри, иже окрест города, особь живущи, и койждо себе в келиях ядяху и всякими житейскими печалми одержимы бяху...»^{[225] [226]. В это время в монастырях проживало по 2-3 монаха, а в лучших обителях по 6-7 монахов. Впрочем, малонаселенность монастырей в этот период можно объяснить общим оскудением Новгородской земли после насильственного присоединения к Москве.}

Общежительские монастыри начали строиться в Новгородской земле с начала XV в. Новгородская летопись под 1415 г. сообщает: «священна бысть церковь древяная святое Воскресение Господне на Красной горке у

180

Плотницкого конца, монастырь устроиша общий» . Некоторые из

общежительских монастырей создавались и содержались на средства

новгородских бояр. До нас дошла грамота 1451-52 гг. посадника Василия

Степановича Богословскому Важскому общежительскому монастырю. В

грамоте не только перечисляются подаренные монастырю земли, но и дается

наказ от боярина монастырской братии, как им следует жить в обители: «А

игумену, хто ни будет у святого Иона Богослова, держати ему общее житие. А

цернцев игумену держати, как его сила иметь. А цернцов держати в монастыре,

хто игумену люб. И игумену и цернцем живуци в манастыре святаго Иоана

Богослова, собин им не держати. А пойдет игумен проць из манастыря, ино ему

181

дати суцет цернцам...» .

То есть, посадник, светский человек, фактически написал устав для общежительского монастыря (вероятно, планируя в свое время в него уйти). Для изучаемого времени было нормальным явлением, чтобы ктитор вводил свой устав в монастырь. Суздальский архиепископ Дионисий в своей грамоте псковскому Снетогорскому монастырю пишет: «Приде же в слухи наша и се, яко ктитор сего честнаго монастыре, рекше создатель, создав сий монастырь и братью совокупив, и устав введе» .

Крупные монастыри представляли собой хорошо отлаженное хозяйство с развитым делопроизводством. Купчие и данные грамоты монастырей составляют значительную часть дошедших до нас новгородских грамот. Монастыри занимались различными земельными операциями, в том числе выдавали деньги под земельные заклады. Сохранились грамоты середины XV в. — духовная старца Степана, чернеческого старосты Михайловского Архангельского монастыря, в которой он удостоверяет, что Софонтий Акинфов заложил Архангельскому монастырю свое село на Косткове горе^{[227] [228] [229] [230], а также закладная Власа Степановича Николаевскому Чухченемскому монастырю[231]. В случае, если должник не имел возможности вернуть деньги, он отдавал монастырю свою землю. К примеру, по грамоте № 105 некий Климент, не сумев выплатить Юрьеву монастырю долг в 20 гривен, отдал обители «два села с обильем».}

Известно, что загородные монастыри покупали дворы в Новгороде, вероятно, чтобы иметь свои представительства в торговом центре. До нас дошла купчая Никольского Островского монастыря на двор с хоромами и огородом на улице Рогатице^{[232] [233]. Но можно предположить, что подобные сделки совершались и другими монастырями.}

В основе общего хозяйства монастыря лежали земельные угодья и

деньги, составляющие паевой взнос монахов - «вкупу», то есть вклад, данный в

монастырь во время пострижения. C эксплуатации «вкупы» монах и содержал

себя в обители. В духовной новгородца Климента есть упоминание такого

вклада: «А жена моя пострижется во чернице, есть ей чим ся пострицы». Далее

в этом документе содержится просьба к монахам Юрьева монастыря, которому

завещатель передавал два села: «А про се кланяюся игумену и всей братье: а

жена моя пострижеться во чернице, то выдайте ей четверть, от не будет 186

голодна» .

Общим хозяйством в обители заведовали должностные лица: ключники, келари. Финансовую деятельность «в миру» (операции с недвижимостью, закладами) вел староста монастырской церкви, который избирался из чернецов^[234]. Каждый монах сохранял право собственности на внесенную им часть имущества. Кроме того, он сохранял право собственности и на свое невнесенное в монастырь движимое и недвижимое имущество. В случае ухода из монастыря «вкупа» возвращалась владельцу.

Кроме того, вкладчик мог рассчитывать на материальную поддержку монастыря. Пример тому - духовная грамота XV в., в которой чернец Алексей Фатьянов передает свою Толвуйскую вотчину Вяжищскому монастырю с условием владеть ею «до своего живота», «а где будет какова християнина или на землю окупить или помочи чим на буди, а то игумену Якиму и всей братье с

Олексеем сопча, а где будет о той земли или о християнине каково слово обидное, ино им стоять с единого» .

Находясь в стенах монастыря, монахи не теряли связь с миром: занимались земельными, торговыми и денежными операциями. Монастыри снаряжали целые торговые караваны, с которыми отправляли либо монахов, либо купцов-мирян. О масштабе торговых операций монастырей свидетельствуют сохранившиеся грамоты. Так, из десятка грамот, касающихся деятельности Никольского Вяжицкого монастыря, три купчих. По одной из них игумен Яким (1456-1458 гг.) купил у чернеца Алексея Фатьянова на р. Выге в Карелии «воду его» и лес Сапиничский «в дом св. Николы в веки» за 7 рублей . Две другие купчие фиксируют также весьма крупные земельные приобретения (было уплачено соответственно 15 и 23 руб).

Среди духовных грамот Николо-Вяжицкого монастыря есть две чернеца Алексея Фатьянова. По духовной он отдает монастырю в Толвуе «слободскую землю, и воду, и пожни...и полешей лес... все чисто святого Николе на память батку моему и матке моей и мне»^{[235] [236] [237]. В другой грамоте речь идет о порядке совместного владения вкладом Алексея в монастырь[238]. Вероятно, Алексей по происхождению был из новгородского боярства, поскольку в последней грамоте «послухами» выступали новгородские посадники и тысяцкие.}

Довольно сложные экономические отношения существовали между загородными монастырями. Стремясь обеспечить для себя достаточный запас продовольствия, монахи малоземельных монастырей совершали сделки с другими монастырями, у которых, видимо, было в достатке плодородных земель. Так Палеостровский монастырь в 1459-1470 гг. сделал денежные вклады в Спасскую Нередецкую обитель, чтобы «имать им хлеб и соль, как чернци и вкладники в монастыре емлют в доме святей Богородици в векы...»^[239]. А Вяжицкий монастырь, в свою очередь, заключил обменный договор с Палеостровским монастырем. По договору хлеб, собираемый Вяжицким монастырем с Толвуйской вотчины, обменивался на хлеб, получаемый Палеостровским монастырем за вклады в Спасский и Спасский Нередицкий монастыри^[240].

Однако, несмотря на многообразную мирскую деятельность монастырей, авторитет монахов в XIV в. был велик. Именно из них новгородцы избирали себе обыкновенно духовников. Роль духовных пастырей в жизни новгородцев была достаточно велика. Как отметил В.Ф. Андреев, «Присутствие при составлении завещаний духовника было обязательным не только в Новгородской земле, но и в других областях Руси и, несомненно, способствовало тому, что в большинстве сохранившихся духовных содержится упоминание о вкладе чаще всего в тот монастырь или в ту церковь, которую представлял духовник»^[241].

Смысл существования монастырей объясняется в Новгородской первой летописи в статье о первых монастырях на Руси: «и монастыреве велицы поставлени быша, и черноризец в них исполнено бысть, безпрестани славяще Бога в молитвах, в бдении, в посте и в слезах, их же ради молитв мир стоит»^[242].

В сознании новгородцев монастыри, где непрерывно велась служба Господу, являлись гарантом прочности и незыблемости миропорядка.

Городские и пригородные крупнейшие монастыри были ведущими культурными центрами, средоточиями литературно-художественной работы. Это и неудивительно, ведь монахами в них становились бояре и богатые горожане, то есть наиболее грамотные, культурные люди, которые, по каким-то причинам уходили в монастыри и занимались там наукой, перепиской и сочинением книг. Монастырские библиотеки были и служебными и просветительскими центрами. Кроме литургических книг и книг для коллективного чтения в монастырях хранились и книги келейные, для личного чтения, среди которых встречались и светские произведения. Высокий уровень образованности монахов предусматривался и Студийским монашеским уставом, по которому жили в XIV в. в новгородских монастырях. В пункте 26 устава предписывалось иметь в монастырях библиотеки, и в определенные часы собираться всей братии для чтения: «Должно знать, что в те дни, в которые мы свободны от телесных дел, ударяет книгохранитель однажды в дерево, и собираются братия в книгохранительную комнату, и берет каждый книгу и читает до вечера»^[243].

Известно, что первым настоятелем монастыря обыкновенно становился основатель обители или назначенный им игумен^{[244] [245]. Следовательно, игуменами многих монастырей в Новгороде становились их основатели-бояре, что объясняет высокую политическую и экономическую активность монастырей. Так боярин Олекса Михайлович в конце XII в. основал Хутынский монастырь, стал его игуменом, а после смерти был причислен к лику святых под именем Варлаама Хутынского. Посадник Василий Степанович основал Богословский Важский монастырь и был канонизирован как святой Варлаам Важеский.}

Если игуменом становился уже пожилой человек, имевший «в миру» семью, то ни многочисленные обязанности в монастыре, ни другая деятельность все же не мешала такому игумену помнить о своей семье. Показательны купчие грамоты игумена Николаевского Чухченемского монастыря Василия, в которых зафиксированы его земельные приобретения. Земли игумен покупал либо «себе», либо «себе и своим детем», либо «святому

1 по

Николе» . Под «детьми» в грамотах подразумеваются физические, а не духовные дети, поскольку монахи (которых игумен, в принципе, мог называть своими детьми) в других грамотах именуются не иначе, как «чернецы» или «стадо». В то же время, в грамотах светских новгородцев формула «себе и своим детям» встречается достаточно часто и обозначает семейные отношения. Следовательно, игумен Василий ушел в монастырь уже в зрелом возрасте, имея детей, при этом он не забывал о своей семье и заботился о наследстве для детей. Впрочем, некоторые из своих земельных приобретений Василий завещал монастырю, а не детям^[246]. Об этом же пишет В.Ф. Андреев: «у игумена Василия были дети (дети игуменов нередко упоминаются в двинских грамотах — см. № 151, 164, 213, 248); после того как Василий сделался игуменом, он покупал некоторое время земли себе и детям. Затем произошел семейный раздел или дети его умерли, с тех пор в купчих игумена Василия появляются слова: «купил себе...». По данной № 176 Василий передает монастырю не все, а лишь часть земель, которые он приобрел «себе», остальные земли он завещал кому-то другому: может быть детям, а может быть, иным родственникам»^{[247] [248].}

При игуменах в монастырях состоял немалый штат служащих. В писцовой книге Шелонской пятины 1498 г. о старом доходе Антониева монастыря с волости во Фроловском погосте подробно перечисляются все монастырские служащие: «попом 6 денег...игумену дарю полкоробьи ржы, столнику, и чашнику, и конщику, и повару, и верховником, и конюху 6 четверток ржы, медовару полчетвертки ржы, поселнику полкоробьи ржы, полкоробьи овса, полкоробьи ячмени, дружиннику коробья ржи...» .

Были в Новгородской земле и монастыри для бедных. В.Ф. Андреев отмечает, что «в городах и в сельской местности существовали построенные на деньги горожан или крестьян монастыри-богадельни. Такие монастыри основывались городскими концами, крестьянскими общинами. Например,^г' Николаевский Чухченемский монастырь на Северной Двине»^{[249] [250].}

В своих землях игумен монастыря был вправе вершить суд над своими людьми. В берестяной грамоте № 933 (кон. XIV - нач. XV вв.) содержится отказ посадника ехать разбирать какое-то спорное судебное дело в монастырском селе: «поцто нам едзети от вас на поселье, аже нам земли не досмотрить, сирот

203

не пасмотритъ...» .

В дарственной грамоте посадника Василия Степановича Богословскому монастырю особо оговариваются случаи совместного суда: «А случится дело монастырскому человеку с посадницим человеком с Васильевым, ино судит

игумен с посадницим с Васильевым прикащиком»^{[251] [252] [253].}

Основное содержание монастырю шло с земельных владений, которые изначально дарили обителям их основатели. К примеру, Саввино-Вишерский монастырь был «пожалован» землей Словенским концом из своего кончанского фонда: «а стояти за ту землю, и за игумена, и за старцев посадником, и тысяцким, и боярам, и житьим людем, и всему господину Славенскому

205

концу» .

Крестьяне, живущие на монастырских землях, платили монастырю оброк. Сохранилась берестяная грамота конца XIV - нач. XV вв. игумену от крестьянина монастырского села . В ней к игумену обращаются как к светскому феодалу, который обязан заботиться о своих подданных. Хотя как раз в это время митрополит Киприан пишет наказ монастырям, в котором говорит, что «села и люди держати иноком не предано есть святыми Отци», «пагуба черньцем селы владети и тамо частая происхожениа творити». Киприан требует, чтобы монастыри, если уж имеют земли, управляли своими селами только через посредника-мирянина^[254].

В XV в. в дальних новгородских землях появляются общежительские монастыри, которые основывались на боярских землях. Примером землевладения таких обителей может служить история основания Ошевенского монастыря на реке Чурьюге (левом притоке Онеги). Игумен обители Александр Ошевенский обратился к боярыне Анастасии и ее сыну Юрию, которые владели землями по реке, с просьбой о земле. Боярыня не отказала игумену, даже хотела передать Александру во владение всю волость по реке Чурьюге. Но он отказался, так как в волости жили его родственники. Если бы эта земля перешла во владение монастыря, то родные Александра стали бы «монастырскими слугами» и должны были бы арендовать землю у обители. Опасаясь оскорбить родственников, Александр просил у боярыни лишь земли на «монастырское строение». Анастасия дала игумену четыре грамоты.

По первой грамоте монастырю выделялись земля и лес для строительства церкви и самой обители. Это была земля «монастырская вековая», монахи не имели права ее осваивать (распахивать), продавать, закладывать и т.д. По другой грамоте Александр получал землю и лес, которые уже мог использовать под пашню, сажать на ней крестьян - «жильцов». Эта земля была «белой», то есть освобождалась от всяких податей и повинностей. По третьей грамоте монастырь получал в полную собственность пустые пожни по реке Чурьюге под покосы. На тех же условиях монастырь получил «деревеньку Лисициньскую» .

Монастырские земли можно условно разделить на обжитые, (то есть земли, на которых в момент перехода их к монастырю, уже жили крестьяне) и необжитые (которые осваивали сами монахи). Именно на уже обжитых землях случались конфликты пришлых монахов с местными жителями. В житии Антория Сийского приводятся слова крестьян, объясняющие их нежелание терпеть соседство монастыря: «Великий сей старец близ нас вселился, по мала времени своладеет нами и селитвы нашими»^{[255] [256].}

В грамоте 1477-78 гг. Вяжицкого монастыря монастырскому ключнику в Толвуе и всем толвуйским крестьянам запрещается промышлять в пожалованных монастырю землях на островах без разрешения игумена: «А хто ослышится сеи нашей грамоты, а почнет наступатися на домовную землю святей Богородици, а почнет лес сечи и пожни косити, и заяци гоняти или рыбы ловити, или ягоды и губы брати, а без игуменскаго благословенна, ино тот

будет лишен лотки и сетей, а за свою вину даст нам рубль. А хто почнет с ними

210

супоровати, ино его звати нашею позовницею, а суд ему предо мною» . Очевидно, что «игуменское благословение» стоило денег и являлось еще одной статьей дохода монастыря.

Со временем земельные владения монастырей увеличивались за счет покупок и «дарений». Крупные монастыри по тем временам жили весьма богато. Писцовая книга Шелонской пятины, составленная в 1498 г., зафиксировала «старый доход» Новгородского Антониева монастыря с волости в погосте Фроловском. В этой волости было 13 деревень, в которых насчитывалось 35 дворов и столько же «тяглых» людей. Монастырь получал с этих дворов ежегодно более 325 коробей хлеба, а также деньги.

Кроме того, как уже упоминалось, доход монастырей пополняли различные денежные вклады - «по душе» и «на пострижение».

Со второй половины XII в. в церковной структуре Руси образовалась такая организация как архимандрития. Это был монастырь, который занимал ведущее место среди остальных. Архимандрития осуществляла связь между черным духовенством и городом, князем, епископом, а также во многом контролировала взаимоотношения между самими монастырями. В Новгороде резиденция архимандрита располагалась в Юрьевом монастыре.

Архимандрит в Новгороде занимался не только надзором над монастырями, но являлся одним из магистратов республики. Известно, что он входил в состав дипломатических посольств. Так в 1331 г. «послаша новгородьци послы, зовуче его (великого князя Ивана - О.К.) в Новъгород: архимандрита Лаврентия, Федора Твердиславлича, Луку Валъфромеева»^{[257] [258] [259].}

В 1342 г. архимандрит участвовал в разбирательстве по делу убийства' Луки Варфоломеевича: «владыка и Новгород послаша анхимандрита Есифа с

r\ I Λ

бояры в Копорью по Федора и по Ондрешка» . В 1375 г. архимандрит Савва возглавлял посольство Новгорода к митрополиту: «послаша к митрополиту Саву анхимандрита, Максима Онцифоровица с бояры...» Во время московско-новгородского конфликта за Двинские земли «по владычню благословению Иоаннову, ходиша послы из Новагорода: архимандрит Парфении и посадник Есип Захариинич и житыи люди к великому князю Василию Дмитриевичу, взяша мир с великим князем по старине»^[260].

В торговле Новгорода с Ганзой архимандрит являлся неким доверенным лицом. В Ганзейской IV скре есть соответствующий пункт, гласящий, что «при

выезде (всех купцов со двора) нужно ключи опечатать и передать один епископу новгородскому, другой - игумену (монастыря) св. Юрия» .

Юрьев монастырь пользовался особым уважением не только в Новгороде, но и у великих князей. В московско-новгородском договоре 1471 г. есть пункт, касающийся землевладения Юрьева монастыря на территории Волока, которая к тому времени фактически являлась княжеской: «А что Юрьевского монастыря земля на Володе, и та земля к Юрьеву монастырю по старине» . Земля эта была подарена монастырю князем Иваном Даниловичем в 1335 г. В резиденции новгородских архимандритов останавливались митрополиты по дороге в Новгород, обитель не раз давала приют оставшимся без вотчины князьям.

Юрьев монастырь был одной из богатейших обителей Новгородской республики. Архимандрит имел собственный штат служащих, превосходящий штат обыкновенного игумена. По рядной грамоте крестьян Робичинской волости с архимандритом новгородского Юрьева монастыря, датируемой 1458-1471 гт., крестьяне обязались отдавать в монастырскую житницу по 30 коробей ржи и сена, причем они сами должны были привозить рожь и сено в монастырь. В случае приезда архимандрита, крестьяне должны были его кормить и поить, а также одаривать. Самому архимандриту полагалось 5 гривен, полкоробьи' ржи его стольнику, полкоробьи ржи - чашнику, по коробье ржи - попу с чернецом, четверку ржи - дьякону, по коробье ржи - архимандритовым повару и конюху, по коробье ржи - «молодцам» (то есть, личной охране архимандрита), четверку ржи - казначею с его повозником, полкоробьи ржи - приставам новгородским.

В Юрьевом монастыре была собрана немалая библиотека, которой пользовались не только монахи обители, но и в случае надобности, обитатели соседнего Никольского монастыря. В 1238-1249 гг. по заказу архимандрита Варлама для Юрьева монастыря была сделана копия владычной летописи. C этого времени в обители велась самостоятельная летопись .

Архимандрит располагал собственной казной, которую использовал не ^{[261] [262] [263] [264]}

OIQ

только на церковное строительство , но и на защиту обители. Находясь в отдалении от города, Юрьев монастырь нуждался в собственных крепостных стенах. В 1337 г. архимандрит Лаврентий «постави стены святого Юрья силою 40 сажен и с заборолами»^{[265] [266] [267] [268].}

Принято считать, что должность архимандрита в Новгороде была выборной, по аналогии с другими магистратами. Так А.С. Хорошев утверждает (не приводя никаких доказательств), что архимандрит ежегодно переизбирался на вече, а «избирали архимандрита из числа пяти игуменов (по количеству единиц системы черного духовенства)» . Однако процесс выборов новгородского архимандрита в летописях не отражен, напротив, сохранившиеся упоминания о смене архимандритов противоречат гипотезе о непременной выборности этой должности. Так в 1226 г. летопись повествует об избрании архимандрита Гречина следующим образом: «преставися игумен святого Георгия Саватия, архимандрит новгородьскыи... Преже своего преставления Саватии съзва владыку Антония и посадника Иванка и все новгородце, и запраша братье своей и всех новгородьц: "изберете собе игумена". Они же рекоша: "кого ты благословиши". Он же рече: "въведете Грьцина, попа святую Костянтину и Елены". И въведоша мужа добра и зело боящася бога Грьцина, и постригоша и того дни, марта в 2, на святаго Федота; и поставиша и игуменом марта в 8, на святого Фефилакта, на сбор» .

В данном случае смена архимандритов произошла хотя и с ведома веча, архиепископа и светских властей Новгорода, но в первую очередь по завещанию прежнего игумена Юрьева монастыря. Причем избран был поп, то есть представитель белого духовенства, а вовсе не игумен. Только перед вступлением на должность Гречин принял постриг. Для всех новгородцев, собравшихся на зов Саватия, такое решение старого архимандрита было вполне правомерным. Игумен монастыря был вправе назначить себе преемника.

При этом данное летописное сообщение вовсе не свидетельствует, что

архимандриты Новгорода всегда избирались на вечевом собрании или по слову прежнего игумена Юрьева монастыря. В 1462 г. «архиепископ Иона постави к святому Георгию архимандрита Левонтея, мужа честьна, проста и тиха» . То есть, архиепископ Иона своей волей назначил определенного человека архимандритом Юрьева монастыря. Это решение владыки никем не было оспорено, следовательно, являлось законным.

Таким образом, на основе источников, можно сделать вывод, что смена архимандритов в Новгороде не была строго регламентированной и неизменной процедурой. Возможно, процедура эта изменялась со временем. В XIV в. - это еще избрание, а в XV - уже назначение.

Избирался ли архимандрит на какой-то определенный срок или же эта должность оставалась за ним до его смерти - неизвестно. Утверждение А.С. Хорошева о том, что архимандриты сменялись каждый год, нельзя признать обоснованным. К примеру, архимандрит Есиф упоминается в летописи в 1337, 1342 и 1345 гг., а архимандрит Савва - в 1375 и 1377 гг.

Г ипотеза о выборности должности архимандрита через малый промежуток времени базируется на летописном списке новгородских архимандритов, приведенном в Новгородской первой, Новгородской четвертой, и Ермолинской летописях. Однако списки эти довольно беспорядочны и совпадают между собой лишь частично, а порой противоречат летописным погодным сообщениям. Так в списках отсутствует архимандрит Кирилл (1310 г.) и архимандрит Левонтий (1462 г.), а между архимандритами Лаврентием и Есифом стоят еще два имени, хотя в летописи под 1337 г. читаем: «сташа простая чадь на архимандрита Есифа, а думой старого архимандрита Лаврентия»^{[269] [270], то есть, подразумевается, что Лаврентий был предыдущим архимандритом до Есифа.}

Даже опираясь на данные списки нельзя утверждать с уверенностью, что частая смена архимандритов объясняется только выборностью этой должности, а не просто, скажем, почтенным возрастом людей, приходящих на эту должность. Кроме того, есть упоминания, о том, что архимандрит мог по своей воле отказаться от должности или даже смещался с нее силой. Так архимандрит Моисей «вышел по своей воли к святей Богородицы на Коломци в свои манастырь» . То есть, архимандрит мог вернуться в тот монастырь, игуменом которого он прежде являлся. По мнению В.Л. Янина, эта прежняя должность оставалась за ним . В доказательство своей гипотезы ученый приводит следующие примеры: Моисей, отказавшийся от поста архимандрита, вернулся «в свой монастырь»; Савва, который был до архимандритства игуменом Антонова монастыря, был похоронен именно там, хотя и скончался в сане архимандрита; Варлаам в 1410 г. в сане архимандрита построил каменную церковь в своем Лисицком монастыре. По мнению Янина «такое двойное настоятельство может быть лишь результатом ограниченности срока архимандритства. Избрание на временный пост не должно было вести к разрушению карьеры иерарха в случае потери им архимандритства»^{[271] [272] [273].}

Однако доказательства В.Л. Янина представляются спорными. Архимандрита Савву похоронили в Антоновом монастыре, вероятно, потому, что таково было его предсмертное желание. Ведь и новгородских архиепископов не всех хоронили в Софийском соборе. К ‘примеру, скончавшийся в сане архиепископа Евфимий II был похоронен в Николаевском Вяжищском монастыре, а владыка Иона - в Отне пустыне, согласно с их завещаниями. Умершие владыки как бы возвращались в свой дом, ведь ушедшие с юности в монастырь, они именно эти обители воспринимали своим домом.

Основываясь на выводах Янина, можно и пост новгородского архиепископа счесть временным. Ведь в случаях добровольного ухода со степени, владыки возвращались в свой монастырь, как было, с Моисеем и Алексием в XIV в. Более того, после «сведения» с поста архиепископа Феодосия в 1425 г. он удалился в Клопский монастырь, игуменом которого был до избрания, и вновь занял пост игумена. Когда в 1425 г. Феодосий умер, в летописи он был назван игуменом («преставися Феодосии игумен святей Троице, в своем манастыре»²²⁸).

Разумеется, во время трехгодичного владычества Феодосия в Клопском монастыре был избран новый игумен, но после возвращения Феодосия все вернулось на круги своя. Феодосий по праву старшинства вновь занял пост игумена.

Вероятно, аналогичной была и ситуация с архимандритами. В случае, если на пост архимандрита Юрьева монастыря вступал игумен одного из новгородских монастырей, в его обители избирали нового игумена, поскольку монастырю оставаться без начальника нельзя по канонам православия. Но если по каким-то причинам архимандрит оставлял должность и возвращался в свой монастырь, то он мог вновь встать во главе обители. Монастырь был домом для ушедших в него людей. Когда хозяин покидает дом, его заменяет следующий по старшинству домочадец, но когда хозяин возвращается домой, он снова занимает свое законное место. Такой семейный уклад монастырской жизни был вполне естественным для средневековых монастырей.

Исследователь С.В. Богданов утверждает, что «игумены Юрьева монастыря могли быть одновременно и новгородскими архимандритами (или называться так). В таком случае должности соединялись в одном лице и сливались с местом - с Юрьевым монастырем, что можно наблюдать на примере архимандрита Савватия» .

Действительно, в уже анализируемом случае с завещанием Савватия на вече был избран именно игумен для Юрьева монастыря. Сам Савватий в летописи именуется «игумен святого Георгия, архимандрит новгородьскыи». Представляется, что если бы игумен Юрьева монастыря не обязательно являлся одновременно и архимандритом новгородским, то избрание Гречина просто игуменом, хотя бы и крупного монастыря, не было бы свершено столь торжественно, на вече всем Новгородом. Вспомним, что Савватий «съзва ^{[274] [275] владыку Антония и посадника Иванка и все новгородцев, и запраша братье своей и всех новгородьц: "изберете собе игумена"». Посадник и новгородцы, присутствующие на вече, являются светскими людьми, и, разумеется, не нуждаются в игумене, ведь они не живут в Юрьеве монастыре. Следовательно, слова «изберите себе игумена» означают, что игумен Юрьева монастыря в Новгороде играл большую роль, чем просто начальник монашеской обители. Он был архимандритом, одним из магистратов республики Святой Софии. Именно потому, что речь шла о смене одного из магистратов республики, было созвано вече, чтобы утвердить выбор старого архимандрита.}

Случаи смещения архимандритов были чрезвычайно редки. По крайней мере, в летописях сохранилось лишь одно описание такого события. В Новгородской первой летописи старшего извода читаем: «наважением дияволим сташа простая чадь на архимандрита Есифа, а думой старого архимандрита Лаврентия, и створиша вече, и запроша Есифа в церкви святого Николы; и седоша около церкви нощь и день коромолници, стрегуще его. А оже кто под другом копает яму, сам впадется в ню» . «Простая чадь» этого сообщения может интерпретироваться как штат служащих архимандрита - не монахов, а мирских зависимых людей. Видимо это были слуги, набранные еще архимандритом Лаврентием. Именно поэтому они, по приказу Лаврентия, силой сместили нового архимандрита Есифа.

Явно неодобрительный тон летописца свидетельствует, что действия Лаврентия и его сообщников были противоправными. Однако, архимандрит Лаврентий все же ненадолго (примерно на год) вернул себе власть в Юрьевом монастыре. В Новгородской первой летописи младшего извода под 1338 г. есть краткая запись: «преставися архимандрит Лаврентеи святого Георгиа, и посадиша Есифа» . Есиф, вернув себе должность архимандрита, сохранил ее за собой, по крайней мере, до 1345 г.

Принято считать, что архимандрит в Новгороде был один. Однако, по свидетельству Новгородской летописи по Дубровскому списку в 1386 г. в ^{[276] [277] [278]}

состав новгородского посольства к великому князю входили два архимандрита: «послаша к великому архимандрита два, и попов 7, и человек 5 житиих, с концев по человеку»^[279]. Можно возразить, что данная летопись датируется XVI в., поэтому при переписывании в нее вкралась ошибка, и правильно следует читать «послаша к великому князю Дмитрию Ивановичю архимандрита Давыда и с ним 7 попов да 5 человек житиих, ис конца по человеку»^[280]. Однако, едва ли составители Новгородской летописи допустили бы столь вопиющую ошибку, если бы в Новгороде в тот момент не существовало двух архимандритов. Скорее всего, этот факт к моменту написания летописи уже был устоявшимся правилом.

Более ранняя Летопись Авраамки под 1461 г. сообщает: «Февраля 15, на Собор, постави архиепископ Иона к святому Спасу на Хутино и к преподобному Варламу архимандритом Германа, мужа честна и блага»^{[281] [282]. Либо и здесь летописец ошибся, назвав игумена Варлаамовского Хутынского монастыря архимандритом, либо в Новгороде действительно было два архимандрита - Юрьева монастыря и Хутынского. Учитывая, что летопись Авраамки в своей заключительной части (от 1458 до 1469 г.) представляет собой официальное летописание владыки Ионы Отенского, можно предположить, что ошибки здесь нет, и с какого-то времени (возможно с середины XV в.) во главе Хутынского монастыря действительно стоял архимандрит. Еще одно доказательство этой гипотезы содержится в Житии святого Варлаама Хутынского, написанном Пахомием Сербом. В одной из новелл жития повествуется о чудесном исцелении беснующегося человека. Приведенный в Хутынский монастырь, этот человек начал бесноваться так, что многие не могли к нему приблизиться. «Стоящу же ту архимандриту Мисаилу и тако того наказующю приити в чювьство, беснуяй же се, яко бесом научен, удари за ланиту архимандрита, и прочее, хотя того бити, аще не мнози людие ту случилися бышя» . Чудо это относится к XV в.}

Вероятно, архимандрит Хутынского монастыря не входил в состав новгородских магистратов, поэтому, когда в летописях говорится об участии архимандрита в государственных делах, очень часто уточняется, что имеется в виду архимандрит именно Юрьева монастыря.

В Новгородской республике и белое, и черное духовенство всех рангов находилось под непосредственной властью новгородского владыки. Гипотеза В.Л. Янина о том, что в Новгороде существовала особая, независимая от архиепископа, организация черного духовенства, во главе которой стоял архимандрит, не представляется обоснованной^{[283] [284]. Ученый предположил, что поскольку система новгородской архимандритии возглавлялась избираемым на вече архимандритом, то «уже в силу самой вечевой природы такого избрания находилась под контролем не архиепископа, а боярства. Активно развивающееся ктиторство позволяло боярам, жертвующим земли основанным ими монастырям, сохранять связь с такими обителями, как бы депонируя в них жертвуемые средства, в том числе и земельные пожалования. Архимандриту были подчинены пять кончанских игуменов, контролирующих деятельность черного духовенства в пределах своих концов, т.е. монахов в тех монастырях, ктиторами которых были бояре их концов. Напомним, что печати кончанских монастырей и их городских подворий в XV в. привешивались к актам в}