Антикризисная политика государств в условиях монополизации экономики

Одним из характерных свидетельств социоальтерации современной экономики является тот факт, что государства нередко вынуждены жёстко вмешиваться в рыночные отношения и прибегать к таким инструментам антикризисной политики, как полная или частичная национализация «проблемных» банков.

В узком смысле национализация представляет собой «законный государственно­властный акт, состоящий в принудительном прекращении права частной собственности на определенные имущественные комплексы и (или) права частного участия в делах и капиталах организации и возникновении права собственности на это имущество (права участия в делах и капиталах) у государства с целью обеспечения государством функциональности соответствующего сектора экономической системы в экстремальных условиях (революции, войны, кризиса и т.п.)»^[177]. В более широкой трактовке о национализации говорят, как о всяком приобретении государством хозяйственных субъектов или значительной доли в них. Как правило, в современном мире национализация производится на условиях адекватной компенсации собственнику^[178]. К практике национализации частных банков, в т.ч. и принудительной, в период последних трёх-четырёх десятилетий обращались во многих странах, в особенности в годы Великой рецессии. Успешнее всего эти меры применялись в Швеции,

поэтому такую антикризисную модель принято называть «шведской»^[179]. Рассмотрим эти примеры более подробно.

80-е - 90-е гг. прошлого столетия ознаменовались банковским кризисом, поразившим страны скандинавского региона. В первую очередь - Норвегию, Швецию и Финляндию. Основными причинами кризиса стали либерализация финансового сектора в 80-х годах, расширение потребительского кредитования при фактической отмене ограничений на выдачу кредитов, стремительный рост рынка ценных бумаг. Так, в Норвегии с 1984 по 1986 объем выданных кредитов рос по 30% год^[180]. В Швеции к началу 1990-х этот показатель увеличился с 85% до 135% ВВП страны^[181], а частные сбережения сократились на 7% ВВП^[182]. Результатом такого развития событий стало надувание «пузырей», в т.ч. на рынке недвижимости. В 1990 г. они лопнули, что повлекло за собой цепную реакцию кризисов банковских институтов и падение экономической активности. В наибольшей степени от кризиса пострадала Финляндия. Достаточно отметить, что уровень безработицы в Финляндии в разгар кризиса превысил 19%, в то время как в Швеции он не достиг 9%-ной отметки, а в Норвегии составил лишь 6%^[183]. Совокупное падение ВВП Финляндии достигло 10,1%. Швеция обошлась лишь 5%-ным сокращением, а Норвегия потеряла только 0,1% ВВП^[184].

Во всех этих странах государства играли активную роль в преодолении кризиса и применяли схожие меры воздействия на экономику. В 1991 г. обанкротились второй и третий крупнейшие банки Норвегии (Christiania Bank и Fokus Bank). Лидер отрасли (Den Norske Bank) утратил 90% капитала. Совокупные активы трёх банков составляли 54% от объёма активов всего банковского сектора^[185]. В первое время убытки банков компенсировались из гарантийных фондов. Кроме того, активно применялась практика поглощений мелких обанкротившихся банков более крупными финансовыми институтами. Затем в помощь гарантийным фондам государство объявило о создании Государственного Банковского Гарантийного Фонда, капитал которого равнялся 1,7 млрд долл, (около 1,2% ВВП Норвегии). Фонд получил право выкупа

акции банков Норвегии, находящихся в наиболее тяжком положении, после чего три самых больших банка подверглись фактической национализации.

Позже, когда кризис был преодолён, государство начало постепенно продавать акции банков. Fokus Bank был полностью приватизирован в короткий срок в 1995 г. Christiania Bank распродавался более долгое время. В течение нескольких лет государство исходило из необходимости сохранить за собой треть акций финансового института. Однако в 2000 г. оставшиеся акции банка были проданы группе Nordea. Что касается Den norske Bank, то в 2015 г. доля государственного участия в нём равнялась 34% (в 2003-2004 г.г. банк объединился с Union Bank of Norway)^[186]. Оказывая помощь терпящим бедствие банкам, не подвергшимся национализации, государство довольно жёстко вмешивалось в их дела. Чтобы получить государственную помощь, банки обязаны были провести замену менеджмента и совета директоров; использовать оставшийся акционерный капитал в первую очередь для покрытия резервов; сокращать операционные издержки^[187]. Такого рода ограничения вынуждали банки проявлять большую изобретательность в самостоятельном решении их проблем.

В 1991 г. шведское правительство выдало кредит крупнейшему банку страны Forsta Sparbanken на увеличение капитала. Совокупные поступления составили около 1,3 млрд долл. Годом позже в очереди за помощью к государству стояли уже десятки банков, и власти были вынуждены пойти на более решительные меры.

Во-первых, государство объявило о всеобщей гарантии по обязательствам банков в обмен на долю в их капитале. Мера была снята лишь в 1996 г. и позволила привлечь внешнее финансирование от иностранных банков. Во-вторых, государство национализировало два банка из числа крупнейших - Nordbanken и Gota bank. На них приходилось около 24% кредитов, выданных банковским сектором и около 22% активов отрасли^[188]. Условием санации стало покрытие убытков за счёт акционерных капиталов банков. После национализации Nordbanken из его активов были выделены непрофильные, не относившиеся к его основной деятельности (в секторе недвижимости, производства, строительства и сфере услуг).

после того, как банк был национализирован. Такая тактика позволила избежать трудностей при оценке «плохих активов» при выкупе их у банков: слишком высокая цена покупки вылилась бы в неоправданную растрату бюджетных средств, в то время как слишком низкая не принесла бы тонущим банкам ощутимой поддержки. В-третьих, государство прибегло к выборочной рекапитализации банков в, которые, по мнению регулятора, имели шансы на выживание, через увеличение их собственных средств. В такой ситуации государство выкупало обыкновенные акции банка. В противном случае банк зарывали либо подвергали поглощению.

Эти и другие действия властей Швеции позволили в относительно короткий срок справиться с разрастающимся кризисом и локализовать его на ранних стадиях. По мере выхода из кризиса государство начало задумываться о продаже национализированных банковских активов. В 1995 г. были приватизированы 34,5% акций Nordbanken. В 2003 г. государство оставалось крупнейшим акционером банка с долей в 19% акций^[190]. В 2013 г. банку Nordea (он был создан на основе «хорошей» доли активов расчленённого Nordbanken) были проданы оставшиеся 7% акций^[191]. Правительство Финляндии для борьбы с кризисом выделило банкам кредит на сумму 3,5 млрд долл^[192]. Как и в Швеции, финские власти создали Фонд государственных гарантий, который выкупал проблемные банки, а опасные активы концентрировал в «плохом банке» - OHY Arsenal.

Частичной национализации со стороны Банка Финляндии подвергся Skopbank - особый финансовый институт, выполнявший роль центрального для сберегательных банков.

Банковский кризис завершился в середине 1990-х. Тогда же решение о слиянии прияли два крупнейших банка Финляндии - Suomen Yhdyspankki и Kansallispankki. Новый банк получил название Merita и впоследствии стал частью Nordea. Таким образом, концентрация банковской системы страны усилилась после кризиса.

Финансовый кризис в Юго-Восточной Азии 1996-1997 г.г. стал серьёзным вызовом мировой экономике. Предпосылки к его развитию сложились в ходе быстрого роста экономик в странах, относящихся к т.н. «азиатским тиграм». Это вызвало активный приток капитала в эти страны, разрастанию государственного долга и долгов частного сектора, пузырям на рынке

недвижимости и т.д.

В Японии банковскому кризису предшествовала финансовая либерализация, выражавшаяся в виде отмены госрегулирования процентных ставок, увеличения лимитов на кредитование и снятия ограничений на рынке облигаций. Такая политика привела к обострению конкуренции между банками, которые значительно расширили объёмы кредитования, в т.ч. СМБ, домохозяйств, строительных компаний. В условиях роста цен на рынке недвижимости раздулся «пузырь», лопнувший в 1989 г. Дисбалансы усугубились потрясениями на фондовом рынке, что во многом спровоцировало падение цен на недвижимость^[193].

В отличие от большинства похожих историй, острая фаза банковского кризиса в Японии наступила с некоторой задержкой, и вплоть до 1997 г. кризис носил скрытый характер. В отсутствие серьёзных потрясений, правительство страны практически не принимало мер к нормализации дел в банковском секторе. Государство ограничивалось вялой скупкой «плохих» активов по цене ниже номинала, что сохраняло необходимость рекапитализации банков. Позднее такую политику назовут «потерянным десятилетием».

В Республике Корея активной рост компаний и, как следствие, их интенсивное кредитование со стороны банковского сектора привёл к тому, что в 1997 г. внешняя корпоративная задолженность страны достигла 110 млрд долл. Отношение задолженности к собственному капиталу 30 крупнейших чеболей (финансово-промышленных групп монопольного типа, находившихся в собственности определённых семей и под единым административным и финансовым контролем) достигало 600%. При этом объём золотовалютных резервов республики составлял всего 30,5 млрд долл. В ходе валютных интервенций государства ЗВР сократились ещё на 7 млрд долл.^[194]

Во всех, упомянутых выше странах, государства в том или ином виде прибегли к национализации проблемных банков. В Японии к решительным мерам государство перешло лишь после того, как в 1997 г. банкротами были объявлены несколько крупнейших финансовых институтов, в т.ч. страховая компания Nissan Life Insurance и банк Hokkaido Takushoku Bank. Власти объявили всеобщую гарантию по депозитам и рекапитализации банков. Последняя мера заключалась в том, что специально созданная Комиссия по Финансовой Реконструкции проводила инспектирование банков, а затем принимала решение о рекапитализации.

Обязательным его условием было предоставление банком «плана по восстановлению бизнеса». Государство скупало привилегированные акции и таким образом получало эффективный инструмент по воздействию на менеджмент учреждения.

Банки, находившееся ближе всего к состоянию банкротства, было решено национализировать в 1998 г. Это были два крупнейших банка страны Nippon Credit Bank и Long-Term Credit Bank of Japan^[195]. После нормализации активов они были вновь приватизированы уже в 2000 г. Причём и Long-Term Credit Bank of Japan достался американской Ripplewood Holdings, что стало первым иностранным поглощением японского банка. Антикризисная политика дала свои плоды: 2006 г. объём невозвратных долгов в банковской системе Японии упал в 43 раза. Общий объём фискальных затрат составил около 24% ВВП страны^[196].

Власти Индонезии в рамках антикризисной политики прибегали к ликвидации, национализации и рекапитализации финансовых институтов. Всего было ликвидировано 64 слабых банка. Однако по причине активного давления со стороны лоббистов регулятор не мог закрыть все проблемные институты. Кроме того, методология определения жизнеспособности банков была непрозрачной. Такие действия лишь усугубили кризис, спровоцировав набеги клиентов на банки.

Управление рекапитализацией банков было поручено Агентству по реструктуризации банков, которое провело аудит всех банков, разделив их на категории платёжеспособности, исходя из коэффициента покрытия риска. Самые слабые подвергались ликвидации или слиянию. Здоровые - предоставлены сами себе. Банки со средними показателями были реструктурированы. Характерно, что государственные банки подверглись реструктуризации даже находясь в самой слабой группе. Причина тому - системный риск, который выражался в том, что государственные банки обладали 50% активами рынка. В 1998 г. государство национализировало 13 крупных банков^[197]. Кроме нежелания или отсутствия возможностей их акционеров капитализировать банки, государством двигал страх перед всё тем же системным риском. В целом выход из кризиса обошёлся Индонезии в сумму, сравнимую с 55% ВВП, что стало следствием не столько проблем в антикризисной политике, сколько противоречий политического устройства страны.

Республика Корея в своей истории неоднократно прибегала к национализации банковского сектора. В 1961 г. вся банковская система страны перешла под контроль государства. Эта мера стала частью политики Пак Чонхи по трансформации экономики страны из состояния отсталой аграрной к передовой индустриальной. В период бурного экономического роста банки были вновь приватизированы в начале 1980-х. Тем не менее государство сохраняло контроль над многими банками через значимые доли в их акционерном капитале. В годы Азиатского кризиса государство выделяло средства на поддержку лишь платёжеспособным институтам с определённым уровнем достаточности капитала. Также была введена всеобщая гарантия по банковским обязательствам. С проблемой «плохих» активов удалось справиться благодаря учреждению Корейской компании по управлению активами. Государство выкупала «плохие» долги ниже их балансовой стоимости. Это способствовало возникновению частного рынка «плохих» долгов. Одновременно государство, исходя из требований МВФ, приняло беспрецедентные меры по либерализации банковского сектора, допустив в него иностранный капитал. В результате рыночная доля банков, принадлежащих иностранному капиталу, к 2005 г. выросла с 7 до 30%^[198]. Важным антикризисным шагом стала национализация двух крупнейших корейских банков, чьё банкротство могло нанести сильный удар по стабильности всей банковской системы. Одновременно 5 небольших банков были ликвидированы. Затем, в 2000 г. государство запустило второй этап национализации, чтобы не допустить разрушения хрупкого равновесия, которого удалось достичь в экономике. В результате в собственности государства оказались уже 8 банков, а совокупная доля государства в банковских активах Кореи достигла 54%^[199]

Национализация банков существенно упростила процедуру их рекапитализации и выкупа «плохих» активов. Эта мера способствовала стабилизации сектора, но обошлась большими расходами для налогоплательщиков, эквивалентными 30% ВВП Кореи. Этот кризис стал одним из наиболее дорогих в истории последних десятилетий в мире^[200]. Используя власть на рынке банковских услуг, государство стало активно способствовать его концентрации. Общее количество коммерческих банков в стране снизилось с 27 до 13 в 2007 г. В 2005 г. 3 крупнейших банка страны контролировали 63% активов всей отрасли^[201]. Концентрация сказалась на повышении эффективности отрасли. Если в 1997 г. менее половины банков страны соответствовали нормативу достаточности капитала на уровне 8%, то к 2005 г. средний коэффициент достаточности достиг 12,5%. Доля ссуд с повышенным риском снизилась за тот

же период с 7,2% до 1,3%. Уровни прибыльности и рентабельности банков возросли в десятки раз^[202]. После преодоления кризиса власти Кореи постоянно заявляли о желании приватизировать Woori Finance Holdings. Однако в 2014 г. 57% акций крупнейшей финансовой холдинг-компании страны оставались в собственности государства^[203]. Продаже подверглись ряд банков, национализированных в годы кризиса. Однако нельзя не принять во внимание тот факт, что приватизация и привлечение внешних инвесторов не стали, вопреки традиционной для рыночного фундаментализма точке зрения, ключевым драйвером этого роста. Более того, государственные банки Республики Корея показали себя более успешными в годы кризиса и в посткризисный период, чем частные и принадлежащие иностранному капиталу.

Так, за период с 2001 по 2005 г.г. государственный холдинг Woori Finance Holdings опередил всех своих конкурентов по таким показателям, как достаточность капитала, рентабельность активов и рентабельность капитала. Компания показала один из лучших результатов по доле рискованных кредитов и росту объёмов кредитования экономики^[204]. Приход в банковский сектор Кореи иностранного капитала двойственно сказался на стабильности экономики страны в целом. С одной стороны, такие банки не выдали баснословных кредитов промышленно-финансовым группам (что привело к кризису 1990-х). Тем самым была разорвана складывавшаяся годами связь между чеболями и банками через государство, которое использовало административные рычаги для кредитования монополий. С другой стороны, иностранные банки сконцентрировались на агрессивном захвате рынка потребительских кредитов, стремительно расширяя его. Опрометчивая кредитная политика и слабая оценка рисков привели к развитию «кризиса кредитных карт» в 2003 г. На рынке потребительского кредитования надулся большой «пузырь». 10% населения не смогло погасить кредиты по картам^[205].

Государству вновь пришлось вмешиваться в ситуацию, спасая крупнейшего оператора кредитных карт LG-Card бюджетными выплатами. Характерно, что в условиях кризиса национальные банки приняли активное участие в государственной программе спасения LG- Card и сектора в целом. В то время как иностранные банки уклонились от сотрудничества, несмотря на предварительные соглашения. Таким образом, государство всё же пошло на приватизацию большинства банков и привлечение иностранного капитала. Зачем это было сделано? Очевидно, не только из соображений экономической эффективности, поскольку финансовый институт, управляемый государством, демонстрировал более успешные

результаты. По мнению ряда экспертов^[206], причина банковской приватизации лежала отчасти в политической плоскости. К такому шагу корейские власти подтолкнула вера в большую эффективность частной собственности по сравнению с государственной; желание ограничить монопольную власть чеболей; давление со стороны МВФ. Таким образом, из опыта корейского кризиса можно сделать важный вывод о том, что частная собственность в современных условиях как минимум не всегда оказывается более эффективной, чем государственная. Превращение банковского сектора Кореи в независимый бизнес, ориентированный на получение прибыли, имел свою цену. Повышение прибыльности банковского сектора привело к снижению эффективности работы банка в качестве проводника сбережений в инвестиции: кредитование промышленности, в т.ч малого и среднего бизнеса, существенно сократилось. Также приватизация не привела к преодолению «морального риска» и не гарантировало защиту от финансовых пузырей.

В годы финансового кризиса 2008-2009 гг. государства активно прибегали к практике национализации банков. В таких странах, как Австрия, Бельгия, Дания, Германия, Исландия, Ирландия, Латвия, Люксембург, Монголия, Нидерланды, Великобритания и США национализация применялась столь же активно, как и поддержка ликвидности, рекапитализация банков, госгарантии по банковским обязательствам.^[207] Типичной является национализация системно значимых финансовых институтов, в которых государство получает наибольшую долю капитала.

В таких странах, как Франция, Греция, Венгрия, Казахстан, Португалия, Россия, Словения, Испания, Швеция и Швейцария регуляторы ограничились более мягкими мерами - представлением ликвидности и гарантий по обязательствам банковского сектора^[208]. В Великобритании государство в качестве антикризисной меры использовало схему предоставления ликвидности банкам через механизм свопа ценных бумаг, обеспеченных ипотекой, на гос. облигации сроком до 3 лет. Также государство предоставляло банкам краткосрочные займы под залог активов и дало старт программе защиты активов, в рамках которой банки получили возможность приобретать гарантии от потерь сверх установленного уровня по определенным классам активов. В 2008 г. был национализирован один из крупнейших ипотечных банков Великобритании Northern Rock, который регулятор пытался спасти через предоставление гарантий по депозитам. После того, как задолженность банка

перед ЦБ достигла 27 млрд фунтов^[209], было принято решение о национализации. В 2010 г. банк был разделен на два учреждения, в одном из которых (Northern Rock) были сосредоточены «хорошие» активы банка с перспективой продажи частным инвесторам, а в другом (Northern Rock Asset Management) - «плохие», в т.ч. невозвратные ипотечные кредиты. Позже в 2012 г. Northern Rock был приватизирован компанией Virgin Money.

Частичной национализации был подвергнут банк Bradford & Bingley. Государство изъяло ипотечный бизнес банка без компенсации собственникам. Остальное, включая сеть филиалов, было продано испанской Santander Group. В ходе рекапитализации в собственности государства оказалось 82% акций Royal Bank of Scotland^[210], которое сменило председателя совета директоров и президента банка. Также государство получило долю в 44% в капитале Lloyds Banking Group, который был слит с HBOS. Позже в ходе приватизации эта доля была снижена до 14%^[211]. Некоторые подробности финансового кризиса в США приводились выше. Сейчас отметим, что государство предприняло ряд серьёзных мер для стабилизации ситуации в финансовом секторе. К ним можно отнести программу покупки проблемных активов (TARP) и поддержки капитала (САР), предоставление гарантии по активам банка Citigroup, утверждение плана финансовой стабильности, учреждение частно-государственных фондов по выкупу активов (РРГР), а также проведение реформы регулирования финансового сектора. Всего с 2007 по 2010 г. г ФРС в рамках различных программ экстренной помощи выделила банкам средств на сумму 16,1 трлн долл^[212].

Ранее, весной 2008 г., государство было вынуждено взять внешнее управление над двумя крупнейшими ипотечными агентствами с госучастием: Fannie Мае и Freddie Мас. Для поддержки их кредитоспособности Казначейство осуществило вливания в эти компании на сумму в 200 млрд долл^[213]. Одному из основных игроков на рынке страхования - корпорации AIG - государство выдало кредит на общую сумму в 85 млрд долл, в обмен на 80% акций. Правительство Германии также прибегло к интервенции в банковский сектор. Весной 2009 г. Бундестаг одобрил законопроект о принудительной национализации баков, чьё состояние

оценивается как близкое к банкротству^[214]. Он позволил правительству провести экспроприацию акций банка в случае, если не будет достигнуто согласие с акционерами финансового учреждения. Важным условием закона стала обязательная приватизация национализированных банков по мере их финансового оздоровления. Фактически, закон имел целевой характер и принимался для того, чтобы позволить государству получить контроль над Hypo Real Estate - самым крупным финансовым институтом Германии, занимавшем активную позицию в т.ч. на ипотечном рынке США. К тому времени его убытки за последний год составили 5,5 млрд евро. Ранее власти страны уже выделили на поддержку системно значимого холдинга 102 млрд евро, однако эти меры не привели к желаемому результату.

Кроме того, государство приобрело блокирующий пакет акций банка Commerzbank. В 2014 г. государство владело 17% его акций^[215]. В 2015 г. Hypo Real Estate всё ещё оставался в руках государства Германии, однако он продолжает избавляться от активов. Так, Hypo Real Estate выставил на продажу 100% акций принадлежащего ему банка Deutsche Pfandbriefbank^[216]. Активное участие государства в спасении частных компаний относится преимущественно к финансовому сектору. Однако в истории последних лет подобные примеры возникали и в производстве. Наиболее иллюстративный из них - банкротство крупнейшего автопроизводителя в мире корпорации General Motors. Власти США предоставили компании антикризисные кредиты почти на 49,5 млрд долл., получив взамен 61% её акций. Это было совершенно необходимой мерой, поскольку, по оценкам западных экспертов, банкротство GM вылилось бы в потерю 1,9 млн рабочих мест в 2009-2010 гг., а бюджет потерял бы 40 млрд долл, недополучая налоговые поступления и выдавая пособия по безработице и продовольственные талоны. По мере выхода из кризиса государство постепенно приватизировало компанию. Декабре 2013 г. государство продало последние 2% акций General Motors^[217].

Таким образом, практика показывает, что государства вынуждены прибегать к активному вмешательству в деятельность частных компаний в условиях экономического кризиса. Эта практика развенчивает распространённый в обществе миф, который Р.С. Гринберг сформулировал следующим образом: «стойкое представление, что в современном мире благоденствуют нации, которым удалось к минимуму свести государственное участие в

экономике»^[218]. Господствующая в мире экономическая теория неолиберализма, признавая некоторую необходимую роль государства в экономике, с неодобрением относится к его вмешательству в дела частного бизнеса. Лидер немецкой школы неолиберализма В. Ойкен в целом сводил роль государственной политики к обеспечению конкурентности рыночной среды. Для этого, по его мнению, государство должно контролировать процессы инфляции и дефляции; ликвидировать отрицательные социальные последствия рыночных потрясений; создавать условия, препятствующие образованию монополий; гарантировать свободу частной собственности; обеспечивать свободу и открытость рынков^[219]. Обобщает позицию неолиберализма по вопросу роли государства в экономике программа представителей течения, обозначенная на конференции Париже в 1938 г. Её основные принципы, сводятся к следующему: государство должно определить правила и границы, в которых будут развиваться рыночные отношения, основанные на свободном движении капиталов и товаров, а также следить за их соблюдением. Государство должно поддерживать свободную конкуренцию и препятствовать образованию монополий. Вмешательство государства в экономику допускается лишь в случаях, когда оказывается невозможным оперативное возвращение рынка к равновесию на основе движения цен, например, в период войны^[220].

Однако, как показывает практика, в условиях кризиса государства вынуждены активно вмешиваться в деятельность монополий, в т.ч. для... защиты этих монополий, не допуская их разорения. Неолибералы, выступая против монополизации экономики, при этом возражают против прямого воздействия на них. Ойкен ратует за то, чтобы государство создавало условия, затрудняющие возникновения монополий и тем самым отбивающие у них стремление к монопольной власти. «Контроль за деятельностью монополий в условиях конкурентного порядка должен быть настолько решительным, чтобы оказывать сильное профилактическое воздействие», - отмечает экономист^[221], считая, что таким образом «предотвращается само возникновение монополистических властных структур. И это достигается не только установлением запретов на образование картелей, но и, что гораздо важнее, проведением эко­номической и правовой политики, которая путем использования конституирующих принципов пробивает путь мощным силам конкуренции, существующим в современной экономике»^[222].

При этом Ойкен уверен, что обеспечить такой контроль государство может малыми силами: «собственно контроль над монополиями ограничивается относительно немногими

действительными монополиями. Поэтому учреждение по делам монополий не должно быть гигантской организацией с большим бюрократическим аппаратом»²²³. В конечном счёте антимонопольная теория неолибералов сводится не к борьбе с монополиями, а к попытке «обезвредить» господствующие компании, которые в условиях государственного регулирования будут вынуждены действовать так, как если бы они существовали в условиях свободной конкуренции. «Экономическая политика должна была быть направлена в первую очередь не против злоупотреблений существующих властных структур, а непосредственно против возникновения таковых вообще»^[223], - пишет Ойкен и тем самым фактически выступает против принципов свободного рынка и конкуренции, на защите которых он пытается стоять. Поскольку монополии рождаются в конкурентной борьбе, осложнять их появление - означает существенно ограничивать конкуренцию.

Наибольшие производительные возможности, самые подготовленные кадры, широкий доступ к кредиту и ресурсам и, в конечном счёте, возможность вытеснять с рынка своих конкурентов - всем этим обладает самый сильный игрок. Характерно, что своего господства компания может добиться вполне «справедливым» способом, т.е. без использования нечестных методов борьбы, таких как ««боевые цены», локауты, скидки с цен, предоставляемые за длительные деловые связи, и т.д.»^[224] (впрочем, последнее с трудом можно отнести к неконкурентным методам борьбы, поскольку скидки являются вынужденной платой участника рынка за стабильность и некоторую уверенность в будущем). Отнять руками государства возможность лидера воспользоваться плодами победы - значит лишить частную компанию важного стимула к развитию. В этом кроется одно из важных противоречий рыночной экономики.

Объективные условия современного экономического развития заставляют государства активно вмешиваться в дела монополий, спасать их, не допуская разорения. Сам ход экономического кризиса также вносит свой вклад в усиление монополизации экономики, поскольку даёт возможность крупным корпорациям, крепче стоящим на ногах, скупать и устанавливать контроль над терпящими бедствие малыми и средними корпорациями. В течение последних десятилетий масштаб вмешательства государств в экономические отношения существенно вырос во всех капиталистических странах. Современная рыночная экономика представляет собой модель, сильно отличающуюся от той, что господствовала в мире ещё 80 лет назад. Как отмечает В.А. Иванов, «современные государства развитых капиталистических стран принимают на себя функции контроля за степенью эксплуатации, за нормой прибыли и её

обоснованностью, за кредитованием и дотациями, за уровнем прожиточного минимума, уровнем минимальной оплаты труда и т.п. Они контролируют до 40% цен на товары, изымают у частных владельцев значительную, а иногда даже большую часть прибыли и перераспределяют её в пользу общества в целом»^[225].

В США государство через систему прогрессивного налогообложения изымает около 60% прибыли у монополий. В странах Северной Европы этот показатель достигает 80%. Тем самым государство «обобществляет результаты частного производства»^[226]. Кроме того, в наиболее развитых странах, входящих в ОЭСР, около половины ВВП распределяется через государственный бюджет, в то время как 100 лет назад этот показатель не превышал 10%^[227]. Как отмечает американский экономист М. Ротбард: «Государство медленно, но верно брало в свои руки рычаги управления денежной системой, чтобы, во-первых, накачивать экономику заменителями денег по своему усмотрению, во-вторых, перейти к социалистическому управлению всей экономикой»^[228]. Это явление объясняется отнюдь не высокими идеалами гуманизма, которыми руководствуются чиновники развитых стран мира. Современное государство вынуждено идти на такие шаги, поскольку экономика не может эффективно функционировать и развиваться иначе. Действия государства, направленные на смягчение последствий социального неравенства, являются необходимым условием для развития науки через обеспечение доступа широким слоям населения к высшему образованию; для роста производительности труда через повышение социальной стабильности и расширения социальных гарантий для трудящихся. Здесь, однако, необходимо отметить, что более выраженная социальная направленность внутренней политики самых развитых стран мира является, кроме прочего, следствием того, что эти страны обладают достаточными для этого ресурсами, накопленными в т.ч. благодаря эксплуатации периферии мировой капиталистической системы^[229].

Однако государственная политика, активно применяемая сегодня, на деле не способствует разрешению фундаментальных противоречий современного экономического развития, в т.ч. в разрезе монополизации экономики и системного риска. Государство, вынужденное напрямую вмешиваться в рыночные процессы для борьбы с кризисами, лишь

играет роль «пожарной команды», ликвидируя последствия кризиса. После этого национализированные предприятия вновь передаются в частную собственность, чем восстанавливается статус-кво. В конечном счёте активы остаются в распоряжении того же класса крупных собственников, лишь меняя принадлежность тому или иному его клану. По сути дела, государство выполняет функцию страховой компании частного сектора, восстанавливая рыночную стабильность за счёт средств налогоплательщиков. Как правило, такое развитие событий сопровождается существенным урезанием госрасходов в т.ч. в рамках политики жёсткой экономии, что сказывается на качестве социального обеспечения населения, ведёт к углублению неравенства и тормозит процесс экономического роста^[230]. Такая политика в итоге приводит к тому, что последствия кризисов взваливаются на плечи трудящегося населения. В западной научной литературе для характеристики такой тенденции был введён соответствующий термин: «privatizing profits and socializing losses» (приватизация доходов и социализация убытков). Эта проблема получила большой резонанс, став темой широкого обсуждения. Наибольшей критике подвергался такой инструмент государственного воздействия на рынок, как bail-out (экстренная финансовая помощь компаниям со стороны государства). «Если налогоплательщики вносят вклад в спасение кампаний от банкротства, они должны быть вознаграждены за счёт будущей прибыли за то, что принимают на себя такой риск», - считает американский сенатор Б. Сандерс^[231].

Кроме того, политика спасения банков со стороны государства в ещё большей степени порождает моральный риск. По мнению американского экономиста А. Гринспэна, «банкротство является неотъемлемой и необходимой частью рыночного механизма»^[232]. Следовательно, считает он, государство не должно мешать разорению банков в качестве наказания за излишне рискованную политику. Такая точка зрения, на первый взгляд, вполне логична: риск банкротства является хорошим стимулом к порядку и дисциплине на рынке. Однако на практике реализация такого подхода невозможна. Причина тому - отмеченная ранее взаимоувязанность финансовых институтов как одна из сторон финансиализации экономики. Разорение даже среднего банка представляет собой серьёзный риск для устойчивости всей системы, не говоря уже о финансовых гигантах монопольного типа. Их спасение является, фактически, обязательным для государства.

В годы Великой рецессии у регуляторов имелось всего два варианта действий в отношении терпящих бедствие корпораций: экстренное финансирование за счёт налогоплательщиков или бездействие, ведущее с высокой вероятностью к краху банковской системы и, как следствие, всей экономии страны. В последние годы всё чаще идут разговоры о внедрении ещё одного инструмента стабилизации финансовой системы в условиях кризиса. Он получил название bail-in и уже неоднократно обсуждался на самом высоком уровне, в т.ч. на заседаниях G20 и специально созданного Совета по финансовой стабильности. Суть его заключается в принудительной конвертации требований кредиторов в субординированные займы или уставный капитал банка. Такая практика была впервые применена в ходе банковского кризиса на Кипре в 2012 г, когда держатели облигаций банков и депозитов на сумму более 100 тыс. евро были вынуждены списать часть долгов и тем самым были включены в процесс спасения банков^[233]. Европейский центральный банк планирует внедрить этот механизм до 2018 г.

Дать обоснованную оценку эффективности такого механизма с т.з. разрешения системных противоречий современной экономики пока затруднительно. Однако совершенно очевидным является тот факт, что история рыночных кризисов вынуждает государства пойти на такое грубое покушение на традиционные ценности свободного рынка. Получается замкнутый круг, в который попала экономика капитализма. С одной стороны, его краеугольные принципы породили глубокие противоречия в экономическом развитии. С другой - преодоление этих противоречий в конечном счёте ведёт ко всё большему отрицанию этих принципов.

3.2.2