<<
>>

  ДЕКАРТ — ШАНЮ 68 Эгмонд, 1 февраля 1647 г.  

Сударь,

любезное письмо, которое я только что от Вас получил, не позволяет мне взять себе передышку раньше, нежели я Вам отвечу. И хотя Вы предлагаете мне в нем вопросы, кои и более ученые люди, чем я, едва ли могли бы исследо&вать за короткий срок, тем не менее, поскольку я хорошо знаю, что, даже затратив много времени, я не смог бы их полностью разрешить, я предпочитаю поскорее письменно изложить то, что продиктует мне мое рвение* нежели размышлять об этом на досуге и все равно не написать потом ничего лучшего.

Вы желаете знать мое мнение по трем вопросам: 1.

Что такое любовь? 2. Один ли только естественный свет учит нас любви к Богу? 3. Которое из двух нарушений умеренности и из дурных привычек хуже — любовь или ненависть?

Отвечая на первый вопрос, я скажу, что провожу раз&личие между чисто интеллектуальной, или разумной, любовью и страстью. Первая, на мой взгляд, имеет сле&дующее значение: когда наша душа замечает какое-то

благо — наличествующее или отсутствующее, которое она признает для себя удобным, она как бы добровольно сливается с ним или, иначе говоря, начинает рассмат&ривать себя совокупно с ним как единое целое, коего оно является одной частью, а она — другой. Вследствие этого, если данное благо наличествует или, иначе говоря, если душа им располагает либо, наоборот, оно ею владеет, наконец, если она сливается с ним не только в силу своей воли, но и реально, на самом деле, таким способом, какой ей подходит для слияния с ним, ее волевой аффект, сопровождающий сознание, что она обладает тем, что для нее есть благо, является радостью; если же оно отсут&ствует, волевым аффектом души, сопровождающим созна&ние, что она этого блага лишена, будет печаль; аффек&том же, сопровождающим сознание души, что для нее было бы хорошо этого блага достигнуть, является жела&ние. И все эти волевые аффекты, из коих складывается любовь,— радость, печаль и желание — постольку, по&скольку это разумные мысли, а не страсти, могли бы находиться в нашей душе, даже если бы она вовсе не имела тела.

Ведь, к примеру, если бы она заметила, что в природе можно познать много прекрасных вещей, воля ее непре&ложно была бы направлена на то, чтобы любить такое познание или, иначе говоря, чтобы рассматривать его как принадлежащее ей. Если же она при этом увидит, что обладает таким познанием, она испытает от этого радость; а заметив, что она такого познания лишена, она испытает печаль; когда же она усмотрит, что для нее хорошо достичь такого познания, она испытает желание. Во всех этих волевых аффектах для нее не будет ничего темного, такого, чего бы она в совершенстве не знала — лишь бы она заду&малась над своими мыслями.

545

18 Р. Декарт, т. 2

Но пока наша душа сопряжена с телом, эта разумная любовь обычно сопровождается другой любовью, которую можно назвать чувственной или сенситивной и которая, как я уже подытожил на с. 461 моего французского изда&ния «Первоначал» в отношении страстей, вожделений и чувств, есть не что иное, как смутная мысль, возбуж&даемая в нашей душе неким нервным аффектом и распо&лагающая ее к указанной более ясной мысли, в коей заключена разумная любовь. Ведь, как при жажде ощуще&ние сухости в глотке есть смутная мысль, располагающая нас к желанию пить, но в то же время не есть само это желание, так и в любви ощущают некий жар в области сердца и прилив крови к легким, заставляющий нас даже

раскинуть руки как бы с намерением что-то обнять, и это создает в нашей душе готовность и волю к слиянию с яв&ляющимся ей объектом. Однако мысль, заставляющая душу ощущать этот жар, отлична от той, что вызывает ее слияние с объектом; иногда даже случается, что такое чув&ство любви живет в нас без того, чтобы воля наша стреми&лась любить какой-то объект — ибо мы не встречаем объект, достойный, по нашему мнению, любви. Может статься и наоборот, что нам известно какое-то очень ценное благо и мы сливаемся с ним добровольно, не испытывая к нему никакой страсти, поскольку наше тело к ней не расположено.

Однако обычно эти два вида любви встречаются вместе: ведь между тем и другим существует такая связь, что, когда душа считает какой-то объект достойным своего вни&мания, это немедленно располагает сердце к аффектам, возбуждающим любовную страсть, а когда сердце находит&ся в таком состоянии по другим причинам, это заставляет душу усматривать приятные качества в объектах, в кото&рых в другое время она заметила бы одни недостатки.

Поэтому нельзя считать чудом, когда определенные дви&жения сердца таким образом естественно сливаются с опре&деленными мыслями, с которыми у них нет ни малейшего сходства. Ведь благодаря тому, что природа нашей души допускает ее соединение с телом, душа обладает также свойством сопрягать каждую свою мысль с некоторыми аффектами или другими состояниями своего тела таким образом, что, когда те же состояния наступают в теле в другой раз, они побуждают душу к подобной же мысли; и наоборот, когда в душу возвращается та же мысль, она подготавливает тело к состоянию, подобному прежнему. Точно так же когда изучают какой-то язык, то буквы или произношение определенных слов, являющиеся вещами материальными, связывают с их значениями, кои суть мысли, так что, когда позднее опять слышат те же слова, подставляют те же значения; наоборот, воспринимая те же значения, мы вспоминаем те же слова.

Однако ранние состояния нашего тела, которые сопро&вождали наши мысли при появлении нас на свет, должны были, несомненно, слиться с ними более тесным образом, нежели те состояния, которые сопровождали наши мысли потом. Дабы исследовать происхождение того жара, кото&рый мы ощущаем в области сердца, а также других состоя&ний тела, сопровождающих любовь, я принимаю во внима&ние, что с первого же момента сопряжения нашей души

с телом она, как это весьма вероятно, испытала радость, а непосредственно вслед за этим любовь, как затем, воз&можно, и ненависть и печаль; я считаю также, что те же состояния тела, вызывавшие в тот момент в душе эти страсти, впоследствии естественным образом продолжали сопровождать наши мысли. Я полагаю, что первой стра&стью души была радость, ибо невозможно поверить, что душа была помещена в тело, не допустив, что оно было к этому расположено, а поскольку существовала такая расположенность, это естественно давало нам радость. Я также утверждаю, что любовь приходит к нам позже по той причине, что материя нашего тела постоянно сна&шивается и утекает, подобно речной воде, и потому необ&ходимо, чтобы она восстанавливалась за счет притока новой материи; следовательно, было бы невероятно, чтобы наше тело находилось в здоровом состоянии, если бы оно не располагало некоей новой материей, способной служить ему источником питания, с которой душа наша добро&вольно сливалась бы, испытывая к ней при этом чувство любви; точно так же, если впоследствии такой источник питания будет отсутствовать, душа испытает чувство печали.

И если вместо этой материи у тела будет другая, неспособная его питать, душа испытает к своему телу ненависть.

547

18*

Это суть четыре страсти, кои я считаю у нас первичны&ми, единственными, какие мы имели в себе до рождения; я также полагаю, что они представляли собой тогда лишь очень смутные ощущения или мысли. Ведь душа наша тогда была настолько тесно сопряжена с материей, что не располагала свободой для чего-либо другого, кроме раз&личных телесных впечатлений; и хотя через несколько лет она начинает приобщаться к иным радостям и видам любви — не тем, что зависят лишь от здорового строения тела и его соответствующего питания,— однако все, что в этих новых радостях и любовных чувствах есть интел&лектуального, всегда сопровождается первичными ощуще&ниями, которые она получила от тела, а также наличество&вавшими в нем тогда движениями или естественными функциями. Таким образом, поскольку до рождения наша любовь имела своей причиной подходящее питание, которое, в изобилии поступая в печень, сердце и легкие, вызывало в них более высокий жар, нежели обычно, ныне этот жар всегда сопровождает любовь, хотя последняя проистекает совсем от иных причин. Если бы я не опасался быть чересчур многословным, я бы обстоятельно показал,

что все прочие состояния нашего тела, сопряженные в са&мом начале нашей жизни с этими четырьмя страстями, сопровождают их и поныне. Но скажу лишь, что именно смутные ощущения нашего младенчества, оставаясь сопря&женными с разумными мыслями, побуждающими нас любить то, что мы считаем достойным любви, являются причиной того, что нам трудно познать природу этого чувства. Добавлю к этому, что многие другие страсти — такие, как радость, печаль, желание, страх, надежда и т. п.,— смешиваясь различным образом с любовью, затрудняют понимание ее значения. Особенно примеча&тельно это в отношении желания: его так часто принимают за любовь, что это служит причиной различения двух видов любви: одна из них именуется благосклонностью, и в ней желание не играет значительной роли, другую же называют вожделением, и она представляет собой чрезмер&ное желание, основанное зачастую на слабой любви.

Однако для изложения всего, что относится к этой страсти, надо было бы написать пухлый том; и хотя при&рода ее побуждает к самому активному общению, так что я склонен попытаться сказать Вам о ней более того, что я знаю, я лучше от этого воздержусь, дабы мое длинное письмо не вызвало у Вас скуку.

Итак, я перехожу ко вто&рому Вашему вопросу, гласящему: Один ли только естест&венный свет учит нас любви к Богу и можно ли любить Бога под влиянием этого света? Я полагаю, что существуют две веские причины, чтобы в этом сомневаться. Первая состоит в том, что рассматриваемые обычно атрибуты Бога настолько высоки по сравнению с нами, что мы никоим образом не постигаем, что они могут иметь к нам какое-то отношение, а посему исключается наше добровольное с ни&ми слияние. Вторая причина следующая: в Боге нет ничего доступного нашему воображению, а это приводит к тому, что, хотя к Богу можно питать некую интеллектуальную любовь, немыслимо испытывать к нему любовь чувствен&ную: ведь эта последняя должна была бы пройти через воображение на своем пути от рассудка к чувству. Поэтому я не удивляюсь, когда некоторые философы склоняются к тому, что одна лишь христианская религия помогает нам возлюбить Бога — тем, что учит нас таинству причастия, через которое Бог как бы снисходит до уподобления себя людям; философы эти также считают, что те, кто, не ведая этого таинства, казалось бы, испытывали любовь к какому- то Божеству, на самом деле испытывали ее не к истинному Богу, но всего лишь к неким идолам, коим они давали имя Божества: ведь точно так же Иксион 69, если верить поэтам, обнимал облако вместо царицы богов. Тем не менее я нисколько не сомневаюсь в том, что мы способны испы&тывать истинную любовь к Богу силою одной лишь нашей природы. Я не утверждаю, что любовь эта без благодати будет достойной — я оставляю этот вопрос на усмотрение теологов; но я осмеливаюсь сказать, что по сравнению с земной жизнью это самая восхитительная и самая полез&ная страсть, какую мы только способны испытывать; она может стать также самой сильной, хотя для этого требуется самая внимательная медитация, ибо наше внимание постоянно отвлекается присутствием иного рода объектов.

Путь, которым, по моему мнению, надо следовать, дабы достичь любви к Богу,— это размышление над тем, что такое ум (esprit), или вещь, которая мыслит, в чем природа нашей души имеет некоторое сходство с природой Бога.

Так мы приходим к убеждению, что душа наша — это эманация высшей интеллигенции (intelligence) et divinae quasi particula aurae 70. И даже, поскольку наше познание, как представляется, постепенно возрастает до бесконечности, а божественное познание, будучи бесконеч&ным, является как бы целью нашего, если мы не направим наше созерцание глубже, мы можем прийти к безрассуд&ному желанию стать богами и таким образом, в силу великой ошибки, возлюбить лишь божественность, но не Бога. Однако если наряду с этим мы примем в соображе&ние бесконечность его могущества, силою которого он создал столь великое множество вещей, малейшей части&цей коего мы являемся, а также беспредельность его про&видения, позволяющего ему охватить единой мыслью все, что было, есть, будет и может случиться, и безошибочность его решений^ которые никак не нарушают нашей свободы воли, но никоим образом не могут быть отменены; если, наконец, мы посмотрим, с одной стороны, на наше ничто&жество, а с другой — на величие всего созданного и отме&тим, насколько все это зависит от Бога, если мы будем рассматривать вещи с точки зрения его всемогущества, не ограничивая их пределами земного шара, как того жела&ют сторонники учения о конечности мира, созерцание всех этих вещей наполнит человека, который их хорошо понимает, столь безграничной радостью, что, сколь бы он ни был несправедлив и неблагодарен в отношении Бога — вплоть до того, что он мечтает занять его место,— он все же поймет, что достаточно пользовался милосердием Бога, позволившего ему прийти к такого рода познаниям.

Итак, полностью сливаясь с ним по доброй воле, человек любит Бога столь совершенной любовью, что больше не же&лает ничего на свете, кроме исполнения Божьей воли. Это и причина того, что он не боится больше ни смерти, ни страданий, ни житейских невзгод: он знает, что с ним не может случиться ничего, помимо определенного Богом; при этом он настолько чтит Божью волю, почитая ее спра&ведливой и неизбежной, и настолько сознает необходи&мость полной своей от нее зависимости, что, даже когда он ждет смерти или еще какого-то зла и мог бы вопреки ожиданию что-то изменить, он не желает этого делать. Однако если он не отвергает бед или печалей, поскольку они для него исходят от Божьего провидения, то еще менее того он отвергает все блага или дозволенные, закон&ные удовольствия, кои он может получать в этой жизни, ибо они проистекают из того же источника; принимая их с радостью и не опасаясь при этом никакого зла, он бывает совершенно счастлив благодаря своей любви к Богу.

Верно, что душе необходимо тщательно отвлечься от своей связи с чувствами, чтобы представить себе истины, вызывающие в ней указанную любовь; поэтому создается впечатление, будто она не в состоянии сообщить эту лю&бовь нашей способности воображения, дабы возбудить эту страсть. Однако я не сомневаюсь в том, что она все-таки сообщает ей это чувство. Ибо хотя мы не можем вообразить себе никаких свойств Бога, являющегося объектом нашей любви, мы тем не менее можем вообразить саму эту любовь, состоящую в том, что мы жаждем слиться с каким-то объектом; в отношении к Богу это означает, что мы рас&сматриваем себя как крохотную частичку всей необъятной массы вещей, им созданных. Ведь, поскольку объекты многоразличны, с ними можно сливаться или соединять их с собою различными способами, и одной лишь идеи этого слияния и соединения довольно для возбуждения жара в области сердца и весьма сильной страсти.

Верно также, что наше словоупотребление и правила вежливости не допускают, чтобы мы говорили тем, чье положение неизмеримо выше нашего, что мы их любим; допустимо сказать лишь, что мы их уважаем, чтим, высоко ценим и преисполнены благоговейного рвения им служить. Мне кажется, причина этого в том, что взаимная дружба человека с человеком делает этих людей до некоторой сте&пени равными, а когда мы пытаемся заслужить любовь кого-то великого, то, если мы ему говорим, что любим его, он может подумать, будто мы ставим себя с ним на корот- кую ногу и тем самым наносим ему ущерб. Однако, по&скольку у философов не в обычае давать различные наиме&нования вещам, подпадающим под одно и то же опреде&ление, и поскольку я не ведаю иного определения любви, кроме как наименования ее страстью, заставляющей нас добровольно сливаться с каким-то объектом, не различая, равен ли нам этот объект, больше ли он нас или меньше, я полагаю, что, говоря языком философии, я должен ска&зать, что можно любить Бога.

И если я попрошу Вас ответить мне, положа руку на сердце, любите ли Вы или нет великую королеву, при которой Вы теперь состоите 7l, Вы можете сколько угодно говорить, что испытываете к ней одно лишь уважение, преклонение и восхищение,— все равно я буду считать, что одновременно Вы испытываете к ней весьма горячее чувство. Ведь стиль Ваш так гладок, когда Вы о ней гово&рите, что хотя я, безусловно, верю всему тому, что Вы о ней рассказываете, ибо я знаю Вашу правдивость и слы&шал, как Вы то же самое говорили другим, однако я не ве&рю, что Вы могли бы писать о ней в таких выражениях, если бы не были преисполнены великого рвения; трудно также поверить, что, находясь вблизи такого светоча, Вы не восприняли от него частицы тепла.

Любовь, которую мы испытываем по отношению к объ&ектам, стоящим выше, чем мы, бывает не меньшей, нежели наша любовь по отношению к прочим; я полагаю, что, наоборот, по природе своей она более совершенна и застав&ляет нас с большим пылом соблюдать интересы того, кого мы любим. Ведь природа любви заставляет нас рассматри&вать себя как единое целое с любимым объектом и всего лишь как часть этого целого; мы переносим на сохранность этого целого свою привычную заботу о самих себе таким образом, что сберегаем лично для себя лишь столь большую или столь малую часть, какой она нам представляется в том целом, коему мы подарили свое чувство. Так, если мы добровольно сливаемся с объектом, который мы почи&таем ниже себя — например, если мы любим цветок, пти&цу, строение или что-либо в этом роде, то, какого бы совер&шенства ни достигала такая любовь в своем истинном на&значении, это не может заставить нас рискнуть жизнью во имя сохранности этих вещей, поскольку они представ&ляют собой не более благородные части целого, составляе&мого ими в совокупности с нами, нежели наши ногти и на&ши волосы в совокупности с нашим телом: ведь было бы весьма странным рисковать всем телом ради сохранности волос. Но когда два человека взаимно любят друг друга, благорасположение требует, чтобы каждый из них ценил другого выше самого себя; поэтому дружба их несовер&шенна, если они не способны сказать один в защиту дру&гого: Me me adsum qui feci, in me convertite ferrum 72. Точно так же, когда частное лицо добровольно соединяется со своим государем или же со своей родиной, если любовь его совершенна, он может считать себя всего лишь мель&чайшей крупицей целого, возникшего из его слияния с ними; а посему, служа им, он не боится пойти ради них на верную смерть, так же как он не боится выпустить немного крови из своей руки ради улучшения самочувст&вия всего тела. Можно каждодневно наблюдать примеры подобной любви даже у людей низкого звания: они охотно отдают свою жизнь во имя благополучия своей родины или ради защиты высокородного человека, коего они чтут. Вследствие этого очевидно, что наша любовь к Богу должна быть несравненно выше и совершеннее, чем любая другая.

Я не боюсь того, что эти метафизические мысли зададут трудную задачу Вашему уму: ведь я знаю высокую меру его способностей. Но, признаюсь, они утомили мой ум, а присутствие чувственно воспринимаемых объектов не позволяет мне слишком долго на этих мыслях задер&живаться. Поэтому я перехожу к третьему вопросу, а имен&но: Которое из двух нарушений умеренности хуже — лю&бовь или ненависть? Однако мне труднее ответить на этот вопрос, чем на два предыдущих, поскольку здесь Вы не столь ясно изложили свое намерение; сомнение же это можно понимать в разных смыслах, каждый из которых должен быть исследован в отдельности.

Можно сказать, что одна страсть хуже другой по той причине, что она делает нас менее добродетельными, или же потому, что она больше противоречит нашему чувству удовлетворенности; наконец, она может довести нас до больших излишеств и заставить нас причинить больше зла другим людям.

Первый пункт я нахожу сомнительным. Ибо, рассмат&ривая определения этих двух страстей, я прихожу к выво&ду, что любовь, испытываемая нами к объекту, который ее не заслуживает, может сделать нас худшими, нежели ненависть, испытываемая нами к человеку, коего мы долж&ны были бы любить. Происходит это потому, что гораздо большая опасность заключена в привязанности к чему-ли&бо скверному и своем как бы преображении в эту вещь, нежели в добровольном отчуждении от того, что является благом. Однако когда я принимаю во внимание склонности и привычки, рождающиеся из этих страстей, я меняю свой взгляд: ибо, видя, что любовь, какой бы неумеренной она ни была, всегда содержит в себе благо для своего объекта, я уже не думаю, будто она может развратить наши нравы так, как это делает ненависть, цель которой— одно лишь зло. И мы видим на опыте, что многие добрые люди мало-помалу становятся коварными, когда они вы&нуждены кого-нибудь ненавидеть; ибо, хотя их ненависть может быть справедливой, они столь часто представляют себе зло, которое им может быть причинено врагом, а так&же то, которое враг им желает, что это постепенно при&учает их к хитрости. Наоборот, те, кто отдается любви, пусть даже их любовь неумеренна и легкомысленна, часто оказываются более порядочными и добрыми людьми, нежели тогда, когда их ум занят другими мыслями.

По второму пункту я не усматриваю никакой трудно&сти: ведь ненависть всегда сопровождается печалью и огор&чением. И какое бы удовольствие ни испытывали неко&торые люди, причиняя зло другим, я полагаю, что в их вожделении есть нечто от дьяволов, коих всегда, согласно нашей религии, ожидает проклятие, хоть они постоянно и воображают, что отмщают Богу, терзая людей в аду. Напротив, любовь, какой бы неумеренной она ни была, приносит нам удовольствие, и, хотя поэты часто сетуют на нее в своих сочинениях, я тем не менее полагаю, что люди естественно воздерживались бы от любви, если бы не испытывали в ней больше сладости, нежели огорчений; ведь все печали, источником которых обычно считают любовь, исходят лишь от тех страстей, что ее сопровож&дают, а именно от безрассудных желаний и безоснова&тельных надежд.

Но если поставить вопрос, какая из двух страстей приводит нас к большим излишествам и заставляет при&чинять большее зло прочим людям, то, как мне кажется, надо сказать, что это любовь. Ведь ей, естественно, прису&ща большая сила и энергия, нежели ненависти; при этом чувство, испытываемое к объекту малозначительному, часто бывает причиной несравненно большего числа зол, чем может причинить ненависть к более достойному чело&веку. Я доказываю, что ненависть имеет меньшую силу, нежели любовь, исходя из самого происхождения той и другой. Ибо если верно, что наши первые любовные чувст&ва возникли благодаря тому, что сердце наше получало в изобилии требующееся ему питание, то наше первичное чувство ненависти появилось, наоборот, от питания, вред&ного сердцу; и поскольку ныне те же аффекты сопро&вождают те же самые страсти, то, как было сказано выше, когда мы любим, вся наиболее чистая кровь, очевидно, в изобилии поступает из наших сосудов в сердце, что одновременно привлекает к нашему мозгу большое количе&ство животных духов, — это вызывает в нас прилив сил, энергии и мужества; в то же время, когда мы ненавидим, горечь желчи и кислота селезенки, смешиваясь с нашей кровью, становятся причиной меньшего поступления этой последней в сердце и не столь энергичного притока живот&ных духов к мозгу, а посему мы бываем слабее, хладно&кровнее и трусливей. Опыт подтверждает сказанное мной: ведь Геркулесы, Роланды и вообще все более мужествен&ные люди любят более горячо, нежели другие; наоборот, люди слабые и трусливые более всех склонны к ненависти. Гнев, правда, может сделать людей отважными, однако при этом он заимствует свою энергию от любви, питаемой ими к самим себе, которая всегда служит им опорой; гнев же является только спутником этой страсти. Отчая&ние также побуждает нас к усилиям мужества, а страх заставляет совершать жестокости; но между этими страстя&ми и ненавистью есть разница.

Мне остается еще показать, что любовь, питаемая нами к незначительному объекту, может принести больше зла, если она непомерна, нежели ненависть к человеку более высоких достоинств. Основание, которое я приведу, состоит в том, что зло, проистекающее от ненависти, рас&пространяется лишь на ненавистный объект, в то время как неумеренная любовь ничего не щадит, кроме своего объекта, значимость которого очень невелика в сравнении со всеми другими объектами, которым такая любовь гото&вит гибель и катастрофу — как острую приправу к своему сумасбродному неистовству. Быть может, скажут, что ненависть — более близкая причина зол, приписываемых любви, ибо, если мы что-то любим, мы по той же причине ненавидим все противоположное нашему объекту. И все- таки любовь всегда более повинна, нежели ненависть, в том зле, какое вершится подобным образом, потому что именно она — его первопричина и потому что любовь к одному объекту может вызвать ненависть ко многим другим. Помимо этого отнюдь не самым большим злом, проистекающим от любви, бывает то, которое она вершит таким образом — при посредничестве ненависти: главным и наиболее опасным видом зла является то, которое она вершит или которому попустительствует просто ради удо&вольствия любимого объекта или ради своего собственного удовольствия. Я вспоминаю остроту Теофиля, которую можно привести здесь как пример; он обращает к человеку, обезумевшему от любви, такие слова:

Что за добыча для Парижа, боги!

Какой же подвиг был любовником свершен,

Поджегшим Трои древние пороги!

И так его любовный пыл был укрощен! 73

Это показывает, что даже самые великие и мрачные бедствия могут иногда служить, как я сказал, приправой к неумеренной любви и делать ее более приятной, посколь&ку они увеличивают ожидаемую за нее награду. Не знаю, совпадают ли мои мысли по этому пункту с Вашими; но заверяю Вас, что они совпадают с ними постольку, поскольку Вы обещали мне благосклонность и я, со своей стороны, горячо Вас люблю, и проч.

<< | >>
Источник: Декарт Р.. Сочинения в 2 т. Т. 2— М.: Мысль,1994. 1994

Еще по теме   ДЕКАРТ — ШАНЮ 68 Эгмонд, 1 февраля 1647 г.  :

- Альтернативные философские исследования - Антропология - Восточная философия - Древнегреческая философия - Древнеиндийская философия - Древнекитайская философия - История философии - История философии Возрождения - Логика - Немецкая классическая философия - Онтология и теория познания - Основы философии - Политическая философия - Русская философия - Синектика - Современные философские исследования - Социальная философия - Средневековая философия - Философия и социология - Философия кризиса - Философия культуры - Философия науки - Философия религии - Философы - Фундаментальная философия - Экзистенциализм - Этика, эстетика -
- Архитектура и строительство - Безопасность жизнедеятельности - Библиотечное дело - Бизнес - Биология - Военные дисциплины - География - Геология - Демография - Диссертации России - Естествознание - Журналистика и СМИ - Информатика, вычислительная техника и управление - Искусствоведение - История - Культурология - Литература - Маркетинг - Математика - Медицина - Менеджмент - Педагогика - Политология - Право России - Право України - Промышленность - Психология - Реклама - Религиоведение - Социология - Страхование - Технические науки - Учебный процесс - Физика - Философия - Финансы - Химия - Художественные науки - Экология - Экономика - Энергетика - Юриспруденция - Языкознание -