Приложение.
1. Евангелие от Матфея.
24 Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть.
Не можете служить Богу и маммоне[58].25 Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?
26 Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?
27 Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?
28 И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут;
29 но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них;
30 если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!
31 Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?
32 потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.
33 Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам.
34 Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы. (Матф 6, 24-34)
2. Р. Нибур. Христос и Культура.
Исторические и социальные условия, в которых совершается отвержение Иисуса Христа, чрезвычайно разнообразны: персональные и групповые мотивировки его оппонентов бесконечно варьируются, и, кроме того, философские и научные мнения, выстроенные против христианских убеждений, часто противостоят в большей степени друг другу, чем самим этим убеждениям. Но когда речь заходит об отношении Христа и культуры, среди этих разнородных критиков наступает принципиальное единодушие.
Древние спиритуалисты и современные материалисты, благочестивые римляне, обвинявшие христиан в атеизме, и атеисты XIX в., которые осуждали их теистическую веру, националисты и гуманисты - кажется, все были оскорблены одними и теми же моментами в Евангелии и использовали, защищая свою культуру, схожие аргументы.Заметным среди этих периодически повторяющихся аргументов было утверждение, которое сформулировано Гиббоном применительно к римлянам: христиан «одушевляют презрение к нынешнему существованию и вера в бессмертие». Эта двуединая вера ставила в тупик и раздражала как энтузиастов цивилизации Нового времени, так и апологетов Рима, как радикальных революционеров, так и охранителей прежних порядков, как верующих в бесконечный прогресс, так и отчаявшихся провозвестников упадка культуры. Причем это не был случай, когда можно было все списать на неполноценность учеников, Учителя же обелить, ибо высказанные им суждения насчет забот о еде и питье, насчет малой ценности земных сокровищ, насчет страха перед теми, кто в состоянии отобрать человеческую жизнь, как и неприятие им мирской власти в вопросах жизни и смерти — все это делало его самого явным источником убеждений его последователей. Это не была также позиция, от которой можно было отмахнуться, заявив, что она свойственна только части христиан, тем, кто верует в скорый конец света, или ультраспиритуалистам. Она сочеталась с различными воззрениями на историю и с разноплановыми концепциями соотношения духа и материи. Позиция эта способна поставить в тупик, потому что она соединяет в себе то, что имеет вид презрения к земному существованию с великой заботой о реальном человеке, потому что ее не страшит печать обреченности на всех человеческих делах, потому что она заряжена не отчаянием, но уверенностью. Христианство представляется угрожающим культуре в данном аспекте не потому, что пророчествует о том, что от всех человеческих достижений не останется камня на камне, но потому, что Христос дает возможность людям воспринимать это бедствие в некоторой степени невозмутимо, направляет их надежды на другой мир и, таким образом, лишает людей стимула к тому, чтобы взвалить на себя груз непрестанного труда по сохранению громоздкого, но неустойчивого общественного наследия.
Потому-то Цельс от нападок на христианство переходит к адресованным к верующим призывам не подвергать опасности находящуюся уже и без того в угрожающем положении империю, отказываясь выполнять свой гражданский долг по ее защите и восстановлению. Однако та же христианская позиция возбудила враждебность у Маркса и Ленина уже потому, что верующие были озабочены своим земным существованием в недостаточной степени для того, чтобы вступить во всеобъемлющую борьбу за уничтожение старого порядка и построение нового. Они могли объяснить это только тем, что видели в христианской вере религиозный опиум, используемый преуспевающими для отупления народа, который должен быть вполне убежден в том, что нет жизни вне культуры.Согласно другому расхожему аргументу, выдвигаемому против Христа его культурными антагонистами различных эпох и убеждений, Христос побуждает людей полагаться на милость Божью вместо того, чтобы призвать их к реализации своих человеческих возможностей. И правда, спрашивает Цельс, что сталось бы с римлянами, если бы они последовали заповеди уповать только на одного Бога? Не остались бы они тогда без клочка собственной земли, как это случилось с иудеями, не подверглись бы преследованиям, словно преступники, как сами христиане?7 Такие современные философы культуры, как Николай Гартман, находят в этом, основанном на вере, уповании на волю Божью предельную противоположность этике культуры с ее сосредоточенностью на усилиях человека8. Марксисты, уверенные в том, что историю делают люди, видят в доверии к благости Божией такое же мощное снотворное, как и в уповании на Царствие Небесное. Общественные реформаторы демократического или гуманистического направления обвиняют христиан в «квиетизме», а народная мудрость выражает свое снисходительное неверие в пословицах вроде «на Бога надейся, а сам не плошай,» и «Богу молись, а к берегу гребись».
[42; 12-14]
3.«Северная теория мужества»
«Северная теория мужества», о которой Толкин писал в эссе «Чудовища и Критики».
Северная теория мужества – существенная часть мировоззрения древних скандинавов и англосаксов, до принятия ими христианства (и в «изменённом виде» – после). Толкин писал об авторе древнеанглийской поэмы Беовульф: «…Он и его слушатели мыслили себя обитателями Eormengrund, великого материка, окаймлённого Garsecg – безбрежным морем, под недостижимой крышей небес; и вот на этой-то земле, в небольшом круге света, окружавшем их жилище, мужественные люди… вступают в битву с враждебным миром и исчадиями тьмы, в битву, которая для всех, даже для королей и героев, кончается поражением. То что география, когда-то считавшаяся материальным фактом, теперь может классифицироваться лишь как обыкновенная сказка, ничуть не умаляет её ценности. Она превосходит астрономию. Да и астрономия не очень-то способствует тому, чтобы этот остров стал казаться более безопасным, я внешнее море – менее устрашающим и величественным».
Tolkien. Monsters and critics. London. 83. Page 18.
«..Северное мужество – особая теория мужества, которая является великим вкладом ранней северной литературы в мировую… Я имею в виду ту центральную позицию, которую всегда занимала на Севере вера в непреклонную волю» «И Северные боги, - цитирует далее Толкин одного исследователя, - похожи…более на Титанов, чем на Олимпийцев; правда, в отличие от Титанов, они сражаются на правой стороне, хотя эта сторона и не побеждает. Побеждает Хаос и Иррациональное… Но и побежденные боги не считают поражение свидетельством своей неправоты.» В этой войне люди -избранные союзники богов, и если они герои, то они могут иметь свою долю в этом «абсолютном сопротивлении», совершенном, ибо безнадёжном.»
Tolkien. Monsters and critics. London. 83. Page 18.
(Взято из Толкин. «Властелин колец.» Т1. Стр.403, 685.С-Пб. Азбука 1995)
4. Щедровицкий Г. П.
Продумывая в последние дни тогдашнюю ситуацию — а для меня до сих пор там остается много чего непонятного, — я понял и отчетливо увидел одну вещь, которую раньше, в те годы, не замечал. Я понял, что практически вся наша философия до сих пор остается во многом религиозной философией. Религиозной в широком смысле этого слова, т.е. философией, связанной с верой в то, что должно быть. И в этом есть своя сила. lt;..-gt; Религиозная философия есть философия с принципиальным, категорическим императивом — как должно быть. Но только очень странным образом, с категорическим императивом не в смысле Канта — не в смысле требований к себе, норм своего личного поведения, личных взаимоотношений и своих обязанностей, — а в смысле требований, вынесенных в мир и даже объективированных.
И до сих пор, читая работы советских философов, независимо от того какой системы взглядов они придерживаются, я каждый раз отчетливо ощущаю эту вот линию религиозного философствования и соответствующую эсхатологию. lt;...gt;
[54;6]