Произведение
Произведение — вот ответ на вопрос: «Что значит быть в культуре, общаться в культуре, самодетерминировать свою судьбу в напряжениях культуры, порождать в культуре мир впервые?».
Но что такое произведение?(1) Произведение в отличие от продукта (потребления),
предназначенного, чтобы исчезнуть, или от орудия (труда), могущего
работать в любых умелых руках, есть отстраненное от человека и
воплощенное в плоть полотна, звуков, красок, камня собственное бытие
человека, его определенность как этого, единственного, неповторимого
индивида.
Произведение всегда адресовано; точнее, в нем, в его плоти, адресовано мое — авторское — бытие. Произведение осуществляется — каждый раз заново — в общении “автор — читатель” (в самом широком смысле этих слов). Это общение, воплощенное в “пло(т)скость” (плоть... плоскость...), предполагающее и полагающее — вновь и вновь — воображаемого автора и воображаемого читателя.
В общении “на основе” произведения (когда его участники могут и, по сути дела, должны находиться на бесконечном во времени и пространстве расстоянии друг от друга) мир создается заново, впервые — из плоскости, почти небытия вещей, мыслей, чувств, из плоскости холста, хаоса красок, ритма звуков, слов, запечатленных на страницах книги. Произведение — это застывшая и чреватая форма начала бытия.
Произведение обладает двумя по видимости противоположными качествами: оно есть неприкосновенная вещь, насквозь определенная сложившим ее автором и вложенным в нее бытием, но это бытие в нем словно озадачено самим собой, незавершено, обращено к возможности изначально иного бытия. Произведение поэтому требует того, кто, не вмешиваясь в его неприкосновенную плоть, оставаясь отстраненным слушателем-зрителем, вместе с тем способен своезаконно дорабатывать, дополнять, домысливать его. Произведение транслирует не морфологическую особенность культуры, не сложившуюся форму, а формирующий первоисточник, неустранимо авторский характер человеческого бытия.
Поэтому то, что произведено в произведении, что оно транслирует, проектирует и провоцирует, есть само производящее (forma formans), соответствующая интенция авторства. В нерушимый кристалл произведения встроена та стихия или материя — “земля” тяжести и косности, “сор” повседневности, “ничто” бессмыслицы и отчаяния… , — в преодолении которых оно рождалось. Именно само преодоление, само611
производящее (изводящее из небытия в бытие) усилие произведено в произведении, и именно в этом смысле в нем произведена культура.
(5) Форма произведения (структура, композиция, архитектоника) содержит в себе не столько некое общепонятное и лишь нуждающееся в расшифровке “содержание” (выражение, изображение, подражание), сколько устройство, проектирующее возможного идеального читателя, зрителя, — насущного “мне” (автору) Ты. Произведение культуры не выставлено на всемирную выставку в качестве музейного экспоната, памятника, исторического источника или документального свидетельства,
оно устроено как вопрос, запрос к тому, кто способен ответить, и как источник ответного смысла. Вещественно вторгаясь в эстетическую плоть человека, оно на деле образует, вызывает — пред-восхищает и предполагает — ответную способность: намечает, как мне, возможному адресату, расположиться, как настроить внимание зрения, слуха или мысли. Восприятие произведения (получение послания) требует, поэтому двойного умения и усилия: умения расположить себя в соответствии с предположениями автора, и усилия ответного со-авторского участия. В этом смысле поэтическое, например, произведение обращено к поэту во мне и вызывает его к жизни (философское — к философу, математическое
математику…)
Возможно говорить о диалоге культур, только если сама культура понимается как сфера произведений — не продуктов или орудий.
Прежде всего, только понимаемая как произведение (или целостность произведений) культура органично (по определению) предполагает диалог: автора, творившего, скажем, в античной культуре, и читателя, живущего, к примеру, в культуре современной. Это действительно будет диалог: произведение всегда обращено к (возможному) далекому Собеседнику.
Само произведение есть такой вопрос, обращенный к человеку, здесь, сейчас отсутствующему, ответ которого мне необходим (после моего физического ухода — особенно); вместе с тем произведение есть ответ на предполагаемый вопрос. И я отвечаю (ответствен) всем своим бытием, в произведении запечатленным.Далее. Читатель (слушатель, зритель) всегда домысливает, дорабатывает, своеобразно понимает мое “послание”, он соавтор; наш диалог продуктивен. Хотя — парадоксален: читатель (зритель, слушатель...) дорабатывает, завершает, замыкает мое произведение, впервые осуществляет его как произведение,... ни слова, ни краски, ни ноты, ни высказывания в нем не изменяя. Причем автор произведения всегда (и целеосознанно) проецирует из своего произведения своего идеального читателя (…), — уже по замыслу, по архитектонике
612
произведения отнесенного на такое-то “расстояние”, так-то расположенного, так-то настроенного и из предустановленной точки, предустроенного расположения видящего, слышащего, понимающего, домысливающего все сочиненное, сказанное, помысленное в произведении, точнее — в предположенном общении с автором произведения, также проецированном из самой произведенческой плоти. Но спроецированный автором “идеализованный” читатель вступает — в моем сознании — в диалог (спор) с реальным, этим, непредусмотренным — моим сегодняшним Я.
Но главное, пожалуй, еще в другом. Каждый автор новой культурной эпохи, создавая свое произведение (художественное, философское, теоретическое, нравственно-религиозное), всегда — хочет он или не хочет — уже своим актом творчества оказывается в перипетии смыслового (вопрос — ответ — вопрос…) общения с произведениями и авторами иных культурных эпох, с их вопросно-ответными смыслами. В каждом новом произведении автор диалогизирует с иным автором (авторами). Но здесь — для понимания того, в каком определении понятие “культура” требует понятия “диалог культур” — необходим еще один, может быть, самый парадоксальный шаг.
Некая историческая эпоха есть действительно особая культура, вынесенная на грань диалога культур, только тогда, когда она понимается не просто как «совокупность» произведений, но — как одно целостное произведение.
Как если бы все произведения этой эпохи были “актами” или “фрагментами” единого произведения. Но сие означает, что человек, общающийся с этой культурой, — античной, средневековой, восточной, нововременной — есть человек культуры только в той мере, в какой он способен (но это одновременно — и способность самой “читаемой” культуры) спроецировать, вообразить, сосредоточить некоего идеализированного одного автора этой целостной “культуры-произведения”. Предполагается некий субъект, некий особенно-всеобщий разум-художник, впервые — из ничего, из исходного начала — творящий это странное единое и многоразличное произведение. Только в этом случае имеет смысл говорить о “диалоге культур”, то есть — о диалоге предполагаемых (мной, моим “малым Я” предполагаемых) авторов, своего рода Демиургов целостных “культур-произведений”. Сами по себе — безлично — произведения или культуры диалогизировать не могут. Диалог в применении к культуре вообше был бы бессмысленной метафорой, точнее — безответственным словесным оборотом.613