Раздел одиннадцатый

Даже усвоив все гносеологические достижения Канта, развитые в его «Критиках», мы всё же не поймём его до конца, если не уясним себе ту гуманистическую сверхзадачу, которую он поставил перед собой.

Наука Нового Времени уничтожила античную и средневековую метафизику, заменив её реальной опытной физикой, химией, агрономией, анатомией, зоологией, антропологией и т.д.  Но, вместе с метафизикой, она уничтожила и теологию, которая, в силу исторических причин, тоже была метафизической. Значит, наука уничтожила догматы церкви, и с ними Бога, сущего в традиционной вере. Кант, воспитанный в схоластической традиции и приверженный метафизике не берётся, однако, спасать её; он хочет спасти Бога. Для этого он выводит Бога из области физики и отдаёт его морали:

«После этих замечаний легко найти ответ на очень важный вопрос: относится ли понятие о боге к физике (стало быть, и к метафизике, которая содержит в себе только чистые априорные принципы первой в общем значении) или к морали».

«С помощью метафизики дойти от познания этого мира до понятия о боге и до доказательства его бытия достоверными выводами невозможно потому, что мы должны были бы познать этот мир как совершеннейшее возможное целое, стало быть, познать для этого все возможные миры (дабы иметь возможность сравнивать их с этим миром), значит, мы должны были бы быть всеведущими, чтобы сказать, что этот мир был возможен только благодаря богу (как мы должны себе мыслить это понятие). Но полностью познать существование этого существа из одних лишь понятий безусловно невозможно, так как каждое суждение о существовании, т. е. такое, где о существе, о котором я составляю себе понятие, говорится, что оно существует, есть суждение синтетическое, т. е. такое, посредством которого я выхожу за пределы понятия и говорю о нем больше того, что мыслилось в этом понятии, а именно что вне рассудка еще дан предмет, соответствующий этому понятию в рассудке, а это явно нельзя вывести с помощью какого-либо умозаключения.

«На эмпирическом пути (физики) понятие о боге всегда остается не строго определенным

понятием о совершенстве первосущности, чтобы можно было считать его соответствующим понятию о божестве (от метафизики в ее трансцендентальной части здесь ничего нельзя добиться).

«Это понятие я пытаюсь рассмотреть в рамках объекта практического разума и тогда нахожу, что моральное основоположение допускает его только как возможное, при предположении, что имеется творец мира, обладающий высшим совершенством. Он должен быть всеведущим, дабы знать мое поведение вплоть до самых сокровенных моих мыслей во всех возможных случаях и во всяком будущем времени; всемогущим, дабы дать соответствующие этому поведению результаты; вездесущим, вечным и т. д. Стало быть, посредством понятия высшего блага как предмета чистого практического разума моральный закон определяет понятие первосущности как высшей сущности, чего не мог сделать физический (и, поднимаясь выше, метафизический) и, значит, весь спекулятивный метод (Gang) разума. Следовательно, понятие о боге первоначально принадлежит не к физике, т. е. [дается ] не для спекулятивного разума, а к морали».

Этим шагом Кант не только спасает Бога для Нового Времени, но также освобождает науку от влияния церкви:

«Объяснять устроения природы или их изменение, прибегая для этого к помощи бога как творца всех вещей, - это, по меньшей мере, не физическое объяснение; это вообще означает признание в том, что с философией здесь покончено, так как, для того чтобы составить себе понятие о возможности того, что мы видим перед своими глазами, приходится допустить нечто такое, о чем вообще не имеют никакого понятия»;

и утверждает новый, протестантский образ веры, в коем над собором и священством приоритет получает персональная совесть (под видом чистого практического разума, «потребность которого основана на долге»; каковой «долг основывается на совершенно независимом от допущений и самом по себе аподиктически достоверном законе, а именно на моральном законе»).

Однако замену совести на разум трудно выдать за безобидную транзитивную операцию в рамках, якобы, тождества первой и второго. Кант чувствует запах подлога и ищет оправдаться: «Да будет мне дозволено присовокупить здесь еще одно замечание, чтобы избежать ложных толкований при применении столь необычного еще понятия, как понятие веры, основанной на чистом практическом разуме. - Может показаться, будто основанная на разуме вера провозглашается здесь чуть ли не заповедью, а именно [предписывает] признавать возможным высшее благо. Но вера, которая предписывается как заповедь, есть бессмыслица…. В отношении первой части высшего блага, а именно того, что касается нравственности, моральный закон дает нам заповедь, и сомнение в возможности этой составной части было бы равносильно сомнению в самом моральном законе. Что же касается второй части этого объекта, именно счастья, полностью соразмерного с указанной достойностью, то допущение возможности его вообще не нуждается, правда, в заповеди…. Выше я сказал, что по одному лишь естественному ходу вещей в мире нельзя ни ожидать, ни считать невозможным счастье, строго соразмерное с нравственным достоинством, что, следовательно, возможность высшего блага с этой стороны может быть допущена только при предположении морального творца мира.

Эта вера, следовательно, не предписывается, она возникла из самого морального убеждения как добровольное, подходящее для моральной (предписанной) цели и, кроме того, согласное с теоретической потребностью разума определение нашего суждения - признавать существование мудрого творца мира и полагать его в основу применения разума…».

Здесь мы предоставляем читателю самому судить об убедительности этих рассуждений Канта.