Раненые, больные и потерпевшие кораблекрушение
Первая и вторая Женевские конвенции, бывшие par excellence[175] конвенциями, касающимися деятельности Красного Креста, займут наше внимание ненадолго. Настолько очевидно велика была значимость того, за что они выступали, и настолько универсально ценна была их цель, что их содержание вызвало сравнительно мало споров на всех конференциях, которые завершились окончательным принятием вариантов 1949 г.
Их принципиальной задачей было подтвердить принципы, которые были положены в основу женевского права с момента его первой кодификации в начале 60-х годов XIX в.: речь идет о защите и заботе о солдатах и моряках, ставших hors de combat[176] в результате полученных ран, болезни и/или кораблекрушения, а также о защите и оказании поддержки мужчинам и женщинам, взявшим на себя такую заботу, и об отличительных знаках, которые они должны носить. Эти нужды уже получили воплощение в давно утвержденных, тщательно разработанных конвенциях, и после Второй мировой войны практически ничего уже не нужно было менять, за исключением исправления нескольких положений, которые оказались явно ошибочными, и включения ряда новых пунктов, которых требовала изменившаяся природа войны и новые методы ее ведения.Наиболее интересное положение из тех, которые были вновь подтверждены, касалось роли населения и было отражено в ст. 18 Первой ЖК. Это был один из основных пунктов самой первой Женевской конвенции, плод той эпохи, когда развитие военно-медицинских служб в целом было неудовлетворительным; эта норма поощряла гражданское население, приходящее на помощь раненым и больным, и защищала такие действия; «военачальники воюющих сторон» не должны были плохо относиться к населению за то, что оно в равной степени оказывало помощь раненым любой стороны. Теперь эта благородная идея заново утверждалась и развивалась в ст. 18. Особое упоминание «районов вторжения и оккупированных территорий» свидетельствовало о ситуациях, имевших место во время Второй мировой войны, в которых выявились наиболее серьезные пробелы в этой части закона.
Иностранные военные власти во время оккупации и восстановленные национальные правительства после освобождения всякую гуманитарную помощь страдающим военнослужащим и прочим лицам «вражеского» происхождения незамедлительно трактовали соответственно как акты сопротивления или как измену родине. Была еще и другая, противоположная проблема, состоявшая в том, что гражданское население в определенных обстоятельствах проявляло не слишком много, а, наоборот, слишком мало сострадания к комбатантам неприятеля, оказавшимся в тяжелом положении: например, разгневанные гражданские (иногда поощряемые властями) нападали на летчиков разбившихся самолетов; люди, которые могли бы прийти на помощь раненым солдатам оккупирующей армии, оставляли тех умирать.По всем этим и другим возможным аспектам вопроса ст. 18 высказывается четко и ясно. Но по поводу самого неудобного — более того, неразрешимого в строго юридических и военных терминах — аспекта в ней не говорится ничего. Например, где заканчивается гуманитарная обязанность прийти на помощь больному бойцу сопротивления или спустившемуся на парашюте летчику и начинается патриотический долг, состоящий в том, чтобы его спрятать, и как это может быть доказано? Пикте, давая итоговую характеристику противоположным тенденциям, наблюдавшимся на конференциях 1947 и 1949 г., соглашается со здравомыслием последней, указывая, что «отсутствие в конвенции какого-либо намека на контроль [со стороны оккупационных властей] не обязательно означает, что контроль запрещен», и что власти, без сомнения, установят такие правила, которые сочтут нужными. Дрейпер, считая это само собой разумеющимся, не находит ничего лучшего, нежели «предложить, чтобы [гражданское лицо] могло подвергаться наказанию за укрывательство, но не за заботу о больных»[177].
Безусловно, ко времени Второй мировой войны относятся правовые пробелы, которые пытается заполнить важнейшая ст. 12. Она начинается с подтверждения первоначальных базовых принципов женевского права — по сути формулируя в форме статута основные принципы гуманности, нейтралитета и беспристрастности Красного Креста.
Но в то время, как конвенция 1929 г. не считала необходимым определить беспристрастность более точно, нежели через выражение, приведенное в ее ст. 1 — «без различия национальности», теперь этот принцип определяется как «без какой-либо дискриминации по таким причинам, как пол, раса, национальность, религия, политические убеждения или другие аналогичные критерии». Защита раненых и больных от «посягательств на их жизнь и личность» сразу же усиливается конкретным запретом «добивать или истреблять их, подвергать их пыткам, проводить над ними биологические опыты». Дрейперу принадлежит разъяснение значимости последней фразы центрального абзаца: раненых и больных «преднамеренно оставлять без медицинской помощи или ухода, предумышленно создавать условия для их заражения». Пикте оставляет эти слова без внимания, относя их к числу общих мест риторики Красного Креста, но, как писал переживший Вторую мировую войну и побывавший на трибуналах по военным преступлениям Дрейпер, «персонал, ведущий допросы, считает, что раненые летчики, пострадавшие от шока, ожогов и ран, как правило, являются весьма выгодными объектами с точки зрения целей допроса». Он также напоминает о «практике немцев во время последней войны полностью изолировать лагеря с русскими военнопленными, когда там обнаруживался тиф или туберкулез»[178].Остается только попутно отметить попытки идти в ногу с техническим прогрессом, предпринятые в этих двух конвенциях. Война в воздухе распространилась настолько широко, что едва ли осталась какая-нибудь область МГП, которая не была бы ею затронута. В данной области необходимо было включить экипажи самолетов, оказавшиеся в море, в общую категорию «потерпевших кораблекрушение» и усовершенствовать нормы, призванные обеспечивать идентификацию военномедицинских самолетов, — нормы, которые, как легко можно представить, должны быть технически достаточно сложными и учитывать такие факторы, как скорости, с которыми теперь могли летать самолеты, и наличие радаров и прочего оборудования, которое могло теперь их обнаруживать.
Частная проблема экипажей самолетов неожиданно стала насущной в 1940 г., когда множество их упало в пролив Ла-Манш. Дэвид Хоуарт, который сам участвовал в операциях по спасению, четко сформулировал ситуацию: «Немцы попробовали отправить гидропланы, помеченные знаком Красного Креста, и наши истребители их сбивали (поскольку самолеты с эмблемой Красного Креста не предусмотрены Женевскими конвенциями); Британские ВВС использовали собственные катера, и немцы их расстреливали»[179]. Плавучие госпитали столкнулись, пусть и в меньшей степени, с теми же трудностями (помимо тех, которые создавали санитарные самолеты, садящиеся на них и взлетающие с них). Женевские конвенции 1949 г., возможно, смогли поспеть за тем уровнем техники, который существовал в 1945 г., но уже к тому моменту, как они вступили в силу, сизифов цикл вошел в следующую фазу. О том, как проблема решалась на следующем его витке, можно получить представление из раздела II ДПІ: одиннадцать статей по санитарным перевозкам во всех их аспектах. Читатель, специализирующийся на данных вопросах, может доба-вить к этому главу приложения к ДШ, посвященную отличи- 30
тельным сигналам[180].