Поиски и разработка метода исследования

В научном становлении М.В. Нечкиной логически выделяются два периода: казанский и московский. Казанский период целесообразно разделить на два этапа - время обучения в гимназии и в университете.

С гимназических лет у М.В. Нечкиной сложилось осознанное отношение к своему жизненному пути. Она целенаправленно, с невероятным упорством трудилась, чтобы осуществить свою мечту - стать профессором социологии. Перед восьмым классом гимназии она прагматически составила план своих дальнейших самостоятельных действий, в который включила занятия по психологии, логике, политической экономии, социологии, немецкому, английскому и французскому, латинскому языкам; музыкой, философией, русской и французской литературой и философией искусства^[129].

Как отмечает Е.Л. Рудницкая, пробуждение интереса к истории у М.В. Нечкиной произошло во время обучения в гимназии, чему способствовал

талантливый педагог, учитель истории С.П. Сингалевич^[130]. Личные дневники М.В. Нечкиной этого периода показывают, что преподаватели гуманитарных дисциплин Ксениинской гимназии развивали в учениках самостоятельное творческое мышление.

В гимназии у М.В. Нечкиной сформировалось убеждение о ценности первенства научного открытия. С этим тесно связанны такие качества, как: самоуважение и гордость, присущие ей, как начинающему исследователю. Она замечала в дневнике, что позволяет себе записывать только те мысли, которые пришли только ей самой. При этом она огорчалась, когда находила свои мысли у известных ученых, и испытывала счастье, когда ей удавалось открыть какие-то новые законы, принадлежащие только ей и никому другому. В будущем М.В. Нечкина всегда будет отстаивать авторское право исследователей. Полное непризнание авторитетов в процессе учения, стремление составить собственное независимое мнение о предмете - это проявилось еще во время обучения в гимназии и стало характерной чертой будущего ученого.

Главной проблемой для М.В. Нечкиной в годы ее становления как ученого был вопрос - чем и как надо заниматься? При этом особенно важно понять, как именно надо заниматься. Поиском и разработкой своей методики научного исследования она занималась на протяжении учебы в гимназии и университете. Попытаемся проследить этот сложный процесс.

В восьмом классе гимназии Милица Нечкина, задумываясь над этой проблемой, осознавала то, что надо стараться заниматься как можно более вдумчиво, читать медленно и относиться ко всему изученному как можно глубже и серьезнее. Из-за этого во время обучения в университете у нее возникло противоречие: с одной стороны, во время изучения книг у нее было мучительное, напряженное желание запомнить все, что она читает. С этим связано чувство безнадежности и тоски, потому что она понимала, что всего запомнить невозможно. С другой стороны, присутствовало убеждение, что запоминать все и не надо, что это вовсе не идеал, к которому надо стремиться.

Много времени начинающий ученый уделяла размышлениям об организации процесса познания. Их итогом станет установление правила концентрации внимания. М.В. Нечкина считала, что если определенный период времени заниматься какой-нибудь одной темой, уберегая тем самым целостность мысли, то в короткий период можно достигнуть очень многого.

Уже после первого года обучения М.В. Нечкина пыталась дистанцироваться от университета и начать самостоятельно разрабатывать научные приемы. Заметим, что это был тяжелый период ломки академических традиций, адаптации Казанского университета к новой ситуации, к установившейся советской власти. Примечательно мнение М.К. Корбута, который оценивал 1918/19 учебный год как «самый нежизненный» год в университете^[131]. М.В. Нечкину не покидало чувство одиночества во время обучения. Она понимала, что одной в научной работе очень тяжело. В дневниках этого периода она сравнивала себя со слепым щенком, карабкающимся на острые, недосягаемые вершины научной мысли.

М.В. Нечкина отмечала, что университет ничего полезного ей не дает, он

мешает претворять в жизнь ее самостоятельные научные планы. Она обращала внимание на то, что продольный разрез года, принятый в университете, препятствовал личной научной работе, так как не позволял ей применять правило концентрации внимания, которому она старалась следовать. В связи с этим она писала: «Если же я ежедневно буду заниматься десятью предметами и работать параллельно хотя бы только в двух практических занятиях, то внимание разорвется в клочки, и работа не даст результатов. Главное, она будет мучительно неприятной, не давая цельного впечатления уму... Есть что-то глубоко унизительное в занятиях принудительных. Это рвет и рушит все мои планы, которые сейчас наметились очень определенно. А готовиться и сдавать в два дня не позволяет самолюбие и уважение, нет, я имею право это сказать - любовь к науке»^[132]. Одной из особенностей научной работы, по мнению М.В. Нечкиной, является проблема недостатка времени. С начала 1920-х гг. она изучала вопросы научной организации труда, будучи членом Лиги «Время», заполняла специальные хронокарты сначала для себя, а потом и для своего супруга Д.А. Эпштейна.

Свое отношение к университету М.В. Нечкина откровенно выразила в следующих строках дневника от 27 ноября 1920 г.: «От меня бесконечно далек университет. Боюсь сказать - но я не люблю его... я отношусь с холодной неприязнью к факультету, к профессорам, к манере преподавания и общему его ходу. Первое чувство, которое я испытываю при мысли обо всем этом, это чувство тяжелой скуки и презрения...

Историко-филологический факультет Казанского университета»^[133]. Сложно определить, с чем именно связано такое отношение М.В. Нечкиной к университету. Выскажем предположение, что на это повлияли несколько факторов одновременно: общая тяжелая, нестабильная обстановка в университете, работа преподавателей в условиях физического выживания, голод, холод, болезни, необходимость дополнительного заработка. Все это не способствовало творческой научной работе, поэтому ожидания М.В. Нечкиной от университетского обучения не оправдались; в этом утверждении также проявился ее юношеский максимализм.

Разрабатываемый М.В. Нечкиной метод исследования включал и конкретные методические приемы работы с литературой. Она отмечала, что, изучая какую-либо тему, она берет не одну книгу, посвященную ей, а по возможности все главное, что написано по этому вопросу. При этом она замечала, что в силу особенностей своего зрительного восприятия в книгах разного формата, шрифта, бумаги ей легче запоминать то, о чем она читает. Кроме того, в различных книгах почти всегда есть повторения. Так, сопоставляя мнения разных авторов о проблеме, М.В. Нечкина легче доходила до сути вопроса, составляла собственный взгляд на предмет.

За годы обучения в университете у М.В. Нечкиной окончательно утвердилось отношение к историческому источнику, как к главному носителю информации о прошлом. В личном дневнике она записала 19 ноября 1920 г.: «Только сейчас, занимаясь итальянской живописью Возрождения, я почувствовала одно мое огромное приобретение в методе работы: я больше всего ценю источник, а не его разработку. Я не могу передать той подавляющей массы счастья и наслаждения, которая сваливается на меня при чтении автобиографии Бенвенуто Челлини или писем Микеланджело. Я очень мало привыкла к счастью - оно меня подавляет.

В университетские годы проблема метода исследования стала для М.В. Нечкиной определяющей. Главное, над чем она задумывалась, - это методологические вопросы исторической науки. Она искала новый метод исследования. В дневнике 6 ноября 1919 г. она записала: «Вся трагедия нашей науки состоит в том, что в ней масса противоположных мнений кажется одинаково возможной. В ней есть страшная возможность доказывать и утверждать противоположное. И сейчас же, во время записи, в мысли приходит вопрос о методологическом основании. Прямо тоска по методу поднимается в душе. И главное не по тому методу, который дается профессорами на практических занятиях, а по какому-то другому. Тот метод, который преподносят нам, дает возможность доказать противоположное. Я все это еще очень смутно осознаю, но знаю, что меня не удовлетворяет он, что мне хочется чего-то другого»^[135]. Во время обучения в университете М.В. Нечкина считала себя ученицей профессора русской истории П.Г. Архангельского. Историческую науку в Казанском университете возглавляли профессора Н.Н. Фирсов, М.М. Хвостов, М.В. Бречкевич. Молодое поколение историков было представлено П.Г. Архангельским, И.А. Стратоновым, В.И. Огородниковым, Н.П. Грацианским, С.П. Сингалевичем. Они были учениками М.М. Хвостова и Н.Н. Фирсова, «их объединяла социально-экономическая проблематика

изучения исторического процесса» , они были носителями новых мыслей, по выражению М.В. Нечкиной. А.Н. Гребенкина проанализировала лекционные курсы П.Г. Архангельского, посвященные историографии, и пришла к выводу, что «в основу его историко-философской концепции были положены позитивистские воззрения, выраженные в приверженности к теории мирного эволюционизма, что позволило ему встать на позиции экономического материализма»^{[136] [137].}

Начало оформления метода работы над научным исследованием произошло у М.В. Нечкиной во время написания студенческого конкурсного сочинения, а завершение - при работе над ранней монографией о В.О. Ключевском. Рассмотрим процесс разработки метода исследования на основе дневников начинающего ученого, в которых М.В. Нечкина подробно отразила ход создания своих научных трудов казанского периода.

Тема сочинения «Приложение теории экономического материализма к объяснению русской истории в трудах русских ученых: критикоисториографический обзор исторических трудов данного направления и выявление роли последнего в развитии русской науки», предложенная профессором П.Г Архангельским, очень понравилась М.В. Нечкиной и заинтересовала ее, так как способствовала самостоятельной научной работе. Главной целью написания сочинения, которую автор сформулировала в дневнике, было не составление ясного мнения о М.Н. Покровском, Н.А. Рожкове и других русских историках, а разработка методов и приемов историографического исследования. Примечательно, что спустя немного времени М.В. Нечкина поменяла свое отношение к данной теме. Она запишет: «Очень часто выбор темы ученого, особенно молодого, случаен и эта случайность часто влечет такие, например, дурные последствия, бывающие, хотя, и помимо нее: плохая формулировка темы - ее неточность, вредная широта, скороспелость; последнее очень вредно, значение его - раннее рождение темы, когда она еще не выдвинута процессом всей научной мысли, ибо не готов материал или метод. Эта несвоевременность темы - огромное зло: прежде всего, сама тема выполняется неудовлетворительно, а затем ее разработка не вытекает, не требуется логическим ходом развития научной

147

мысли. Все три минуса импульс у моей темы» .

М.В. Нечкина серьезно и скрупулезно отнеслась к изучению источников и литературы, необходимых для написания сочинения. В начале 1920 г. она определилась с исследовательским планом, последовательно воплощая который подошла бы к созданию своего научного труда. «Ступень первая: история культуры, возникновение семьи, рода, собственности, государства, религии. Ступень вторая: история народного хозяйства... Ступень третья: политическая ^[141] экономия... Ступень четвертая: экономический материализм... Ступень пятая: русская историография, начиная с Карамзина до современных историков материалистов - Покровского, Рожкова и др. историков. Ступень шестая. Русские историки - последователи экономического материализма в истории»^{[142] [143] [144]. М.В. Нечкина понимала, что тема - очень сложная. В дневнике она отмечала, что возможно и не дойдет до последней ступени, но где бы она ни остановилась, она многое приобретет в достижении поставленной цели. После завершения изучения трудов на каждой ступени она обязательно составляла отчеты, в которых формулировала результаты своей работы. Пройдя все ступени, М.В. Нечкина записала, что шестая ступень - «в сущности седьмая, потому что занятия русской историей по учебнику Любавского представляют собой}

149

отдельную ступень - перед русской историографией» .

М.В. Нечкина начала писать исследование 19 мая 1920 г. До 23 мая она «написала около 100 страниц, из которых часть вошла в сочинение, часть отвергнута и осталась не причем» . В результате у нее наступил творческий кризис, его отражение находим в рабочих дневниках. «Вечером резкий перелом настроения - вижу, что тема необъятна... а у меня более или менее закончен один Рожков. Решила поговорить с Архангельским и поставить вопрос так: или я ограничиваю тему одним Рожковым и Покровским, давая вводные главы о состоянии русской историографии, или я не пишу вовсе... Объяснение с Архангельским: он резко против моей формулировки темы. Надо дать характеристику всего направления, читать всего не надо, надо просмотреть главное. Я долго доказывала свое, осталась при своем мнении, решила не писать сочинения»^[145]. Но сила характера и стремление к научному творчеству победили все сомнения, и она продолжила работу над сочинением. При этом, вновь поменяв план, М.В. Нечкина отказалась от детального разбора каждого автора. Так в творческих поисках и сомнениях рождалась первая монография.

Насколько напряженной, интенсивной была работа над сочинением, показывают июньские записи личного дневника начинающего историка. Не стоит забывать и общественно-политическую ситуацию в стране: гражданскую войну, голод, общую нестабильность. «Я устала буквально до полусмерти... Часто ужасает... сознание того, что я перехожу от одной книги к другой, роюсь в словарях и журналах, беру справки, не сознавая, почему делаю именно это и в этой последовательности... Потом свершилось даже какое-то странное явление - мой мозг в своем напряжении дошел до такого состояния, когда он перестает сознавать новизну и сравнительную важность воспринимаемого»^[146]. Всегда волнующий вопрос - зачем? - возникает и во время написания исследования. М.В. Нечкина отметила в дневнике, что ее и без сочинения оставят при университете, а быть профессором она уже и не хочет. Необходимо заметить, что ее настроение достаточно быстро менялось, что связано, прежде всего, с текущей работой над темой. В моменты сомнений и страха, что у нее не получится исследование или ей не хватит времени, она испытывала отчаяние и чувство безысходности. Когда же работа продвигалась по намеченному плану, она переживала истинное счастье и радость. Это характерно и для дальнейшего научного творчества М.В. Нечкиной, что доказывают записи дневника за 19601970 гг. во время написания фундаментальной монографии о В. О. Ключевском.

Второй раз М.В. Нечкина начала писать сочинение 12 июля 1920 г. К началу августа были написаны все главы исследования. А 10 сентября она отметила в дневнике окончание всей работы над своей первой монографией. «Моя рукопись... завернута мною в белую бумагу и лежит сейчас передо мной удивительно изящным свертком. На ней написан адрес..., тема и девиз: “Слова и иллюзии гибнут, факты остаются”»^[147]. Этими словами Д.И. Писарева М.В. Нечкина выразила свое отношение к историческому факту, как самому драгоценному элементу исторического знания. На титульном листе была запись «Посвящаю дяде Лене», которая сохранилась и на опубликованной книге. Намного позже, в начале 1960-х гг., когда М.В. Нечкина была обвинена в пропаганде троцкизма на основании этой работы, она написала, что «”Дядя Леня” - не реальное лицо, а персонаж художественного произведения, моего собственного утопического романа о будущем, который я тогда сочиняла. Дядя Леня - коммунист, великий ученый будущего. Он объединил вокруг себя большой коллектив ученых и открыл способ ликвидировать неравенство природных способностей людей. Оказывается, любой малоспособный к учению и искусству человек... в настоящем смысле талантлив. Только надо особыми научными способами выявить это в нем. Наука может раскрыть его индивидуальные таланты, все науки и искусства становятся ему доступными»^[148]. Насколько глубоко прочувствовано, личностно значимо для М.В. Нечкиной было ее первое большое научное исследование, показывает запись дневника. «Я сижу за столом... Справа и слева - две огромные баррикады книг, скопившихся почти за девять месяцев непрерывной, ожесточенной, сумасшедшей работы. Кроме книг, груды тетрадок, заметок, около семи папок заметок, вызванных этой работой... Я долго-долго сидела перед ним, трогая, гладя, больше просто смотря. Сердце бьется, но так светло и спокойно звучат в моей душе могучие... звуки какой-то неведомой миру симфонии»^[149]. Эти отличительные черты проявятся в дальнейшей работе историка.

После того, как М.В. Нечкина была оставлена при Казанском университете для подготовки к профессорскому званию, в состав ее «аспирантской» программы вошла тема «В.О. Ключевский как социолог». Немного позже она поставила цель написать о нем монографию, которая в 1923 г. была завершена. Процесс работы над монографией М.В. Нечкина подробно изложила в своих дневниках. Кратко представим его для того, чтобы показать, что метод создания научного труда в целом остался прежним, но появились и некоторые изменения.

В апреле 1922 г., следуя своему принципу концентрации внимания, М.В. Нечкина начала изучать тему «В. О. Ключевский». Свою методику работы она описала следующим образом: «Каждую главу “Курса” я внимательно прочитываю, на внешних полях обозначая план, на внутренних делая социологические и стилистические заметки. Потом я подробно письменно конспектирую главу и делаю ее подробный, также письменный, социологический разбор...»^[150]. После изучения исторических трудов В. О. Ключевского она исследовала научную литературу, посвященную ему. При этом некоторые работы также подробно конспектировала.

Не пропуская ни дня, М.В. Нечкина изучала книги В.О. Ключевского. Она законспектировала все главы «Курса», подробно прочитала «Древнерусские жития святых как исторический источник», «Боярскую думу», «Историю сословий», «Сказания иностранцев» и сделала заметки. Летом историограф усложнила метод работы, теперь кроме написания конспекта, М.В. Нечкина мысленно или даже вслух рассказывала, формулировала основные мысли работы. Она делала это для того, чтобы преодолеть излишнюю связанность заметками и конспектами и сосредоточить всю работу в голове. Это было новым по сравнению с работой над студенческим сочинением.

Насколько М.В. Нечкина была погружена, сосредоточена на изучении творчества В.О. Ключевского, показывает приснившийся ей сон, который она описала в личном дневнике 10 июля 1922 г. «Сегодня видела во сне Ключевского - изумительно ярко и живо. Будто бы библиотека, но не наша, университетская, а какая-то другая. Ключевский - седенький, в крылатке за “прилавком” - и я рядом. Я ищу что-то относительно житий святых и не могу найти. Он начинает помогать мне, усиленно роется в словарях, отчеркивает места, ... объясняет. “Вы меня простите, Василий Осипович, что я Вас так затрудняю”. А он деловито и просто, как-то мимоходом, не глядя на меня, отвечает: “Что Вы, что Вы... Я всегда рад Вам помочь...” И вместе роемся, разговариваем... Я говорю ему: “Я, Василий Осипович, до корня хочу дойти...” А он отвечает: “Ну, это едва ли...” и прибавляет через несколько секунд: “Хотя некоторые доходили...”»^[151]. Для того, чтобы разобраться в проблеме, М.В. Нечкина конспектировала, прочитывала, просматривала большое количество книг. После этого она систематизировала свои заметки, составляла свой взгляд на проблему и разрабатывала план научного труда. Задуманная монография «Ключевский как социолог» или «Ключевский как предшественник экономического материализма», или «Место Ключевского в общей эволюции русской исторической мысли» была написана меньше чем за полгода. Знаменитая карточная система М.В. Нечкиной возникла именно в начале 1920-х гг. Как вспоминает ее аспирант Я.А. Ярославцев, своих учеников она учила работать над темой таким образом. «Как соберется много материала из разных книг... классифицируйте его по отделам... Собранные карточки могут привести к решению изменить названия ранее намеченных отделов или создать новые. Меняйте, переставляйте.»; «Последний этап работы обычно дает большое удовлетворение - он все окончательно приводит в ясность, делает

результаты работы отчетливыми, ощутимыми» .

Таким образом, мы можем отметить, что в начале 20-х гг. XX в. происходит оформление исследовательского метода М.В. Нечкиной с точки зрения создания научных работ (отвечает на свой вопрос - как надо изучать?). Разработкой своего метода она занималась во время работы над своей первой и второй монографией. В дальнейшем научном творчестве историка находим ту же методику работы над исследованием.

Для казанского периода жизни М.В. Нечкиной характерно увлечение теоретической и практической психологией, психологией художественного и научного творчества. Примечательно, что, уже будучи профессорским стипендиатом по истории, она мучилась сомнениями в правильности выбора своего направления в науке. С увлечением психологией у М.В. Нечкиной связана личная история. Как показывают дневниковые записи, она была влюблена в декана медицинского факультета Казанского университета, руководителя университетской клиники профессора

Григория Яковлевича Трошина. А.Н. Бикташева отмечает, что увлечение М.В. Нечкиной Фрейдом и психоанализом в казанский период позволит ей в будущих своих работах создавать яркие, живые портреты исторических личностей .

Серьезным уроком для начинающего историка стала реакция научного сообщества на ее первую опубликованную монографию. Подробнее об этом мы напишем во второй главе. Здесь обратим внимание на влияние данного фактора на последующее научное творчество М.В. Нечкиной. Так как ее студенческое сочинение было высоко оценено Советом историко-филологического факультета ^{[152] [153]}

Казанского университета, она никак не ожидала разгромных рецензий, появившихся несколько позже. Особенно отметим рецензию В.Т. Дитякина, «ортодокса» марксизма в Казани, автора работы «Творческий облик Карла Маркса»^[154] (он был еще и любимым человеком М.В. Нечкиной). В.Т. Дитякин буквально разгромил первую монографию начинающего историка. В тезисах рецензии он указал, что данная работа имеет громадное значение для начинающих ученых, поскольку показывает, как не следует работать, и порекомендовал М.В. Нечкиной «сначала хорошенько изучить азбуку научной исторической работы, и поскорее покинуть сделанную ею “первую ступень”, ибо она оказалась в корне гнилой и с нее не только никуда не взберешься, а только рискуешь разбиться»^{[155] [156]. Примечательны воспоминания Я.А. Ярославцева, одного из последних аспирантов М.В. Нечкиной, когда в начале 1980-х гг., разыскав ее первую монографию, он принес ее научному}

руководителю и попросил подписать, от чего М.В. Нечкина наотрез отказалась,

162

мотивировав это тем, что книга не принесла ей успеха .

Начало нового московского периода жизни М.В. Нечкиной связано с именем М.Н. Покровского. Как справедливо считает Е.Л. Рудницкая, ее восприятие М.Н. Покровского как ведущей фигуры русской историографии, приверженность его теоретическим установкам, увлеченность его личностью сыграли значительную роль в ее научном становлении^[157]. Рассмотрим подробнее их взаимоотношения.

Личное знакомство М.В. Нечкиной с М.Н. Покровским, согласно ее дневникам, произошло в 1923 г. В ноябре этого года она приняла участие в работе Первого всероссийского съезда научных работников в Москве в качестве

делегата от Казани. В связи с этим интересна записка М.Н. Покровского 1923 г.: «Из всех людей “в области гуманитарии” М.В. Нечкина наиболее честная. P.S. Считаю нужным к этому еще добавить, что и много-много знающая»^[158].

В 1924 г. М.В. Нечкина переехала в Москву и поступила на историческое отделение Института красной профессуры (в качестве вольнослушателя). В 1960-х гг. М.В. Нечкина отмечала, что учиться в ИКП было для нее большой честью, «всего трое беспартийных историков было допущено в ИКП и я была в их числе»^[159]. Современники утверждали, что М.В. Нечкина была любимой ученицей М.Н. Покровского. Ее отношение к нему с течением времени претерпевает коренное изменение. В 1929 г. М.В. Нечкина записала в дневнике: «Вчера встретила в Центрархиве на лестнице свою любовь - последнюю в жизни, наверное, любовь. Идет по-стариковски, согнулся, видимо, трудно по ступенькам. Мы ласково поздоровались, ласково обоюдно»^[160]. Но уже в 1932 г. ее мнение о М.Н. Покровском совсем другое, происходит переоценка: «Покровский - человек, которого я так любила, - оказался лжецом и самым подлым лицемером»^[161]. Происходит крах ее восприятия образа учителя, о чем свидетельствуют личные документы М.В. Нечкиной. Связано это было с так называемой «Историей с примечаниями», когда в «Правде» был опубликован одноименный фельетон Г. Рыклина на подготовленные к печати Нечкиной «Записки декабриста Н.И. Лорера» с критикой издания и примечаний к нему. Редактором издания значился М. Н. Покровский. В письме руководителю издательства А. Б. Халатову он отказался от редакторства, аргументировав это тем, что никогда этих записок не редактировал, глупых нечкинских примечаний и введения даже не видел^[162]. М.В. Нечкина очень эмоционально переживала случившееся, она написала письмо помощнику М.Н. Покровского В.О. Овсянникову: «Мне кажется, что я должна вырвать из своей жизни целую пачку страниц, вырвать и выбросить. И все кажется другим - и лестницы Комакадемии, и книги, и полки, и работа моя вся. Прямо не знаю, как пережить это»^{[163] [164]. В своем рабочем дневнике она отметила, что все документы сохранила и сложила в конверт с надписью «Дело о глупости и безграмотности фельетониста Рыклина и о подлости и лицемерии историка Покровского», который положила в дневник. Документов найти в ее личном фонде не удалось. Это еще один своеобразный этап в становлении М.В. Нечкиной как ученого.}

11 апреля 1932 г. М.Н. Покровский умер, М.В. Нечкина не пошла на похороны, и на просьбу редакции журнала «Каторга и ссылка» написать некролог ответила отказом. Но в начале 1933 г., будучи ученым секретарем Библиографической комиссии Института истории Коммунистической академии, она отметила, что отсутствуют сборники в честь выдающегося ученого М.Н. Покровского и охарактеризовала его как центральную, ведущую фигуру в советской исторической науке .

Несомненно, М.Н. Покровский как личность и ученый оказал большое влияние на формирующегося советского историка М.В. Нечкину, что прослеживается в ее работах 1920-1930 гг. Обратим внимание на доклад «Л. Троцкий как историк: место Л. Троцкого в школе экономического материализма. По поводу его книги “1905” и о полемике о ней Троцкого с Покровским» и статью «Гегельянская “окаменелость” (В связи с книгой Л. Троцкого “1905”. М. 1922, изд. 2-е)» М.В. Нечкиной, в которых она рассматривает полемику М.Н. Покровского с Л.Д. Троцким и встает на сторону первого. Как считает Е.Л. Беленький, в те годы для нее, убежденной последовательницы Покровского, были значимы не только содержательная суть их спора, но и то, что взгляды Троцкого противоположны концепции М.Н. Покровского . Отметим, что это был 1923 г., М.В. Нечкина еще жила в Казани и лично не была знакома с ученым, поэтому утверждать, что она была убежденной его последовательницей, было бы преувеличением. Скорее, Л.Д. Троцкий воспринимался ею как представитель «старой школы», не случайно в своей статье она нашла в его концепции черты отмирающей гегельянской теории надклассового государства. Напротив, М.Н. Покровский, как историк, олицетворял в ее понимании главу новой школы «экономического материализма» русской историографии, изучением которой она была увлечена в казанский период творчества, поэтому он как ученый вызывал у нее больше симпатии. В научных работах М.В. Нечкиной 1920-х гг. после переезда в Москву влияние концепций М.Н. Покровского особенно велико, что признает и сама она в более поздних статьях, опубликованных в сборнике «Против исторической концепции М.Н. Покровского». Но это лишь один аспект влияния историка на М.В. Нечкину. По мнению Я.А. Ярославцева, помимо знаний и профессиональных навыков, она многому научилась у М.Н. Покровского, например, удерживать свои научные позиции, а именно, блистательному умению лавировать и приспосабливаться, наносить чувствительные, иногда неоправданно резкие удары своим оппонентам^{[165] [166]. В связи с этим обратим внимание на строки М.В. Нечкиной, в которых она признавала влияние М.Н. Покровского на нее и на всех советских историков: «Он, конечно, далеко не “мертв”, поскольку в формировании каждого из нас, как историка, есть доля его работы»[167]. О влиянии концепции М.Н. Покровского на историографические взгляды М.В. Нечкиной подробнее будет сказано во второй главе.}

В контексте дальнейшего научного творчества М.В. Нечкиной особый интерес представляет процесс становления ее отношения к марксизму, который протекал не просто. Предрасположенность М.В. Нечкиной к этой идеологии имела глубинные корни. В раннем детстве, во время 1905 г., она сочиняла

174

революционные стихи и записывала свои впечатления о революции . В гимназии она увлеклась социализмом, начала его изучение. В связи с этим вызывают интерес ее воспоминания о первой встрече с социалистами. «Я слушала, как зачарованная. Чем-то таким новым и смелым пахнуло на меня из этих речей. Я в первый раз в своей жизни услышала, а не прочла, новые речи, увидела, а не представила, не изобрела своей фантазией новых людей... Я говорила так, как никогда не говорила. До сих пор не могу опомниться и ясно осознать - жизнь это была или только сон»^{[168] [169]. Но, несмотря на восторженность, у Милицы Нечкиной сразу проявился трезвый взгляд исследователя. В дневнике она отметила, что читает работы о социализме, написанные его сторонниками, а ей бы хотелось услышать противоположное мнение о данном течении мысли. Отметим еще один курьез, как сама назвала его М.В. Нечкина в записи личного дневника от 13 июля 1916 г. В начале изучения социализма ее долго ставило в тупик часто встречающееся имя Маркса. Она даже путала его с издателем еженедельного журнала «Нива» Адольфом Федоровичем Марксом. М.В. Нечкину интересовал главный вопрос: кем является К. Маркс по своим экономическим убеждения, она думала, что если он написал «Капитал», значит он капиталист. Обратившись к энциклопедическому словарю, она нашла косвенный ответ на этот вопрос, там упоминалось, что Маркс был другом Энгельса, который был социалистом. М.В. Нечкина пришла к выводу, что и}

Маркс - социалист. В этой же записи, по определению Е.Р. Кураповой, находится пророческая фраза будущего ученого: «Влияние моего знакомства с

176

социализмом скажется, как мне думается, после особенно сильно» .

Во время написания студенческого сочинения М.В. Нечкина изучала теорию экономического материализма. В самом начале работы в отдельной тетради она изложила, что уже знает по теме, а именно: «В области экономического материализма я знаю следующее: основатель этого направления, Маркс, дает изложение своих воззрений во многих трудах, ... Я знаю, что главной мыслью направления является положение, что формы, в которые выливается жизнь общества обуславливается его экономическим развитием и след. соотношением имеющихся в нем классов. Знаю, что в числе последователей Маркса числится Энгельс и многие другие, имена которых смутны для меня. Больше ничего не знаю “сознательно”»^{[170] [171] [172]. Отношение М.В. Нечкиной к теории экономического материализма отражено в дневниковой записи, в которой она отметила, что после знакомства с экономическим материализмом для нее открылся в истории целый мир, она наконец-то поняла, что такое процесс, и увидела его там, где раньше видела пустоту или личность. В конце 1919 - начале 1920 гг. после прочтения работы Липперта «История культуры» М.В. Нечкина записала: «Я убедилась в неизбежности основывать все данные о формах обществ на экономическом базисе, чего Липперт не делает и что приводит все его сведения в несистематизированную груду фактов» .}

В 1920 г. вышла статья М.В. Нечкиной «Взгляд Маркса и Энгельса на историю: (Исторический материализм)». Заметим, что в данной работе она употребляет термин «исторический материализм». В личном дневнике, в записи от 6 ноября 1919 г., исследователь, наметив план своей работы над студенческим сочинением, подчеркивала необходимость изучать теорию исторического материализма. В отчете же о прохождении ступени «экономический материализм» встречаются как исторический материализм, так и экономический

179

материализм .

Таким образом, в казанский период творчества начинающий ученый использовала оба термина: и «экономический» и «исторический материализм», это свидетельствует о том, что она их не различала. Лишь после выхода разгромной рецензии В.Т. Дитякина на ее первую опубликованную монографию М.В. Нечкина перестала употреблять в научных работах понятие «экономический материализм», заменив его «историческим материализмом» или «марксизмом».

В связи с этим приведем точку зрения И.Л. Беленького, который считает, что в период написания первой монографии «понятие “экономический материализм” имеет у М.В. Нечкиной двоякий смысл. С одной стороны, “экономический материализм” для нее оказывается если не синонимом, то очень близким... “историческому материализму”. И в этом она почти точно следует М.Н. Покровскому, который. декларировал и различие этих понятий, и их почти полное отождествление... С другой - она выстраивает

историографическую схему, которая должна отразить эволюцию

“экономического материализма”..., “генеалогию” “экономического материализма” как очень широкую систему представлений об “экономическом монизме” и роли экономического фактора в истории» . С этим мы не можем согласиться. Выскажем здесь свои предположения. Тема предложена ^{[173] [174]}

П.Г Архангельским - «буржуазным ученым», поэтому и формулировка была такая - экономический материализм, который рассматривался как синоним марксизма. На рубеже 10-20-х гг. XX в., когда студентка М.В. Нечкина изучала материал и писала свою работу, указанная формулировка была общепринятой. Например, в работах М.Н. Покровского, признанного в те годы лидера исторической науки, также использовалось понятие «экономического материализма». В период написания работы 1919-1920 гг. и некоторое время после М.В. Нечкина не различала экономический материализм и исторический материализм и не относила себя к последователям марксизма, тем не менее ее интересовала данная теория. В 1923 г. в работе «Взгляд В. О. Ключевского на роль “идей” в историческом процессе» находим первое определение себя как последователя экономического материализма. Она писала: «Едва ли найдется последователь экономического материализма, который бы, работая над русской историей, не имел бы на своем столе книг Ключевского. Но идейно, философски, - мы с ним уже порвали»^[175]. Обратим внимание на предположение И.Л. Беленького, которое заключается в том, что интерес начинающего ученого к экономическому материализму, «к его схематизму и однозначности, ко всему тому в нем, что требует от исследователя жестко рационального подхода, - был для М.В. Нечкиной еще и своеобразным “инструментом” выстраивания, конструирования своей личности в направлении противоположном тому в себе, что в дневниках она именовала “третьим миром”, то есть теоретическая работа в области историографии оказывается своего рода психоаналитической корректировкой собственного “Я”, стремлением к рационализации собственного жизненного мира»^{[176] [177] [178]. В дневниках М.В. Нечкиной довольно часто встречаются записи, косвенно подтверждающие это высказывание. В доказательство приведем запись дневника от 2 марта 1920 г.: «Из изучения Маркса родилось у меня одно намерение, которое “на первый слух” звучит очень странно: надо}

183

внести в свою жизнь больше элемента сознательности» .

Как мы уже писали, после выхода разгромной рецензии В.Т. Дитякина, где он указал на то, что никакой теории «экономического материализма» ни Маркс, ни Энгельс не знали, М.В. Нечкина перестала употреблять данный термин. Несомненно, на это повлияло и ее собственное изучение трудов теоретиков марксизма. И уже в отчете о разработке темы «В.О. Ключевский и его место в развитии русской исторической мысли», написанном в сентябре 1923 г., М. В. Нечкина заменила слова «школа экономического материализма» на слова «марксистская школа русской историографии».

Все же ее отношение к марксизму не было однозначным. Примерно в это же время, изучив ряд научных и литературных работ, она записала в дневнике: «Снова мои марксистские муки», «Боже, до чего убого в науке все то, что

184

исходит от марксизма!» . А от знакомства с первыми номерами журнала «Вестник Социалистической академии» (ноябрь 1922 - январь 1923 гг.), в которых утверждалось, что лишь марксизм делает общественные науки науками, у нее осталось очень тяжелое впечатление. Как нам кажется, наряду с объективными причинами изменение ее отношения к марксизму связано с увлечением личностью и творчеством М.Н. Покровского, о чем косвенно свидетельствуют дневниковые записи за 1929 г. М.В. Нечкина сделала эпиграфом к тетради слова В.А. Маяковского: «Пролетарии приходят к коммунизму низом, низом шахт, серпов и вил. Я с вершин поэзии бросаюсь в коммунизм, ибо нет мне без него любви»^[179]. Далее из тетради дневника вырваны практически все страницы, остались только посвященные ее любви к М.Н. Покровскому. В начале 1931 г. старший научный сотрудник Института истории Комакадемии М.В. Нечкина, редактируя статьи для первого издания Большой Советской энциклопедии, записала следующие: «Пришла в ужас! Это просто никуда не годится, марксизм и не ночевал! Придется писать самой...»^[180]. Однако в том же 1931 г. она не пошла на демонстрацию, посвященную 14-летию Октябрьской революции^[181]. В связи с этим приведем размышления Я.А. Ярославцева, бывшего аспиранта М.В. Нечкиной, об искренности ее отношения к политическому режиму. Он пишет, что, как представитель слоя советской интеллигенции, первоначально она восприняла идеи социализма, как одни из (в ряду других) значительных идей. Но со временем ситуация менялась, что было обусловлено установлением жесткого политического режима и принятием единственно верной марксистской идеологии, в которую советская интеллигенция, по мнению Я.А. Ярославцева, влюблялась, заставляла себя влюбиться. Он считает, что десятилетия тотальной пропаганды в сочетании с отсутствием достоверной информации о положении дел в государстве, с отрывом от европейской общественной мысли, а также всепоглощающий страх, желание приспособиться, выразить полное согласие обусловили данный феномен. Но при этом он отмечает, что «в социально-психологическом плане момент не прост (слишком на многое приходилось закрывать глаза, слишком о многом не думать), поэтому пережившие его, перешагнувшие сию... то ли канаву, то ли бездну... оценивали мир... под иным, своеобразным углом зрения. В общении с М.В. это сильно чувствовалось»^[182]. Согласимся с автором. В доказательство обратим внимание на двусмысленную запись М.В. Нечкиной в дневнике 10 февраля 1947 г., которую она озаглавила «Мое мнение о выборах 1947 г. и о наших выборах вообще». Сначала она поражает своей категоричностью - «явление, называемое у нас выборами, не является «выборами», оно представляет собою нечто другое»^[183], но потом автор дополняет - «наши выборы это утверждение народом кандидата, предложенного диктатурой. Это условно называемое выборами явление безусловно существует уже десять лет (1937-1947), и существует в силу сложных исторических причин и с безусловного согласия народа»^[184]. И далее рассматривает нарушения тайны голосования на выборах. Она пишет, что, по логике, в кабину необходимо заходить только тем, кто хочет проголосовать «против» - зачеркнуть предложенную кандидатуру, таким образом, «тайна выборов летит к чертям»^[185]. Но на практике все оказалось по другому: люди, голосующие «за», также заходили в кабины. В итоге исходя из своих рассуждений и практических наблюдений, М. В. Нечкина пришла к выводу, что «тайне голосования нанесен огромный ущерб... Практически, тайна голосования почти что отменена... Однако, практически же сам народ охраняет и реализует частичную тайну - иногда заходя в кабины для голосования за и всегда заходя для голосования против. Отсюда все-таки отстаиваю свое положение: если бы народ захотел не утвердить предложенного ему кандидата и изменить даже форму, у нас установившуюся, - ему достаточно для этого провести 5-сантиметровую карандашную линию в той кабине, куда он не боится заходить. Кажется, не

164

165

166

167

168

192

трудно!» .

Е.Л. Рудницкая высказала мнение, что остается открытым вопрос, насколько органичной при критическом восприятии М.В. Нечкиной чужих идей стала ее абсолютная приверженность в последующие годы марксизму- ленинизму, не только в его общеидейной и методологической ипостаси, но и в отношении безусловного принятия конкретных концепционных трактовок тех или иных исторических явлений, сюжетов^{[186] [187]. Особенно это интересно проанализировать в сталинское время. Никакой гармонии у нее со сталинским режимом не было. Была лишь имитация, что доказывает множество фактов из ее биографии.}

Важным историографическим фактом эпохи было совещание историков в ЦК партии в 1944 г., задачей которого со стороны власти было выяснить взгляды ученых и дать им новые идеологические установки, а со стороны историков - прояснить, кто высказывал верную точку зрения на различные исторические вопросы. В ходе совещания исследователи разделились на три группы. Первая - Тарле, Аджемян, Яковлев, Пичета, они были сторонниками дальнейшего отхода от марксизма, оправдывали завоевательную политику царизма, отрицательно оценивали восстания, направленные против российской власти, отмечали единение государства и народа. Вторая - Панкратова, Нечкина, Бахрушин, Сидоров, Генкина, Базилевич, Рубинштейн, Волин, Державин. Как пишет А.М. Дубровский, «эта группа бывших “красных профессоров” и “старых специалистов”, принявших те идеи, которые власть внедряла в историческую науку в 1930-е гг. с их же помощью. Они стремились... сохранить объективность в освещении русской истории. Поэтому им были чужды безмерное превозношение достижений русской культуры и отрицание влияния на нее со стороны Запада, идеализация исторических деятелей России, полное

оправдание имперской политики»^[188]. Третья - Волгин, Толстов, Ефимов, Минц, Городецкий. Они представляли среднюю позицию в дискуссии, выступали как против возрождения дореволюционных имперских ценностей, так и против воззрений, утвердившихся в исторической науке в 1930-х гг., а по сути, готовы были пожертвовать объективностью в пользу выполнения новых идеологических установок власти.

Таким образом, позиция «красных профессоров», к которым относим М.В. Нечкину, была позицией марксиста-ортодокса образца 1930-х гг., которая к середине 1940-х гг. не совпадала с позицией власти. В идеологической политике партии произошел очередной поворот, наметилась тенденция возвеличения российской истории и культуры, неприятия норманнской теории и положительной оценки западноевропейских влияний на Россию, утверждение формулы «наименьшего зла» по отношению к присоединенным к Российской империи народам, которая в начале 1950-х гг. трансформировалась в формулу «абсолютного блага»^[189]. В связи с этим отметим изменение оценки М.В. Нечкиной движения Шамиля, в 1951 г. она написала письмо «К вопросу о формуле “наименьшее зло”» в редакцию журнала «Вопросы истории»^[190], в котором обращала внимание на положительные последствия присоединения к России других народов.

М.В. Нечкина активно поддержала решения XX съезда КПСС, осудившие культ личности Сталина. В серии статей она открыто выступила против культа личности, показав, насколько негативно он повлиял на развитие исторической науки в СССР. С другой стороны в этих статьях она отмечала заслуги

М.Н. Покровского в становлении марксисткой науки. В архивных документах М.В. Нечкина высказалась еще более определенно. Сохранились тезисы ее выступления 21 декабря 1962 г. на заседании Научного совета по проблеме «История исторической науки», в которых она пишет, что «разрабатывались преимущественно обобщения Сталина. Был закрыт доступ творческому поиску. Спускались сверху готовые выводы... Одно из последствий культа - разрыв между историком и методологией. Историкам не полагалось заниматься историческим материализмом»^[191]. А уже на Историографической сессии 04.02.05.02.1963 г. она подробно остановилась на теме «Культ личности Сталина и его влияние на развитие исторической науки», выделив в ней исследовательские проблемы. «Основное: поступательное движение исторической науки тормозящее воздействие культа. Когда с какого времени стал культ личности Сталина влиять на ист. науку. В чем это выразилось? Можно ли обозначить известные факты (периоды) в воздействии культа на науку? Какими методами действовал «культ»? Как развивались и утвердились догматизм и начетничество? 1) Как было проведено умаление роли Ленина, роли масс и партии в истории нашей страны и искажавшую историческую истину превознесение роли Сталина. 2) Как распространился немарксистский подход - субъективизм и произвол в оценке исторических событий и деятелей. 4) Как ослабился и видоизменился марксистский социологический подход к явлениям, ослабились или замкнулись на круге закостеневших тем методологические научные интересы историков?... 5) Какие потери в людях, в кадрах в силу беззаконий культа личности понес исторический фронт? 6) Как затормозилось изучение истории советского общества и истории Партии?»^[192]. М.В. Нечкина отметила, что приведенный перечень проблем - лишь примеры и задача исследователя этой темы - добиться полноты перечня. Вызывает интерес и ее

запись относительно борьбы с космополитизмом. «"Космополитизм” ... сопровождал вторую волну сталинских расправ, - 1947-50 гг. и служил их идеологией»^{[193] [194]. С другой стороны, для реабилитации М.Н. Покровского в начале 1962 г. она подготовила доклад, прочитанный 7 февраля на заседании группы истории исторической науки в Институте истории АН СССР. Потом и статью «Вопрос о М.Н. Покровском в постановлениях 1934-1938 гг. о преподавании истории и исторической науке (к источниковедческой стороне вопроса)», которая была опубликована лишь в 1990 г. (подробнее об этом см. во второй главе нашей диссертации).}

Теоретической базой научных трудов М.В. Нечкиной, несомненно, был марксизм в его советском варианте. Несмотря на то, что концепция российской истории в советский период менялась, основные черты теоретической схемы оставались неизменны, они заключались в базисно-надстроечным подходе к общественной жизни, выпячивании роли классовой природы исторических

явлений и классовой борьбы в истории, гипертрофированном представлении о

200

значении экономики .

Таким образом, мы рассмотрели процесс становления М.В. Нечкиной как исследователя науки в казанский и московский периоды ее жизни. В Казани начинающий историк разрабатывала свою методику создания работ. Главный вопрос, который ее интересовал во время обучения в гимназии, - как надо изучать? Постепенно М.В. Нечкина сформулировала правила и приемы работы с информацией, а именно, правило концентрации внимания, признание исторического источника главным носителем исторической информации, исключение заучивания, изучение какой-либо темы по книгам монографического характера, выработала собственное научное кредо. В

университете этот вопрос трансформировался в размышления о методологических основаниях исторической науки и поиски нового метода, так как традиционные черты исторического знания, преподносимые преподавателями, ее не удовлетворяли. Этим объясняется ее повышенное внимание к теме экономического материализма. С другой стороны, интерес М.В. Нечкиной к экономическому материализму связан со стремлением упорядочить свой внутренний мир. При этом в казанский период встречаются противоречивые оценки историографа марксистской теории. В то же время, при работе над первой и второй монографией оформилась исследовательская методика М.В. Нечкиной, впоследствии знаменитая карточная система. Московский период становления историка связан с именем М.Н. Покровского. Как мы считаем, именно ее увлеченность личностью и творчеством ученого оказала значительное влияние на ее отношение к марксизму. С конца 1920-х гг. власть начала ужесточать политику по отношению к интеллигенции, в этих условиях доступ к свободному творчеству был закрыт. Окончательно это стало понятно после разгрома школы М.Н. Покровского и репрессий 1930-х гг., которые затронули семью М.В. Нечкиной. Несмотря на это, историки работали и развивали советскую историческую науку. Показательна ситуация с докладом М.В. Нечкиной «Почему Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития», произошедшая в 1941 г. Ученые продолжали размышлять. В связи с этим отметим мнение историка о советских выборах, помещенное в дневнике в 1947 г. В период культа личности всем приходилось адаптироваться к режиму. Не была исключением и М.В. Нечкина. Примечательно, что с началом оттепели меняются оценки деятельности Сталина и творчества М.Н. Покровского.