история москвы

История Москвы вплоть до смерти Василия Васильевича Чемного в 1462 году

Суздальско-Ростовский край, где в XII столетии была построена Москва, занимал собой угол, образуемый впадением Оки в Волгу.

Когда новгородцы в 862 г. пригласили к себе варягорусских князей: Рюрика, Синеуса и Трувора, то между прочими владениями уступили им и Ростовско-суздальский край в непосредственное владение.

Хотя по смерти Ярослава Великого Ростовско-суздальский край был причислен к приднепровскому Переяславскому уделу и достался третьему Ярославову сыну, Всеволоду, но от этого причисления к уделу здешние дела нисколько не изменились; здешний край был слишком удален от Русского Переяславля и отделялся владениями Черниговскими, Рязанскими и Муромскими, принадлежащими к уделу второго Ярославова сына, Святослава; да и земля вятичей, лежавшая на дороге, была еще не совсем покорена. У Всеволода и его знаменитого сына Владимира Мономаха было столько дел в Приднепровье, где они хлопотали о том, чтобы окончательно утвердить за собой и своим потомством Киев, что вовсе не оставалось ни времени, ни средств обратить надлежащее внимание на Ростовско-суздальский край. Правда, есть не совсем вероятное предположение, что Мономах построил там город Владимир на Клязьме и, как кажется, из Смоленска заезжал сюда, а также мы имеем прямые известия, что Монома- хов сын, Мстислав, во время войны с Олегом Святославичем приходил из Новгорода в Суздальскую землю и разбил Олега под Суздалем на Кулачце, причем ростовско-суздальские бояре усердно помогали ему; но, по изгнании Олега из Суздальской земли, Мстислав немедленно удалился в свой Новгород; он приходил сюда, собственно, только выгнать Олега, захватившего было Суздаль и Ростов, а отнюдь не для управления краем, который уже вовсе не принадлежал к Новгороду, князем которого он в то время был. Посему, несмотря на причисление здешнего края к Переяславскому уделу, край этот продолжал оставаться при прежнем устройстве и находился совершенно в руках здешних земских бояр, богатых и сильных землевладельцев, которые, кажется, даже не ездили к своим далеко живущим князьям и знали о них только потому, что платили дань присылаемым от них даньщикам. Здесь даже в городах не было княжеских дружин и наместников, а все зависело от здешних же земских бояр, которые и управляли краем и защищали его от неприятелей. Лучшим свидетельством сказанного служит упомянутый выше поход Олега Святославича, который, по разбитии Изяслава Владимировича в Муроме вступив в Ростовско-суздальскую землю, не встретил там никаких княжеских полков и без сопротивления занял Суздаль и Ростов, ибо ростовские и суздальские бояре не считали нужным сопротивляться Олегу, полагая, что для них все равно - признавать ли власть Олега Святославича или Владимира Всеволодовича.

Но поход Олега Святославича в Ростовско-суздальскую землю открыл глаза Владимиру Мономаху: он увидел, что этот край нельзя оставлять на прежнем положении, что его должно перестроить и поставить в иные, более надежные отношения к княжеской власти, что здешние земские бояре хотя и исправные плательщики дани и подданные, по-видимому, мирные и покорные, но ненадежные и вовсе не охотники защищать права своего прирожденного князя, а напротив, готовы признать власть любого соседа, лишь бы он не слишком тревожил их. Владимир Мономах, как только поуправился с делами в Приднепровье, не замедлил отправить в Ростовско-суздальскую землю своего младшего сына Юрия Владимировича Долгорукого, назначив ему в удел Ростов и Суздаль и дав ему достаточную дружину и надежных советников. Юрий Долгорукий, прибыв в здешний край, вероятно, по указанию родителя или старшего своего брата Мстислава Владимировича, начал с того, что стал строить новые города и населять их охотниками, как из туземцев, так и из приглашаемых со всех сторон переселенцев, и прежде всего недалеко от Суздаля на реке Клязьме построил город Владимир, вероятно во имя своего отца Владимира Мономаха, и чтобы меньше сталкиваться с неуступчивыми боярами здешних старых городов Ростова и Суздаля, поселился в новопостроенном городе, сделав его столицей своего княжества. Затем он построил Юрьев Польский в свое имя, Ярославль на Волге, Кострому, Переяславль Залесский, Дмитров и многие другие города, пользуясь для этого всяким случаем и предлогом: так, например, Дмитров на берегах Яхромы он построил потому, что во время путешествия по здешнему краю у него здесь родился сын Дмитрий-Всеволод. По всем этим городам он сажал своих слуг правителями и судьями в звании наместников, посадников и тиунов, а сам каждогодно по осени разъезжал со своим семейством и приближенной дружиной чинить суд и управу по волостям, строго соблюдая старый княжеский обычай полюдья.

Гордые земские бояре старых городов Ростова и Суздаля сперва, вероятно, не обращали внимания на построение князем новых городов в крае, в котором население было редко и немноголюдно); они даже были довольны, что князь оставляет их спокойно управлять старыми городами и не стесняет их своим присутствием в этих городах.

Но Юрий Долгорукий, решившись во что бы то ни стало перестроить здешний край и сделаться здешним князем не по имени только, но и на самом деле, кажется, сам искал встреч с здешними земскими боярами и, разъезжая каждогодно в полюдье, нарочно отыскивал те глухие места, где бесконтрольно хозяйничали земские бояре.

Пользуясь продолжительной киевской войной, поглощавшей все внимание Юрия, ростовско-суздальские земские бояре опять подняли голову и с большим ус пехом стали защищать свои старые порядки и предъявлять прежние права на управление здешним краем. Они еще при жизни Юрия вызвали к себе из Приднепровья его старшего сына Андрея и, в противность распоряжения Юрия отдать Ростовско- суздальский край в удел младшим сыновьям, объявили Андрея своим князем по выбору, а не по распоряжению отца. Что вызов Андрея из Приднепровья и объявление его князем ростовско-суздальским по выбору было делом здешних бояр, на это мы имеем прямое свидетельство летописи, в которой сказано: «В лето 1155 пришел из Киева в град Владимир князь Великий, Андрей Юрьевич, без отча повеления, его же лестию подъяша Кучковичи». Летопись прямо указывает на Кучковичей, прежних владельцев московской местности; значит, та же партия здешних земских бояр, которая под предводительством Степана Ивановича Кучки открыто противилась Юрию в его молодости, теперь перед концом его жизни снова подняла свою голову под руководством детей Кучки, бывших на службе у Андрея и пользовавшихся его полным доверием. Чтобы удобнее достигнуть своей цели - поддержания старого, выгодного для земских бояр порядка, бояре избрали своим орудием воспитанного и родившегося в Суздальской земле Юрьева сына, знаменитого Андрея. Андрей, сделавшись князем ростовско-суздальским, первые десять лет своего княжения употребил на устройство своих владений и не принимал никакого участия в делах других княжеств, что, конечно, нравилось здешним земским боярам, не любившим княжеских походов в Приднепровье. Но внутренние порядки, вводимые Андреем и бывшие продолжением Юрьевых порядков, конечно, не могли нравиться здешним боярам; они думали видеть в нем свое орудие и защитника старых порядков, а он оказался самым усердным продолжателем нововведений Юрия и таким продолжателем, который решился довести дело до конца и так великолепно устроил свою столицу, молодой Владимир, что окончательно затмил славу старых городов - Ростова и Суздаля, так что этот недавний, еще ничтожный пригород, населенный первоначально каменщиками и плотниками, сделался господином всего края; жизнь потянула к Владимиру, а не к Ростову и Суздалю. Андрей Юрьевич, наученный опытом отца, испортившего свое дело в Суздале продолжительной войной за Киев, решился ни для чего не оставлять здешнего края и постоянно собственными глазами надзирать за утверждением и развитием новых порядков и за уничтожением старых, боярских. Видя, как жестоко обманулись в Андрее, не находя никаких средств явно ему противиться и не исполнять его повелений, бояре решились на последнее средство - убить Андрея изменнически. И здесь, по свидетельству летописей, зачинщиками и руководителями заговора опять являются старые вотчинники Москвы, Кучковичи, которые со своими товарищами в ночь на Петров день 1175 года убивают Андрея, при помощи его ключника ворвавшись в его спальню.

Таким образом, Москва в продолжение княжений Юрия и Андрея почти не имеет никакого значения как княжеский город и только служит земским боярам живым свидетельством потери их прежнего могущества, и в этом отношении, как разоренное гнездо старого боярства, постоянно колет глаза земским боярам, не сумевшим отстоять свои прежние права, принужденным поступить в княжескую службу, и подстрекает их к противоборству княжеской власти, а Куч- ковичи, прежние вотчинники Москвы, постоянно являются во главе княжеских противников или, по крайней мере, выставляются впереди, загораживая собою других.

По убиении Андрея в Суздальской земле начался мятеж, продолжавшийся неделю, причем по всей волости были избиты и ограблены посадники, тиуны и другие княжеские слуги. Наконец большие люди из Ростова, Суздаля и Переяславля съехались во Владимир на общую земскую думу и решили пригласить в князья племянников Андреевых - Мстислава и Ярополка Ростиславичей, мимо младших сыновей Юрия - Михаила и Всеволода Юрьевичей. Вначале Михаил Юрьевич успел было захватить Владимир, но ростовцы и все старшие земские бояре двинулись полками к Владимиру, осадили город и, после семинедельной осады, принудили Михаила удалиться в Приднепровье, а во Владимире посадили младшего Ростиславича - Ярополка, а старшего - Мстислава - повезли в старший город Ростов. Торжествуя свою победу, земские бояре отдали Владимир Ярополку и его дружине на разграбление, имея в виду руками же князей разорить княжеский город. Владимирцы, не стерпя княжеских грабежей, сперва обратились с жалобой к ростовцам, но, не получив от них защиты, пригласили из Чернигова Михаила и Всеволода Юрьевичей. Ростовцы и суздальцы, услыхав о походе Юрьевичей, выступили под предводительством своего князя Мстислава загородить им дорогу, но были разбиты Михаилом не доходя пяти верст до Владимира; Ростиславичи бежали, а ростовцы и суздальцы и старшие земские бояре, видя свою неудачу, волей-неволей признали Михаила своим князем.

Таким образом, надежда земских бояр - посредством убийства Анд рея возвратить свои прежние порядки, не оправдалась, но тем не менее они еще не думали отказываться от своих притязаний, так что Михаил Юрьевич, несмотря на свою победу, не мог отговориться от заключения особых условий с ростовцами и суздальцами и должен был утвердить эти условия целованием креста. Смерть Михаила, последовавшая на другой год, показалась боярам самым удобным случаем восстановить свои прежние права насчет княжеской власти, и они опять вызвали в Ростов Мстислава Ростислави- ча и повели его на Владимир, где уже утвердился по согласию граждан брат Михаила, Всеволод Юрьевич. Здесь они хотели одним разом покончить с последним Юрьевичем и собрались большим полком, состоявшим из лучших и богатейших людей, и так надеялись на успех, что когда Всеволод, выйдя к ним навстречу к Суздалю, предлагал Мстиславу мир, требуя только, чтобы он не тревожил его во Владимире, то ростовцы и бояре наотрез сказали Мстиславу: «Не мирись, а ежели ты дашь мир Всеволоду, то мы не дадим». Но битва, которой так желали бояре, кончилась не в их пользу: разбитый Мстислав бежал в Новгород, главнейшие же бояре - Добрыня Долгий и Иванко Степанович (не сын ли Степана Ивановича Кучки?) пали в битве, а прочие попали в плен к Всеволоду; села же их, кони и скот Всеволод взял частью себе, а частью поделился со своими дружинниками - владимирцами и переяславцами. Таким образом, одной битвой закончилась вся затея гордых бояр, и они настолько были ослаблены этой битвой, что в продолжение всего Всеволодова княжения уже не подымали своего голоса, жили мирно и в послушании у князя. Впрочем, Всеволод Юрьевич, занятый делами в Рязани, Новгороде и Приднепровье, сам старался жить в согласии со своими земскими боярами и, довольный их усердной службой в веденных им многочисленных войнах, уважал многие старые боярские права и, таким образом, мирил требования княжеской власти с притязаниями боярства. В его время бояре уже больше не прятались по своим вотчинам, как было при Юрии, а напротив - искали княжеской службы, Богатому земскому боярину стало мудрено сыскать боевых слуг, чтобы составить полк, ибо все хотели лучше служить, хотя бы в нужде и в малом чине, при княжеском дворе, чем в большом почете и богатстве у бояр, как об этом прямо пишет один современник к самому Всеволоду: «Княже мой, господине, лучши мне видеть нога своя в лычницы в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярском дворе, луче бы ми тобе в дерюзе служити, нежели в богрянице в боярском дворе». Так не говорили бояре ни в Юрьево, ни в Андреево время, когда за лучшее считали жить в лесной глуби в своих вотчинах, чем при княжеском дворе. Сами отношения и обращения бояр к Всеволоду далеко уже не походили на обращения бояр к Юрию Долгорукому. Даниил Заточник в письме к Юрию прямо писал: «Не держи двора близь княжа двора, не имей села близь княжа села», а современник Всеволода писал к князю: «Княже мой, господине, яви ми зрак и образ твой красен, млеку источают устне твои, послания твоя, яко рай с плодом, руцы твои исполнены от злата фарсиска, ланите твои, яко сосуд аромат, гортань твой, яко кран капая миро милость твою, вид твой, яко диван избран, очи твои, яко кладязь воды живы, чрево твое бысть, яко стог пшеничен, многи питая».

Тридцатишестилетнее княжение Всеволода Юрьевича, одного из могущественнейших князей того времени, имевшего большое влияние на дела всей тогдашней Русской земли, произвело величайший переворот в общественном строе Ростовско-суздальского края. Всеволод Юрьевич, напоминавший своим характером деда своего, Владимира Моно- маха, ловко умел воспользоваться всем тем, что успели сделать в здешнем краю отец его Юрий и старший брат Андрей. С одной стороны, как мы уже видели, он с первого же раза, при первой встрече показал земским боярам, что еще строже отца и брата будет казнить тех, кто осмелится ему противиться; с другой же стороны Всеволод, будучи гораздо образованнее отца и брата и знакомый с политикой византийского двора, где прожил несколько лет, хорошо видел, что можно достигнуть развития княжеской власти и не прибегая к излишней строгости против строптивых земских бояр, что умеренными уступками их можно не только примирить с княжеской властью, но и привлечь к себе и сделать усерднейшими слугами. Принявши такой план действий относительно здешних земских бояр, Всеволод действительно достиг того, что здешние земские бояре, довольные уступками могущественнейшего князя, сделались усерднейшими слугами Всеволода и его дома и сохранили сие усердие до позднейшего потомства. Всеволод, оставив за здешними земскими боярами значительную долю их старых прав и допустив некоторые старые новгородские формы общественного строя, окончательно уничтожил неудовольствие бояр и слил их интересы с княжескими интересами, так что после Всеволода, при его потомках, здешние земские бояре нередко были единственными защитниками княжеской власти. В этом отношении больше всех отличились бояре московские. В Москве, в этом старом гнезде боярщины, потомки Всеволода особенно как-то умели слить интересы бояр со своими интересами, как мы это увидим впоследствии, тогда как в других княжествах здешнего края бояре не всегда были заодно с князьями.

По смерти Всеволода, во время междоусобия его сыновей Константина Ростовского и Юрия Владимирского, земские бояре, особенно старейшие из них - ростовские, опять было подняли вопрос, но уже не о боярских старых правах, а о старшинстве Ростова, и втянули в это дело новгородцев и смольнян с их князьями. Но ростовский князь Константин, победив своего противника Юрия Владимирского, сам остался жить во Владимире и тем разрешил вопрос не в пользу Ростова. Потом, когда через четыре года Константин умер, предоставив владимирский престол своему прежнему противнику, брату Юрию, то ростовские владения по договору этих двух князей перешли к детям Константина и составили отдельное самостоятельное княжество. Таким образом и последние старые счеты старых ростовских бояр с новыми владимирскими кончились полюбовным разделом между князьями, одни же земские бояре без князей уже не могли вести своего дела, чем окончательно прекратилась борьба старых новгородских порядков в здешнем крае с новыми княжескими порядками. В это время Москва стала удельным княжеством и досталась сыну Юрия Всеволодовича, Владимиру; и таким образом старое боярское гнездо стало гнездом княжеским, и здешние бояре одни из первых сделались слугами князей.

Подчинение России монгольскому игу не изменило устроенного в здешнем крае Всеволодом общественного порядка и бояре остались в прежнем отношении к князьям. Правду сказать, в первые годы монгольского ига здешние бояре думали сыскать себе поддержку в ханской власти; так есть известие, что боярин Федор Ярунович оклеветал перед ханом великого князя Ярослава Всеволодовича и Ярослав по этой клевете погиб в Орде. Но бояре скоро увидели, что в борьбе с князьями на помощь хана рассчитывать нельзя, ибо хан не думал разбирать отношений князя к боярам и на место одного князя назначал другого, не спрашиваясь - угоден ли он был боярам, так что и успешные происки против того или другого князя нисколько не помогали боярскому делу, а напротив, роняли его в глазах народа, не терпевшего монгольского вмешательства и считавшего бояр, заискивавших ханского покровительства, изменниками отечеству. Искательство бояр у хана тем более вредило боярскому делу, что князья никогда не искали ханской помощи против бояр и тем приобретали себе любовь народа, а посему бояре сами поспешили отказаться от искательств при ханском дворе против своих князей. А между тем князья, не имея возможности княжить без ханского утверждения, без ханского ярлыка, самим ханским ярлыком могли ограждаться от всяких притязаний на стеснение их власти дома. Теперь мудрено было предлагать князю со стороны бояр какие-либо условия, когда у князя был уже в руках ханский ярлык. А посему, ежели положение бояр еще не изменялось, то, конечно, оттого, что сами князья не находили нужным изменять общественный строй, введенный в здешнем крае Всеволодом. Сами князья находили в том собственную пользу, ибо земские бояре, видя бесполезность борьбы с князьями при помощи монгольского хана, были самыми усерднейшими слугами тех князей, которые старались не нарушать сложившегося порядка дел, не изменяли своих отношений к боярам.

Строже других князей по пути сохранения сложившегося при Всеволоде порядка дел шли князья Московские. Москва, это старое гнездо упорной боярщины, вырастила князей до того строгих в консерватизме, в сохранении сложившихся и признанных правил как княжеской власти, так больших и меньших людей, что ни в одном княжестве здешнего края не было такого согласия между князьями, боярами и народом, как в Москве, где за небольшими исключениями не было недовольных, где все общественные дела шли по заведенному порядку, где не было скачков, где личности менялись, а ход дел постоянно следовал одному направлению, особенно в отношении к соседям. В Москве, например, малолетний, четырехлетний или семилетний князь вел дела точно так же, как и совершеннолетний, и даже как престарелый его отец, и соседи не могли надеяться, что по смерти одного князя, при малолетнем его преемнике, они одержат важный перевес над Москвой, изменят направление московских дел; князья менялись, одни умирали, а другие заступали их место; характеры князей были далеко не одинаковы, а Москва оставалась неизменной. Можно было нечаянным набегом захватить Москву, разорить, сжечь ее, взять московского князя в плен, ослепить его, но Москва, и сожженная, и разоренная, и временно без князя, оставалась той же Москвой, с тем же постоянный направлением, с неотступным следованием вперед, и сожженная, вскоре являлась грознее несожженной, и ослепленный князь оказывался проницательнее и более зрячим, чем зрячие. В Москве так ловко сложился общественный строй, что по надобности одна сила заменяла другую и действовала на общую пользу; например, государь малолетний или государь в плену - за него и в его пользу действуют бояре; нет государя, а бояре свихнулись - выступают меньшие люди, народ со своими общинами, и действуют и в пользу государя, и в пользу бояр; или: народ и бояре в смятении, потеряли голову - поднимается государь, и все снова оживает, Москва - опять Москва неизменная, неотступная. Такой силой, такой живучестью Москва была обязана тому, что князья ее строго охраняли общественный порядок, устроенный Всеволодом. А московские князья явились такими потому, что они в Москве иными быть не могли: в Москве, княжеском городе, построенном в гнезде гордой и упорной земской боярщины, князь или должен был истребить всех земских бояр, или признать за ними известный определенный круг в делах общественных и строго охранять признанные права. Но московским князьям нельзя было и думать об истреблении или изгнании земских бояр из своего княжества, когда этого не смогли сделать самые энергичные и могущественные реформаторы здешнего края Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский; следовательно, им оставалось одно - строго охранять порядок дел, сложившийся при Всеволоде Юрьевиче, т.е. соблюдать признанные за боярами права и строго наблюдать, чтобы бояре не выходили из очерченного для них историей круга деятельности.

Первым московским князем при монголах был сын Ярослава, Михаил, по прозванию Хоробрит; он настолько уже был силен, что в 1248 году успел выгнать из Владимира своего дядю, Святослава Всеволодовича, и объявил себя великим князем Владимирским, следовательно, старшим над всеми князьями здешнего края; но в том же году, отправясь ратью на Литву, пал в битве с литовцами и, привезенный с поля битвы, похоронен во Владимире, в церкви Пречистой Богородицы. Никаких других известий о Михаиле Московском мы не имеем, и насколько верен настоящий рассказ летописи, мы не знаем, но для нас важно то в настоящем известии, что Московский князь в первые же годы монгольского владычества над Россией был уже настолько силен, что мог одолеть великого князя Владимирского. Но Михаил, очевидно, еще плохо верил в Москву, если мог променять ее на Владимир; следовательно, он был еще не настоящий Московский князь с московским характером, он не понимал еще значения Москвы и не ценил ее заслуг, хотя ей был обязан тем, что одолел великого князя Владимирского, или может быть, ему было тяжело жить в Москве в среде гордой земской боярщины, в одно и то же время усердной к службе князя и неуступчивой относительно своих признанных прав.

Первым истым Московским князем, родоначальником и физическим и нравственным всех последующих Московских князей, был князь Даниил Александрович, младший сын Александра Невского, пользовавшийся общим уважением как князей, так бояр и меньших людей. Летописи не говорят, каким образом и в котором году он сделался князем московским и как успел устроить самостоятельность и независимость Московского княжества; в летописи он прямо является великим князем Московским под 1282 годом, как союзник великого князя Тверского, Святослава Ярославича, против великого князя Владимирского, Дмитрия Александровича. В летописи сказано: «Того же лета князь великий Тверский, Святослав Ярославич с тверичи, и князь великий Московский Данило Александрович с москвичи, и посадники новгородския с новгородцы поидоша ратью к Переяславлю, на великаго князя Дмитрия Александровича». Прежде же этого известия упоминается в летописи под 1261 годом о рождении Даниила за два года до кончины его отца, Александра Невского. По всей вероятности, Даниил получил себе в удел Москву прямо по смерти родителя и увезен в нее еще двухлетним ребенком, был воспитан и вырос среди московских порядков и не знал другой жизни, кроме московской. Москвичи первые увидали, как он начал ходить еще младенцем, как он занимался детскими играми со своими сверстниками; москвичи первые услыхали его детский лепет, и московские бояре были главными и постоянными его пестунами и руководителями; они на своих плечах вырастили и князя, и княжество. Московские бояре, во время малолетства Даниила управлявшие Московским княжеством, конечно оставались его руководителями и соправителями и тогда, когда он уже вырос. Они, как значится по летописям, во все это время, продолжавшееся почти двадцать лет, сумели уклоняться от междоусобий соседних княжеств и, таким образом, так успели укрепить Московское княжество и поставить его в такое независимое положение от соседних князей, что к двадцать первому году жизни Даниила Москва уже сложилась в великое княжество, а Даниил на двадцать первом году своей жизни из владельца незначительного, чуть ли не забытого в летописях города, вдруг является великим князем и вступает в союз против великого князя Владимирского, своего ближнего соседа и старшего брата, с другим своим соседом, великим князем Тверским, и с дале- ким вольным господином Новгородом Великим. Это начало великого княжества Московского в малолетство князя стараниями московских бояр наложило свою печать на всю последующую историю Москвы и, очевидно, было тайной причиной последующего величия Москвы. И недаром народное предание находит какую-то связь начала Москвы с княжением Даниила Александровича; действительно, княжением Даниила положено начало будущему величию Москвы. Здесь, собственно, зародилась та Москва, которая потом выросла в целую Русскую землю.

Союз, заключенный московским князем Даниилом Александровичем и Тверским князем, продолжался и в 1286 году; под этим годом в летописи сказано, что при нападении литовцев на владения тверского владыки объединились москвичи, тверичи, волочане, новоторжцы, дмитровцы, зубчане и ржевичи, побили Литву и князя их Доманта взяли в плен. Здесь мы видим продолжение союза Москвы с Тверью и Новгородом. Но особенно замечательно в настоящем известии то, что здесь нет и помину о князьях, а действуют одни только земские силы: тверичи, москвичи, волочане, новоторжцы и проч. Ясно отсюда, что союз, заключенный в 1282 году, был союзом не только князей, но и земщин: Москвы, Твери и Новгорода; отсюда появляется новое и важное подтверждение, что в Москве именно сложилось знаменательное соединение и солидарность интересов княжеской власти и земщины в ее представителях боярах. В 1288 году союз Москвы с Тверью разрушился, и во время войны великого князя Михаила Ярос- лавича Тверского с великим князем Владимирским великий князь Даниил Александрович Московский держал сторону своего старшего брата Дмитрия Александровича. Москва осталась верной союзу с Дмитрием Александровичем даже и тогда, когда в 1293 году на него восстали почти все князья здешнего края и за это жестоко поплатились разорением от татар, приведенных князем Городецким, Андреем Александровичем. Но это разорение не устрашило москвичей и их князя, и союз Москвы с Дмитрием Александровичем продолжался даже по смерти его, с его сыном Иваном Дмитриевичем, и когда в 1296 году во Владимир приехал ханский посол Неврюй, чтобы разобрать споры русских князей, то против князя Андрея Александровича, тогда уже владевшего Владимиром, и его союзников выступили московский князь Даниил Александрович, тверской князь Михаил Ярославич и пе- реяславцы вместо своего князя Ивана Дмитриевича, бывшего тогда в Орде. Когда же Андрей Александрович, недовольный судом ханского посла, вздумал идти ратью на Переяславль, то Московский и Тверской князья собрали свои полки, выступили к Юрьеву, загородили Андрею дорогу и заставили его смириться. Москва недаром так крепко держалась союза с Переяславским князем - наградой этого союза был Переяславль со всеми Переяславскими владениями, ибо в 1302 году переяславский бездетный князь Иван Дмитриевич, умирая, благословил своим княжением дядю своего, Даниила Александровича Московского, на что изъявили свое согласие и сами переяславцы; когда же владимирский князь Андрей Александрович изгоном захватил было Переяславль, то пере- яславцы при появлении московской рати сами передались москвичам, выгнали Андрея и приняли наместников Данииловых. Таким образом, союз с Переяславским князем, стоивший так дорого Москве, наконец окупился с лихвой; Московские владения с присоединением богатого Переяславского княжества увеличились более нежели вдвое. Но что всего важнее - Московский князь, младший по рождению в доме Александра Невского, с присоединением Переяславля к Москве сделался старшим, ибо Переяславль постоянно считался гнездом в доме Всеволода Юрьевича, Ярослава Всеволодовича и Александра Ярославича Невского.

Но еще за год до присоединения Переяславля, совершившегося мирным путем по желанию тамошнего князя и самих переяславцев, Московский князь имел значительный успех в соседнем великом княжестве Рязанском. Летопись под 1301 годом говорит: «Князь Данило Александрович Московский приходил ратью на Рязань, и бишася у града Переяславля, и князь Московский одоле, и много бояр и людей избил, и князя их, Константина Романовича Рязанскаго, некоторою хитростию взял, кромолою их же бояр рязанских, и приведе его с собою к Москве, и держа его у себя в нятьи в береженьи, и в чести всякой хотяше бо с ним укрепити крестным целованием, и отпустити его на великое княжение Рязанское, на его отчину». Это известие летописи показывает, с одной стороны, что строй московской общественной жизни и отношения московского князя к своим боярам нравились и рязанским боярам, известным в истории своей гордостью и своеволием, а с другой стороны, из этого же известия мы видим, что Даниил Александрович, одолев Рязанского князя и взяв его в плен, еще не мог завладеть Рязанской землей, а думал только подчинить ее своему влиянию при помощи Рязанского же князя, находящегося у него в плену. Здесь, кажется, дело не обошлось без участия московских бояр, которым не хотелось иметь себе соперников при княжеском дворе в рязанских боярах, с присоединением Рязани долженствовавших поступить на службу к Московскому князю, и тем более опасных, что Московский князь одолел Рязанского князя при помощи рязанских же бояр, а следовательно, рязанские бояре за свою услугу должны бы были занять лучшие места при московском дворе; к тому же рязанские бояре своими богатствами и гордостью превосходили московских. Все это заставляло московских бояр отклонить Даниила Александровича от непосредственного занятия Рязанской земли.

В 1303 году великий князь Даниил Александрович скончался и его место занял старший сын его, Юрий Данилович, бывший во время кончины родителя в Переяславле. Пере- яславцы, услышав о кончине Даниила, первые присягнули Юрию и первоначально даже не пустили его на погребение отца, так они дорожили соединением с Москвой и домом Даниила Александровича. Юрий Данилович, с первого же года по смерти родителя, начал делать примыслы к московским владениям. На следующий год скончался владимирский князь Андрей Александрович. Для молодого Московского князя открылось новое поприще деятельности; он настолько чувствовал себя сильным, что решился искать владимирского престола, чтобы быть старшим между великими князьями Суздальско-Ростовской земли. По свидетельству летописей, это дело началось следующим образом: «По смерти Андрея, старшие его бояре и старейший из них Акинф немедленно отправились к великому князю Тверскому, Михаилу Ярос- лавичу, чтобы вести его на владимирский престол. И заспорили два князя о великом княжении Владимирском - князь великий Михаил Ярославич Тверский и князь великий Юрий Данилович Московский, и пошли в Орду к царю в споре и брани великой, и была замятия на всей Суздальской земле, во всех городах». Из этого известия видно, что спорили не одни князья, а вся Суздальская земля, на всей Суздальской земле была замятня, во всех городах; вся земля разделилась между Москвой и Тверью, быть ли первенствующей Москве с новыми порядками или Твери со старыми порядками? Начало раздела положили бояре Андрея Александровича и между ними сильнейший Иакинф, служивший прежде московскому князю Даниилу Александровичу и перешедший к Андрею по неудовольствиям, а за ним и все старое боярство, избравшее представителем старых порядков старшего, князя Михаила Ярославича Тверского, дядю московским князьям - Даниловичам. И когда князья-соперники отправились, как и следовало для разбора тяжбы, в Орду на суд хана, бояре - защитники старого порядка стали распоряжаться по-своему: они захватили в Костроме московского князя Бориса Даниловича и хотели перехватить самого Юрия Даниловича на пути в Орду, но тот ускользнул от них, потом отправили своих наместников в Новгород Великий; но старые новгородцы, не желая быть под командой суздальских бояр, прогнали наместников и сказали: не дождем, что скажет князьям хан. Затем Иакинф с другими боярами, собрав большой полк, думали изгоном захватить Ивана Даниловича в Переяславле; но этот князь получил весть о их замысле и вместе с боярами московскими и переяславскими дал им сильный отпор в битве под Переяславлем, в которой пал Иакинф и другие старшие бояре, а дети Иакинфовы с прочими бежали в Тверь. Между тем татарский хан рассудил явившихся к нему князей и отдал владимирский престол старшему - Михаилу Ярославичу Тверскому. Михаил, засев во Владимире и побуждаемый защитниками старых порядков, пошел на Юрия к Москве, но, встретив от москвичей сильное сопротивление, вынужден был заключить с Юрием мир. Мир этот продолжался три года, а на четвертом году Михаил вторично ходил к Москве с большой ратью, произвел там большое разорение, но города взять не мог и возвратился домой, не заключив с Московским князем мира. И действительно, мудрено было заключить мир, когда это зависело не столько от личности князей, сколько от воли сторон старого и нового порядка, а стороны сии совместно жить не могли, - у них борьба шла не на живот, а на смерть; требовалось, чтобы которая-либо сторона пала окончательно.

Между тем в 1313 году умер татарский хан Тохта, стоявший на стороне старого порядка, и его место заступил хан Узбек, отвергнувший у себя дома старый порядок и переменивший язычество на магометанство. Михаил Ярославич немедленно отправился к новому хану за утверждением на престол и за ярлыком; Юрий же Данилович Московский, воспользовавшись отсутствием соперника, вошел в тайные сношения с новгородцами, которые кончились тем, что новгородцы выгнали от себя наместников Михайловых и объявили своим князем Юрия. Михаил Ярославич был утвержден новым ханом на Владимирском княжении и успел выставить перед ханом Московского князя человеком беспокойным и опасным, а потом, прежде чем Михаил возвратился из Орды, в Москву пришло ханское повеление немедленно ехать Юрию в Орду к хану. Юрий, бывший в то время в Новгороде, немедленно отправился в путь, не заезжая даже в Москву. Михаил же, возвратившись из Орды с татарскими послами и войском, прежде всего отправился к Торжку и отнял его у брата Московского князя, Афанасия Даниловича, а потом посадил своих наместников и в Новгороде. Между тем Юрий

Данилович, прожив в Орде около двух лет, не только успел оправдаться, но и приобрел благосклонность хана Узбека и, женившись на его сестре Кончаке, получил ярлык на великое княжение Владимирское и с тремя ханскими послами и значительным татарским войском отправился домой. Михаил, услыхав об этом, по совещании с суздальскими князьями, собрав рать, вышел навстречу Юрию и загородил ему дорогу у Костромы. Юрий, посоветовавшись с татарскими послами, не решился вступить в битву и уступил Владимирское княжение Михаилу. Но когда Михаил, получив такую уступку, возвратился в Тверь, то суздальские князья перешли на сторону Юрия, а потом его же сторону приняли новгородцы и все с сильными полками двинулись к Твери. Михаил, узнав об этом, немедленно вооружился, пошел навстречу противникам и разбил их наголову, так что Юрий только в малой дружине успел спастись в Новгороде, а брат его Борис и княгиня, сестра Узбека, попали в плен и были отвезены в Тверь, главный же ханский посол, Кавгадый, вынужден был просить у Михаила мира и, быв принят с честью в Твери, отпущен Михаилом домой с богатыми дарами, а Юрьева княгиня, сестра ханская, оставленная в плену, вскоре скончалась в Твери, как говорят, от отравы.

Юрий, бежавший в Новгород, получив от новгородцев войско, отправился домой. Михаил встретил его на Волге, но до битвы дело не дошло: противники после долгих переговоров смирились на том, чтобы обоим идти в Орду на суд к хану. Михаил, пропустив Юрия в Москву, немедленно отправил в Орду своего сына Константина, сам же, чувствуя неловкость своего положения, думал как-нибудь мирно покончить с Юрием, не доводя дела до ханского суда, и для этого отправил своего посла в Москву. Но Москва не думала мириться с Тверским князем, надеясь на больший успех у хана; Юрий, приказав убить тверского посла, немедленно отправился со многими князьями и боярами в Орду и, действуя заодно с Кавгадыем, успел выставить перед ханом Тверского князя беспокойным и опасным человеком, не признающим ханской власти и не желающим платить дань в Орду. Все это нетрудно было делать Московскому князю. Михаил действительно был противником ханской власти, и когда он наконец явился в Орде, то немедленно был предан суду и по суду ханских вельмож приговорен к смерти и убит татарами по ханскому повелению. Таким образом, борьба новых порядков и Москвы со старыми порядками и Тверью кончилась в пользу Москвы и новых порядков. Юрий возвратился из Орды великим князем Владимирским, т.е. старшим князем между великими князьями северо-восточной Руси. Получив старейшинство, Юрий Данилович, по совету московских бояр, на другой год по приезду из Орды собрал большое войско и пошел ратью к тверскому городу Кашину, думая присоединить его к своим владениям, но Тверской князь, сын убитого Михаила, храбрый Дмитрий, выступил против него к Волге и при посредстве тверского епископа Андрея заключил мир, по которому обязался внести все ордынские дани с тверских владений Московскому князю, т.е. по тогдашнему порядку дел признал свою зависимость от Юрия или как бы поступил к нему в отношения удельного князя.

Но, естественно, на этом дело не могло остановиться. С новым унизительным положением Тверской князь не мог примириться и, не имея достаточно сил для борьбы с Москвой, отправился в Орду искать милости у хана. Между тем Юрий сделал важную ошибку, ибо вместо того, чтобы ханскую дань, взятую от Тверского князя, везти немедленно в Орду или передать ханскому послу, ехавшему за ней, он отправился в Новгород и занялся новгородскими делами. Дмитрий Михайлович Тверской воспользовался этой ошибкой как не надо лучше: он объявил Юрия изменником и утаителем ханских даней. Хан дал Дмитрию ярлык на Владимирское княжение. Юрий, услыхав об этом, немедленно отправился в Орду оправдываться. В Орде, прежде нежели Юрий явился перед ханом, встретил его Дмитрий Михайлович и, надеясь на благосклонность к себе хана, немедленно при встрече убил Юрия. Так кончилось бурное княжение Юрия Даниловича.

Княжение Юрия Даниловича, так несчастно кончившееся собственно для него, вывело Москву на тот путь, на котором она или должна была погибнуть на первых же порах, или явиться тем крепким общественным организмом, исполненным внутренней силы, который притягивает к себе все, к чему только прикоснется; или, иначе сказать, Москва на этом новом пути должна была показать: имеет ли она настолько внутренней силы, чтобы стянуть к себе всю Русскую землю и сделаться городом всероссийским. На первых же порах соперницей Москвы на этом пути явилась Тверь, так же, как и Москва, город новый, образовавшийся из новгородских колоний и представлявший в себе все задатки прочности, тягучести и энергии, но стоявший не в таких благоприятных внешних отношениях, как Москва, да и во внутреннем своем устройстве придерживавшийся более старых порядков, которым суждено было пасть перед новыми порядками, представителем которых была Москва. Борьба Москвы с Тверью с первого же раза, как мы уже видели, показала, что здесь борются не личности, а начала, что личности могут меняться, а борьба будет продолжаться до тех пор, пока одно начало рухнет, и что дележ и примирение в этой борьбе немыслимы. Показания или существенные признаки сей борьбы, высказывавшиеся при самом начале, вполне оправдались историей: борьба сия продолжалась 180 лет и кончилась бесповоротным падением Твери.

Дмитрий Михайлович Тверской, как мы уже видели, понадеявшись на милость хана Узбека, при первой же встрече убил Юрия Даниловича Московского. Хан действительно сначала, кажется, думал оставить без внимания дело об убиении Юрия, продержал Дмитрия Михайловича в Орде десять месяцев, не объявляя своего гнева, но потом, вероятно, подстрекаемый своими вельможами - ходатаями за Московского князя, дал повеление казнить Дмитрия. Таким образом, соперницы Москва и Тверь почти в одно время лишились своих князей, но это не произвело никаких беспорядков: Москвой еще при жизни Юрия, постоянно занятого борьбой, управлял его брат, Иван Данилович; в Твери точно так же за отсутствием Дмитрия оставался правителем Александр Михайлович, брат Дмитрия; оба они еще при жизни старших братьев уже бывали по нескольку раз в Орде для расчетов по платежу дани, так что в этом отношении они уже были довольно знакомы ордынским вельможам и каждый имел свою партию в Орде. По заведенному порядку оба князя отправились в Орду для получения ярлыков на свои княжения. Хан Узбек принял обоих князей как уже хорошо известных ему и дал ярлык на великое княжество Владимирское тверскому князю Александру Михайловичу. Таким образом, спор между Тверью и Москвой из-за Владимирского княжества, продолжавшийся 20 лет и стоивший жизни Михаилу Ярославичу, Юрию Даниловичу и Дмитрию Михайловичу, по суду ханскому кончился в пользу Твери. Хан Узбек по каким-то расчетам права Александра Михайловича на Владимир предпочел правам Ивана Даниловича. Конечно, перед судом ханским Москва должна была молчать и выжидать случая для поправления своих дел. Случай, так желанный, благоприятный для Москвы, открылся на первом же году княжения Александра Михайловича. В августе месяце пришел ханский посол, Узбеков племянник Шевкал, и вскоре в народе разнесся слух, что Шевкал приехал затем, чтобы избить тверских князей, а народ обратить в татарскую веру. Таким слухом народ взволновался, князь Александр Михайлович также поверил слуху или не умел успокоить народа и принял на себя предводительство взволнованным народом, чтобы избить посла и всех бывших при нем татар. Как бы то ни было, только Шевкал со своими татарами был убит в Твери. Хан Узбек, получив об этом известие, немедленно вытребовал в Орду Ивана Даниловича Московского и, дав ему 50 тысяч татарского войска с пятью темниками, поручил наказать Александра и его сообщников. Иван Данилович вполне сумел воспользоваться открывшимся случаем: он не только взял Тверь и другие города Тверского княжения и разорил их, но именем хана вступил в новгородские владения, взял и опустошил Торжок и двинулся к Новгороду, но, остановленный посольством и данью новгородцев, повернул назад и страшно опустошил владения почти всех князей здешнего края, так что этот поход Ивана, известный в летописях под именем Федорчуковой рати, долго был памятен в народе; только московские и суздальские владения остались неопустошенными. Таким образом, Иван Данилович и бояре московские с помощью татар за один раз так поправили дела московские, что Москва, уцелевшая от разорения, получила громадный перевес над всеми соседними княжествами. Иван и его бояре вели это дело с большой ловкостью; они всюду произвели опустошение именем хана и помощью татарского войска, но не взяли и не присоединили к Москве ни одного городка и ни одной деревни, так что народ во всех опустошенных владениях видел только страшный гнев хана и нисколько не сетовал на Московского князя и москвичей; Москва не только осталась в стороне, а разоренные жители соседних княжеств потянулись в московские владения и тем усилили население Москвы.

В Твери, напротив, дело не кончилось одним разорением и опустошением: Тверь волей-неволей должна была поступить под опеку Московского князя. Тверской князь Александр Михайлович, услыхав о грозной татарской рати, бежал сперва в Новгород, но, не принятый новгородцами, укрылся со своим семейством во Пскове. Этот поступок Александра никак нельзя назвать малодушием или полным бессилием не - давно еще могущественной Твери; напротив того, мы имеем прямое свидетельство летописи, что «Александр, не стерпя лукавыя бесовския крамолы и татарскаго насилья, оставил княжение великое и все отечество свое, и иде во Псков с княгинею и с детьми своими, и жил во Пскове десять лет». Значит, успех Московского князя и москвичей и само убиение Шевкала и татар в Твери были делом внутренней крамолы тверских бояр, чему мы увидим скоро прямые свидетельства, а в Тверь крамола шла из Москвы; тверские бояре-изменники были увлечены московскими боярами и Московским князем. Князь Александр Михайлович не потому бежал и не защищал своих владений, что струсил, а потому, что защититься было не с кем, что он был оставлен своими боярами, которые увлеклись завидным положением московских бояр и тайно передались на сторону Москвы. Александр увидал, что главным образом ищут его головы и что всякое сопротивление невозможно. И действительно, так и было, ибо вслед за бегством Александра и разорением тверских владений меньшие братья Александра и бояре вступили спокойно в Тверь и занялись мирным устройством Тверской земли, и ни Московский князь и никто им в том не делал никакой помехи. На другой же год Московский князь, отправляясь в Орду, взял с собой тверского князя Константина Михайловича и новгородских послов, и все были приняты Узбеком милостиво и с почетами. Московский князь получил великое княжение Владимирское «и иные княжения к Москве», как сказано в летописи, а Константина Михайловича хан утвердил на великом княжении Тверском, новгородцев же пожаловал по их челобитью и всем дал приказ искать и представить к нему князя Александра Михайловича.

Таким образом, московский князь Иван Данилович и московские бояре, помутив тверских бояр, при помощи татар за один раз поставили Москву в такое высокое положение, в каком она еще никогда не бывала; вся Ростовско-суздальская земля по приказу самого хана была разорена и подчинена московскому князю, даже Тверь, недавно еще сильная и опасная, отдана в его опеку, тверские князья действуют по его указаниям, а сильнейшие тверские бояре тянут к Москве. Но главный враг и опасный соперник, представитель иных начал, князь Александр Михайлович еще жив и находится под защитой демократического Пскова; а посему Московский князь и московские бояре не могут еще заснуть спокойно; Александр для них страшен и в изгнании - им нужна его голова. И вот по приказу хана от Московского и Тверского князей и от Новгорода летят гонцы во Псков и требуют выдачи Александра, но псковичи отказывают; так проходит 1327 год. В следующем году, по проискам московским, снова приходит приказание от хана к русским князьям - достать Александра. Московский князь подымает Тверских князей, меньших Александровых братьев, князя Суздальского, своего давнишнего союзника и новгородцев и сам со своей ратью и с союзниками отправляется в Новгород, а оттуда со всеми полками идет к псковским границам и требует выдачи Александра. Псковичи опять отказывают и обещают сложить свои головы за несчастного изгнанника. Московский князь изобретает новое средство: он убеждает бывшего при нем митрополита всея Руси Феогноста предать псковитян проклятию; митрополит посылает во Псков проклятие. Александр, не желая подвергать церковной каре своих защитников, оставляет свое семейство под защитой псковичей, а сам удаляется в Литву под защиту могущественного литовского князя Гедимина. Вслед за удалением Александра митрополит снял проклятие с псковичей, а Московский князь со своими союзниками, дав мир Пскову, удалился домой и послал гонцов к хану, что Александр бежал в Литву и Немцы.

Отделавшись от опасного соперника, московский князь Иван Данилович занялся украшением и укреплением Москвы, которая еще с первого года его княжения сделалась кафедрой митрополита всея Руси; ибо митрополит Петр, полюбив ласкового Московского князя и тамошних бояр, перебрался из Владимира в Москву и там скончался и погребен в новопостроенном по его желанию соборном храме, Успения Пресвятыя Богородицы. Преемник Петра, Феогност, также поселился в Москве при гробе, как сказано в летописи чудотворца всея Руси Петра; а преемники Феогноста последовали его примеру. Таким образом, Москва сделалась старейшим городом на Руси и как столица великого князя, и как кафедра митрополита всея Руси. Это последнее обстоятельство давало Москве едва ли не большее значение в глазах всей Руси, чем княжеская власть, ибо великих князей тогда было еще много, митрополит же был один и по церковным делам все княжества зависели от него; да и в делах мирских он имел большую силу и тот князь, на стороне которого был митрополит, всегда мог рассчитывать на больший успех.

На третий год по удалении Александра Михайловича в Литву Московский князь поехал в Орду к хану Узбеку и взял с собой Константина Михайловича, тверского князя. Зачем они ездили в Орду, летописи не говорят, но только Московский князь, воротившись от хана, принялся за своих прежних союзников новгородцев и потребовал от них небывалой еще дани - закамского серебра, а в обеспечение своего требования занял Торжок и Бежецкий верх. Когда же новгородцы отказали ему, то со всеми низовыми князьями, даже с рязанскими, пришел в Торжок, увел из своих наместников и, сидя в Торжке, приказал своим полкам опустошать новгородские владения. Тщетно Новгородцы посылали к нему посольство за посольством, он не принимал послов и на глаза и, простояв в Торжке от Крещенья до Соборного воскресенья, отправился в Москву, где его ждал ханский посол с требованием идти в Орду. Пользуясь отъездом Московского князя, новгородцы успели укрепить свой город, вступили в сношение с князем Александром Михайловичем, уже вернувшимся во Псков, заключили союз с литовским князем Гедимином и приняли себе в князья его сына Нариманта. Возвратившись из Орды и разузнав новгородские дела, великий князь Иван Данилович поспешил примириться с новгородцами, ласково принял их посольства, сам приехал в Новгород с миром и прожил там довольно долго. По возвращении в Москву он узнал, что Литва воюет Новоторжские волости, послал свои полки в соседние литовские владения и тем заставил литовцев выйти из Новоторжских волостей; позвал к себе в гости владыку новгородского, посадника, тысяцкого и нарочитых бояр, принял их с большим почетом и угощал пирами.

Между тем изгнанник князь Александр Михайлович, ободренный сношениями с Новгородом, послал своего сына Федора Александровича в Орду к хану попытать: не повеет ли ветер в его пользу при ханском дворе. Проба удалась: Федор Александрович возвратился из Орды благополучно и привел с собой к отцу ханского посла Авдула. Узнав об этом, Московский князь немедленно отправился в Орду, чтобы испортить Александрово дело. В Орде Ивана Даниловича хотя и приняли милостиво, с почетом и пожалованием, но скоро выпроводили, следовательно, не дали испортить дела князя Александра. Пользуясь поездкой Московского князя в Орду, Александр попытался было воротиться в Тверь, но скоро увидал, что в Твери ему еще нечего делать, и со своим сыном Федором опять ушел во Псков. Из Пскова он послал своих бояр к митрополиту Феогносту просить его молитв и благословения на путешествие в Орду и, получив благословение, на следующий год отправился к хану Узбеку; явясь перед ханом, он успел своим смирением и умом снискать его благоволение, так что Узбек утвердил за ним великое княжение Тверское и со своими послами отпустил его домой, с тем чтобы они возвели его на тверской престол. Против приказа грозного хана и его послов, естественно, в Твери никто не посмел идти, но бояре - заводчики первой крамолы, чувствуя свою вину, немедленно отъехали в Москву, откуда шла вся смута. Им как крамольникам и изменникам уже нельзя было оставаться в Твери, где в продолжение десяти лет выяснилась их крамола; верные же отечеству тверичи, опираясь на волю хана и поддерживаемые князем, не оставили бы их в покое.

Встревоженный возвращением Александра Михайловича и успехами его у хана, Иван Данилович немедленно сам отправился в Орду и так успел, при помощи своих ордынских приятелей, оклеветать Александра перед ханом, что Узбек отправил в Тверь одного из приближенных слуг с требованием, чтобы Александр с сыном своим Федором немедленно ехал в Орду. Александр Михайлович хотя и получил вести о ханском гневе, но тем не менее не осмелился противиться Узбекову повелению, начал снаряжаться в путь, впрочем, не очень спеша с поездкой. Этим не замедлил воспользоваться Иван Данилович и со своими старшими сыновьями Семеном и Иваном опять явился в Орде и так успел вооружить Узбека, что тот вторично послал за Александром Михайловичем. Затем Иван Данилович поспешил домой, сыновей же оставил в Орде. По второму призыву Александр немедленно отправил в Орду сына своего, Федора, а потом и сам пустился в путь. Прибыв в Орду, он при первой же встрече с сыном своим Федором узнал, что хан сильно гневается на него, то же подтвердили и приятели из ордынских вельмож; но хан первоначально принял дары и велел Александру дожидаться отпуску; так прошел целый месяц, а между тем московские княжичи работали у хана. Наконец вышло повеление казнить Александра и сына его Федора. Таким образом, Московский князь избавился от самого опасного соперника и получил еще больше власти над несчастной Тверью, даже приказал снять большой тверской колокол от соборной церкви и отвезти в Москву.

Сурово поступил Иван Данилович с князем Александром Михайловичем и Тверью, но он был поставлен в такое положение, что или самому пасть, или погубить соперника. Александр был очень умен и вкрадчив для того, чтобы оставить его в покое, и притом, при первом его усилении все защитники старых порядков стали бы на его стороне, и Москве пришлось бы вступить в новую опасную борьбу, которая могла кончиться гибелью новых начал и Москвы. Здесь середины и примирения нельзя было ждать, тем более что Александр был очень даровит и мог приобрести полную доверенность хана. Управившись с Александром, Московский князь опять принялся за Новгород; он потребовал от новгородцев новой дани, хан-де просит новую дань, т.е. прибавок к той дани, которую новгородцы уже выплатили. Новгородцы на это небывалое требование отвечали: «Того у нас не было от начала миру, а ты крест целовал Новгороду по старой пошлине новгородской и по грамотам Ярославовым». Получив такой ответ от Новгорода, защитника старины, князь Московский, как представитель новых порядков, послал приказ своим наместникам выйти из Новгорода и объявил новгородцам войну. Но война эта не состоялась, ибо князь Иван Данилович скончался во время приготовления к войне. Так кончилось княжение Ивана Даниловича, продолжавшееся 12 лет.

Москва, только что выведенная на большую дорогу в княжение Юрия Даниловича, в княжение Ивана Даниловича утвердилась на этой дороге и оттолкнула от нее своих соперников. При Иване Даниловиче новые начала, представительницей которых была Москва, одержали решительный верх; даже Тверь, эта представительница старых начал при Юрии Даниловиче, теперь значительной партией своего боярства стала тянуть к Москве, или, по крайней мере, в Твери завелась довольно сильная партия недовольных тверскими порядками, которая, главным образом, и погубила Александра Михайловича, так что через нее все, что ни затеивалось в Твери, немедленно передавалось в Москву. Что же касается до других княжеств здешнего края, то они до того были разорены так называемой Федорчуковой ратью, что находились в полной зависимости от Москвы, и только одно Суздальское княжество пользовалось некоторой самостоятельностью, да и то потому, что тамошний князь был в родстве и постоянном союзе с Московским князем. Такие блестящие успехи Москвы обыкновенно приписывают благосклонности хана Узбека к московскому князю Ивану Даниловичу и личным качествам сего князя. По-видимому, действительно это было так: Узбек дал свое войско Московскому князю, чтобы смирить всех противников Москвы, и жестоко казнил князей, чем-либо опасных для Московского князя. Московский князь действительно обладал способностями, вполне пригодными к тому делу, которое вел: он был хитер, предусмотрителен, настойчив и крайне осторожен. Но и соперник его, Александр Михайлович, не только не уступал в способностях, но даже был гораздо даровитее: он обладал такой вкрадчивостью и умением снискать благосклонность у людей в которых нуждался, что его везде любили, куда бы он ни прибыл; за него, находящегося в изгнании, псковичи готовы были положить свои головы, его принял под покровительство могущественный Гедимин Литовский, он умел снискать благосклонность хана Узбека даже тогда, когда был кругом виноват перед ним, убив его любимого племянника Шевкала; а в первое время он пользовался такой доверенностью Узбека, что после казни Дмитрия Михайловича он прямо дал ему великое княжение

Владимирское. Таким образом, ни благосклонностью хана, ни личными талантами Московский князь не имел преимущества перед Тверским, а в ином даже уступал ему; следовательно, причина успехов Москвы перед Тверью заключалась в чем-то другом, именно в том, что в Москве князь действовал не один, что с ним была заодно вся Москва, что московская земщина по отношению ее к князю была так поставлена, что в интересах княжеских находила собственные интересы, и поэтому между князем и земскими боярами не было розни; московские бояре имели везде своих агентов, и в Орде, и в Тверском, и в других княжествах, и всюду старались устроить дела так, чтобы они были в пользу Москвы и Московского князя. Напротив того, в Твери между боярами была рознь: одни, и очевидно слабое меньшинство, были на стороне князя, другие же, сильное большинство, находили для себя интерес тянуть к Москве, им московское устройство более нравилось, лучше обеспечивало их общественное положение.

Что же такое был князь в Москве, и отчего были так солидарны его интересы с интересами земщины, так что между московским князем и московской земщиной не было розни? На это лучшим ответом служат дошедшие до нас духовные завещания московских князей. Завещания сии, во-первых, показывают, что московский князь был богатейшим поземельным собственником, чисто на частном праве, так что богатейшие земские бояре не только в Москве, но и в других княжествах далеко не имели столько вотчин, сколько их было у московского князя. Он владел на праве частной собственности целыми городами с их уездами, отдельными волостями и слободами, и отдельными селами в других уездах, не составлявших его собственности, и даже в других княжествах; он постоянно старался приумножить свои вотчины: покупал и менял у бояр и монастырей, получал в подарок или по завещанию, или по наследству от родственников и знакомых. Так, например, судя по 1-му завещанию князя Ивана Даниловича, он владел на праве частной собственности: восемью городами в московских владениях, 46 слободами и волостями и сорока отдельными селами, которые он поделил между своими детьми и женой, вместе с шубами, ожерельями, перстнями, цепями, серебряными ковшами, мисами и другими домашними богатствами. А по 2-му завещанию, написанному лет через восемь после первого, значатся в числе вновь приобретенных княжеских сел князя Ивана Даниловича семнадцать сел, о которых прямо сказано в завещании, которое у кого куплено или променяно. Во-вторых, те же завещания ясно показывают, что в Москве строго отделялись княжеские недвижимые имения, которыми он владел по частному праву наравне со всеми вотчинниками, от владений, которые принадлежали ему по государственному праву и не составляли частной княжеской собственности. Последние владения не поступали в раздел, и в завещаниях о них даже не упоминалось. И наконец, в-третьих, в отношении князя к митрополиту и боярам в завещаниях писалось наследникам: «Слушали бы есте отца нашего владыки, такоже старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам; и приказываю вам жити за один, а лихих бы есте людей не слушали, и кто имет вас сваживати». Это писал Семен Иванович, сын Калиты. Здесь лучше всего видна солидарность Калиты с боярами. Таким образом, по завещаниям московский князь был богатейшим землевладельцем- собственником, у которого должны были быть одни интересы со всеми московскими боярами и другими землевладельцами- собственниками, более или менее зависевшими от него как от богатого соседа, в нужных случаях могущего пособить им, а в случае ссоры и повредить; поэтому у бояр был интерес не ссориться с князем и служить ему усердно. Князь как сосед по имениям был близок со всеми боярами, не только по службе, но и по соседству, находился с ними в частых сношениях, но в то же время он был государь всей Московской земли и соседних земель, подчиненных Москве по государственному праву. Здесь он уже не был безотчетным хозяином-собственником, а правил государством вместе с боярами, как прямо говорится в завещании: «Слушали бы отца нашего владыки, так же старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам». Конечно, между московским князем и московскими боярами не было заключено договора, утвержденного грамотой, или, иначе говоря, не было писаной конституции, но зато этот негласный договор, эта неписаная, неформулированная конституция жила в обычае, в самой жизни, в солидарности интересов той и другой стороны. Князь и бояре, хорошо обеспеченные в своих частных интересах, ясно видели на самом опыте всю пользу дружной и согласной деятельности в делах государственных и всю пагубу вражды и розни; они не могли не заметить, как все преклонялось и падало пред их дружной и согласной деятельностью, как могущественные противники, борьба с которыми казалась даже невозможной, оказывались слабыми и бессильными. Все это и без договоров и формулированных конституций заставляло князя и бояр в Москве строго соблюдать взаимность сложившихся отношений и дружно, без розни работать на общую пользу государства. Эта-то дружная деятельность, постепенно укреплявшаяся еще со времени Даниила Александровича, при князе Иване Даниловиче достигла того, что при встрече с этой дружной деятельностью московского князя и московских бояр всякая сила и могущество оказывались слабыми и недостаточными, и эта же дружная деятельность при Иване Даниловиче решительно утвердила незыблемость могущества Москвы и дала Ивану Даниловичу имя - собирателя земли Русской.

По смерти московского князя Ивана Даниловича Калиты сыновья его, Семен, Иван и Андрей, отправились в Орду. Узбек принял их как знакомых, ибо они еще при отце уже были по несколько раз в Орде и работали против Александра Михайловича по указанию отца. При таком знакомстве с Ордой московским княжичам не могло быть соперников между другими князьями, и Узбек дал ярлык на великое княжение Владимирское и Московское старшему сыну Калиты, Семену Ивановичу, а прочих князей, приезжавших тогда же в Орду, отпустил по домам, кажется, с наказом повиноваться князю Московскому; по крайней мере, нам известно, что Семен Иванович первый из московских князей стал называть себя князем всей Руси, а прочие русские князья по его приглашению съезжались к нему в Москву и слушались его приказаний.

Первым делом князя Семена Ивановича, прозванного Гордым, было покончить счеты с Новгородом, неоконченные его отцом по случаю смерти. Вскоре по возвращении из Орды князь Семен Иванович отправил своих наместников и дань- щиков в Торжок собирать дань, но новоторжцы и новгородцы воспротивились такому насилию и послали сказать Московскому князю: «Ты еще не сел у нас на княжении, а уже бояре твои силу деют». Получив такой отзыв новгородцев, великий князь Семен Иванович созвал съезд из всех русских князей на Москве, оттуда все князья со своими полками отправились в Новгородские владения и заняли Торжок. Новгородцы поспешили собрать свои полки для защиты Новгорода, а между тем отправили посольство к Московскому князю, которое и заключило с князем мир на том, чтобы новгородцы приняли княжеских наместников и дозволили князю собрать черный бор со всей Новгородской земли и тысячу рублей с Торжка. Таким образом, князь Семен Иванович одним походом покончил счеты с Новгородом, начатые его отцом, и сверх того убедился, что соседние князья действительно состоят в его воле и послушны его требованиям. Не имея себе внешних противников, он занялся украшением Москвы, чтобы и по наружности сравнять ее со старыми знатными городами.

Между тем в 1340 году умер хан Узбек и в Орде начались междоусобия, продолжавшиеся целый год. Великий князь Семен Иванович, выждав окончания ордынского междоусобия и узнав, что новый хан Чанибек через своего посла отнял Рязань у Рязанского князя и отдал Пронскому князю, не желая дожидаться чего-нибудь подобного для себя, в 1341 году поспешил в Орду, тем более что Тверской, Суздальский, Ростовский и Ярославский князья все вместе отправились в Орду наперед. Хан Чанибек не изменил положения русских князей и по-прежнему оставил великое княжение Владимирское за князем Московским. Но через два года опять понадобилось ехать в Орду, и Московский князь опять повез с собой всех князей; зачем был этот съезд князей у хана, летопись не говорит, только упоминает, что Московский князь возвратился от хана с пожалованием и со многою честию. Князю Семену Ивановичу не было противника в Русской земле; он даже принял под свое покровительство жену и детей покойного Александра Михайловича Тверского, которых стал обижать тогдашний великий князь Тверской, Константин Михайлович, прежний послушный союзник Ивана Даниловича, и дал в Москве убежище Александрову сыну, Всеволоду, а потом помог ему отправиться в Орду тягаться с его дядей, Константином Михайловичем. Когда же Константин умер в Орде, Всеволод Александрович при московской же помощи получил от хана ярлык на великое княжество Тверское под другим своим дядей, Василием Михайловичем; а потом князь Семен Иванович даже вступил в близкое родство с семейством Александра Михайловича, женившись на дочери его Марии Александровне. Вступление Семена Ивановича в родство с семейством заклятого врага отца его Ивана Даниловича и принятие этого семейства под свое покровительство против прежнего послушного союзника, Константина, ясно показывает, что здесь действовала не одна личность князя, но целое московское правительство, постоянно искавшее случая вмешиваться во внутренние дела соседних княжений, чтобы таким образом постоянно держать их в зависимости. Только для такой неличной системы не могло быть ни заклятых врагов, ни неизменных друзей и послушников.

Когда Московскому князю не было противников во всей здешней стороне, когда все здешние князья находились у него в послушании, Москве явился сильный неизвестный прежде противник - князь Литовский Ольгерд. Ольгерд еще в 1340 году нападал на Можайск и Тишинов и произвел большое опустошение, потом вступился в дела псковские и новгородские; за все это Московский князь отомстил в 1344 году принятием под свое покровительство рассорившихся с Оль- гердом его братьев. Таким образом, Москва уже не ограничивалась княжествами здешнего края, а волей-неволей принуждена была вмешаться и в дела соседей, значит, твердо уже стала на той большой дороге, на которой московское влияние необходимо должно было распространяться все далее и далее. Ольгерд, чтобы отстранить Московского князя от вмешательства в литовские дела, отправил большое посольство под начальством брата своего Кориада к хану Чанибеку, стараясь вооружить его против Московского князя. Но тогда не то еще было время, чтобы литвину можно было вооружить Орду на Московского князя; при ханском дворе постоянно жили московские бояре для ограждения московских интересов, они немедленно дали весть Московскому князю о большом литовском посольстве и зачем оно приехало. Князь немедленно выслал свое посольство, которое, при помощи московской партии среди ордынских вельмож, повернуло дело так ловко, что Чанибек приказал руками выдать Московскому князю литовских послов и Ольгердова брата Кориада и отправил их в Москву под охраной собственного посланника. Ольгерд, потерпев полную неудачу в Орде, невольно стал заискивать расположения Московского князя и отправил в Москву свое посольство с богатыми дарами и просьбой о мире и об отпуске Кориада и посольства домой. Московский князь согласился на предложенный мир и отпустил Кориада и посольство в Литву. А вслед за тем Ольгерд вступил в родство с Московским князем, женившись на родной сестре московской княгини, второй дочери Александра Михайловича Тверского, Юлиании, причем Ольгерд присылал в Москву посольство с просьбой о дозволении вступить в этот брак. Значит, семейство Александра Михайловича было решительно под опекой князя Семена Ивановича Московского.

В 1351 году великий князь Семен Иванович поднял всех русских князей здешнего края на Смоленск. Войска московского князя и его послушных союзников уже стали выше города на Поротве, но до битвы дело не дошло: на Поротву явились послы литовского князя Ольгерда с предложением остановить войну и заключить мир. Московский князь, не желая вооружать против себя Ольгерда, согласился на заключение мира и отпустил литовских послов, а сам подвинулся к Угре, ближе к Смоленску, куда и пришли к нему смоленские послы. Простояв на Угре восемь дней, князь Семен Иванович отправил свое посольство в Смоленск и, заключив мир, возвратился домой. Что было причиной этой войны и на каких условиях был заключен мир, летописи об этом решительно не говорят ничего; но для нас эта война важна как свидетельство, что Москва здесь является представительницей восточной Руси и становится лицом к лицу с Литвой как представительницей западной Руси и обе следят друг за другом. Это еще небывалая роль Москвы.

Между тем в Твери продолжались смуты и ссоры между великим князем Тверским, Всеволодом Александровичем, и его дядей, князем Кашинским, Василием Михайловичем, так что в 1347 году они нашли нужным отправиться в Орду к хану Чанибеку для разбора споров. Чанибек, кажется по ходатайству Москвы, решил спор в пользу Всеволода Александровича и по-прежнему утвердил за ним великое княжение Тверское, чем, разумеется, споры не кончились; князь Кашинский продолжал подымать недовольных против своего племянника и великого князя, так что дело едва не дошло до кровопролития. В 1348 году тверской епископ Федор успел было примирить враждующих, убедив Всеволода Александровича уступить тверской престол своему дяде, Василию Кашинскому; помирившись, оба целовали крест жить в совете и единомыслии. Но мир этот продолжался не более двух лет, именно до тех пор, пока князь Кашинский не получил ярлыка ханского на великокняжеский тверской престол. По получении ярлыка Василий Михайлович начал теснить племянника своего, Всеволода Александровича, и в нарушение договора отягощать излишними данями бояр Всеволодовых и вообще наносить обиды, как Всеволоду, так и его боярам. Впрочем, не в одной Твери начались смуты и ссоры, в самой Москве не обошлось без них. Хотя летописи не упоминают о какой-либо нелюбви между великим князем Семеном Ивановичем и его братьями - Иваном и Андреем Ивановичами, но до нас дошла подлинная договорная грамота, заключенная князем Семеном Ивановичем, писанная не раньше 1347 или 1348 года. В этой грамоте, к сожалению, плохо сохранившейся, мы встречаем известие, что между Семеном и его братьями едва ли не было войны, ибо в грамоте есть место, к сожалению вытертое, где сказано; «А которые люди по нашим волостем выиманы нын... войны де... нам к сабе не приимати». Как бы то ни было, по грамоте видно, что князь Семен Иванович нашел вынужденным заключить с родными братьями договор и закрепить его крестным целованием у родительского гроба. В этом договоре в числе первых условий поставлено, чтобы старший брат без младших ни с кем не заключал договоров. Кроме свидетельства о какой-то ссоре между московскими князьями-братьями, в настоящей грамоте есть еще важное указание о крамоле боярина Алексея Петровича Босаволока. В грамоте об этом деле сказано так: «А что Олекса Петрович вшел в коромолу к великому князю, нам князю Ивану и князю Андрею к себе его неприимати, ни его детей, и не надеитись ны его к сабе до Олексеева живота; волен в нем князь великий, и в его жене и в его детех. А тобе, господине, князь великий, к собе его неприимати в бояре, а мне, князю Ивану, что дал князь великий из Алексеева живота, того ми Алексею не давати, ни его жене, ни его детем, ни иным ничем не подмогати их». Грамота была заключена при свидетельстве тысяцкого, бояр и окольничих. Таким образом, московские бояре, до сего времени согласно и дружно работавшие со своими князьями, теперь стали заводить крамолу, ссорить князей, и притом крамола была так сильна, что о заводчике крамолы боярине Алексее Петровиче понадобилось упомянуть в договорной грамоте князей, а князья-братья должны были обязаться клятвой не принимать крамольного боярина и его детей; у крамольного боярина было отобрано имение и разделено между князьями. Эта новость в истории Москвы, с одной стороны, объясняется более близким знакомством московских бояр с боярским бытом в соседних княжествах, особенно в Твери. О боярине Алексее Петровиче мы именно знаем, что он в 1346 году был послан в

Тверь за невестой великого князя, Марией Александровной, и конечно был выбран на это дело как человек, имевший в Твери связи и хорошо знакомый с бытом тверичей, а может быть, при Иване Даниловиче бывавший в Твери и участвовавший в заведении крамолы тамошними боярами; освоившись же с чужой крамолой, вздумал провести ее и в Москве. С другой стороны, в вызове на крамолу, без сомнения, участвовал и характер великого князя Семена Ивановича, ибо Семен Иванович по характеру своему далеко не походил на своего отца, Ивана Даниловича, осторожного и ласкового с боярами и народом. Разницу характеров того и другого князя лучше всего объясняют те прозвища, которыми они отмечены в народе и в летописях: Ивана Даниловича прозвали Калитой, т.е. милостивым, щедрым, а Семена Ивановича- Гордым, неприступным. Конечно, от гордости князя прежде всего должны были терпеть высокомерные бояре, привыкшие к ласковому и дружественному обхождению прежних князей, строителей величия Москвы. Новое непривычное обращение князя естественно должно было возбудить неудовольствие и крамолу бояр, особенно богатейших из них и тех, которые привыкли к крамоле, производя ее в соседних княжествах.

Великий князь Семен Иванович скончался от черной смерти в 1352 году, на 36 году от рождения, кажется, не уничтожив как следует боярской крамолы, затеянной Алексеем Петровичем, и только успев примирить своих братьев.

Двенадцатилетнее княжение Семена Ивановича было самым блестящим временем в истории Москвы. Семен Иванович вполне умел воспользоваться успехами своих предшественников и поставил Москву на такую высоту, что все княжения здешнего края беспрекословно повиновались повелениям московского князя. Князь Семен Иванович во все свое княжение не встретил ни разу никакого сопротивления ни от одного из князей здешнего края, а о соперничестве с ним никто не смел и думать; мало того, он успел выдвинуть влияние Москвы даже на дела западной Руси, т.е. первый выставил всероссийское значение Москвы. Но с другой стороны, то же время княжения Семена Ивановича, и именно вследствие характера этого князя, было временем первой московской смуты, первой боярской крамолы, которую князь Семен Иванович при всей своей энергии не мог уничтожить и которая сразу дала знать о себе понижением влияния Москвы на соседей. Соседи скоро увидели, что и в Москве можно мутить, и только что умер князь Семен Иванович, едва ли его еще успели похоронить, как уже явился соперник московскому князю, хотя на первый раз и безуспешный.

По смерти князя Семена Ивановича брат его Иван Иванович отправился по порядку в Орду за ханским утверждением на княжестве; в ордынских вельможах московской партии, как старый знакомый, он встретил обычную приязнь, но в то же время он встретил в Орде и соперника, князя Суздальского, Константина Васильевича, за которого ходатайствовало перед ханом новгородское посольство и который искал великого княжения Владимирского. Впрочем, московская партия, еще сильная при ханском дворе, одолела, и Владимирское великое княжение было отдано ханом князю Московскому, Ивану Ивановичу. В этом деле важно не то, что московская партия при ханском дворе успела выхлопотать княжение Владимирское московскому князю, этого иначе, разумеется, и быть не могло - Московский князь давно был там знаком, а важно и знаменательно то, что осмелился явиться соперник московскому, да и притом же из суздальских князей, всегдашних послушных союзников Москвы. Значит, московская боярская крамола не дремала, хотя заводчик ее Алексей Петрович и был изгнан покойным князем Семеном Ивановичем. Влияние этой крамолы еще сильнее высказалось в другом деле: в первый же год княжения Ивана Ивановича еще молодой рязанский князь Олег Иванович напал на московские владения и взял пограничный московский город Лопасню; дело Рязанского князя было бы немыслимо при Иване Калите или Семене Гордом, а теперь Московский князь даже не мстил за обиду и бессильно смотрел, как наместники князя Рязанского сидели в московском городе Лопасне. В летописях нет и намека на попытку князя Ивана Ивановича к возвращению отнятой рязанцами Лопасни; мало того, Московский князь на другой год был вынужден заключить мир со своим соперником, князем Константином Васильевичем Суздальским, а на следующий год Московский князь дозволил беспрепятственно литовскому князю Ольгерду воевать Смоленск и не имел силы вступиться за Смоленского князя.

Небывалое доселе бездействие Московского князя в делах, так близко относящихся к Москве, в делах не только оскорбительных, но и убыточных для Москвы, конечно нельзя объяснять уступчивым характером князя Ивана Ивановича - не уступил же он владимирского престола князю Суздальскому; да ежели бы и можно было допустить уступчивость со стороны князя, то куда же смотрели бояре московские, еще недавно так усердно трудившиеся на возвеличение Москвы, как они могли вынести такое оскорбительное пренебрежение к праву Москвы от соседей, куда же делась энергия сотрудников Ивана Калиты и Семена Гордого? Не вымерли же они все в пять-шесть лет! Причина такого бесчестного бездействия явно заключается не в недостатке ума и энергии, которыми еще так недавно отличались государственные деятели Москвы, а в смуте, в розни, которая появилась между московскими боярами и князем в последние годы княжения Семена Ивановича и которая, конечно, не могла уничтожиться изгнанием заводчика розни, боярина Алексея Петровича. Летописцы долго молчали об этой розни и мы узнали о ней только из договорной грамоты Семена Ивановича с братьями, но наконец летописцы проговорились, и мы вдруг под 1355 годом читаем удивительное, ничем не предупрежденное известие: «Тоеже зимы месяца февраля в 3-й день сотворись на Москве в нощи, егда завтреню благовестят, убиен был тысяцкий московский, Алексей Петрович. Убиение же его страшно и незнаемо и неведомо ни от когоже: точию обретеся убиен лежа на площади, егда заутреню благовестят. И неции глаголют о нем, яко совет сей сотворися или от бояр, или от иных втайне. И тако убиен бысть, яко же князь великий Андрей Боголюбский от

Кучковичев; и быть мятеж велий на Москве того ради убийства. И тако тоеже зимы по последнем пути больший бояре московский отъехаша на Рязань с женами и детьми».

Это совершенно отрывочное известие по летописям в сопоставлении со свидетельством договорной Семеновой грамоты раскрывает перед нами всю связь событий, которую старались скрыть летописи. Тысяцкий, убитый на площади неизвестно кем в 1355 году, тот же самый Алексей Петрович, который по грамоте был изгнан князем Семеном Ивановичем и не принимать которого московские князья-братья клялись у родительского гроба. Тайное убийство этого изгнанного князьями тысяцкого, по известию летописи, произвело в Москве страшный мятеж, и большие бояре московские той же зимой по последнему пути отъехали с семействами в Рязань. Значит, старый заводчик крамолы, боярин Алексей Петрович, изгнанный князьями, клявшимися у гроба родительского не возвращать его, был не только возвращен в Москву, но и получил самый высший земской чин тысяцкого. Кто же его возвратил и выбрал в тысяцкие? Летописи об этом прямо и ясно не говорят, но по убиении его был большой мятеж и большие бояре московские отъехали в Рязань; значит, возвратила Алексея Петровича и выбрала в тысяцкие партия больших московских бояр и она же произвела великий мятеж из-за его убийства и, потерпев неудачу, отъехала в Рязань к тому самому еще юному рязанскому князю Олегу Ивановичу, который три года назад безнаказанно захватил пограничный московский город Лопас- ню. Значит, и завоевание Лопасни, и оставление Олега без наказания, и даже без попытки наказать его, имеет тесную связь с крамолой московской партии больших бояр; значит, московский князь бездействовал, когда соседи оскорбляли Москву, не по уступчивости характера, а потому что ради розни и крамолы в самой Москве не мог действовать, что крамольная партия была очень сильна и стесняла власть князя, что князю было не до внешних отношений к соседям, когда он не мог воспрепятствовать возвращению того самого заводчика прежней смуты, не возвращать которого он клялся у гроба отца.

Но убийство крамольного тысяцкого, кажется, предпринятое для избавления от крамолы, не принесло тех плодов, которых от него ожидали: оно произвело сильный мятеж, кончившийся отъездом больших бояр в Рязань; следовательно, убийство не дало примирения, а только усилило рознь; крамольники удалились из Москвы, чтобы действовать свободнее на стороне. Хотя великому князю Ивану Ивановичу через год и удалось воротить двух бояр, отъехавших в Рязань, но там еще осталось их довольно и, кажется, не без их участия вслед затем был поднят вопрос об определении границ между Рязанью и Москвой, для чего был приглашен в Рязань великий посол из Орды, царевич Момат-Хожа. Но эта затея рязанцев и крамольных московских отъезчиков не удалась: Московский князь не пустил в свои владения татарского царевича, приглашенного рязанцами, а между тем хан по какой-то клевете, может быть московской партии в Орде, отозвал царевича назад и там за какую-то крамолу приказал его убить. Тем и кончилось размежевание границ между Рязанью и Москвой. Через год, после шестилетнего княжения, скончался великий князь Иван Иванович, на 31 году от рождения, оставив после себя двух сыновей, из коих старшему Дмитрию было только 9 лет. Из духовных завещаний, оставленных великим князем Иваном Ивановичем, оказывается, что он умер, не размежевавшись с Рязанью и даже не надеясь удержать за Москвой не только прежних рязанских мест, лежавших на московской стороне Оки, но и самой Коломны, старого московского города. В грамоте, или завещании своем, он пишет: «А ежели по грехом станут из Орды искать Коломны, или Лопастинских мест, или отменных мест рязанских, и ежели по грехом отъимется которое место, дети мои; князь Дмитрий и князь Иван, и князь Во- лодимер в то место и княгини поделятся безпенными месты», т.е. владениями, которые в этом краю останутся по ханскому суду за Москвой. Значит, умирающий князь хорошо знал, что в Орде шла работа не в пользу Москвы.

После великого князя Ивана Ивановича Москва осталась в таком слабом и расстроенном внутренними крамолами положении, что московские бояре первоначально даже не осмелились и искать в Орде великого княжения Владимирского своему малолетнему князю Дмитрию Ивановичу, и хан отдал владимирский престол суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Но, кажется, малолетство наследника послужило на пользу Москве: бояре при малолетнем князе естественно сделались от имени князя правителями государства и, помня несчастия, происшедшие от розни, успели как-то уладиться и начали действовать дружно и единодушно. Это, естественно, не могло сделаться вдруг, только через два года по смерти Иоанна московские бояре наконец собрались везти своего одиннадцатилетнего князя в Орду, чтобы получить ярлык на Московское княжество. А потом, пользуясь междоусобиями, бывшими тогда в Орде, московские бояре предъявили спор и против суздальского князя Дмитрия Константиновича о владении великим княжеством Владимирским, довели дело до ханского суда и своими происками в Орде вынесли от хана Амурата ярлык на Владимирское княжество своему малолетнему князю Дмитрию Ивановичу. Собрав войско, бояре принудили Дмитрия Константиновича удалиться из Владимира в Переяславль, а потом выгнали его и из Переяславля. Таким образом, по прекращении домашней розни бояре московские с первого же раза показали, что в них еще не вымерла прежняя энергия строителей московского величия, что Москва по-прежнему сильна и не боится соперников, хотя бы и утвержденных ханом.

По изгнании князя Дмитрия Константиновича из Переяславля, московские бояре повезли своего одиннадцатилетнего князя Дмитрия Ивановича, брата его Ивана Ивановича и двоюродного брата Владимира Андреевича во Владимир. Посадив Дмитрия на владимирском престоле и прожив во Владимире три недели, все - и князья, и бояре - возвратились в Москву. Между тем московская боярская партия в то же время зорко следила за междоусобиями в Орде и, заметив, что соперник Амурата хан Мамаевой Орды Авдул начал усиливаться, успела выхлопотать ярлык своему князю и от Авдула. Хан Амурат, узнав об этом, разгневался на Московского князя, и с

Белозерским князем, бывшим тогда у него в Орде, и со своим послом отправил к суздальскому князю Дмитрию Константиновичу ярлык на великое княжение Владимирское. Суздальский князь, получив ярлык от Амурата, с ханским послом и с князем Белозерским немедленно отправился во Владимир и вторично занял владимирский великокняжеский престол. Но теперь уже была не прежняя пора московской розни: бояре московские быстро собрали сильную рать и повели своего великого князя и его братьев к Владимиру. Дмитрий Константинович, покняжив во Владимире только 12 дней, вынужден был бежать в Суздаль; московские бояре со своими князьями погнались за ним и туда и принудили его бежать в Нижний Новгород к его старшему брату, Андрею Константиновичу. Потом, не откладывая до другого времени, благо войско было в сборе, бояре московские подчинили власти своего князя ростовского князя Константина; затем за один поход согнали с Галичского княжения тамошнего князя Дмитрия, а со Старо- дубского княжения - стародубского князя Ивана Федоровича; таким образом, за один поход бояре покончили с тремя удельными княжествами и присоединили их к московским владениям. Все изгнанные князья собрались в Нижнем Новгороде у тамошнего князя Андрея Константиновича или, скорее, к брату его, бывшему владимирскому князю Дмитрию; но не московским боярам, прекратившим домашнюю рознь, бояться изгнанников! Правду сказать, изгнанники на другой год успели выхлопотать в Орде ярлык на Владимирское княжение своему покровителю, Дмитрию Константиновичу, но этот, теснимый своим родным братом, Борисом Константиновичем, сам отослал вынесенный ярлык Московскому князю и просил его защиты против Бориса, уже завладевшего Нижним Новгородом. Бояре московские не замедлили выслать ему в помощь рать и поделили враждующих братьев; таким образом, прежнего соперника своему князю они обратили в послушного и благодарного союзника.

Между тем в Тверском княжении ссоры князей, начавшиеся еще при великом князе Семене Ивановиче, продолжались: кашинские князья теснили по-прежнему холмских князей, покровительствуемых при Семене Ивановиче Москвой, а при Иване Ивановиче - оставленных без покровительства. К этим ссорам во время Дмитрия Ивановича присоединился новый повод: князь Семен Константинович, умирая бездетным, отдал удел свой Холмскому князю Михаилу Александровичу. Наконец, в это дело вмешалась Москва, не желая упустить удобного случая, чтобы опять взять под свою опеку тверских князей, как это было при Иване Даниловиче, при сыне его, Семене Гордом. Вмешательство это началось следующим образом: спорящие князья просили митрополита Алексея рассудить их святительским судом; митрополит приказал это сделать тверскому епископу Василию; Василий рассудил спор в пользу Михаила Александровича Холмского. Такое решение тверского спора не понравилось в Москве, ибо московские бояре, хорошо разведав о способностях и характере Михаила Александровича Холмского, признали его опасным для Москвы и вовсе не имели желания его усиливать. Посему митрополит Алексей, действовавший заодно с боярами московскими, как непременный участник в правлении, вызвал тверского епископа Василия в Москву и там перед боярами осудил его за неправильный суд над тверскими князьями. Затем московский суд оправдал князя Кашинского, для этого нарочно приезжавшего со своими родственниками в Москву. В Москве, довольные его приездом и искательствами, дали ему московское войско и отпустили домой управляться с соперником. Но соперника его уже не было в Тверской земле, он, заранее зная, что московский суд кончится не в его пользу, еще до суда уехал в Литву к своему зятю, Ольгерду.

Московская рать, провожавшая Кашинского князя, сильно пограбила тверские владения и, не встречая противников, возвратилась домой. Но лишь распустили московскую рать по домам, как Михайло Александрович нежданно-негаданно явился в тверских владениях с литовской ратью, занял Тверь, захватил там жен и бояр своих противников и немедленно двинулся к Кашину. Кашинский князь, Василий Михайлович, без московской помощи не имея сил противиться, выслал навстречу Михаилу от епископа Василия и от себя посольство с просьбой о мире, обещая во всем повиноваться своему племяннику. Михаил, довольный этими условиями, заключил мир и с Кашинским князем, и с Московским. Но, разумеется, этот мир не мог быть прочным: его условия, заключенные по необходимости, явно были неугодны в Москве, соперники Михаила тяготились ими, и один из них, князь Еремей Константинович, сложил крестное целование и поехал в Москву.

В Москве почти целый год думали, как бы поправить тверское дело, и наконец, в 1367 году, надумали так неловко и неосторожно, как редко случалось московским боярам. Они от имени своего семнадцатилетнего князя и от имени митрополита, уважаемого всеми Алексея, зазвали в Москву князя Михаила Александровича в гости и, зазвавши, завели речи о тверских делах, а затем нарядили третейский суд и изменнически схватили самого Михаила и посадили под арест на Гавшине Дворе, а бояр, бывших с ним, рассадили по другим дворам также под стражу. К чему бы привело московских бояр такое гадкое начало, мы не знаем, ибо, к их счастью, нечаянно приехали из Орды три татарских князя. Испугавшись их приезда, московские бояре поспешили отпустить князя Михаила Александровича и его бояр, обязав его клятвой остаться в мире с Москвой. Но такого черного дела, конечно, нельзя было замазать никакой клятвой, это хорошо понимали сами московские бояре и немедленно принялись за оружие; собрав многочисленную рать, они отправили ее в тверские владения, взяли Городок и отдали его князю Еремею Константиновичу, посадив с ним московских наместников. Михаил, не имея сил, отправился искать помощи в Литву; тогдашний литовский князь Ольгерд, зять Михаила, давно искавший повода вмешаться в дела восточной Руси, с такой быстротой собрал значительную рать и вступил с ней в пределы московских владений, что в Москве узнали о его походе только тогда, когда он уже успел занять лежавшие по дороге Стародуб и Оболенск. Собрав наскоро ближайшие полки московские, дмитровские и коломенские, бояре московские поспешили выслать их к Тросне, чтобы загородить дорогу Ольгерду. Но Ольгерд разбил их наголову и, не останавливаясь, двинулся к Москве. Москвичам, не успевшим приготовиться, оставалось одно - сжечь пригородные посады и засесть в осаду. Ольгерд, подойдя к Москве и видя, что пригородные посады сожжены, а город укреплен надежно, принялся опустошать окрестности и такое произвел опустошение, что Московский князь и бояре, сидевшие в осаде, поспешили заключить мир, разумеется, на условиях, предложенных Ольгердом. По этому миру недавно захваченный Городок был возвращен и Михаил признан великим князем Тверским, ему даже выдали упорного противника, князя Еремея Константиновича, проживавшего в Москве. Таким образом, бесчестное дело московских бояр принесло самые горькие плоды, и притом не последние.

Прошло уже два года после литовского погрома; Михаил Александрович спокойно княжил в Твери, а в Москве собирали силу так или иначе отомстить ему за литовский погром. Наконец, в последние дни второго года девятнадцатилетний Московский князь отправил посланника в Тверь с объявлением войны. Михаил, чувствуя себя не в силах одному бороться с Москвой, по-прежнему удалился в Литву просить помощи у Ольгерда, а Московский князь на следующий год лично повел свои войска в Тверскую землю, взял тамошние города Зубцов и Микулин и, сильно опустошив тверские владения, возвратился в Москву с богатой добычей и множеством пленников. Но не успел еще осмотреться после похода Московский князь и только что распустил свои полки, как сильная литовская рать, предводимая Ольгердом, Михаилом Тверским и Святославом Смоленским, явилась под Волоком и, не занимаясь долго осадой этого довольно укрепленного города, устремилась к Москве и в декабре сожгла все московские посады. Но на этот раз Москва была не в таком беззащитном положении, как в первый Ольгердов поход; князь Владимир Андреевич, двоюродный брат великого князя, успел собрать значительную рать при помощи князей Рязанского и Пронского и, укре- пясь в Перемышле, мог отрезать Ольгерду отступление домой или вести свою рать на выручку Москвы. Сведав об этом, Оль- герд поспешил заключить мир на шесть месяцев. Тем не менее мир этот был не совсем в пользу Москвы; по условиям этого мира Московский князь обязался заключить мир с Михаилом Александровичем и отказаться от своих недавних завоеваний в Тверской земле. На этот раз князь Михаил Александрович уже не думал сидеть дома и ждать, пока опять придет московская рать, напротив, в конце той же зимы отправился в Мамаеву орду и так успел там, что к лету получил ярлык на великое княжение Владимирское и предложение взять с собой татарскую рать, т.е. сумел стать в такое же положение, в каком когда-то был Иван Данилович Калита; но он не решился воспользоваться своим положением и, отказавшись от татарской рати, отправился только с ярлыком и ханским послом, думая, может быть, что в Москве не осмелятся противиться ханскому ярлыку. В Москве, напротив, взглянули на это дело иначе; Московский князь, как только узнал об этом, немедленно привел к крестному целованию всех жителей владимирского княжения не пускать в свои города Тверского князя, несмотря на ханский ярлык. А посему владимирцы не пустили к себе ни Михаила, ни ханского посла. Ханский посол, желая покончить как-нибудь порученное ему дело, послал к Московскому князю требование, чтобы ехал во Владимир к ярлыку, но получил ответ: «К ярлыку не еду, Владимирского княжения не уступлю, а тебе послу путь чист». К этому ответу были еще прибавлены богатые дары ханскому послу и просьба, чтобы пожаловал в Москву. Посол, чтобы развязаться с делом, отдал ханский ярлык Михаилу Александровичу и, простившись с ним, поехал будто бы домой в Орду, а сам между тем повернул в Москву, где не пощадили, разумеется, ни ласки, ни почестей, ни даров, чтобы привлечь его на свою сторону и тем сколько- нибудь смягчить неуважение к ханскому ярлыку, в чем вполне и успели. Посол приехал из Москвы в Орду ходатаем за московского князя, а вслед за ним отправился в Орду и сам Московский князь с боярами и там, задобрив богатыми дарами могущественного при ханском дворе татарского князя Мамая, был принят ласково и получил снова ярлык на великое княжение Владимирское; а к Михаилу от хана был послан чисто татарский ответ: «Дали мы тебе великое княжение и давали рать и силу посадить тебя на нем; а ты рати не взял, обещаясь сесть своею силою; и ты сиди с кем тебе любо, а от нас помощи не жди». Мало этого, татары выдали Московскому князю Михайлова сына, бывшего в Орде. Таким образом, московские бояре со своим двадцатилетним князем обделали дело в Орде на славу и совершенно оттерли от Орды Тверского князя, так что ему нельзя было и явиться туда.

Но еще важнее ордынского дела московские бояре обделали дело литовское и на славу провели хитрого и многоумного Ольгерда. Тверской князь Михаил Александрович, не сумев занять великое княжение Владимирское, тем не менее успел захватить московские города: Кострому, Мологу, Улече- поле и Бежецкий и посадил там своих наместников; затем с литовской помощью завоевал Кистьму, Дмитров и Переяславль и совершенно подчинил себе московского союзника, князя Кашинского, и наконец, разбив наголову новгородцев, завладел Торжком; но чтобы вернее порешить с Москвой окончательно, опять убедил Ольгерда Литовского объявить войну Московскому князю. Ольгерд, приняв приглашение, по обычаю быстро двинулся в московские пределы и, соединясь в Калуге с Михаилом Александровичем Тверским и Святославом Смоленским, спешил к Москве; но москвичи со своим князем успели уже собрать войско и также спешили встретить Ольгерда и его союзников и под Любутском стремительным натиском заставили Ольгерда попятиться назад; но обратить в бегство не могли. Ольгерд и Михаил, заняв крепкую позицию за крутым и глубоким оврагом, принудили москвичей остановиться. Та и другая сторона, равные в силах, долго стояли друг против друга, наконец вступили в переговоры, и здесь-то московские бояре одержали полную победу ума и ловкости. По мирному договору, заключенному под Любутском, Оль- герд не только не поддержал Михаила Тверского, как бывало прежде, но даже обязался принудить его к возвращению занятых им московских городов. Ближайшим следствием такого договора было то, что Смоленский князь поспешил вступить в союз с Московским, а Тверской князь, принужденный заключить мир с Московским князем, не только возвратил занятые города, но и обязался сложить крестное целование к Ольгерду, а ежели Литовский князь пойдет на Московского князя или на его союзников, то Тверскому князю стоять заодно с ними против Литовского князя. Этот блестящий подвиг московских бояр и их князя, которому тогда было только двадцать один год от роду, не только лишил Тверского князя Ольгердовой помощи и отнял у него возможность быть соперником Москвы, но, что всего важнее, отодвинул с лишком на 200 лет Литву от посреднического вмешательства в дела восточной Руси. По Любутскому миру Москва получила полную свободу распоряжаться делами восточной Руси и освободилась от соперничества Литвы.

Впрочем, Михаил Александрович Тверской не оставлял еще намерения потягаться с Москвой за Владимирское княжение и ждал только случая. Случай этот скоро представился. В 1373 году скончался московский тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов; великий князь Дмитрий Иванович рассудил не назначать нового тысяцкого, чтобы тем самым уничтожить эту важнейшую земскую должность в Москве, довольно стеснительную для княжеской власти. Как ни хитро вел это дело великий князь, но все же оно не обошлось без недовольных и без крамолы; старший сын покойного тысяцкого, надеявшийся по прежним примерам занять эту должность, не успев ничего в Москве, где за князя стояло большинство бояр, бежал в Тверь к князю Михаилу Александровичу вместе с товарищем своим, упрямым земцем Некоматом Суражанином. В Твери они наговорили, что в Москве много недовольных князем и что стоит только Михаилу поднять дело о Владимирском княжении, успех будет несомненен, Москва, ослабленная крамолой, не сможет оказать сильного сопротивления. Михаил поверил московским крамольникам и послал их в Орду хлопотать о ярлыке на Владимирское княжение, а сам поехал в Литву искать помощи для новой войны с Москвой. В Орде были уже недовольны Московским князем и с большой охотой выдали ярлык посланцам Михаила и обещали прислать военную помощь. Михаил Александрович, обнадеженный помощью и в Литве, возвратившись домой, поспешил сложить крестное целование к Московскому князю и объявить войну. Москва, любившая своего князя и не думавшая крамольничать, между тем хорошо знала, что делалось в Твери и не дремала с приготовлениями со своей стороны; только лишь Михаил объявил войну, как Московский князь немедленно двинул к Твери двадцать князей, своих послушных союзников, и, прежде нежели литовская и татарская помощь успели придти, осадил Тверь; осада продолжалась четыре недели, а полки татарские и литовские еще не приходили на выручку, наконец вместо того явились новгородские полки на помощь к осаждающим и начались приметы и приступы к Твери. Михаил защищался с большим мужеством и искусством, отбивал приступы и разрушал осадные работы, поджидая своих союзников. Наконец союзники-литовцы явились, но, видя силу осаждающих, ушли домой; тогда Михаил, оставленный союзниками, вступил в переговоры с Дмитрием Ивановичем и заключил мир на предложенных с московской стороны условиях. Этим миром Москва навсегда освободилась от притязаний Тверского князя. Михаил Александрович после мира под стенами Твери навсегда отказался от притязаний на соперничество с Москвой и оставался до самой своей кончины мирным и уважаемым союзником Московского князя.

По примирении с Михаилом Александровичем Тверским, Москва получила решительное первенство над всеми княжествами восточной Руси и начала готовиться к борьбе с татарами. Это дело началось посылкой московских полков на помощь князю Дмитрию Константиновичу Суздальскому и Нижегородскому, тестю и верному союзнику Московского князя. Татары в это время начали делать набеги на Нижний Новгород под предлогом мести Нижегородскому князю за поход под Тверь. Набеги сии, иногда удачные, иногда неудачные, возобновлялись несколько раз, и полки московские всякий раз приходили помогать Нижегородскому князю. Кроме того, Московский князь несколько раз ходил с полками на Оку и за Оку и стоял там для наблюдения за татарами, для того же постоянно были расставлены московские сторожи за Окой почти до самых татарских кочевьев. Москва, не раз уже не обращавшая внимания на ханские ярлыки, ждала татарского нашествия и держала себя с большой осторожностью. Наконец, в 1377 году Мамай, бывший всемогущим в Орде, послал князя ордынского Бегича с большой ратью на Московского князя. Степенные московские сторожа немедленно дали знать в Москву о походе татар, и Московский князь со всегда готовым войском сам поспешил на Оку, встретил Бегича в Рязанской земле и дал татарам битву на реке Воже, битва эта кончилась совершенным поражением Бегичевых полчищ; одних ордынских князей пало в битве пять человек. Москвичи, погнавшиеся за бегущими татарами, не могли их догнать и собрали по степи брошенные ими шатры и множество разного имущества, так что возвратились домой с богатой добычей. В этой битве между многими пленниками был пойман один поп, посланный проживавшим в Орде и подговаривавшим Мамая сыном покойного московского тысяцкого.

Поражение татар на Воже, естественно, крайне раздражило Мамая, и он решился наказать Москву и для сего наперед послал проживавшего в Орде сына покойного московского тысяцкого Вельяминова, конечно, с намерением поднять крамолу в Москве, а сам стал собирать войско. Но крамола решительно не удалась; московские агенты везде следили за Вельяминовым и даже может быть дали знать из Орды о его посылке, а посему он дошел только до Серпухова и там был схвачен и отвезен в Москву, где по приказанию князя ему отсекли голову на Кучкове поле. Между тем Мамай, собрав многочисленное войско, перебрался через Волгу и остановился кочевать в воронежских степях и там вступил в союз с Олегом, князем Рязанским, и Ягайлом, князем Литовским, чтобы общими силами напасть на Московского князя. В Москве об этом получены были вести еще зимой 1379 года, и Московский князь, со своей стороны, также стал готовиться к войне, разослав пригласительные грамоты ко всем своим союзникам, т.е. ко всем князьям восточной Руси, исключая Рязанского. Сборы князей продолжались целый месяц, наконец все князья со своими полками явились на срок к Коломне, даже Тверской князь, Михаил Александрович, прислал свои полки. Великий князь Дмитрий Иванович, осмотрев собравшуюся рать и сделав разряд князьям и воеводам, кому каким полком начальствовать, двинулся со всей ратью к Лопасне и там, получив вести из степи, перешел Оку в числе более двухсот тысяч воинов. Затем все двинулись к Дону и 7-го сентября переправились через Дон. Великий князь, переезжая последним, приказал сломать мост, чтобы никто и не надеялся на отступление. Восьмого числа явился и Мамай со своими татарами и началась кровопролитнейшая битва на берегах речки Непрядвы, па поле Куликове. Битва продолжалась целый день и кончилась поражением и бегством Мамая, но и русским стоила весьма дорого, так что из двухсоттысячной рати едва осталось сорок тысяч; сам великий князь Московский был сильно избит и насилу был найден среди убитых; на целых десять верст степь была покрыта татарскими и русскими трупами. О преследовании Мамая нечего было и думать; великий князь, опомнившись от сильных ушибов, занялся погребением убитых воинов, а потом повел оставшиеся полки домой.

Но страшная Куликовская битва, доставившая Дмитрию Ивановичу Московскому знаменитое прозвание Донского, не покончила дела с татарами. Пораженный на Куликовом поле, Мамай был добит новым ханом Тохтамышем на Калке. Тохтамыш, победив Мамая и утвердившись окончательно в Орде, немедленно отправил своих посланников к Московскому великому князю и ко всем русским князьям с извещением о победе над Мамаем и о своем воцарении. Русские князья, по заведенному порядку, отвечали на это извещение своими посольствами с обычными дарами и поминками новому хану. Тохтамыш принял послов ласково и отпустил, как сказано в летописи, с пожалованием и честию, а между тем скрытно собирал войско и на другой год нежданно-негаданно переправился через Волгу и изгоном пошел прямо к Москве. Московский князь, не ожидавший такого нашествия, посоветовавшись со своими союзниками, не решился вступить в битву, оставил Москву и сперва ушел в Переяславль, а оттуда перебрался в Кострому. Между тем Тохтамыш, взяв Серпухов, явился под Москвой. Москвичи, под начальством литовского князя Остея, укрепились и не думали сдаваться и удачно отбили несколько татарских приступов; тогда Тохтамыш вступил с гражданами в переговоры и, обманом выманив к себе Остея, среди переговоров ворвался в город и произвел там страшное опустошение. Потом из Москвы разослал свои полки для грабежа и опустошения по соседним городам. Между тем двоюродный брат Московского князя, князь Владимир Андреевич, собрав значительную силу, стоял неподалеку от Волока; один из татарских отрядов нечаянно наткнулся на него и был разбит наголову; Тохтамыш, узнав об этом, испугался и заблаговременно убрался домой с богатой добычей и множеством пленников. Вслед за Тохтамышем и русские князья должны были отправляться в Орду с поклонами и дарами. Хан, злобствуя на Московского князя, дал ярлык на Владимирское княжение Тверскому князю, Михаилу Александровичу. Московский князь, узнав об этом, наконец решился и сам отправить в Орду своего старшего сына Василия Дмитриевича со старейшими боярами и с дарами. Это по - сольство имело желанный успех: Тохтамыш сперва прислал своего посла в Москву с пожалованием и добрыми речами, а потом дал Московскому князю и ярлык на Владимирское княжение. Таким образом, дела с Ордой пошли по-прежнему, только увеличилась дань хану и послы ордынские стали притязательнее; впрочем, московские бояре, искусные в сношениях с Ордой, мало-помалу успели поправить дело.

Между тем князь Олег Иванович рязанский не оставлял своего старого желания исправить границы Рязани с Москвой

и думая воспользоваться ослаблением Москвы от Тохтамы- шева нашествия, напал изгоном на Коломну и захватил тамошнего наместника и московских бояр. Великий князь Московский в ответ на это собрал значительную рать и послал с нею князя Владимира Андреевича наказать рязанского князя. Но московской рати не посчастливилось в Рязани; Олег разбил ее и принудил к отступлению. Тогда Московский князь прибегнул к новому средству, он отправил к Олегу посланником уважаемого всеми святого мужа, Сергея Радонежского, и старейших бояр с предложением мира и любви.

Это посольство имело полный успех; умный Олег Иванович внимательно принял посредничество святого мужа и заключил с князем Дмитрием Ивановичем вечный мир, а впоследствии вступил с ним в родство. По миру, заключенному ходатайством преподобного Сергия, граница между Москвой и Рязанью исправлена следующим образом: по Оке, вверх от Коломны, все места, лежащие на московском берегу Оки - к Москве, а на рязанском - к Рязани; точно так же и вниз от Коломны, по Оке до Цны, места на московской стороне - к Москве, а на рязанской стороне - Рязани; владимирский рубеж оставлен по-прежнему, как он был при Иване Даниловиче Калите, а равным образом, что и на рязанской стороне за Окой принадлежало Москве, то и оставить за Москвой; сверх того оставить за Москвой все приобретения Московского князя в Мещере и отнятые у татар. Таким образом, московские бояре, сопровождавшие преподобного Сергия к рязанскому князю Олегу, исправили рязанскую границу с соблюдением всех интересов Москвы и тем покончили спор с Рязанью, продолжавшийся 30 лет.

Уладив дела с Ордой, Московский князь и московские бояре, не имея пред собой сильных врагов и вообще чувствуя себя довольно свободными, чтобы заняться делом по своему выбору, в 1384 году обратили внимание на новгородцев, считавшихся до сего времени союзниками великого князя Дмитрия Ивановича и действительно помогавших Москве в войне с Тверью, но вообще живших вполне независимо и не думавших принимать приказаний из Москвы. Зимой 1384 года вдруг приехали из Москвы бояре брать черный бор по новгородским областям. Этот приезд московских бояр произвел большое неудовольствие в Новгороде, кончившееся тем, что бояре московские вынуждены были бежать, не добравши черного бора; а потом Новгородское вече решило не зваться на суд к митрополиту в Москву и устроить свой церковный суд. Ближайшим следствием такого распоряжения в Новгороде была война с Москвой. Великий князь Дмитрий Иванович, помирившись с Рязанским князем, в 1386 году открыл поход против Новгорода; в этом походе его сопровождали рати из двадцати девяти областей. Новгородцы немедленно отправили к нему навстречу посольство с просьбой о мире; князь не принял и на глаза послов и продолжал идти, опустошая все по дороге, и, не дойдя 30 верст до Новгорода, остановился на Ямне. Новгородцы переполошились, стали укреплять, свой город и отправили к князю послом своего владыку, Алексея. С этим новым послом Московский князь вступил в переговоры, которые несколько раз прерывались и опять возобновлялись в продолжение четырех недель, и наконец великий князь согласился дать Новгороду мир на следующих условиях: 1-е, немедленно внести князю на Ямне 3000 рублей; 2-е, взыскать в пользу князя пять тысяч рублей на Заволочанах; и 3-е, принять великокняжеских наместников и допустить черноборцев добирать черный бор. Таким образом, Московский князь сумел смирить и новгородцев, в продолжение с лишком двадцати лет почти не признававших власти Московского князя.

Наконец в 1387 году произошла ссора между великим князем Дмитрием Ивановичем Московским и его двоюродным братом, князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Что было причиной ссоры, мы не знаем, только в летописи сказано: «Бысть размирие великому князю с братом его, Владимиром Андреевичем и пойманы быша бояре старейшие княже - Владимировы и розведены все розно по городам и посажены в нятьи и в крепости велице и в истомлении, и бяху у всякого приставлении приставники жестоки зело».

В договорной грамоте, написанной князьями по случаю примирения между ними, также ничего не упоминается о причинах ссоры и в чем она состояла. Но для нас весьма важно и краткое известие летописей об этой ссоре - мы в нем находим прямое указание на важное участие бояр в делах своего князя, укоренившееся в быту московских князей. При ссоре князей первые были захвачены старейшие бояре и разведены по разным городам и посажены под арест, под надзором строгих приставников, чтобы они не сносились ни с князем, ни друг с другом. Значит, все дело было в боярах: боярами держался тот или другой порядок, в их руках находилось управление и без них князь терял свое положение; ибо в настоящем случае как скоро Владимировы бояре были схвачены и разведены по городам, то и князь, Владимир Андреевич, поспешил примириться с великим князем.

На другой год по примирении с князем Владимиром Андреевичем скончался великий князь Дмитрий Иванович Донской в цвете лет, на 39 году от рождения, вероятно, вследствие неимоверных трудов и ушибов, полученных им в страшной Куликовской битве.

Княжение Дмитрия Ивановича Донского служит лучшим свидетельством, какую важную роль в управлении государством занимали бояре, что Москва только тогда являлась непобедимой, непреклонной, настойчивой и успевающей во всех своих предприятиях, когда московское боярство действовало согласно и дружно с князем, когда в боярах не было крамолы. Великий князь Иван Иванович, вследствие боярских крамол, оставил Москву своему малолетнему сыну в самом жалком положении; но едва прошло два года после его смерти, как Москва стараниями бояр, управлявших государством за малолетнего князя, вдруг подняла на такую высоту, что отняла великое княжение Владимирское у князя Суздальского, Дмитрия Константиновича, и за один поход подчинила себе три независимых княжества и вообще сделалась первенствующим княжеством в здешнем крае. А потом, когда князь вырос и стал заниматься делами заодно с боярами, то Москва решительно стала выше всех своих соперников и даже вышла, хотя кратковременной, победительницей в битве с татарским ханом на берегах Непрядвы.

Что Москва своими громадными успехами в княжение Дмитрия Ивановича была обязана дружной и согласной деятельности князя и бояр, об этом свидетельствует сам Дмитрий Иванович Донской в своей предсмертной прощальной грамоте, в которой он прямо говорит своим детям: «Бояр же своих любите, и честь им достойну воздавате противу делу коегож- до, без их думы ничтоже творите». И затем, обращаясь к боярам, говорит: «Вы ж весте обычаи и нравы мои, пред вами я родился и вырос, и с вами царствовал отчину свою, великое княжение, 27 лет, с вами на многи страны множествовал, вами в бранях страшен был и Божиею помощию низложил врагов своих и покорил под себя, с вами великое княжение вельми укрепил, и мир и тишину княжению своему сотворил, и державу отчины своея соблюл, великую же честь и любовь к вам имел и под вами городы держал и великия власти, радовался и скорбел с вами, вы же не нарекостеся у меня бояре, но князи земли моей». Значит, по сознанию и прямому свидетельству самого великого князя, в Москве бояре имели почти княжескую власть, но только тогда, когда они действовали дружно и согласно с князем, в противном же случае они являлись крамольниками. Крамольники, как мы уже видели, появились в Москве при великом князе Семене Ивановиче, особенно сильны были при его брате, великом князе Иване Ивановиче, при великом же князе Дмитрии Ивановиче крамола, хотя не совсем прекратилась, но была настолько слаба, что решительно не имела никакого успеха в Москве и только продолжала свои происки против Москвы в соседних княжествах, преимущественно в Твери и Рязани; но и там ее затеи, временно удачные, обыкновенно кончались торжеством Москвы, где бояре, действовавшие согласно с князем, всегда умели успешно справляться с происками крамольников. Последним убежищем московской крамолы была Орда, особенно при Мамае и Тохтамыше, но и здесь московские бояре, наконец, успели из крамолы получить выгоды для Москвы, ибо под личиной крамольников в Орду проникали московские агенты, которые успевали нередко пересылать в Москву тайные известия о замыслах в Орде; так одной из причин поражения Мамая на Куликовом поле была та, что московские агенты вовремя успели подать вести в Москву о том, что Мамай собирает большие силы на Московского князя; равным образом, одной из важнейших причин успеха, полученного Тохтамышем при походе на Московского князя, было умение скрыть от московских агентов приготовления к походу. Тохтамыш, кажется, не жало - вал московских крамольников; по его приказанию в 1383 году убит был в Орде последний из них, известный Некомат Су- рожанин, получивший в последнее время прозвание - Брех, т.е. лгун, конечно, данное ему за многие лживые обещания и обнадеживания относительно силы крамольников в Москве и свидетельствующее о нем как о самом отчаянном и ничем не укротимом крамольнике.

Преемник великого князя Дмитрия Ивановича Донского, старший сын его Василий Дмитриевич, после отца остался 17- ти лет от рождения. Он получил по смерти родителя московский престол в самом цветущем состоянии: Москве в то время не было уже соперников во всей восточной Руси, Москва тогда наслаждалась миром и согласием со всеми соседними княжествами. Покойный великий князь, Дмитрий Иванович, передал своему 17-летнему сыну свою отчину и дедину - Москву, совершенно обеспеченную и ниоткуда не угрожаемую извне, а внутри согласную и полную бодрости и надежды на будущие успехи. Хан Тохтамыш сам прислал своего посла посадить Василия Дмитриевича на великое княжение Владимирское, и никто не осмелился предъявить притязания на этот стол, все смотрели на него уже как на отчину московского князя. Единственным облачком при вступлении Василия на престол было размирье его с князем Владимиром Андреевичем, который было ушел в Торжок. Причиной этого разми- рья, судя по указаниям дошедшей до нас договорной грамоты, было то, что Московский князь стал посылать своих даньщи- ков и приставов в удел Владимира Андреевича, а московские бояре начали покупать села и деревни в том же уделе без ведома князя Владимира; далее Московский князь начал судить общие городские суды без наместников князя Владимира, и поставил на княже-владимировой земле свою слободу, против Боровска. Все сии явные оскорбления княжеской власти Владимира Андреевича, естественно, не могли не вызвать с его стороны протеста, который привел к военным действиям, кончившимся занятием Владимировых владений и посаже- нием в них московских наместников. Но успешное удаление князя Владимира Андреевича в Торжок испугало московских бояр и их молодого князя, - они увидели, что новгородцы, недовольные московской опекой, с радостью примут князя Владимира и тогда придется воевать с сильными новгородцами, предводительствуемыми воинственным и опытным князем, а посему поспешили примириться с князем Владимиром Андреевичем, возвратив ему все его владения, даже прибавив к ним Волок и Ржев и отказавшись от всех нововведений, явно оскорбительных для власти удельного князя.

На четвертом году по восшествии на престол великий князь Василий Дмитриевич отправился в Орду и был принят Тохтамышем как старый знакомый, три года прежде проживший в Орде. Летопись прямо говорит, что ни одному из прежних князей не воздавали в Орде такой чести, какую встретил великий князь Василий Дмитриевич. Этой поездкой в Орду в первый раз выказалось новое направление московской политики. В прежнее время Москва хлопотала только о том, чтобы быть первенствующей державой в восточной Руси, чтобы не иметь соперников и всех соседей держать в послушании или, по крайней мере, в мирных отношениях. Всего этого Москва достигла в княжение Дмитрия Ивановича, теперь же вполне обеспеченная с этой стороны, она начинает окончательно присоединять к своим владениям соседние владения, изгонять тамошних князей и на их место сажать своих наместников. Для этой-то новой цели великий князь Василий Дмитриевич ездил в Орду в 1392 году, где он, пользуясь стесненным обстоятельством хана Тохтамыша, бывшего тогда в войне с Тамерланом, повел дело о присоединении к Москве великого княжения Нижегородского и Суздальского и об изгнании тамошних князей, а также о присоединении Мещеры и Тарусы, где уже все было подделано в пользу Москвы при помощи внутренней крамолы, произведенной неудовольствиями между тамошними князьями и боярами. Хан, вообще расположенный к Московскому князю и по обстоятельствам нуждавшийся в его послушании, а также, вероятно, получивший значительные деньги и еще большие обещания, решил дело по желанию Московского князя, дал ему ярлык на означенные владения и отправил с ним своего посла для предъявления ярлыка. Мещера и Таруса были уже почти в руках Московского князя, и об окончательном присоединении их не было нужды в особых приготовлениях, но не в таком положении находилось великое княжение Суздальское и Нижегородское: тамошний великий князь, Борис Константинович, недавно еще был утвержден на своем княжении ярлыком того же хана Тохтамыша и считался довольно сильным, чтобы не без сильного сопротивления уступить Москве. Поэтому Московский князь на обратном пути из Орды, еще с Коломны послал в Нижний Новгород ханского посла, чтобы предъявить ярлык и тем подать знак к внутренней крамоле между нижегородскими боярами, которая уже заранее была тайно подготовлена; потом за ханским послом отправился и сам с достаточным войском. Борис Константинович, узнав о ханском ярлыке, созвал своих бояр и начал просить их, чтобы они его не выдали; старейший из нижегородских бояр уверил князя, что они все готовы положить за него свои головы, тогда как между нижегородскими боярами и Московским князем было уже условлено, как вести дело и только ожидали приезда ханского посла. Наконец, явился и ханский посол в сопровождении московских бояр. Князь Борис Константинович приказал было затворить перед ним город, но нижегородские бояре сему воспротивились показали князю: «Мы не можем не пустить в город ханского посла с ярлыком и московских бояр, да и что они могут сделать с тобою, мы все за тобою; они пришли только подтвердить мир и вечную любовь, и тебе не след начинать войну». Когда же ханский посол и московские бояре были впущены в город, то немедленно зазвонили в колокола, собрали народ на вече и прочли ему ханский ярлык о присоединении Нижегородского княжества к Москве. Потом нижегородские бояре явились к своему князю Борису Константиновичу и старейший из них, тот же Василий Румянец, объявил ему: «Мы господине, княже, поиман великим князем Василием Дмитриевичем, мы уже больше не твои слуги, а его, по ханскому приказанию». Затем вскоре явился с войском и сам великий князь, Василий Дмитриевич, посадил в Нижнем Новгороде московских наместников, а князя Бориса Константиновича, его семейство и его приверженцев из бояр приказал развезти по городам, оковать цепями и держать под строгим караулом. Так пало внутренней крамолой еще сильное великое княжение Суздальское и Нижегородское; тамошние бояре, увлекаясь положением московских бояр и подстрекаемые ими, продали свое отечество и приняли желанную ими службу московскую, а князь Борис Константинович, когда-то сильный, а теперь оставленный своими, через два года скончался московским пленником; двум же племянникам его - Василию Кирдяпе и Симеону хотя и удалось убежать из-под стражи, но они уже не могли воротить потерянного княжения и умерли в изгнании, а сыновья их, не находя нигде помощи, поступили в службу Московского князя.

Покончив с Нижегородским княжеством, великий князь Василий Дмитриевич и его бояре принялись за Новгород Великий. Они и здесь, оставив споры о правах великого князя над Новгородом, принялись посредством крамолы присоединять к Москве соседние Новгородские области. Дело это они начали составлением плана при помощи новгородской крамолы отделить от Новгорода богатую Двинскую область, или Заволочье. Заволочьем владели богатые новгородские бояре, которые имели там свои обширные земли с городами и селами; они нередко производили смуты даже в самом Новгороде, а в своих владениях были почти полными самостоятельными владыками, а посему, естественно, многие из них тяготились зависимостью тамошнего края от новгородского веча. К этим-то своевольным богачам, воображавшими себя чуть не владетельными князьями, обратился Московский князь с разными обещаниями и ласками, он с некоторыми из них вошел в тайные сношения через московских бояр, своих агентов, обещая Двинской области под своим покровительством такую же независимость и самостоятельность, какой пользовался сам господин Великий Новгород, и даже послал туда уставную грамоту, как управляться всему тамошнему краю под московским покровительством. Дело это, веденное тайно московскими боярами в продолжение 5 лет, наконец в 1397 году доведено было до того, что Московский князь прислал в Заволочье, на Двину, своих бояр - Андрея Албердова с товарищами, которые княжеским именем объявили всю Двинскую область свободной и сказали на тамошнем вече: «Разорвите все связи с Новгородом и целуйте крест великому князю, он хочет оборонять вас от Новгорода и стоять за вас». Двинские бояре, прежде уже договорившиеся с князем и московскими боярами, пристали к речам посланников и убедили двинян отложиться от Новгорода и целовать крест к великому князю. Вместе с тем московская рать без объявления войны с другой стороны отняла у Новгорода Волок-Ламский, Торжок, Вологду и Бежецкий Верх с волостьми, а вслед за тем великий князь объявил войну Новгороду и, скинув крестное целование, прислал разметные грамоты. Но вече новгородское не походило на вече нижегородское и нижегородских бояр: новгородцы, оскорбленные таким насилием, быстро собрали свою рать, смирили двинских крамольников и выгнали из Заволочья наместников московских. Великий князь три раза после того возобновлял войну с Новгородом из-за Двинской области и крепко поддерживал тамошних крамольников, тянувших к Москве, но все три раза получал сильный отпор и наконец в 1417 году вынужден был отступиться от своих замыслов на отторжение Двинской области от Новгорода. Здесь московские бояре, при всем своем искусстве вести крамолу у соседей в пользу Москвы, встретили непреодолимое препятствие в новгородском вече, уже привыкшем справляться с крамолами, а о ханских ярлыках нечего было и думать: с ними нельзя было показаться в Новгороде, а не то чтобы на них утверждать свои права. Московские бояре знали это очень хорошо и потому к ярлыкам и не прибегали в этом деле, а соблазняли двинских бояр только высоким значением боярства в Москве, где меньшие, или черные, люди не могли приглашать бояр на суд веча и наказывать их. Но подобный соблазн далеко не на всех мог действовать даже в Двинской области, не говоря уже о Новгороде, а посему московская затея и не могла здесь иметь успеха, хотя была ведена очень искусно. Против Новгорода должно было действовать не через боярскую крамолу, но московские бояре пока еще не додумались отыскать другое средство - они доселе везде употребляли только боярскую крамолу. Но неудача в отнятии Двинской области только тем и ограничилась, что эта область осталась за Новгородом, обычная же власть великого князя над новгородцами продолжалась по-прежнему, и сверх того Московский князь успел удержать за собой Бежецкий Верх и Вологду, захваченные им при первом нападении на Двинскую землю.

Отношения между Москвой и Тверью, судя по летописям, вообще были мирными с самого начала княжения Василия Дмитриевича; но до нас дошла договорная грамота между Московским князем и Тверским, Михаилом Александровичем, писанная в 1398 году, по которой, между прочим, Тверской князь обязывается отпустить без выкупа московских и новгородских пленников; следовательно, у Тверского князя была война с Новгородом и Московским князем; но когда была эта война и по какому случаю - неизвестно; грамота же говорит только, что Тверь, Москва и Новгород должны оставаться при старых границах, а Московский и Тверской князья обязываются жить в мире, помогать один другому в случае чьего-либо нападения и друг без друга не заключать мира с неприятелями. Михаил Александрович скончался в 1399 году, 66 лет от рождения, и тверской великокняжеский престол занял его старший сын, князь Иван Михайлович; при этом новом великом князе опять начались ссоры между тверскими князьями и Москва опять стала вмешиваться в тверские дела и поддерживать недовольных тамошним великим князем. Но князь Иван Михайлович, подобно отцу, был довольно силен и осторожен, а посему московское влияние на тверские дела было вообще незначительно и даже в 1406 году Московский великий князь вступил в союз с Тверским великим князем против великого князя Литовского, Витовта, и оба объявили ему войну; а в 1407 году, когда московский князь Василий Дмитриевич выступил в поход на Витовта, то тверской князь Иван Михайлович прислал к нему на помощь по договору своих братьев и бояр с сильными полками. После этого Москва еще менее имела влияние на тверские дела, и ежели когда недовольные великим князем тверские удельные князья укрывались на время в Москве, то Московский князь уже за них не вступался и недовольные обыкновенно отправлялись за судом в Орду к хану: так, например, в 1412 году кашинский князь Василий Михайлович бежал в Москву, но, не найдя там защиты, должен был ехать в Орду к тогдашнему хану Зелени Салтану.

Относительно Рязани, при великом князе Василии Дмитриевиче Москва почти не имела никакого влияния на тамошние дела. До 1402 года великим князем Рязанским был Олег Иванович, который еще с Дмитрием Ивановичем Донским заключил мирный договор и отношения между Московским и Рязанским князьями, определенные сим договором, оставались неизменными до конца жизни князя Олега Ивановича: ни Рязанский князь не вмешивался в дела московские, ни Московский князь в рязанские. По смерти Олега Ивановича великим князем Рязанским стал сын его, Федор Ольгович, который на первом же году заключил мирный договор с великим князем Василием Дмитриевичем. Этот договор дошел до нас, в нем определяются прежние границы между Москвой и Рязанью и Московский князь обязывается не вступаться ни в землю Рязанскую, ни в князей рязанских, а Рязанский князь обещается жить в мире с союзниками Московского князя - князем Пронским и князьями Тарусскими.

Этот договор с московской и рязанской сторон соблюдался искренно и не только Московский князь не нападал на Рязанского, но даже когда Пронский князь в 1408 году прогнал Рязанского князя, то Московский князь принял сторону Рязанского и помог ему примириться с Пронским князем и возвратиться в Рязань, так что за Рязанского князя стояли московские полки.

Но кроме Тверского и Рязанского княжеств, пользовавшихся самостоятельностью и с которыми Москва была в мирных отношениях, все остальные княжества восточной Руси при Василии Дмитриевиче были подчинены Москве и управлялись или московскими наместниками, или удельными князьями из московского дома. Мало этого, Москва в это время считала себя представительницей всей восточной Руси и была таковой на самом деле; она уже простирала свои виды на далекие окраины Русской земли и считала своей обязанностью охранять их интересы сколько могла. Так, с 1400 года Василий Дмитриевич взял под свою защиту Псков, теснимый и ливонскими немцами, и литовским князем Витовтом; он в продолжение всей своей остальной жизни был опорой псковской независимости, беспрекословно исполнял все просьбы псковского веча: присылал во Псков князей, каких только хотели псковичи, снабжал их значительной дружиной, даже два раза присылал по просьбе веча своего меньшего брата, Константина Дмитриевича, а в 1407 году за псковские обиды разорвал мир со своим тестем, Витовтом Литовским; и потом, когда в 1409 году помирился с ним, то в свою мирную до- кончальную грамоту включил и Псков; впоследствии, когда в 1241 году Витовт объявил свои гнев Пскову, Московский князь три раза отправлял своих послов к Витовту ходатайствовать об отложении гнева. Что же касается до ливонских немцев, то Псков мог бороться с ними решительно только при помощи Москвы. Но что всего важнее - московское правительство во все это время ничем не пользовалось от Пскова и даже решительно не вмешивалось во внутренние дела псковичей и в их отношения к своим князьям, присылаемым из Москвы. Такое бескорыстное покровительство отдаленному от московских границ Пскову служит лучшим свидетельством, что московское правительство при Василии Дмитриевиче, еще не владея многими землями на Руси и даже не предъявляя на них своего притязания, считало себя обязанным защищать сии земли от иноплеменников, только потому, что они были русские земли. Значит, в Москве было уже какое-то, пока еще неясное, сознание, что рано или поздно вся Русская земля будет принадлежать московскому государю, а посему и должно ее защищать по мере сил.

В отношениях к Смоленскому княжеству и вообще ко всем княжествам, лежавшим на западе и юго-западе от московской границы, также заметно постоянное стремление Москвы быть защитницей и покровительницей сих княжеств против Литвы, хотя здесь относительно бескорыстия еще можно сомневаться, ибо, поддерживая соседние княжества, здесь Москва загораживала собственные свои границы от литовских нападений. Все русские княжества, лежавшие на западе и юго-западе от московских границ, смотрели на Москву, как на свою защитницу от литовских притязаний, и при первой возможности сами тянули к Москве; тамошние князья добровольно признавали над собой и своими владениями власть Московского великого князя, а нередко лично поступали в московскую службу. Так, в 1404 году князь Юрий Святославич Смоленский, теснимый литовским князем Витов- том, пришел в Москву и бил челом великому князю Василию Дмитриевичу, отдаваясь ему со всем своим княжением и говоря так: «Княже великий! Пиши себе Смоленск, что отчина твоя, а я тебе служу, а не продай меня поганому Витовту». Или в 1408 году пришли служить Московскому князю из Литвы: Свидригайло Ольгердович Брянский, да с ним же князь Патрикий Звенигородский, князь Александро Звенигородский, из Путивля князь Федор Александрович, князь Семен

Перемышльский и князь Михайло Хотетовский, всего семь князей, да бояре черниговские, стародубские, любечские, ярославские и брянские; великий князь Московский отдал им Владимир, Переяславль и еще четыре города. Московский великий князь и бояре московские внимательно следили за тем, что делалось в Литве, и при всяком удобном случае старались сдерживать властолюбие Витовта Литовского, поэтому несколько раз была предпринимаема война с Литвой, несмотря на близкое родство Литовского князя с Московским. Так, в 1407 году Московский князь заключил союз с Тверским и даже выпросил себе татарскую рать у хана Шадибека и двинулся на границы Литовские, но встреченный Витовтом с сильными полками ляхов и жмуди, не вступая в битву, пошел на переговоры; после нескольких дней переговоров противники заключили перемирие и разошлись. Потом в 1409 году Московский князь снова собрал рать и пошел к границам литовским и опять встретил Витовта с большой ратью на литовском берегу Угры, и опять, не переходя Угры, оба противника вступили в переговоры и, заключив мир, разошлись. Этот поход Московского князя, очевидно, был предпринят в надежде присоединить к Москве уделы тех князей, которые в 1408 году оставили свои уделы и поступили в службу Московского князя. Конечно, московское правительство надеялось найти в этих уделах сильных сторонников бежавших князей, но, вероятно, надежды не оправдались, а потому Московский князь не решился вступить в битву с Витовтом и поспешил заключить мир. До нас не дошла договорная грамота этого мира, но, должно быть, условиями этой грамоты было положено, что в случае нападения татар Витовт и Василий Дмитриевич обязаны были помогать друг другу, ибо в 1424 году, при нападении татарского хана на Одоев, Витовт послал сказать Московскому князю, чтобы прислал помощь против хана; когда же местные литовские полки разбили и прогнали хана и между пленниками взяли двух его жен, то одна была отправлена в Литву, а другая - в Москву, хотя московское войско не поспело к участию в битве. Вообще в отношении к Литве московское правительство соблюдало крайнюю осторожность и постоянно старалось сдерживать напор Литовского князя, могущественного и хитрого Витовта, который постоянно стремился завладеть той или другой областью восточной Руси, соседней с его владениями, и постоянно встречал со стороны Москвы такое препятствие, что был вынужден оставить свое предприятие. Единственное его удачное предприятие, занятие Смоленска, не могло бы исполниться, ежели бы Смоленский князь пораньше обратился к покровительству Московского князя; но он надеялся справиться с Витовтом при помощи Рязанского князя и обратился к Москве слишком поздно, когда Смоленск был уже в руках Витовта.

Отношения Московского великого княжества к татарской Орде при Василии Дмитриевиче далеко не походили на прежние отношения. Мы уже видели, что Василий Дмитриевич не только без просьбы был посажен ханским послом на Владимирское великое княжество, но получил от хана Тох- тамыша ярлык и на великое княжество Суздальское, и Нижегородское, и вообще постоянно находился в самых благоприятных отношениях к Тохтамышу. Но по смерти Тохтамыша Московский князь, пользуясь замешательствами в Орде, вовсе уже не уважал татарских ханов, не ездил в Орду и не платил дани, хотя послы того или другого хана еще иногда приезжали в Москву, но вместо дани получали только дары. Ханы Тимур, Кутлук и Шадибек звали несколько раз в Орду Василия Дмитриевича, но он не только не думал сам ездить, но и не посылал значительных послов, а напротив, при помощи своих агентов и московских приятелей из татар старался поддерживать в Орде междоусобия, давая у себя убежища тем или другим знаменитым ордынским беглецам. Лучше всего определяет отношения Московского князя к Орде послание знаменитого татарского князя Едигея к великому князю Василию Дмитриевичу; в этом послании Едигей пишет: «Ты у себя укрываешь Тохтамышевых сыновей; послы царевы и гости из Орды к вам приезжают, и вы послов и гостей на смех подымаете и чините им обиды и истому великую; сел на царство хан Темир-Кутлук, а ты у него и не побывал и в очи не видал, и не посылал к нему ни князей, ни старейших бояр, ни с которым словом. Потом Шадибек царствовал восемь лет, а ты у него не бывал и ни кого не посылал ни с которым словом. А ныне царь Булат-Салтан сел на царстве уже третий год, а ты ни сам не бывал, ни брата, ни сына, ни старейшего боярина не присылывал». Наконец, в 1409 году князь Едигей собрал многочисленное татарское войско, нечаянно напал на Московские владения, осадил саму Москву и начал делать страшные опустошения по соседним городам, рассылая приказания к Василию Дмитриевичу, ушедшему в Кострому, чтобы шел к нему в стан и к тверскому великому князю Ивану Михайловичу, чтобы вел свое войско на разорение Москвы, но, не встретив послушания ни от того, ни от другого князя, а между тем получив из Орды весь о происшедшем там возмущении, Едигей вынужден был оставить московские пределы, не успев даже побывать в Москве и взяв с нее только выкуп в три тысячи рублей. Таким образом, Москва, приготовившаяся под начальством князя Владимира Андреевича к упорной обороне, без битвы освободилась от полчищ Едигеевых. Набег Едигея хотя не принес ему никакой существенной пользы, ибо возмущение, происшедшее в Орде, кончилось поражением хана Булат-Салтана и изгнанием самого Едигея, тем не менее Московский князь нашел нужным сам ехать в Орду к новому хану; был принят ласково, утвержден на владимирском престоле, но обязался платить дань в Орду и действительно, кажется, платил ее остальные десять лет своей жизни, но, конечно, неисправно, ибо в Орде тогда были сильные междоусобия и ханы свергали один другого, и вообще Орда год от году делалась менее страшной для Москвы. Московские полки в княжение Василия Дмитриевича уже не раз нападали на соседние татарские области и воевали там с успехом; так, в 1399 году московские полки взяли Болгары, Казань и другие тамошние города и воевали там три месяца. В княжение Василия Дмитриевича татарские князья и знаменитые мурзы уже стали поступать в московскую службу.

Но Москва, почти везде успешно действовавшая в отношении к соседям ближним и дальним и вообще стоявшая довольно высоко в своих внешних отношениях, в княжение Василия Дмитриевича начала подвергаться внутренним ссорам между своими же князьями, меньшими братьями великого князя. Мы уже видели на первом же году княжения Василия Дмитриевича ссору его с Владимиром Андреевичем Серпуховским и видели из договорной грамоты, что ссора эта произошла из неуважения великого князя к правам князя удельного и что московские бояре вовсе не признавали княжеских прав за удельным князем, считали его чуть не равным себе. Этот характер отношений московских бояр к удельным князьям был одной из главных причин ссор удельных князей с великими князьями. Сложившийся строй московской жизни еще допускал деление владений княжеского дома на уделы, но только как старину и отнюдь не думал поддерживать и распространять. В Москве на удельных князей всегда смотрели неуважительно, и бояре, служащие удельным князьям, считались ниже московских бояр, и сама служба в уделе не засчитывалась в московскую службу. Москва всегда тянула к единодержавию; московские бояре выше Москвы ничего не признавали и постоянно стремились к тому, чтобы все немосковское действительно было ниже московского; а отсюда, естественно, вытекало отрицание уделов и старание унижать удельных князей, так сказать, держать их в черном теле перед великим князем Московским. Необходимым следствием такого положения было то, что удельные князья московского дома постоянно были в тревоге относительно ограждения своих княжеских прав, и при первой попытке на стеснение сих прав или вооружались, ежели могли, или, подобно Владимиру Андреевичу, искали защиты у соседей, московское же правительство, чтобы не допускать вмешательства соседей в чисто московские внутренние дела, обыкновенно спешило так или иначе поладить с обидевшимся удельным князем - великий князь вступал с ним в договор, прибавлял ему какую-нибудь область и грамотой утверждал неприкосновенность прав удельного князя, обязывая его в то же время жить заодно и признавать старейшинство и известную степень власти великого князя. В летописях мы встречаем только два известия о ссорах московских удельных князей с великим князем Василием Дмитриевичем; первое уже известное нам о ссоре Владимира Андреевича в 1388 году, а второе - о ссоре родного брата великого князя, Константина Дмитриевича, бывшей в 1419 году. Причина этой ссоры состояла в том, что великий князь хотел насильно подписать своего меньшего брата, Константина, под своего четырехлетнего сына, Василия. Константин этому воспротивился и, будучи лишен за это своего удела, ушел в Новгород и прожил там два года, владея новгородскими пригородами, данными ему по воле новгородского веча; потом в 1421 году опять возвратился в Москву, вероятно получив обратно отобранный у него удел и примирившись на каких-либо условиях с великим князем. Но по договорным грамотам Василия Дмитриевича с московскими удельными князьями, дошедшим до нас, мы имеем еще несколько указаний о ссорах московских удельных князей с великим князем за время княжения Василия Дмитриевича: так, в 1390 году была заключена договорная грамота великого князя со своим братом Юрием Дмитриевичем, в которой определяются отношения этого удельного князя к великому князю и по которой великий князь обещается не обижать удельного князя. Потом от 1405 года мы имеем договорную грамоту великого князя со своими меньшими братьями - Андреем и Петром Дмитриевичами, в которой удельные князья обязывают великого князя взаимной клятвой между прочим блюсти под ними уделы в тех границах, в которых им оставил покойный отец, а не обижать их. От того же 1405 года мы имеем еще вторую договорную грамоту между великим князем и князем Владимиром Андреевичем, в которой великий князь дает ему вместо Волока - Городец, а вместо Ржевы - Углече поле, и к тому еще жалует его и его детей Козельском, Гоголем и Алексиным. Все сии грамоты, дошедшие до нас, ясно говорят, что неудовольствия между великим князем и московскими удельными князьями продолжались во все княжение Василия Дмитриевича, хотя летописи и не упоминают о них, может быть потому, что неудовольствия сии скоро прекращались и при дружной и согласной деятельности великого князя и московских бояр не имели важных последствий. Но со смертью великого князя Василия Дмитриевича отношения удельных московских князей к великому князю выступают на первый план и обращаются в продолжительное междоусобие, по своей жестокости превзошедшее все прежние усобицы русских князей.

В 1425 году скончался великий князь Василий Дмитриевич, оставив после себя наследником единственного своего сына, десятилетнего князя Василия Васильевича. Великий князь Василий Дмитриевич перед смертью своей хорошо видел, что его малолетнему сыну не будет покоя от дядей и двоюродных братьев, а потому в завещании своем написал главным попечителем и защитником его своего тестя великого князя Литовского Витовта. В этом же завещании он явно выделил своего старшего брата Юрия Дмитриевича, упомянув только о меньших своих братьях, князьях Андрее, Петре и Константине Дмитриевичах и о сыновьях уже умершего князя Владимира Андреевича, обязавшихся повиноваться малолетнему великому князю Василию Васильевичу по особому докончанию, или по договорной грамоте, до нас не дошедшей. Значит, князь Юрий Дмитриевич еще при жизни Василия Дмитриевича открыто не признавал права племянника на великокняжеский престол, и завещание было написано по договору только с меньшими братьями Василия Дмитриевича и с двоюродными братьями, сыновьями князя Владимира Андреевича, а для большего утверждения укреплено благословением митрополита и свидетельством шести старейших бояр московских.

По смерти великого князя Василия Дмитриевича, митрополит Фотий в ту же ночь послал своего боярина в Звенигород, звать князя Юрия Дмитриевича в Москву. Эта посылка, очевидно, была сделана митрополитом по общему совету московских бояр, которые думали, заманив Юрия в Москву, принудить его к признанию за племянником права на великокняжеский престол, а затем надеялись взять с него присягу в повиновении новому великому князю. Но Юрий хорошо знал, что его ожидало в Москве: поступок московских бояр при малолетнем Дмитрии Донском с Михаилом Александровичем Тверским, конечно, был ему не неизвестен, а потому он вместо Москвы поспешил в Галич, где он вдали от Москвы был более безопасен и силен, чем в Звенигороде. Из Галича Юрий отправил посольство в Москву с угрозами, и бояре московские, пестуны десятилетнего Василия, заключили с ним перемирие на пять месяцев. Перемирием обе стороны воспользовались для приготовления к открытой войне. Первыми успели приготовиться московские бояре и повели своего малолетнего князя и его младших дядей на старшего дядю Юрия. Юрий, услыхав об этом походе и о прибытии московских полков в Кострому, бежал в Нижний. Посланный за ним в погоню князь Константин Дмитриевич загнал его за Суру; но здесь Юрий укрепился на неприступном месте и Константин вынужден был воротиться в Москву. По удалении Константина Юрий пробрался в свой Галич и оттуда прислал в Москву с требованием перемирия на год; но в Москве о перемирии не думали, а желали мира и с тем послали митрополита Фотия в Галич. Юрий принял Фотия с большими почестями и сказал ему, что трактовать о мире пришлет своих бояр в Москву. Действительно, вслед за митрополитом явилось в Москве посольство Юрия и заключило мир на том условии, чтобы обоим, дяде и племяннику, идти в Орду на суд к хану, и кого хан пожалует великим княжением, тому и быть великим князем. Мир этот продолжался пять лет; наконец в 1431 г. Юрий Дмитриевич прислал в Москву разметные грамоты, и в конце этого года московский князь поехал в Орду со своими боярами, а вслед за ним отправился туда же и князь Юрий Дмитриевич. В Орде Московского князя принял дорога московский Мин-Булат, а Юрия Дмитриевича любимец ханский, ордынский князь Ширин-Тегиня. Русские князья-соперники, ожидая ханского суда, прожили в Орде целую зиму, и в это время сопровождавший Московского князя московский боярин Иван Дмитриевич так успел склонить ордынских князей в пользу московского, что Ширин-Тегиня остался с Юрием один, мало этого, самому хану успели столько наговорить на Ширин-Тегиня, что хан престал доверять ему; на самом же ханском суде московский боярин ловкой речью так убедил хана, что тот отдал великое княжение Московскому князю, а князю Юрию Дмитриевичу придал Дмитров к его прежнему уделу. Таким образом московские бояре сумели поставить на своем и не пустили удельного князя на великокняжеский престол.

Соперники князя, дядя и племянник, примиренные судом ханским, не могли жить в мире. В Москве по характеру боярства не доверяли Юрию и ненавидели его и все его семейство; Юрий, со своей стороны, также не доверял московскому боярству и потому, боясь жить близ Москвы, оставил новопожалованный Дмитров и удалился в свой отчинный Галич; а бояре московские, как будто бы того только и ждавшие, взяли Дмитров за своего князя и посадили там московских наместников, наместников же Юрия выгнали, а иных даже захватили. Таким образом, открытая война опять стала необходимой; впрочем, Юрий еще медлил, может быть думая побольше собраться с силами или выжидая удобного случая; в Москве же удаление Юрия в Галич приняли за робость и стали пренебрегать им, и пренебрежение это дошло до того, что сыновья Юрьевы Василий Косой и Дмитрий Шемяка, бывшие в гостях на свадьбе у великого князя Московского, встретили такое невыносимое оскорбление, что немедленно должны были оставить Москву. Между тем, к князю Юрию Дмитриевичу пришел оскорбленный великим князем и его матерью, Софьей Витовтовной, известный уже нам боярин московский Иван Дмитриевич и стал подстрекать Юрия к скорейшему начатию войны с Москвой; Юрий по его совету уже послал за сыновьями в Москву, как те сами явились с жалобой на невыносимое оскорбление. В Галиче уже был решен поход к Москве и полки с князьями и воеводами уже выступили, а в Москве узнали об этом только тогда, когда прибежал наместник ростовский с вестью, что Юрий уже в Переяславле. Великий князь и бояре поспешили собрать какое могли войско, пошли навстречу Юрию, сошлись с ним, не доходя 20 верст до Клязьмы, и были разбиты наголову. Великий князь, тогда еще 17-летний юноша, бежал в Москву и, взяв там свое семейство, сперва укрылся в Твери, а потом перешел в Кострому. Юрий же Дмитриевич, заняв Москву, пошел в погоню за племянником и захватил его в Костроме. Казалось, дело Василия Васильевича было окончательно проиграно - он был уже в плену у своего соперника, но московские бояре тут-то и не потеряли головы: они сумели снискать благосклонность Юрьева любимца, галицкого боярина Семена Морозова, и его стараниями достигли того, что Юрий рассорился со своими сыновьями и не только освободил племянника, но и дал ему в удел Коломну и отпустил туда со всеми его боярами.

По удалении Василия Васильевича в Коломну крамола, прежде вредившая московским князьям, теперь стала работать на пользу нового Коломенского владельца. Юрий как чужой, приведший в Москву своих бояр из Галича, не мог снискать расположения московских бояр и граждан; все потянулись из Москвы в Коломну к родному князю, у которого по его молодости московские бояре надеялись иметь больше силы, чем у чужого князя, приведшего с собой своих бояр. И Юрий Дмитриевич, видя опасность своего положения в Москве, поспешил примириться с племянником, уступил ему великое княжение и Москву, а сам удалился в свой отчинный Галич, где его все любили, как отчинного князя, княжившего там около сорока лет. Но для Москвы и удалившийся Юрий был опасен - московские бояре и тамошний князь не могли простить ему и забыть недолговременного занятия Москвы, тем более что сыновья Юрия засели в Костроме. К Костроме немедленно были отправлены московские полки под начальством воеводы князя Юрия Патрикеевича, где сверх чаяния встретили Юрьевых сыновей готовыми к бою с полками вят- чан и галичан и потерпели сильное поражение, так что сам московский воевода попался в плен к сыновьям Юрия. Когда в Москве узнали, что у старших Юрьевых сыновей Василия

Косого и Дмитрия Шемяки были в бою против московской рати Юрьевы галицкие полки, то причли Юрию это в измену против московского договора, так как, действительно, в дошедшей до нас договорной грамоте помещено условие, обязывавшее Юрия не помогать старшим сыновьям и не принимать их; Московский великий князь повел свою рать прямо к Галичу, и Юрий, не ждавший такого нашествия бежал на Бе- лоозеро, а москвичи, взявши и сжегши беззащитный Галич, возвратились домой, не позаботясь о преследовании бежавшего Юрия. Что было причиной такой оплошности со стороны московских бояр, на это мы не имеем никаких указаний, только эта оплошность дорого стоила и Московскому князю, и московским боярам.

По удалении московских войск в Москву князь Юрий Дмитриевич немедленно возвратился в разоренный Галич и, соединясь со своими старшими сыновьями, весной того же 1434 года с многочисленным войском отправился против великого князя. Великий князь, узнав о его походе, сам с князем Можайским, своим двоюродным братом Иваном Андреевичем, пошел к нему навстречу; противники сошлись за Ростовом и вступили в бой, который кончился полным поражением москвичей, так что Московский князь вместо Москвы убежал в Новгород, а Можайский князь - в Тверь. Князь Юрий Дмитриевич, одержав победу, свободно пошел к Москве и после осады, продолжавшейся неделю, вступил в Москву, взял великих княгинь и отослал в Звенигород. Затем он объявил себя великим князем и заключил союз со всеми московскими удельными князьями и с великим князем Рязанским, обязав их клятвой - не иметь сношений с изгнанным великим князем Василием Васильевичем. Между тем изгнанный Василий из Новгорода пробрался в Нижний; Юрий послал за ним в погоню двух своих сыновей - Дмитрия Шемяку и Дмитрия Красного, которые и пришли уже во Владимир. Василий, не видя ниоткуда помощи, уже готовился бежать в Орду, как вдруг во Владимир пришла весть, что Юрий скончался в Москве и его старший сын Василий Косой объявил себя великим князем.

Эта неожиданная весть переменила все дело: два Дмитрия Юрьевича, получив от старшего брата объявление о кончине родителя и своем вокняжении в Москве, отвечали ему: «Ежели Бог не захотел, чтобы княжил отец наш, а тебя мы сами не хотим»; а затем немедленно пригласили Василия Васильевича во Владимир, примирились с ним и пошли все трое со своими полками к Москве. Василий Юрьевич Косой, услыхав об этом, бежал из Москвы в Орду, прокняжив только один месяц.

Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный, вступая в союз с Василием Васильевичем против своего брата Василия Юрьевича Косого, конечно, имели в виду получить более выгод от двоюродного брата, находящегося в изгнании, чем от родного брата, владевшего тогда Москвой. И действительно, в договорной между ними грамоте, дошедшей до нас, мы видим, что Василий Васильевич уступил им удел недавно умершего своего дяди Константина Дмитриевича: Ржеву, Углече Поле и Бежецкий Верх. Но уступка эта, сделанная в крайности, не усилив существенно двух Юрьевичей, в то же время была тяжела для Московского князя и, таким образом, при самом заключении союза было положено начало неудовольствия и недоверия между новыми союзниками, еще недавно бывшими врагами; это начало недоверия не замедлило выступить наружу. Князь Василий Юрьевич Косой, бежав из Москвы, успел собраться с силами и занял Кострому. Василий Васильевич, услыхав об этом, на другой год пошел против него и, разбив его на Которосли, в Ярославском уезде, не преследовал. Василий же Юрьевич, собравшись с силами в Кашине, занял из- гоном Вологду и потом возвратился в Кострому, куда к нему пришли вятчане. Московский князь, услыхав об этом, снова двинулся к Костроме, но вместо боя заключил с Юрьевичем мир и дал ему в удел Дмитров. Но сила Юрьевича была на севере, а не под Москвой, и он, не прожив и году в Дмитрове, удалился опять в Кострому, где, соединясь с вятчанами, занял Устюг после девятинедельной осады. В Москве, узнав об этом, стали собираться к походу, а в это время приехал в Москву князь Дмитрий Шемяка звать к себе в Углич на свадьбу московского князя. В Москве, чтобы обеспечить поход на Василия Юрьевича, захватили гостя Шемяку и отправили в Коломну за стражей. Поход действительно удался, противники сошлись в Ростовской области и Юрьевич, разбитый, попался в плен к москвичам. Московский князь, возвратившись в Москву, приказал князя Василия Юрьевича ослепить, а брата его Дмитрия Юрьевича освободил из-под стражи и, вызвав из Коломны в Москву, обязал новым договором на прежних условиях и отпустил на прежний удел.

Последним договором великого князя с князем Дмитрием Шемякой, казалось, кончились все междукняжеские ссоры в Московском княжестве: Василий Юрьевич, ослепленный и в плену, был уже не опасен, да и ничего не предпринимал, Дмитрий Юрьевич Шемяка только что заключил с великим князем союз и дружбу, других же противников и соперников в княжеском доме не было. И действительно, в продолжение нескольких лет после 1436 года между московскими князьями не было междоусобий, князь Дмитрий Шемяка и другие удельные князья московские мирно повиновались великому князю Василию Васильевичу; так, в 1438 году по приказанию великого князя Дмитрий Шемяка и другие князья ходили против хана Улу-Ахмета под Белев. Но при нашествии на Москву того же хана Улу-Ахмета в 1439 году Дмитрий Шемяка с братом, несмотря на несколько посланий от великого князя, не явились на помощь московскому войску, за что великий князь в 1440 году ходил на Шемяку к Угличу; Шемяка бежал в новгородские владения, после чего великий князь возвратился в Москву и вскоре заключил мир с Юрьевичами на прежних условиях. Этот мир продолжался до 1445 года. В этом году Улу-Ахмет в бою под Суздалем взял в плен великого князя Василия Васильевича и послал известить об этом Дмитрия Юрьевича Шемяку, желая с ним вступить в союз; но пока Шемяка переговаривался с послом хана, Улу-Ахмет, взяв хороший выкуп, освободил Василия Васильевича. О договоре великого князя с ханом Улу-Ахметом разнеслись крамольные слухи, что великий князь условился уступить хану Москву, с тем чтобы самому властвовать в Твери. Этими слухами воспользовался Шемяка и заключил тайный союз с тверским великим князем Борисом Александровичем и с можайским князем Иваном Андреевичем, чтобы действовать заодно против Московского князя. Между тем тайная крамола работала в Москве и сносилась с Шемякой, передавая ему все московские вести. Крамольники известили Шемяку и Можайского князя, что великий князь поехал молиться в Троицкий монастырь и что все готово сдать им изменнически Москву. По этой вести Шемяка и Можайский князь подошли из Русы со своими полками к Москве ночью, крамольники отворили им ворота и они заняли таким образом город; потом той же ночью Можайский князь ворвался в Троицкий монастырь, схватил там великого князя и привез на другой день в Москву, где на четвертый день Шемяка приказал его ослепить и отправил узником в Углич, а мать его, княгиню Софью, заточил в Чух- лому. Малолетние сыновья Василия были спасены пестунами и отвезены из монастыря под защиту верного боярина, князя Ивана Ряполовского, который увез их в Муром.

Князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, изменнически утвердившись в Москве, немедленно привел к присяге московских бояр и граждан, причем князь Василий Ярославич Боровский и князь Семен Иванович Оболенский, не желая присягать Шемяке, бежали в Литву и получили от тамошнего государя Брянск, Гомей и Стародуб, утвердились там и приняли к себе боярина Федора Басенка, бежавшего из московской тюрьмы. Князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, желая захватить детей великого князя, укрывавшихся в Муроме, убедил епископа рязанского Иону привезти их в Москву, обещая принять их благосклонно и дать им вместе с отцом довольную вотчину. Когда же Иона привез детей, то Шемяка отправил их в заточение к отцу в Углич. Этот последний поступок поднял против Шемяки князей Ряполовских, князя Стригу-Оболенского и других московских бояр, которые сперва уговорились идти к Угличу и освободить великого князя с детьми; но не успев в этом, удалились в Литву к князю Василию Ярославичу, а за ними потянулись туда же и все недовольные. Князь Дмитрий Юрьевич, опасаясь, чтобы не остаться в Москве одному и по неотступным просьбам епископа Ионы, наконец решился освободить Василия Васильевича с детьми и дал ему в удел Вологду, разумеется заключив с ним договор и обязав его клятвой не искать великого княжения. Но клятва, данная в неволе, естественно, не могла удержать Василия, когда к нему со всех сторон стали стекаться приверженцы и подзывать в Москву. Василий, прожив несколько дней в Вологде, сперва пошел в Кирилло-Белозерский монастырь, как бы для богомолья, а потом перебрался в Тверь и заключил союз с тамошним князем, Борисом Александровичем, получил от него дружину и пошел к Москве. Шемяка вышел к Волоку- Ламскому загородить ему дорогу, а в это время в Москве работала крамола в пользу Василия и передала Москву Васильеву боярину, Плещееву, прошедшему туда с небольшой дружиной. Шемяка, видя вокруг измену и чувствуя слабость сил, вступил в переговоры с Василием, который после долгих переговоров дал мир Шемяке и Можайскому князю, оставив им прежние наследственные уделы и обязав клятвой в верности. Но, разумеется, ни клятвы, ни договорные грамоты не могли водворить доверия между двумя противниками, так много изменявшими клятвам, а посему вражда и недоверие продолжались после заключенного мира еще пять лет, и наконец в 1453 году Шемяка, разбитый наголову под Устюгом, бежал в Новгород и там погиб, отравленный поваром, подкупленным из Москвы. Так кончились крамолы и междоусобия князей московского дома, из них Василий Васильевич вышел победителем единственно потому, что бояре московские решились во чтобы то ни стало отстоять его права на московский престол, а с тем вместе отстоять и свое значение в управлении государством.

Смерть Дмитрия Юрьевича Шемяки развязала руки Московскому великому князю и московским боярам, так много ему послужившим, и они в нарушение мирного договора, не церемонясь, на следующей же год пошли войной на прежнего союзника Шемяки князя Ивана Андреевича Можайского и принудили его бежать в Литву, а можайский удел присоединили к московским владениям. Покончив, таким образом, с князем Можайским, московские бояре и их великий князь, желая уничтожить даже всякую возможность к смутам в московском княжеском доме, ни с того, ни с сего, без всякой вины и без объяснений в 1456 году схватили и заточили в Угличе бывшего в Москве серпуховского князя Василия Ярославича, самого верного и усердного союзника московскому князю во время войны с Шемякой, а удел его присоединили к Москве. В летописях даже не объявлено никакого предлога к такому нечестному поступку с верным союзником, - значит, никто и не думал об этом предлоге, а поступали просто и открыто по расчетам холодной, ни перед чем не останавливающейся политики. Было разочтено, что хорошо бы присоединить к Москве богатый и довольно сильный Серпуховской уезд и, несмотря на верность и великие заслуги Серпуховского князя, схватили его, оплошно приехавшего в Москву, и сослали в тюрьму в Угличе. С присоединением Серпуховского удела в московском княжеском доме остался только один удельный князь Верейский, Михаил Андреевич, родной брат изгнанного князя Можайского. Таким образом, Москва, по своему строю никогда не благоволившая к уделам, при первом удобном случае, так сказать, не отрываясь, за одно княжение покончила со всеми московскими уделами. Насколько нелюбимы были в Москве уделы, лучшим доказательством служит то, что за удельных князей в Москве никто не заступался, а при уничтожении уделов самая вопиющая неправда в Москве считалась делом законным, так что даже не пробовалось хоть какого-нибудь предлога для прикрытия явной и возмутительной неправды, тогда как в других случаях та же Москва была крайне требовательна и даже строга относительно соблюдения законности, хотя бы только для вида или напоказ.

Московское правительство, во все продолжительное княжение Василия Васильевича занятое московскими междоусобиями и уничтожением московских уделов, в отношении к соседним русским княжествам - Тверскому и Рязанскому, старалось соблюдать мир и согласие, а соседние княжества, со своей стороны, только издали смотрели на московские междоусобия и почти не принимали в них никакого участия. Так, рязанский князь Иван Федорович одинаково заключал договоры и с князем Юрием Дмитриевичем, когда он владел Москвой, и с великим князем Василием Васильевичем, когда тот утвердился в Москве, и в условиях тех и других договоров Московский князь считался старейшим перед Рязанским великим князем, и Рязанский князь обязывался не вступать ни в какие договоры иначе, как по думе с Московским князем. Рязанский великий князь, Иван Федорович, был в таких тесных отношениях с Московским князем, что в 1456 году, умирая, княжение свое и сына своего, восьмилетнего Василия, поручил великому князю Московскому в опеку. Московский князь по смерти Ивана Федоровича рассадил по рязанским городам своих наместников для охранения, а молодого Рязанского князя и сестру покойного Ивана Федоровича, Феодосию, взял к себе в Москву. Конечно, присоединение Рязанской земли к московским владениям было бы весьма удобно, но в Москве на этот раз считали незаконным такой поступок, и Рязанский малолетний князь, как скоро вырос, беспрепятственно был отпущен в Рязань и принял от московских наместников все свои владения в целости, а затем за него была выдана замуж дочь великого князя Московского, княжна Анна Васильевна.

Борис Александрович, великий князь Тверской, подобно Рязанскому князю, во все время княжения Василия Васильевича жил в мире с Москвой. До нас дошло две договорные грамоты этого князя с великим князем Василием Васильевичем: первая относится к 1437 или 1438 году, а вторая к 1451 году. В той и другой грамоте Тверской великий князь договаривается с Московским, как равный с равным, даже Московский князь не присваивает себе старейшинства; вообще обе грамоты свидетельствуют о полном согласии Московского и Тверского князей; в них даже нет и намека, чтобы между ними было какое-нибудь недоумение или вражда. Главные условия грамот - жить в мире и стоять за один против татар, ляхов и немцев, строго охранять старые границы владений, не принимать изменников; и тот и другой князь на случай смерти взаимно поручают своих княгинь и детей в печалова- нье или в защиту. Но тверской князь Борис Александрович не был безучастен к московским междоусобиям, по летописным известиям Тверской князь будто бы был в союзе с князем Дмитрием Юрьевичем Шемякой против московского князя Василия Васильевича в 1445 году, впрочем это известие сомнительно, с одной стороны, потому что ни в летописях, ни по другим памятникам нет никаких известий о последствиях сего союза, да Шемяке этот союз вовсе и не был нужен; а с другой стороны, князь Василий Васильевич в следующем же году искал защиты у Тверского князя и с тверской ратью пошел отнимать Москву у Шемяки и Борис Александрович тогда же обручил свою дочь за московского княжича Ивана Васильевича. Следовательно, Тверской князь был не только в постоянном, но и деятельном союзе с московским князем Василием Васильевичем и считал в своих интересах защищать его права на московский престол.

Несмотря на продолжительное междоусобие, московское правительство не упускало своих видов на Новгород Великий и постоянно шло вперед в подчинении Новгорода. Великий князь Василий Васильевич только что утвердился в Москве по смерти дяди своего Юрия Дмитриевича, как в 1435 году вступил в переговоры с новгородцами и на первый раз, чтобы получить право быть Новгородским князем, целовал к Новгороду крест на том, что отступается от новгородских отчин: Бежецкого Верха, Волока-Ламского и Вологды и дал слово выслать своих бояр на развод новгородских и московских пограничных владений, но не только не выслал и отвода нигде не сделал, напротив того, в 1437 году принудил новгородцев дать ему черный бор. Потом в 1441 году, узнав о сношениях новгородцев с литовским великим князем Казимиром, Московский князь объявил свой гнев Новгороду, а вслед за тем сам с большим войском вступил в новгородские владения, имея при себе помощные войска из Пскова и Твери, остановился сперва Торжке, а потом передвинулся в Деман, опустошая все по дороге, и принудил новгородцев заплатить ему 8000 рублей, обязав их не мстить своим союзникам Пскову и Твери. Борьба с Шемякой на некоторое время остановила притязания великого князя на Новгород. Но по смерти Шемяки, управившись с князьями Можайским и Серпуховским, зимой 1456 года великий князь Василий Васильевич открыл свой поход на Новгород занятием Волока, потом вступил в новгородские владения и, опустошая все по дороге, дошел до Яжелбиц, здесь он остановился, а воевод своих послал к Русе, где они наголову разбили новгородскую рать. Новгородцы отправили посольство в великокняжеский стол, в Яжелбиц, и заключили там мир, по которому обязались: 1) заплатить 8500 рублей новгородских; 2) в судных делах новгородскую печать заменить великокняжеской печатью; 3) не давать судебных вечевых грамот; 4) безотговорочно платить черный бор, когда потребует князь и, наконец, 5) не давать у себя убежища лиходеям великого князя и ни с кем не заключать договоров без дозволения из Москвы. Таким образом, великий князь Василий Васильевич в отношении к Новгороду поставил себя и свою власть в такое выгодное положение, что немного оставалось, чтобы окончательно подчинить Новгород Москве.

Относительно Пскова Василий Васильевич также успел увеличить свою власть сравнительно со своими предшественниками. Он в 1443 году ввел во Пскове новость, состоявшую в том, что Псковский князь стал называться наместником великого князя Московского и при вступлении на престол должен был присягать как Пскову, так и великому князю Московскому; потом стал отзывать своих наместников и присылать новых, не спрашивая согласия псковского веча, что, впрочем, не всегда удавалось.

Отношения Москвы к татарам. Хотя в начале княжения великий князь Василий Васильевич искал суда перед ханом в споре с дядей своим Юрием Дмитриевичем, но тем не менее Орда почти не имела прямого влияния на дела московские и

Василий Васильевич почти не платил дани татарам. Напротив того, татарские князья и царевичи поступали в службу к Московскому князю, и даже иные ханы татарские искали его дружбы и покровительства. Правду сказать, те или другие татарские князья продолжали делать набеги во все княжение Василия Васильевича, но набеги сии большей частью были незначительны и ограничивались грабежом, причем Московский князь почти всегда успевал посылать свои отряды, если не для вторжения, то для преследования татарских грабителей. Так в 1429 году какой-то татарский царевич сделал набег на Галич и Кострому; Московский князь, узнав об этом, немедленно послал своих воевод для преследования, и те, хотя не догнали самого царевича, тем не менее побили следовавшие за ним толпы грабителей. Или в 1431 году татары ограбили Мценск и великий князь Московский послал своего воеводу грабить камских и волжских болгар, подчиненных татарам. Или в 1444 году татарский царевич Мустава со своей ордой только что остановился у московских границ, как Московский князь, узнав об этом, послал туда своих воевод, которые разбили татар наголову, убили самого царевича и многих его князей, и других татарских князей привели пленниками в Москву. Поход казанского хана Улу-Ахмета в 1445 году к Нижнему Новгороду дорого стоил москвичам, сам князь Василий Васильевич в бою под Суздалем попался в плен к татарам; но тем не менее хан Улу-Ахмет не мог продолжать своего похода и был вынужден выпустить из плена Московского князя, взяв хороший выкуп, даже не дождавшись ответа от Дмитрия Юрьевича Шемяки, к которому послал своего гонца для переговоров. Московский князь даже стал посылать татар же на татарских грабителей; так в 1449 и 1450 годах татарские царевичи Кайсым и Ягуп, состоящие на службе у Московского князя, били по его приказанию татар на Похре и под Коломной. В 1451 году царевичу Мазовше из Седи-Ахматовы орды удалось подойти к самой Москве и пожечь ее посады; но и на этот раз, несмотря на временный успех, татары, боясь за собой погони, бежали не взяв города и в своем бегстве побросали большую часть добычи, которую успели было награбить. Потом, в 1455 и 1459 годах татары Седи-Ахматовы орды приступили к Оке около Коломны, но в оба раза были отражены полками, высылаемыми Московским князем, а в последний раз старший сын великого князя, Иван Васильевич, даже не допустил их перебраться через Оку. Таким образом, татарская Орда, раздираемая междоусобиями, потеряла всякое значение для Москвы; на татар смотрели в Москве уже не как на прежних повелителей, а как на разбойников, дерзких, но уже вовсе не страшных, так что во время московских междоусобий, после первого ханского суда ни один из московских князей не бегал в Орду и не искал покровительства у хана, о ханских ярлыках не было и помину, по крайней мере в Москве и между московскими князьями.

История Москвы за все время княжения великого князя Василия Васильевича, скончавшегося в 1462 году, представляет явление удивительное, выходящее из ряда обыкновенных, свидетельствующее об изумительной прочности и тягучести общественного строя в Москве. В продолжение почти тридцати лет Московское княжение было раздираемо ужасными княжескими междоусобиями и народными крамолами; Москва восемь раз переходила от одного князя к другому, из четверых князей, попеременно занимавших московский престол, двое были ослеплены, один отравлен; тот из князей, за которым наконец осталась Москва, был три раза изгоняем, три раза был в плену и один раз уже приготовился бежать в Орду; в это страшное и темное время было заключено до двадцати договоров между князьями, и все они были нарушены самым вероломным и постыдным образом. Все казалось разрушенным, расстроенным, все общественные связи разорванными, а на самом деле, в конце концов, Москва еще никогда не была так сильна, как в это злополучное время. Из соседних княжеств, постоянно соперничествовавших с Москвой и тогда наслаждавшихся внутренним покоем, ни одно не осмелилось воспользоваться московскими смутами и крамолами, а такие сильные враги, как Литва и татары, хотя и пытались делать нападения, а татары даже раз подходили к самой Москве, но всегда встречали сильный отпор, да и москвичи не оставались в долгу и также врывались в их владения; мало этого, Московский князь среди междоусобий успел сделать несколько походов в новгородские владения и поставил Новгород в такую зависимость от себя, в какой он не находился еще ни от одного князя. Но что всего важнее для последующей истории Москвы, в москвичах, как в боярах, так и гражданах, патриотизм и полная неоглядная преданность общественным пользам и готовность на все пожертвования еще никогда не являлись в таком свете, как в смутное и темное время княжения Василия Васильевича. Москвичи, так сказать, на своих плечах вынесли Москву из омута междоусобий и сами поставили княжескую власть на такую высоту, на какой она еще никогда не бывала в Русской земле; они в это время так плотно слили свою власть и волю в общем благе с волей и властью князя, что сии две власти и воли составили одну волю и власть великого князя Московского, которая уже ни перед чем не уступала, так что с этого времени значение Москвы слилось с значением княжеской власти, к истории которой мы теперь и перейдем.