положение Русского общества в XVII столетии до петра великого
Централизация Иоанна III и искусственная децентрализация его внука, Иоанна IV, до того довели русское общество к концу XVI столетия, что оно готово было утратить естественные связи целого и частей; а почти беспрерывные и крайне отяготительные войны Иоанна IV так разорили народ и так истощили население разных областей, что иные области почти опустели, а в других жители, разоренные страшными поборами и на государя, и на приказных люден, скрывались в лесах, оставляли свои промыслы и предавались грабежу, против которого были бессильны все строгости закона.
К тому же, в царствование Бориса Федоровича Годунова присоединился страшный трехлетний голод, по свидетельству разных современников истребивший до 400 000 человек. Наконец, в довершение всех бедствий, явился самозванец и, поддерживаемый поляками и русскими изменниками (которых было очень много), овладел Москвой и истребил все семейство Годунова. Все это так расшатало русское общество, что оно всколыхнулось до дна и не знало, на чем утвердиться, к чему примкнуть и как устроить разрушенный порядок.Предшествовавшие царствования Иоаннов, блистательные снаружи и крайне тягостные и разрушительные внутри, приготовили разделение русского общества на два враждебных стана: на служилых людей и неслужилых. Первые, как органы правительства, хотели править неслужилыми и тогда, когда в начале XVII столетия правительства уже не существо - вало, когда по смерти Годунова и по убиении самозванца нужно было искать государя. Но это желание служилых людей не могло исполниться; напрасно они выбирали в царя то князя Василия Ивановича Шуйского, то королевича Владислава, то пристраивались к разным самозванцам, дело общественного устройства от этого нисколько не продвигалось вперед; беспорядки и бедствия росли в страшных размерах, все, еще от прежнего времени наболевшие общественные раны приняли самый опасный характер.
Русские, разделенные на партии, стали терзать друг друга гораздо ожесточеннее, чем терзали их иноплеменники, нахлынувшие на Русскую землю с разных сторон. Наконец, семь лет продолжавшиеся междоусобия образумили, открыли глаза всем служилым и неслужилым людям; городские и сельские общины, долго молчавшие, подали свой голос, города стали пересылаться друг с другом, собирать деньги и войска, чтобы выгнать поляков из Москвы и очистить землю Русскую от иноплеменников и своих изменников; к городам присоединились и служилые люди, наученные своим прежним неудачным опытом, и вот все служилые и неслужилые дружно поднялись, как один человек. Разрозненные города и селения, не имевшие ни денег, ни войска, как бы каким-то чудом отыскали и достаточно войска, и нужные средства на его содержание, нашли и достойных военачальников; общины для восстановления порядка пожертвовали всем, даже многими своими исконными правами, и порядок восстановился. Враги, готовые поглотить Россию, с бесчестием отступили перед единодушием служилых и неслужилых людей; отыскалась и верховная власть по воле всего народа и, что главное, отыскалась и утвердилась между своими, чего не могли сделать служилые люди, думавшие устроить государство мимо общин и неслужилых людей. Приговор всего Русского мира произвел то, чего не могли устроить сильные мира, вспомоществуемые чужеземными королями и иностранными войсками.Шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов был выбран в русские цари собором всей Русской земли, в котором участвовали и подавали голоса как выборные служилые люди, так и выборные от городов. Таким образом, неслужилые люди, отодвинутые прежней централизацией на задний план, теперь опять выступили вперед и приняли непосредственное участие в делах государственного управления; голос общества снова занял свое место в общем деле государства и не только в выборе царя, но и в поддержании выбора. Продолжительные войны с польским и шведским претендентами на московский престол, а также усмирение казаков и других изменников, бродивших многочисленными шайками по Русской земле, решительно лежали на плечах общества.
Городские и сельские общины во все это время должны были поддерживать вновь избранного государя всеми своими силами: они для этого жертвовали всем, чем могли, собирали пятую и десятую деньгу с капиталов, наряжали даточных людей, готовили запасы для войска и делали другие пособия и деньгами, и вещами, в чем, конечно, также принимали участие и бояре, и духовенство, и все служилые люди, посильно жертвуя своим достоянием на пользу государства.Все это так выдвинуло общество и поставило его в такое положение, что все важные государственные дела и особенно те, в которых рассуждалось о денежных и других сборах, решались не иначе, как по соборному приговору выборных людей от всей Русской земли, как служилых, так и неслужилых. Дошедшие до нас памятники ясно свидетельствуют, что с 1613 года, во все продолжение царствования Михаила Федоровича, все важные государственные дела решались по указу государеву и по соборному приговору, так что власть государя стояла рядом с властью общества, с властью всей Русской земли, почти постоянно присутствовавшей на земских соборах в лице своих выборных людей. А посему все царские грамоты о важных государственных делах писались в это время по следующей форме: «По нашему (т.е. царскому) указу и по приговору богомольцев наших, Московскаго государства митрополитов, архиепископов и епископов и всего освященна- го собору, и бояр наших и окольничих и дьяков, и дворян, и гостей, и посадских торговых и всяких жилецких людей, посланы по городом для денежных сборов ратным людям на жалованье». Или еще иначе: «По всемирному приговору со всего Московскаго государства: с городов, и с посадов, и с уездов, с гостей, и с торговых, и со всяких посадских людей, и с дворцовых, и с конюшенных, и со всяких слобод с торговых людей, чей кто нибуди, никого не обходя, безо всякаго вывету и отдачи собрати с животов служилым людям на жалованье пятая деньга деньгами, а не товаром, а с уездов, с сошных людей, по сошному разводу, посту по двадцати рублев с сохи» (№ 79).
Или в царской грамоте 1637 года на Устюжну Железопольскую государь пишет: «И мы, великий государь, учинили о том собор, и говорили на соборе отцу своему и богомольцу святейшему Иоасафу, патриарху московскому и всея Руси, и митрополитом, и архиепископом и всему освященному собору, и бояром, и окольничим, и думным людям, и дворяном и детем боярским из городов, и гостем и торговым и всяким жилецким людем объявили, как нам для избавления православных христиан против Крымскаго царя стоять, и какими обычаи ратных людей сбирать и чем строить». И собором приговорили «взять с церковных вотчин даточных людей пеших с десяти дворов по человеку, а с поместий и с вотчин служилых людей и с дворцовых с двадцати дворов по человеку, а с городов, с посадов и с уездов с черных волостей указали есмя взяти, ратным людем на жалованье, с десяти дворов за даточнаго человека, по двадцати рублев - с двора по два рубли» (№ 275). Мало этого, государь, ежели когда и писал грамоты только от своего имени, без соборного приговора, то в этих грамотах он почти постоянно прямо относился к обществу, мимо своих наместников и приказных людей, и обыкновенно просил или о помощи на государственные нужды, или о даче взаймы на чрезвычайные расходы; даже о сборе недоимок в обыкновенных податях скорее просил, нежели повелевал.Так, в царской грамоте 1613 года в Углич сказано: «От царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии на Угличь, старостам, и целовальникам, и всем посадским людям и волостным крестьянам. Бьют нам челом на Москве дворяне и дети боярские и всякие ратные люди, что они от многих служеб оскудели; а в нашей казне, на Москве, денег и всяких запасов в житницах нет, и служилым людям жалованья дать нечего. И как к вам ся наша грамота придет, и выб с посаду таможенныя и кабацкия и полавочныя деньги и всякие денежные доходы за прошлые годы, чего не взято, и на нынешний год по окладу сполна по книгам дали Ивану Савостьянову тотчас; да для образа пречистыя Богородицы и православныя христианския веры и избавы крестьянския от врагов, дали бы естя, сверх всяких наших доходов, нам взаймы служилым людям на жалованье денег, и хлеба, и сукон, и рыбы, и соли, и всяких товаров, как кому ся может, обложась по своим прожиткам и по промыслам; и которые известные люди, и тем бы нам послужити и правду свою к нам и ко всей земли показати, дати из животов своих нам взаймы, сколько им мочно, и о том не поскорбети, в которую пору в нашей казне деньгами и хлебом скудно, и в те б поры нам взаймы дати.
Лучше милостыни, что ратным людем помочи, и своею помочью святыя божия церкви в лепоте и святую хрестьянскую веру в целости учинить» (№ 5).Таким образом, общество во всем своем составе, т.е. как служилые, так и неслужилые люди, во все продолжение царствования Михаила Федоровича принимало весьма деятельное участие в важнейших государственных делах. Государственные нужды так были велики и настоятельны, что правительство никак не решалось принять на себя всю ответственность по общим распоряжениям. Михаил Федорович первоначально даже изъявил желание предоставить обществу полное самоуправление; мы имеем его указ, которым предписывалось, чтобы все города и волости выбрали сами из своей среды судей и правителей и чтобы везде были отменены государевы наместники и воеводы и приказные люди. Но это желание государя не имело успеха; предшествовавшая опека администрации так сильно расстроило общества, что немногие города могли согласиться на выбор правителей из среды своего общества, а большая часть городов просили государя прислать для управления своих приказных людей. Таким образом, государев указ не был исполнен повсеместно, городам было предоставлено на волю управляться ли своими выборными людьми или государевыми наместниками. Впрочем, и во время управления воевод и наместников в царствование Михаила Федоровича мы еще встречаем замечательные случаи единодушия в обществе между служилыми и неслужилыми людьми, свидетельствующие, что безнарядье междуцарствия и самозванщины возбудило деятельность общества и до некоторой степени сблизило интересы служилых и неслужилых людей, прежде разрозненные опекой администрации.
По смерти царя Михаила Федоровича русское общество в начале царствования его преемника оставалось при прежнем своем положении и принимало деятельное участие в важнейших делах правления, - земские соборы по-прежнему продолжались. Само утверждение на престол единственного наследника Михаила, его сына Алексея Михайловича, было учинено по приговору земского собора.
Для этой цели были созваны в Москву выборные со всех городов Русской земли. Современник Алексея Михайловича, подьячий Посольского приказа, Григорий Котошихин прямо говорит: «По смерти же царя мало время минувше, патриарх и митрополиты и архиепископы и епископы, и архимандриты и игумены, и весь духовный чин соборовали, и бояре, и окольничие, и думные люди, и дворяне и дети боярские, и гости, и торговые, и всяких чинов люди, после смерти прежняго царя на царство обрали сына его, нынешняго царя, и учинили коронование в соборной церкви, А было тех дворян и детей боярских и посадских людей, для того обранья, человека по два из города» (стр. 4). Потом в 1648 году был созван земский собор для составления общего Уложения, а в 1653 году опять был созван земский собор со всего государства по случаю присоединения Малороссии, на котором бояре и все служилые люди и выборные от городов приговорили принять Богдана Хмельницкого и всю Малороссию под Российскую державу и воевать с Польшей, ежели они добровольно не отступятся от Малороссии, причем служилые и неслужилые люди говорили, что они готовы умереть за честь своего государя.Но в одно время с земскими соборами по голосам общества в делах государственных при дворе Алексея Михайловича уже образовалась партия царских любимцев, которая старалась отделить государя от народа, отодвинуть общество на задний план, чтобы управлять всеми государственными делами при помощи одной приказной администрации, не советуясь с обществом и не спрашивая голос его представителей. Уже в 1646 году, т.е. на другой год по избрании Алексея Михайловича на царство, при издании Писцового Наказа, этой важной меры, касающейся всего государства и вводившей новое важное законоположение, по которому вместо прежней пятилетней давности для вывода беглых крестьян была назначена новая, десятилетняя давность, не было созвано земского собора и Наказ был издан только по указу государя и по приговору бояр; тогда как в царствование Михаила Федоровича подобная же мера - рассылка дозорщиков и писцов была сделана по приговору созванного для сего земского собора. Также окружная царская грамота 1661 года о том, чтобы из всех понизовых и украйных городов везли хлеб в Москву по случаю дороговизны, была дана по указу государя и по приговору бояр. Мало этого, в 1661 году мы уже встречаем царскую грамоту о сборе 5-й деньги с торговых людей и с крестьян по полтине с двора, даже без боярского приговора; в грамоте прямо сказано: «Указали мы, великий государь, взять для нашей службы по полтине с двора, а с торгов и всяких промыслов пятую деньгу»(Щ № 137). Само издание соборного Уложения 1649 года служит лучшим свидетельством о падении общества в царствование Алексея Михайловича; в целом Уложении нет ни одной статьи, которой бы юридически обеспечивалось значение общества в делах государственных. Современник царя Алексея Михайловича, его доктор Коллинс, долго живший в Москве, правильно говорит, что русский царь, у которого он жил, неограничен во власти, но следует, однако же, мнениям совета и в государственных, и в частных делах. Подлинные акты, дошедшие до нас от того времени, свидетельствуют то же самое. Царь Алексей Михайлович не приглашал на совет общество даже в таком чисто общественном деле, каким было введение медных денег по одной цене с серебряными. Указ о введении медных денег в 1656 году был издан без соборного приговора, только от имени царя, по совету боярина Ртищева. Мало этого, по Уложению 1649 года даже отменено участие общества в судебных делах; по Судебникам и по всем прежним законам на суде наместничьем непременно должны были присутствовать выборные от общества старосты и целовальники со своим земским дьяком, каждое судное дело писалось в двух экземплярах: один - рукой земского дьяка за руками старост и целовальников, а другой - рукой наместничьего дьяка за наместничьей печатью; по Уложению же суд предоставлен решительно одним воеводам и их приказным людям и сделался более или менее произвольным, со множеством канцелярских форм, страшно распространивших писанье и запутанность дел. Даже вызов в суд, сперва много зависевший от общества, без согласия которого по Судебнику нельзя было взять вызываемого в суд, по Уложению стал вполне зависеть от воевод и приказных людей которые, не спрашиваясь никого, насильно волочили в суд кого вздумается, и общество не имело уже никакого голоса в защиту своих членов. Правда, по Уложению полицейский служитель не мог войти в дом вызываемого в суд, ежели он не оказывался дома, и должен был ждать, когда он пойдет со двора; но это мало помогало при безгласности общества, одиночная личность была слишком слаба против приставов, которые могли брать себе в помощь понятых и даже стрельцов и других воинских людей по усмотрению и надобности. Самый сбор податей, при прежних государях непосредственно лежавший на обществе, при царе Алексее Михайловиче вполне передан воеводам и приказным людям, так что ежели воевода или другой приказный человек чего не доберет по окладу, то весь такой недобор доправлялся на самом воеводе или приказном человеке, вследствие чего эти слуги администрации страшно давили общество своими поборами и на них мудрено было искать управы.
По свидетельству Коллинса, общество в царствование Алексея Михайловича до того было подобрано под опеку приказной администрации, что знакомые, видя пьяного, валяющегося на улице среди жестокой зимы, не осмеливались оказать ему помощь, опасаясь, чтобы он не умер у них на руках и боясь подвергнуться беспокойству расследований, потому что Земский приказ умеет взять налог со всякого мертвого тела, поступающего под его ведомство. По свидетельству того же Коллинса, царь Алексей Михайлович до того опутал общество полицейским надзором, что у него были шпионы по всем углам, и ничего не делалось, не говорилось, ни на пирах, ни на сходбищах, ни на похоронах, ни на свадьбах, чего бы он не знал; у него даже были шпионы во всех войсках, чтобы следить за их движением и подробно доносить об их действиях. Насколько верны настоящие показания Коллинса, для нас лучшим свидетельством служит то, что при Алексее Михайловиче в первый раз был учрежден Приказ Тайных Дел, около 1662 года, с его пытками, застенками и страшным словом и делом, в первый раз появившимся на Руси и смущавшим русское общество в продолжение полутораста лет. На основании таких свидетельств мы не можем сомневаться в том, что современное Алексею Михайловичу русское общество было слишком стеснено и деморализовано чрезмерно приказной администрацией и могуществом придворных временщиков, слишком злоупотреблявших доверенностью доброго и доверчивого государя; особенно много терпели низшие классы общества, не состоящие в службе, вовсе оставленные высшими классами. Прямым свидетельством тому служат многочисленные возмущения в Москве и в других городах; возмущения эти прямо указывают на деморализацию общества, не пользовавшегося доверием правительства, думавшего все устроить при помощи одной административной опеки. По свидетельству летописей и других памятников, ни в одно из прежних царствований московских государей, разумеется, исключая времена самозванщины и междуцарствия, не было столько народных возмущений, как в царствование Алексея Михайловича; исчислять их я не имею нужды, они всем известны.
Впрочем, несмотря на утрату своего прежнего значения в делах государственных и вообще деморализацию целого русского общества, те или другие классы этого общества еще не потеряли силы отстаивать частные интересы того или другого класса, административная опека еще не совсем лишила их понимания своих интересов; ежели и пошатнулась связь целого общества, то тем не менее частные союзы членов того или другого класса были довольно живучи и сильны. Так, например, до нас дошла общая челобитная всех служилых людей, поданная государю в первый год его царствования, об отмене урочных лет для вывоза беглых крестьян. Потом мы имеем еще общую челобитную от всех торговых людей русского царства, поданную в 1646 году, в которой торговые люди просили государя, чтобы он защитил русских торговцев и повелел англичанам и другим немцам, чтобы они торговали только в корабельной пристани у города Архангельска, а по другим бы городам не ездили и торгу бы у русских людей не отымали. Далее мы имеем еще общую челобитную всех торговых людей Московского государства, поданную в 1667 году, об обороне их от иноземных торговцев, при которой были поданы статьи, или правила, о порядке торговли с иноземцами, за руками гостей и лучших торговых людей и черных слобод, которые статьи и были приняты, утверждены и изданы от государева имени под названием Новоторгового Устава. По этому Уставу русские торговцы получили почти полное самоуправление в торговых делах через своих выборных начальников без участия приказной администрации. Кроме того, мы имеем довольное число общих челобитен от разных городов и волостей, в которых также дружно защищались местные интересы той или другой общины. Вообще в продолжение всего царствования Алексея Михайловича приказная администрация, несмотря на свое страшное развитие, еще не могла отбить память у общества о прежнем его значении. Хотя общество уже не призывалось на совет в лице своих представителей - выборных людей, или призывалось весьма редко, тем не менее оно по разным своим частям, правильно или неправильно, еще продолжало подавать свой голос. Все были довольны царем Алексеем Михайловичем, который своей привлекательной личностью во всех вселял доверие и любовь к себе, но в то же время общество еще не признавало себя таким малолетком, каким хотела его сделать приказная администрация, и заявляло, так или иначе, свои прежние права; это заявление, в большей части случаев, призывалось благодушным государем.
Преемник царя Алексея Михайловича, царь Федор Алексеевич, вступил на престол по благословению своего отца. При его вступлении уже не созывался земской собор для собрания и утверждения государя, как это было при вступлении Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. У нового государя явились и новые любимцы и временщики: Хитров, его воспитатель, и Милославские - родственники царя по матери, и их друзья и приятели, которые и поделили между собой все высшие и прибыльные должности. Но царь Федор Алексеевич, хотя больной и слабый физически, имел характер твердый и ум светлый и ясный, любимцы не могли его отделить от общества; он на первом же году своего царствования, в первые дни по смерти отца, показал, что он хочет советоваться с обществом, хочет знать нужды общества и ищет указания, как помочь им, от самого же общества; а посему через месяц по кончине отца приказал позвать в палату выборных людей от купцов на совет о том, как лучше устроить торг с персами и армянами. Потом в 1678 году был созван совет из высшего духовенства и бояр для рассуждения о лучших мерах, как вести войну с турками; далее в 1681 году государь приказал созвать депутатов от всех городов для рассуждения о лучших средствах к уравнению податей и служб. Наконец, в 1682 году были приглашены высшее духовенство, бояре и выборные от всех служилых людей для рассуждения о введении лучшего порядка в военной службе. На этом соборе, по приговору бояр и выборных людей, было определено уничтожить местничество, уже отжившее свой век и много мешавшее военной и придворной службе. Вообще, большая часть указов царя Федора Алексеевича была издана с боярским приговором и везде видно старание царя дать обществу больше голоса и простора и посократить тяжелую административную опеку. Он в первый же год своего царствования уничтожил учрежденный отцом Приказ Тайных Дел и приказал все дела его описать и раздать по другим приказам, а в предпоследний год своего царствования сбор большей части податей предоставил самому обществу, отстраняя от этого воевод и приказных людей, и для большего поднятия нравственности в обществе уничтожил питейные откупа, он старался сократить широко распространившуюся роскошь и с этой целью издал несколько указов об одежде и экипажах, где назначил, кому какое носить платье и в каких ездить экипажах. Для поднятия нравственности общества он издал еще два замечательных указа: один в 1680 году, которым предписывалось, чтобы в челобитных государю не писать слова «пожаловал бы, умилосердился, как Бог», и второй в 1681 году, которым запрещалось чинить земные поклоны перед боярами думными и ближними людьми при встрече с ними на дороге, и чтобы не слезать перед ними с лошадей. Вообще молодой царь постоянно старался высказывать доверие к обществу, выдвигать его вперед и поднимать его нравственность, забитую приказной администрацией. В последний год своего царствования царь обратил внимание даже на нищих, стариков и калек и на бедных детей, оставшихся в сиротстве, без призора; велел построить две богадельни, одну в Знаменском монастыре, а другую на Гранатном Дворе, что за Никитскими воротами, и записал за ними несколько вотчин. Общество, поднятое государем, платило ему полной преданностью: в царствование Федора Алексеевича не было ни одного возмущения ни в Москве, ни в городах, не было неудовольствий, по крайней мере гласных, и все нововведения и реформы государя, которых было довольно, принимались мирно и безропотно. Разные классы общества, и по вызову правительства, и по собственным нуждам, смело подавали свой голос, и голос этот постоянно принимался в соображение. Были ли в царствование Федора Алексеевича пытки и застенки по так называемым политическим делам, мы не знаем, но, очевидно, в них не было нужды ни по характеру государя, уничтожившего Тайный Приказ, ни по положению общества, над которым менее тяготела административная опека и которое государь постоянно старался возвысить.
Ранняя кончина царя Федора Алексеевича и малолетство его преемников, братьев, царей Ивана и Петра Алексеевичей, испортили дело, начатое Федором, и общество опять вступило на худую дорогу, вследствие чего подверглось новой сильнейшей деморализации. При самом же избрании преемника Федору начались придворные интриги, враги между собой, родственники царей Иоанна и Петра, начали сильную борьбу и вмешали в это дело стрелецкие полки, стоявшие в Москве; престол московский стал зависеть от придворных интриг и своеволия необузданного московского войска. Сперва Нарышкины, родственники Петра, успели объявить его государем, мимо старшего брата, а потом Милославские при помощи стрельцов объявили государем и Иоанна. При этом избрании каждая партия действовала своими средствами, не прибегая к голосу целого русского общества через выборных представителей. В самый день кончины Федора Нарышкины, при помощи других бояр и высшего духовенства с патриархом во главе, наперед согласились признать царем девятилетнего царевича Петра Алексеевича; потом, в тот же день, чтобы представить вид всенародного избрания, призвали к переднему дворцовому крыльцу дворян и детей боярских, какие случились в Москве, а также московских гостей и людей московских черных слобод, и патриарх с боярами спросил их: которого царевича они желают избрать царем - Иоанна или Петра? И получил от собранной толпы ответ: Петра желаем иметь царем. Потом снова повторил вопрос и снова получил прежний ответ. Довольствуясь такой формой выбора, бояре и высшее духовенство, руководимое патриархом, объявили царем Петра Алексеевича и приказали ему присягать; все это было сделано в один вечер, ибо царь Федор Алексеевич скончался в 4-м часу пополудни. Но в то время, как партия Нарышкиных, по-видимому, достигла своей цели, партия Милославских, руководимая царевной Софьей Алексеевной, действовала по-своему: она обратилась к московским стрельцам, с которыми не умели или не хотели сойтись Нарышкины, и стрельцы всех московских полков, руководимые тайно партией Милославских, на третий же день по смерти царя Федора Алексеевича подали новоизбранному царю челобитную на своих полковников, жалуясь на разные обиды и притеснения. Бояре, управлявшие от имени Петра, опасаясь возмущения от стрельцов, определили удовлетворить их челобить и отрешить полковников, бить их батогами и взыскать с них все убытки, предъявленные стрельцами. В исполнение этого определения стрелецкие полковники целую неделю были биты батогами на правеже, перед Разрядным Приказом, до тех пор пока не внесли требуемых стрельцами денег. Между тем стрельцы, оставаясь без непосредственных начальников, своевольничали, и в стрелецких слободах стали носиться слухи, что царь Петр избран незаконно, мимо старшего брата, что изменники Нарышкины и другие бояре извели уже Иоанна и хотят истребить весь царский дом. Наконец, 15 мая стрельцы с барабанами, пушками и другим оружием вошли в Кремль, окружили царский дворец и стали требовать Нарышкиных, погубивших царевича Иоанна. Тщетно царица Наталья Кирилловна вышла на Красное крыльцо с Петром и Иоанном и указывала, что Иоанн жив и стоит перед ними; мятежники завопили, что ежели еще и не убит царевич, то его убьют, вломились во дворец и начали резать бояр, отыскивая Нарышкиных, и приходили резать и буйствовать три дня кряду, и в это кровавое время истребили почти всех, которые были назначены их тайными руководителями. Но трехдневное убийство не прекратило мятежа - стрельцы еще шесть дней буйствовали, грабили и оскорбляли бояр, а 23 мая прислали во дворец от себя выборных с объявлением, что стрельцы и многие чины Московского государства хотят видеть на престоле обоих братьев царевичей, и кто тому воспротивится, то они опять придут с оружием и будет мятеж немалый. Противников среди оробелых бояр не оказалось, и оба царевича были объявлены царями; но стрельцы или их руководители и этим были недовольны: через два дня выборные от стрельцов опять явились во дворец с требованием, чтобы Иоанн был первым царем, а Петр вторым. Никто не осмелился противиться и этому требованию, и 26 мая велено было собраться у Красного крыльца стрельцам, гостиной и суконной и черным сотням и ждать царского указа, а патриарх, власти, бояре и думные люди по-прежнему, как и при избрании Петра, собрались в Грановитую палату и после краткого совещания объявили стрельцам и народу Иоанна первым царем, а Петра вторым; а еще через два дня, по требованию стрельцов, и царевна Софья была объявлена правительницей государства за молодостью царей. Таким образом, совершилось и второе избрание царя по проискам Милославских; форма избрания была соблюдена та же, какая была и при избрании Петра; при обоих избраниях, по-видимому, дело делалось по воле народа, для формы, для вида, при том и другом избрании приглашался народ, но то и другое избрание делалось перед толпой, но без согласия общества, без объявления народной воли через выборных от городов. Здесь общество в обоих случаях оставалось в стороне, земского собора не было, а действовали одни придворные партии при помощи стрельцов и черни.
Но чернь и своевольное войско, выдвинутые вперед как решители судеб государства, не могли скоро успокоиться. Между тем как вновь избранные цари торжественно были венчаны на царство в Успенском соборе, в стрелецких слободах продолжались волнения; начальник всего стрелецкого войска князь Иван Хованский, закоренелый раскольник, стал тайно возбуждать стрельцов и чернь на защиту раскола, тайно были выписаны в Москву главные расколоучители, уже отлученные от церкви, и при их подстрекательстве стрельцы и чернь снова забунтовали и с шумом явились в Кремль, требуя церковного сбора на Красной площади для прения о вере, а между тем тайно замышляя побить патриарха и архиереев и других неугодных им людей. Но этот мятеж благоразумием и твердостью Софьи был усмирен без кровопролития, а главные расколоучители казнены или сосланы в ссылку. Однако волнения стрельцов не прекращались; руководимые князем Хованским, они вместе с чернью вообразили себя представителями общества и судьями народа и продолжали везде отыскивать и своевольно казнить мнимых изменников. Слово и дело, эти ужасные слова, опять пошли в ход, а с ними вместе пытки и казни, над которыми стрельцы и чернь не задумывались при первом пустом слухе о грозящей им опасности от бояр и начальников. Такое положение дел заставило всех лучших людей бежать из Москвы, наконец выехало и царское семейство со своим двором; Софья, для собственного спасения и водворения порядка, от имени царей разослала грамоты по ближайшим к Москве городам, чтобы дворяне, боярские дети и другие служилые люди этого разряда спешили в Троицкий монастырь, куда уже прибыл царский двор с царями и царевнами. По этому зову скоро собралась большая рать на защиту престола, и рать, ненавидящая стрельцов, рать землевладельцев, нуждающихся в тишине и мире общественном, а не толпы бездомной вольницы, радующейся мятежам и кровопролитию. Стрельцы, узнав об этом, присмирели, их главный заводчик князь Хованский с сыном по указу царей были вытребованы в Троицкий монастырь и казнены смертью на дороге, в селе Воздвиженском. Царский двор воротился в Москву, Софья, объявив стрельцам прощение, вместе с тем приняла свои меры: разделила московских дворян и жильцов на пять частей и предписала, чтобы каждую четверть года одна часть стояла караулом в Москве, а беспокойные стрелецкие полки мало-помалу выпроводила из Москвы, оставив при себе только те, на преданность и послушание которых могла положиться. Так кончился кровавый год смерти царя Федора Алексеевича. Дорого он стоил и обеим придворным партиям, вздумавшим руководить общественными делами мимо представителей общества, и обществу, равнодушно смотревшему на придворные интриги.
Меры, принятые царевной Софьей, временно прекратили мятежи в Московском государстве или, скорее, собственно в Москве, ибо возмущения стрельцов ограничивались собственно городом Москвой, но тайные неудовольствия и какой- то разлад в обществе не были прекращены и постепенно росли все более и более. Очевидный свидетель этого времени, генерал Гордон, 38 лет служивший в России, еще в 1684 году подавал князю Василию Васильевичу Голицыну записку, в которой среди разных причин, препятствующих успешной войне с турками, выставлял то, что государство разделено на мятежные или несогласные части, что дворянство питает смятение, несогласие, подозрение и зависть. То же подтверждает и другой современник, бывший также тогда в Москве, Невиль: он говорит в своих записках, что любимец Софьи, князь В. В. Голицын, захватив в свои руки огромную власть и посадив на важные должности своих клевретов, большей частью людей незначительных по происхождению, возбудил против себя ненависть всех знатных людей, отодвинутых его распоряжениями на задний план. И действительно, Москва в то время была разделена на два враждебных стана: на стан Нарышкиных, недавно разгромленный, но не уничтоженный стрельцами, к которому принадлежали знаменитейшие фамилии, первоначально избравшие Петра, и большая часть дворянства, и на стан Софьи, к которому принадлежали стрельцы и московская чернь, выдвинутые мятежами на передний план, и несколько боярских фамилий, из своих выгод приставших к стороне победителей, вручивших управление государством Софье.
Лучшим свидетельством такой нестройности тогдашнего общества служат указы правительства, в которых постоянно предписывается «никаких смут не затевать, с оружием в город и никуда не ходить, кругов по казачью не заводить, ясаков не вымышлять, мимошедших дел не вчинать, не делать и не похваляться, о всех смутах и замыслах доносить, смутныя письма объявлять, многолюдством к боярам, воеводам и приказным людям с челобитными не приходить, и пр.». Это слова указа от 13 декабря 1682 года. Потом в указе от 22 марта 1683 года говорится о людях, которые «объявились на Москве и в городах и говорили в народе, на соблазн и на страхование людям, многия затейныя дела, вмещая на смуту». Или в указе от 21 мая того же года сказано: «ведомо великим государям учинилось, что в городах тамошние жители и прохожие люди про мимошедшее смутное время говорят похвальныя и иныя многия непристойныя слова, на смуту и на страхование и на соблазн людям». Или в указе от 20 февраля 1684 года указывается, что «боярские люди производят шум и драки в Кремле близь дворца, и когда караульные капитаны и стрельцы станут их унимать, то они капитанов и стрельцов бранят и грозят бить». В указе от 23 октября того же года упоминается, что два боярина, пять окольничих и один думный дворянин не пошли по наряду в ход за царем Иваном Алексеевичем, несмотря на неоднократные за ними посылки.
О той же нестройности и деморализации общества свидетельствуют записки окольничего Желябужского, который, между прочим, выставляет следующие случаи частной жизни некоторых своих современников. В 1684 году учинено наказание Петру Васильевичу Кикину, бит кнутом перед Стрелецким приказом за то, что он девку растлил. Да и прежде сего он, Петр, пытан на Вятке за то, что подписался было под руку дьяка Емельяна Украинцева. В 1685 году бит кнутом на площади Феодосий Филиппов сын Хвощинский, за то, что он своровал - на порожнем столбце составил было запись. Князю Петру Кропоткину чинено наказание - бит кнутом за то, что он в деле своровал - выскреб и приписал своей рукой.
Степану Коробину чинено наказание - бит кнутом, за то, что девку растлил. В 1687 году князь Яков Иванов сын, Лобанов- Ростовский, да Иван Андреев сын, Микулин ездили на разбой, по Троицкой дороге, к Красной Сосне, разбивать государевых мужиков с их, великих государей, казной; и тех мужиков они разбили и казну взяли себе, и двух человек мужиков убили до смерти. И про то их воровство разыскивано, и по розыску он, князь Яков, взят со двора и привезен был к Красному крыльцу в простых санишках, и за то воровство учинено ему, князю Якову, наказание - бит кнутом в Жилетцком подклете, по упросу верховой боярыни и мамы, княгини Анны Никифоровны Лобановой; да у него же, князя Якова, отнято за то его воровство бесповоротно 400 дворов крестьянских; а человека его, калмыка, да казначея за то воровство повесили. А Ивану Микулину за то воровство учинено наказание - бит кнутом на площади нещадно, и отняты у него поместья и вотчины бесповоротно и розданы в раздачу, и сослан был в ссылку в Сибирь, в город Томск.
Таковые и подобные поступки в высшем сословии, между дворянами и князьями, служат лучшим свидетельством того, как низко пало тогдашнее общество вследствие интриг и мятежей, и чего, конечно, можно было ожидать от такого общества, когда высший слой его, который должен бы был идти впереди, руководить и поддерживать других, погряз в таких пороках, которые нетерпимы и отвратительны и в низшем слое общества. Среди этого-то общества явился Петр, и на восемнадцатом году от рождения сделался полновластным и ничем не ограниченным государем, а с ним и партия Нарышкиных, и всех тех боярских фамилий, которые Софьей, Голицыным и стрельцами были сбиты на задний план и у которых, естественно, не могло быть никакого другого чувства к противникам, кроме крайней ненависти и кровавой вражды. Партия же, в сущности уже проигравшая свое дело с переходом правления в руки Петра, еще не думала отступиться, сойти со сцены мирно и покориться своей участи. Отсюда начало мятежей, настоящих и мнимых, и рядом с мятежами страшное преследование: вешают чуть не тысячами, колесуют, четвертуют, в Преображенском, в застенках, страшные, невыносимые пытки: кнут, виска, раскаленное железо, костры, на которых поджаривают живых, чтобы они сами обвинили себя в том, в чем их обвиняют доносчики и следователи. С одной стороны, доносчики, шпионы и по службе, и по собственной охоте, а с другой - заговорщики, подкупные тайные убийцы, явные бунтовщики с ружьями и пушками; та и другая сторона ничем не пренебрегают, взаимное ожесточение доходит до крайностей, и обе стороны падают: одна быстро вымирает на виселицах, на колесах, на плахах под топором палача и в застенках, а другая вымирает нравственно, делается слепым орудием, какой-то стихийной силой. Из этой темной пучины всплывает наверх царь Петр со своим обширным умом и железной волей, находит для себя людей и в рядах дворянства, и в торговых лавках, и на площадях, и между заезжими иноземцами, и даже между боярскими холопами и монастырскими служками, и создает для себя общество, ведет его по новому пути, созидает новые требования, новые нужды и производит всеобщую реформу, начиная с бороды и русского платья, которые оставил только низшему классу, да и то неохотно, и кончая переустройством всего государственного механизма. Но о деятельности Петра мы будем говорить в другом месте, а теперь опять обратимся к тогдашнему русскому обществу.
Все современники единогласно свидетельствуют, что русское тогдашнее общество, ослабленное раздорами и подавленное централизацией и приказной администрацией, но удерживаемое военной силой, было в крайнем упадке и не только утратило все свои права, но и нравственно сильно пошатнулось. Мы имеем среди многих других двух наиболее достоверных и беспристрастных современных свидетелей о русском обществе за петровское время: окольничего Желябужского и крестьянина Посошкова. Первый писал о первой половине царствования Петра, второй - о последней. По свидетельству Желябужского, в 1694 году пытаны и биты батогами: Леонтий Кривцов, Федор Перхуров, дьяк Иван Шапкин,
Григорий Языков, Федор Замыкий и дьяки Иван Харламов и Петр Вязмитин, что воровали по приказам, делая подчистки и подделки в делах. В следующем году пытаны в воровстве по язычной молвке: стольники Владимир и Василий Шереметевы, князь Иван Ухтомский, Лев и Григорий Колзаковы; а языки с пытки на них говорили, что на Москве они приезжали среди бела дня к посадским женкам, и домы их грабили; и смертное убийство чинили и назывались большими. В том же году, по свидетельству того же Желябужского, мы встречаем начальником 3-й роты гвардейского Преображенского полка князя Якова Лобанова-Ростовского, того самого, который в 1687 году по суду был бит кнутом за денной разбой и убийство на большой дороге. А Посошков говорит о своих современниках по порядку сословий и, во-первых, о духовенстве: «Они наши пастыри и отцы, они и вожди, а в книжном учении и разумении весьма не довольны; а архиереи полагаются на служебников своих в поставлении поповстем; а сельские попы обременены земледельством. А что Бог взыщет всякие погибшия души на них, того не смышляют, и о служении церковном не пекутся». О войске: «военный люд - стена и забрало царства, а командиры и судии военнаго правления не имут попечения, чтобы они ни голодни, ни холодни были; а иным солдатам на месяц и по десяти алтын не приходит, то чем ему прожить, где ему взять шубу и рукавицы и на что харча купить, и в такой скудости живучи, как ему не своровать. И при квартирах солдаты и драгуны так не мирно стоят, и обиды страшные чинят, что и исчислить их не можно, а где офицеры их стоят, то и того горше чинят. А во обидах их суда никак сыскать негде, - военный суд аще и жесток учинен, да и жестоко доступать до него; не токмо простолюдин доступить по нему, но и военный человек на неравного себе не скоро суд сыщет». О купечестве:« купечество у нас друг друга обманывают, худые товары закрашивают добрыми, друг друга едят и никакого союза между собою не имеют, и тако вси погибают».
Говоря о современном ему суде, Посошков пишет: «Я ис - тинно удивляюсь, что у судей за нрав, что в тюрьму посадя
держать лет по пяти, шести и больше. В прошлом 1719 году сыщик Исленьев в Устрине у таможенного целовальника взял с работы двух человек плотников за то, что у них паспортов не было и отослал их в Новгород, и в Новгороде судья Иван Мякинин кинул их в тюрьму, и один товарищ, год пересидя, умер, а другой два года сидел, да едва его на росписку освободил. На что бодрее и разумнее господина князя Дмитрия Михайловича Голицына! В прошлом году подал я ему челобитную, чтобы мне завод построить винокуренный и водку взять на подряд; и неведомо чего ради велел меня за караул посадить, и я сидел целую неделю, и стало мне скучно быть, что сижу долго, а за что сижу, не знаю. В самое заговенье Госпожинское велел я уряднику доложить о себе; и он князь Дмитрий Михайлович сказал: давно ль де он под караулом сидит? Урядник сказал уже де целую неделю сидит; и тотчас велел меня выпустить. И я кажется, и не последний человек, и он, князь Дмитрий Михайлович, меня знает, а просидел целую неделю ни за что. Кольмиже паче коего мизерного посадят да и забудут». Далее о повальных обысках пишет: «А что в прок лятых пова льных обысках, то сам сатана сидит, а Божия правды ни следа нет: всех свидетелей пишут заочно». Или о судебных справках: «Хотя малая какая справка приказная, то не хотят подождать до иного времени, но как вздумают, так и посылают бессрочно; и того отнюдь не чинят, чтобы послать о том, еже взять письменное ведение, но только то у приказных людей вытвержено, что поволоки со всякою отповедью в город. А ино дел прямого еще и на алтын нет, а по кого пошлют, то самое легкое дело, что рубли два три убытку сделают, а иному рублев и десять учинят убытку, и тем людей Божиих весьма убытчат».
О своевольствах дворян и их укрывательстве от службы Посошков рассказывает: «Дворяне так избалованы: в Устриц- ком стану есть дворянин Федор Макеев сын, Пустошкин, уже состарился, а на службе никакой и одною ногою не бывал; и какие посылки жестокие по него не бывали, никто взять его не мог: овых дарами угобзит, а кого дарами угобзить не может, то притворит себе тяжкую болезнь или возложит на себя городство. И за таким его пронырством инии и с дороги его отпущали; а егда из глаз у посылщиков выедет, то юродство свое отложит, и домой приехав яко лев рыкает. И аще никакие службы великому государю не оказал, а соседы все его боятся; детей у него четыре сына выращены, а меньшему его есть лет семнадцать, а по 1719 год никто их в службу выслать не мог. И не сей токмо Пустошкин, но многое множество дворян веки свои проживают. В Алексинском уезде видел я такого дворянина, именем Ивана Васильева сына, Золотарева. Дома соседям своим страшен, яко лев, а на службе хуже козы. В Крымском походе не мог он отбыть, чтобы нейтить на службу; то он послал вместо себя убогого дворянина, прозванием Темирязева, и дал ему лошадь, да человека своего, то он его именем и был на службе, а сам он дома был, и по деревням шестериком разъезжал, и соседей своих разорял. А ныне если посмотреть, многое множество у дел таких брызгал, что мог бы один пятерых неприятелей гнать, а он, добившись к какому делу наживочному, да живет себе, да наживает пожитки, ибо овые добившись в комисары, и в четверщики, и в подкомиса- рья, и в судьи и в иные управления, и живут в покое, да бога- тятся; а убогие дворяне служат, и с службы мало съезжают, иные лет по двадцати и по тридцати служат».
О крестьянах пишет, «крестьянское житие скудостно ни отчего иного, токмо от своея их лености, а потом от нерассмо- трения правителей и от помещичья насилия. Есть такие бесчеловечные дворяне, что в работную пору не дают крестьянам своим единого дня, ежебы ему на себя что сработать. И тако пахотную и сенокосную пору всю и потеряют у них; или что наложено на крестьян оброку, или столовых запасов, и то положенное забрав, и еще требуют с них излишнего побору и тем излишеством крестьянство в нищету пригоняют; и который крестьянин станет мало мало посытее, то на него и подати прибавляют. И за таким их порядком крестьянин никогда у такого помещика обогатиться не может, и многие дворяне говорят: крестьянину не давай обрости, но стриги его яко овцу догола.
И тако творя царство пустошат; понеже так их обирают, что у иного и козы не оставляют. И от таковыя нужды крестьяне домы свои оставляют и бегут иные в понизовые места, иные же и во украинные, а иные и в зарубежные; и тако чужие страны населяют, а свою пусту оставляют».
Наконец, в довершение описания бедственного состояния русского общества Посошков свидетельствует о беспрестанных и повсеместных разбоях. Он говорит: «О истреблении разбойников много взыскания числится из давних лет, и многие сыщики жестокие посылаемы бывали, якоже: Артемий Огибалов, Евсигней Неелов и прочие подобные тем. Обаче тем ничтоже утеша, но всегда их множество во всех странах многие разбои чинят, многие деревни и села великие разбивают, и людей до смерти запытывают. И никогда тем разбойникам конца не будет, аще нынешнего судейского правления не изменят, и от чего они родятся, если не пресечь. У нас поймав вора или разбойника, не могут с ним расстаться, - посадят в тюрьму, да кормят его, будто доброго человека, и держат в тюрьме лет десять и двадцать, и в таком долгом сиденьи много их уходит, а ушед уже пуще старого воруют. И ныне так они умножились: аде кой крестьянин хотя десятков пять шесть наживает, а воры ближние то увидев, пришед на двор, да и совсем его разорят, и допытываясь денег многих и до смерти замучивают, а соседи все слышат и видят, а на выручку к соседу своему нейдут и ворам дают волю».
Но, кроме ночных воров и разбойников по дорогам, в тогдашнем русском обществе были и такие грабители, которые занимали высшие государственные должности и пользовались полной доверенностью государя. Всем известна сле- довательная комиссия, учрежденная в 1718 году по случаю открывшихся важных злоупотреблений в администрации и расхищения огромных казенных сумм! Суду этой комиссии подверглись знаменитейшие лица в государстве, постоянные и самые близкие сотрудники Петра: Меншиков, Апраксин, Долгорукий и многие другие, из коих только один Долгорукий оправдался, а все другие были уличены в разных злоупотреблениях и расхищениях казны. Но что всего ужаснее, что к концу царствования Петра административная опека, снабженная фискалами, обер-фискалами и разными шпионами и поддерживаемая страшными застенками и военной силой, расставленной для постоянного квартирования почти по всем губерниям, довела общество до такой деморализации, что доносы сделались уже не ремеслом известных людей, а какой-то необходимостью почти для всех; каждый пустой и дельный слух, даже нелепый разговор пьяных в кабаке или у кого в гостях, непременно доносился кем-либо из слышавших, ибо не донести было нельзя, а за каждым доносом непременно следовало путешествие в застенок или каземат с пытками, откуда люди или выходили на свет божий с выломанными руками и другими памятниками своего пребывания в застенке, или прямо отправлялись на виселицу или под кнут, или под топор палача, или делали дальнее путешествие в Сибирь. Рассказ под названием кабачок Мартышка, составленный по официальным бумагам и помещенный в Русском Вестнике в 1861 году, лучше всего свидетельствует об этом состоянии русского общества в царствование Петра.
Кончина Петра не прекратила порядков, заведенных в его время; разделение общества на две враждебные партии, придворные интриги, гнет администрации и централизации, разорительные налоги и разные поборы управляющих областями, разбои, грабежи и общая деморализация продолжались по-прежнему и при ближайших преемниках Петра. Особенно в большом ходу было слово и дело со своими спутниками: застенками, пытками, казнями и ссылками в Сибирь, как это засвидетельствовано указом Анны Ивановны от 10 апреля 1730 года, где сказано: «Многие колодники и каторжные невольники, которые за тяжкие вины уже сосланы в работу, сказывают за собою наша слово и дело. Также и всяких чинов люди, которыя хотя и не колодники, такия же великия дела ложно затевают по злобе, желая кого привесть к напрасному истязанию, и невинных оговаривают ложно, от чего в правлении государственных дел чинится помешательство и остановка, а в даче под них провожатых и подвод и прогонов, казенный убыток» (№ 5528). Но и в царствование Анны Ивановны в этом отношении состояние русского общества не улучшилось, чему, конечно, много способствовали сами обстоятельства, сопровождавшие восшествие ее на престол, и подозрительный характер ее любимца, герцога Бирона. Вступление Анны Ивановны на престол представляет замечательное явление в нашей истории. Со смертью бездетного Петра II пресеклось мужское поколение царственного дома Романовых. Петр II умер, не оставив никакого завещания, а ясного закона о престолонаследии не было. Все обстоятельства требовали того, чтобы обратиться к обществу и спросить его решения. Вместо всего этого пять членов Верховного Совета, даже без согласия всех товарищей, самовольно решают судьбу государства, приглашают на престол герцогиню Курляндскую, по своим видам навязывают ей какую-то конституцию, ими одними составленную. Разумеется, эта нелепая конституция через неделю же по приезде новой императрицы была разорвана в клочки, но и здесь не спросили общество, и все дело обошлось адресом 300 дворян и согласием гвардии офицеров, которых приласкала императрица. Впрочем, императрица Анна Ивановна первоначально думала обращаться к обществу и советоваться с ним в важнейших делах, как это показывает указ от 1 июня 1730 года, которым назначается, чтобы для сочинения нового уложения Сенат по своему рассмотрению выбрал депутатов от дворянства, духовенства и купечества (№ 5567). Но это в том же году указом Сената от 10 декабря было отменено, и даже высланные в Сенат по этому предмету депутаты от дворянства разных губерний были отосланы назад. А в 1731 году указом от 6 апреля была уже учреждена Канцелярия Тайных Розыскных Дел, под начальством генерал-адъютанта Ушакова с огромнейшими правами. Страшное слово и дело опять стало смущать не только Петербург и Москву, где никто, особенно из высших классов, не надеялся на свою безопасность, и за один день, оно распространилось и по другим, даже мелким городам, ибо стоило только какому-нибудь пьяному негодяю крикнуть слово и дело и представить местному воеводе или другому командиру донос на кого бы то ни было, как несчастного тут же брали под арест и подвергали застеночным операциям. В Москве в это время, как я знаю по устным преданиям от стариков, дело доходило до того, что купцы в рядах бросали все дела, запирали лавки и старались спрятаться, как скоро увидят, что ведут языка, сказавшего слово и дело. Рядом со словом и делом росла и административная опека и доросла до того, что стоило только какому-нибудь пройдохе надеть какой-нибудь мундир и назвать себя посланцем от воеводы или от другого какого начального лица, чтобы брать разные поборы с крестьян и мелких помещиков по деревням, ибо начальников было в то время так много, что деревенскому жителю нельзя было и разобрать, кто в самом деле начальник и кто самозванец, а каждый хорошо знал страшные последствия сопротивления начальству. Вообще дела были устроены так ловко, что сверху все казалось стройным и порядочным, за всем присмотр, везде отчет; но обществу от этого не было легче, ибо каждый лишний надзиратель являлся лишь новым собирателем поборов в свою пользу. По указам от 31 октября года и от 7 и 17 июня 1731 года, квартирующие на вечных квартирах по губерниям солдаты опять сделались опекунами городских и сельских жителей; им был поручен и сбор податей, и соблюдение тишины и порядка в обществе, и искоренение воров и разбойников; а воры и разбойники все умножались, целые деревни и волости в иных местах занимались этим промыслом и, по свидетельству указа от 7 июля года, шайки разбойников иногда бывали так велики, что для этого приходилось собирать отряды войск из нескольких городов. Около Москвы разбойников было так много и они имели такую дерзость, что в 1734 году стали уже посылать к московскому главнокомандующему письма с требованием прислать к ним денег, грозя в противном случае разными злодействами. А в 1736 году, по указу от 3 сентября, была учреждена под начальством подполковника Редькина для сыска воров и разбойников особая военная команда (№ 7045). По свидетельству указа от 14 декабря 1737 года, грабежи сильно распространились даже в самом Петербурге, так что правительство было вынуждено поставить гвардейские пикеты по Невскому проспекту и в других местах (№ 7458). В разбоях принимали участие не одни крестьяне и беглые солдаты, которых, надо сказать, по тягости службы было в то время очень много, но и дворяне, по старой памяти, как это делали иные из них в конце XVII столетия. Современник Анны и Елизаветы, артиллерии майор Данилов, в своих записках рассказывает, между прочим: «В 1739 году пойман был разбойник, князь Лихутьев, и в Москве на площади казнен, голова его была поставлена на кол» (ст. 57).
Кроме грабежей, разбоев и страшного слова и дела, общество само по себе как-то было неспокойно, по местам высказывались неудовольствия и даже являлись самозванцы. Время от времени появлялись разные безымянные подметные письма, и притом в значительном количестве, как это засвидетельствовано указами от 11 августа 1732 года и от 26 сентября 1738 года, по которым такие письма предписано не распечатывая публично сжигать. А указом от 25 июля 1735 года запрещалось по ночам пропускать к рогаткам черный народ более трех человек из опасения беспорядков и граби- тельств. А в 1738 году явился самозванец, какой-то Миниц- кий, проживавший в числе рабочих в малороссийском Переяславском полку, который назвал себя царевичем Алексеем Петровичем, составил себе небольшую шайку и качал смущать народ, но вскоре был пойман, отведен в Тайную Канцелярию и там, после пыток и допросов, вместе со своими соучастниками посажен живой на кол. Замысел Миницкого не имел больших последствий, он едва успел привлечь к себе 68 человек, как был схвачен в Тайную Канцелярию; но тем не менее замысел этот свидетельствует о неспокойном состоянии общества. Кроме того, в узаконениях времени Анны Ивановны мы встречаем несколько указов о преследовании тех священнослужителей, которые не давали присяги на верность императрице и не служили литургий в царские дни;
указы эти были изданы не только в начале царствования Анны Ивановны, но и в последние годы, что довольно ясно намекает о какой-то партии недовольных.
Относительно частной общественной жизни тогдашнего общества должно сказать, что как высшие, так и низшие слои его в то время отличались крайней грубостью и варварством, несмотря на то что в высших слоях внешность была довольно блестяща и прикрывалась некоторым лоском образованности; чтобы убедиться в этом, стоит припомнить поступки кабинет-министра Волынского с тогдашним академиком Тредиаковским. Образование, несмотря на заведение разных школ, учрежденных как Петром Великим, так и Анной Ивановной, было в самом жалком состоянии. Ежели плохи были дьячки и пономари, учившие по часослову и псалтырю по селам и деревням, то и в казенных школах учителя не отличались ни нравственностью, ни знанием дела. Вот как описывает современник Данилов Артиллерийскую школу, где учились князья и дворяне: «Великой тогда недостаток в оной школе состоял в учителях. Сначала вступления учеников было для показания одной арифметики из пушкарских детей два подмастерья; потом определили, по пословице - волка овец пасти, штык-юнкера Алабушева. Он тогда содержался в смертном убийстве третий раз под арестом, - был человек хотя несколько знающий, разбирал Магницкаго печатную арифметику и часть геометрических фигур показывал ученикам, потому и выдавал себя в тогдашнее время (в 1736 году) ученым человеком, однако был вздорный, пьяный и весьма неприличный быть учителем благородному юноше - ству». Между тем в этой школе было до 700 учеников. Вот один анекдот, рассказанный Даниловым об Алабушеве: он увидал какой-то рисунок у одного из учеников, по фамилии Жеребцова, схватил ученика, повалил на пол, велел рисунок положить ему на спину и сек Жеребцова немилостиво, пока рисунок розгами расстегали весь на спине. Вообще должно сказать, что старый порядок учения был тогда брошен без всякого надзора, а за новым плохо смотрели, да и не думали о средствах к его улучшению, если людей, состоящих под арестом и никуда не годных, назначали в учителя, даже в такую школу, как артиллерийская, где училось до 700 человек княжеских и дворянских детей. Недаром же в то время неохотно отдавали детей в казенные училища.
Отношение местных правителей было не лучше отношения учителей к ученикам; крайняя грубость и взяточничество были обыкновенным явлением в тогдашнее время. Вот что рассказывает Данилов об одном Даниловском воеводе, у которого в детстве он гостил некоторое время: «У воеводы был сын Василий в мои лета, или еще моложе; я жил у воеводы более в гостях, нежели учился, хотя и был у сына вое- водскаго учитель, отставной престарелый поп, только мы не всякий день и зады твердили. Отпустил нас на неделю рождества Христова воевода с сыном своим по тому уезду Христа славить и за нами посылал подвод по пяти и более порожних саней, на подаяние за славленье. Мы каждый день привозили посланные за нами подводы полны хлебом и живыми курами и по нескольку денег; и в неделю Рождества, как хлеба так и живых кур, не мало натаскали к воеводе. При оном славленьи нашем насмотрелся я, что воеводские люди поступают в уезде нахайливее и безстыднее городских разсыльщиков; они собрали птиц и с тех дворов, в которых мы с воеводским сыном не были и Христа не славили» Хороши поборы! Дансковский воевода был еще не из худых; что же делали другие?
Отношения дворян между собой и к своим слугам тоже не отличались особенной мягкостью и благонравием: зазвать соседа или родственника в гости и обобрать его тогда не было явлением необыкновенным. Данилов рассказывает, что один раз родной дядя его зятя, зазвав племянника к себе в гости и напоив порядком, взял с него закладную в пять тысяч рублей на самое лучшее его село в 250 душ, а денег дал только тысячу рублей. А по смерти зятя еще лучше поступили родственники с его женой: они как разбойники напали на ее обоз, отправленный в Москву, и разграбили его. Поучителен также один поступок родственника с самим Даниловым, бывшим мальчиком лет десяти, у которого он гостил. Данилов пишет: «Родственник мой в зимнюю пору, в жестокие морозы, собрался в Глухов на службу и меня взял с собою, и мне досталось ехать за коляскою вместе с лакеями; напереди ехали двое верховых, у которых ружья висели на погонах, а он лежал в четвероместной коляске на перине в лисьей шубе и под лисьим одеялом. В один день меня накормили соленою рыбою и я захворал. Родственник мой, узнав о моей болезни чрез своих слуг, позволил мне лечь в коляску, в которой я немного покойнее был, чем за коляскою. Тот же родственник, воротившись из Глухова домой, вздумал пробовать привезенное глуховское вино: прибавляя в рюмки сахару, пил сам, потчивал жену и мою сестру, которая тут случилась; и они все трое вскоре узнали силу глуховскаго вина, выпились из ума, прежде пели песни, плясали, целовались, потом зачали плакать».
Еще поучительнее были отношения дворян тогдашнего времени к своим слугам. Данилов рассказывает об одной вдове, своей родственнице: «Она вдова охотница великая была у себя за столом кушать щи с бараниною; только, признаюсь, сколько времени у ней я не жил, не помню того, чтоб прошел хотя один день без драки. Как скоро она примется кушать свои любимыя щи, то кухарку, которая готовила те щи, люди притоща в ту горницу, где мы обедаем, положат на пол и станут сечь батожьем немилосердо, и потуда секут и кухарка кричит, пока не перестанет вдова щи кушать; это так уже введено было во всегдашнее обыкновение, видно для хорошего аппетиту».
По смерти императрицы Анны Ивановны, за малолетством ее преемника, правление около года находилось в руках сперва герцога Бирона, потом, когда Бирон был арестован и отправлен в ссылку, перешло в слабые руки матери императора, принцессы Анны Леопольдовны; наконец, в ночь на 25 ноября 1741 года гвардейцы Преображенского полка возвели на престол дочь Петра, Елизавету, которая до сего времени отстранялась от престола. Новое правительство первоначально дало страшную волю гвардейцам; своеволие солдат дошло до того, что во время пребывания императорского двора в Москве для коронации, в Петербурге солдаты, дотоле приученные к палке и кнуту, толпами врывались в дома именитейших сановников, с угрозами требовали у них денег, без церемоний брали все, что им нравилось; пьянство, разврат, драки, грабительство день ото дня принимали все большие размеры, так что фельдмаршал Ласси вынужден был расставить по всем улицам пикеты армейских солдат, которые ходили по городу днем и ночью. И несмотря на это, жители Петербурга были в большом страхе - многие оставили свои дома, все ворота были заперты. Лейб-компанцы и гвардейцы едва ли знали историю московских стрельцов времен Софьи, но удачно подражали их буйствам; и Ласси немало было хлопот с ними, а правительство, помня их недавнюю услугу, не решалось принять надлежащих мер законной строгости. Императрица, как бы в наказание, только перевела офицерами в другие полки некоторых лейб-компанских солдат.
Гвардейцы, буйствовавшие в Петербурге, не замедлили побунтовать в том же 1741 году, во время похода в Финляндию, но, впрочем, скоро были усмирены генералом Кентом при помощи армейских полков. Несмотря на такие буйства этой вольницы, императрица Елизавета Петровна на другой год, празднуя головщину своего восшествия на престол, всех солдат лейб-компанской роты произвела в дворяне и офицеры и раздала им во владение 14000 душ крестьян мужского пола, так что самая меньшая дача была 29 душ на солдата, с приличным количеством десятин земли. Здесь Елизавета вполне подражала Софье, которая также тысячами душ одаривала своих приверженцев; впрочем, от Софьи стрельцы не получили ни души.
На коронацию Елизаветы были собраны депутаты от городов и сословий, впрочем, не для чего другого, как только для сообщения большего блеска коронационной церемонии. О нуждах общества, о его желаниях никто не думал справляться. Русское общество с воцарением Елизаветы ждало многих важных перемен к облегчению народа, но ожидания не оправдались, дела правления шли по старому, заведенному порядку; по-прежнему всем заправляли приближенные к императрице и любимцы, временщики. Как дочь Петра государыня обратилась к некоторым старым учреждениям своего родителя, отмененным в предшествовавшие царствования, но эта старина не много помогала делу и не мешала многим новостям, тяжелым для народа. Роскошь двора росла не по дням, а по часам, придворные агенты не успевали выписывать из-за границы разные дорогие материи и предметы роскоши. Двор, походивший в прежние царствования на немецкие владетельные дворы, теперь сделался французским: французский язык, французские моды, французский образ жизни, с его лоском и пустотой, сделались господствующими. За царским двором следовали вельможи, а за ними тянулось остальное дворянство, так что 11 декабря 1742 года понадобилось издать указ, чтобы никто, кроме служащих и иностранцев, не смел носить богатые платья; лица, не имеющие рангов, не должны даже носить шелковые подкладки к платьям, и только первым пяти классам предоставлялось право носить кружева. Но указ мало действовал; соблазнительные образцы роскоши брали свое и роскошь не прекращалась, каждый чиновный и нечиновный дворянин тянулся из последнего, разорял своих крестьян, грабил, брал взятки по службе и расточал награбленное.
При дворе были театры, балеты, маскарады, балы, гулянья, великолепные иллюминации, ослепительный блеск; а застенки продолжали действовать: виски, дыбы, утки и другие принадлежности этих страшных мест не оставались в бездействии. Ненамеренная описка или подчистка в императорском титле, пропуск заздравной чаши за императрицу во время пира, какой-нибудь разговор, показавшийся подозрительным какому-нибудь шпиону, прямо вели в Тайную Канцелярию и к розыскам и пыткам. Страшное слово и дело держало еще в ужасе все русское общество; при этом кличе ничто не спасало несчастного - ни сан, ни возраст, ни пол, ни заслуги; стоит только припомнить дело тогдашней первой красавицы, статс-дамы Лопухиной, которая страшно пострадала только за одни неосторожные разговоры между своими, и пострадала не одна, но со многими своими родственниками и знакомыми, людьми заслуженными и знатными. По этому делу, как свидетельствует манифест от 29 августа 1743 года, после многих пыток, били публично кнутом и отрезали язык у генерал- поручика Лопухина, у его жены, статс-дамы Лопухиной, и у графини Бестужевой-Рюминой, других били плетьми и сослали в Сибирь на поселение. Самые близкие к государыне и заслуженные люди не могли ручаться за свою безопасность: так, в 1748 году сослан в ссылку в Устюг великий усерднейший деятель при вступлении на престол Елизаветы, ее лейб-медик Лесток; потом в 1758 году опубликован изменником и сослан в ссылку в свои деревни канцлер граф Бестужев-Рюмин. А о мелких людях и говорить нечего: их пороли кнутом публично по первому доносу. Так, мы имеем указ от 14 июня 1744 года, по которому предписано в страх другим учинить наказание - бить кнутом нещадно на публичном месте одного дворового человека, который, поругавшись со своим товарищем, выбранил его матерно и с Сенатом.
Кроме слова и дела, русское общество страшно страдало в то время от тяжелых поборов. Сбор податей, особенно недоимок с разоренного народа доходил до крайних пределов строгости; новые указы по этому предмету своей строгостью ничуть не уступали бироновским. Так, например, указом от 31 августа 1742 года губернаторы, воеводы и офицеры-сборщики за невысылку в срок полного числа податей по окладу сажались под арест, заковывались в кандалы, для чего разосланы были по городам гвардейские солдаты; следовательно, таким образом, губернаторам и воеводам с офицерами-сборщиками предоставлена полная воля собирать подати всеми возможными средствами, мучить несчастных на правежах, тащить со двора последнюю корову. В том же 1742 году объявлен указ и инструкция 2-й всеобщей ревизии, которыми засвидетельствовано полное падение общества, совершенная его безгласность. Но второй ревизии свобода и право личности вовсе не принимаются в соображение: эта ревизия заботится только об исправном сборе казенных податей, ломает все права податных людей, отдает их в крепость. Но этой ревизии каждый непременно должен быть записан: служилый в службу за государством, податной - в подушный оклад где-либо или за кем-нибудь, ремесленники и торговцы - в цех или посад, прочие - за помещиков или при фабриках и заводах; а кто не запишется, того, ежели он годен, писать в солдаты, негодного же и кого никто не берет в крепость из платежа подушной подати - ссылать для поселения в Оренбург или в работу на казенные заводы. Страшно было за бедняков, само рабство они должны были считать милостью! Как прямое следствие такого порядка и бесправности бедняков, усилились грабежи, разбои в разных местах; в грабежах приняли участие не только беглые крестьяне и солдаты, но и некоторые помещики; организовались огромные шайки грабителей, предводимые отчаянными атаманами, и не только не было проезду и проходу по большим дорогам и судоходным рекам, но даже в богатых и многолюдных селениях жители подвергались опасности грабежа и убийства, так что правительство было вынуждено 7 сентября 1744 года выдать указ, по которому для искоренения воров и разбойников разосланы были по губерниям и провинциям особые сыщики с военными командами, конными и пешими. Сыщикам даны были строгие инструкции, чтобы действовать заодно с местными властями против разбойнических шаек, а в случае нужды в пособие к своим командам брать еще отряды из полков, стоящих по губерниям на зимних квартирах. Но вместо поимки воров и разбойников, посланные с военными командами сыщики сами стали производить беспорядки, притеснения и грабежи, как это видно из указа от 26 июня 1745 года, так что указом от 6 ноября того же года сыщики из полковых офицеров были заменены гарнизонными; а 1 мая следующего года оказалось нужным для петербургской губернии учредить особую постоянную экспедицию для розысков по делам воров и разбойников. Указом от 2 июня того же года повелено клеймить пойманных воров и разбойников;
далее, в продолжение всего царствования Елизаветы Петровны не прекращались указы об искоренении разбойников; так, указом от 3 июня предписывалось, чтобы провинциальные воеводы помогали штаб и обер-офицерам, посланным для сыска воров и разбойников. В 1748 году указом от 2 июня предписано расставить в Петербурге гвардейские пикеты около дворцов для оберегания их от зажигателей; в указе этом между прочим сказано, что частые пожары, бывшие в этом году в Москве, были произведены злоумышленниками. А в указе от 13 февраля 1749 года говорится, что в Москве от господских людей чинятся великие своевольства, не только ночью, но и днем - проезжих и прохожих бьют и грабят, а уличные лавочники и караульные от жителей разбойников не ловят и даже прикрывают их. В 1752 году указом от 16 октября предписано, чтобы помещики и крестьяне и всяких чинов люди сами старались отыскивать воров и разбойников, а беглых солдат, матросов и рекрут не держать. Да и губернаторам, и воеводам, и определенным в городах командирам во искоренение таких злодеев, сверх определенных сыщиков, иметь наиприлежнейшее смотрение. Но все это мало помогало делу: шайки разбойников год от году росли, а не уменьшались, они уже в главных своих притонах по Оке и Волге обзавелись не только ружьями, но и пушками, и смело вступали в бой с воинскими командами, на них высылаемыми, и разгоняли их. Так, в указе от 16 июня 1756 года упоминается, что разбойничья шайка на Оке, немного выше Нижнего, вооруженная ружьями и пушками, разбила высланного против нее майора Бражникова, убила из его команды 27 человек и пять человек ранила; другая шайка, также вооруженная пушками, собиралась поджечь и разграбить город Чебоксары и, соединясь с другими шайками, напасть на Астрахань. А в другом указе того же года от 19 ноября сказано: «из полученных в Сенате из Шатцка, Нижняго, Казани и прочих, лежащих по Оке, Волге и Суре городов представлений оказалось, что по многим местам явились разбойничьи вооруженныя станицы и не только плывущия по рекам суда, по и знатныя села и деревня, а в Шатцком уезде дворцовую Мокшенскую волость, и в городе Алатыре магистрат разбили, и людей до смерти побили, денежную казну разграбили, и посланную из Нижняго для поимки тех злодеев команду разбили. И хотя тех злодеев несколько человек и пойманы, и оные пытаны, однако же те воровские станицы в конец еще не искоренены, и оговорные многие не сысканы, а в некоторых местах, яко же около Москвы, и ныне вновь таковыя на разбойничьи станицы появились». Для более успешного преследования таких разбойничьих шаек правительство назначило четырех главных сыщиков, между которыми разделило губернии, преимущественно страдавшие от разбойников, именно: Болотову поручило губернии - Нижегородскую, Казанскую, Оренбургскую и Астраханскую; Зубову - Московскую, Новгородскую и Смоленскую; Житову-Бороздину - Белгородскую и Воронежскую, Веревкину- Архангелогородскую, и дало им большие полномочия, написало пространную инструкцию. Но и полномочия, и инструкция мало помогали делу, ибо в указе от 11 октября 1761 года мы опять встречаем известие, что разбойничьи станицы усилились в Новгородской губернии, что от них нет ни проходу, ни проезду по дорогам, что они грабят селения и разбивают высылаемые против них команды. Так продолжалось во все царствование Елизаветы Петровны, да иначе и не могло быть: разоренному и отданному в крепость простонародью оставалось одно спасение - бегство, а вместе с бегством - грабеж и разбойничество. Сыщики и их команды ежели иногда и разбивали разбойничьи станицы в одном месте, то они собирались в другом, а безгласное общество, хотя и было обязано по указам помогать сыщикам и их командам, но оно столько же боялось сыщиков, как и разбойников, а потому старалось оставаться в бездействии или весьма плохо помогало сыщикам.
Но не одна беда от разбойников и крайнего разорения отягощала русское общество во время Елизаветы Петровны, рядом с разорением и разбоями по дорогам и деревням шел разврат, особенно в столицах. Мы имеем несколько замечательных указов, свидетельствующих об этой язве. Так, из указа от 1 августа 1750 года видим, что Петербург с островами был переполнен развратными публичными женщинами. Эти подонки цивилизации пришли к нам вместе с другими заморскими чудесами при Петре, а в царствование Елизаветы Петровны так умножились, что в 1750 году была наряжена особая комиссия для розыска их, как из русских, так и из иноземок. Поводом к назначению этой комиссии, как рассказывает Данилов, послужило великолепное заведение какой-то приезжей из Дрездена, которая потому и называлась Дрезденшей. Эта ловкая хозяйка наняла для своего заведения богатый дом на Вознесенской улице и повела свои дела в таких размерах, что о ее многолюдных вечеринках дошли вести и жалобы до двора императрицы, и вследствие этого учреждена строгая комиссия под председательством кабинет-министра Демидова. Дрезденша немедленно была арестована и в допросе оговорила всех, кого знала. Комиссия не удовольствовалась закрытием заведения Дрезденши и отсылкой ее красавиц на Прядильный двор в Калинкину деревню, но повела свои розыски но всему Петербургу и его окрестностям, отыскала и тех выписных заграничных красавиц, которые жили в великолепных хоромах, и ловко обшарила все дома в Петербурге. Но, по всей вероятности, успех комиссии был временный и вместо закрытых заведений вскоре открылись новые; по крайней мере, разврат не уничтожился, ибо в указе от 13 апреля 1754 года мы читаем повеление о наказании кошками крепостных людей майора Евреинова за похищение с качелей девки по приказу господина и о наказании самого Евреинова за изнасилование похищенной - отписанием у него половины недвижимого имения в пользу изнасилованной, да сверх сего взять с него деньги по указу и отдать господину, которому принадлежала эта девка. Рядом с развратом шла крайняя жестокость к подвластным, против которой даже и правительство не принимало надлежащих мер; так, например, по указу от 10 июля 1761 году майору Лазареву за зверское убийство своего крестьянина было назначено только церковное покаяние, как будто бы зверское и мучительное убийство крестьянина своим господином не было уголовным преступлением.
Наконец, одним из важных отягощений общества, особенно в отношении промышленности, составляли откупа и огромные привилегии по разным промыслам, которые давались приближенным императрицы, к явному разорению других промышленников. Так, например, граф Шувалов в 1750 году получил привилегию на торговлю русскими товарами в беломорских портах, так что беломорские промышленники не могли продавать своих товаров мимо контор и приказчиков Шувалова, под опасением конфискации (№ 9705). В том же году был издан еще указ о недозволении промышленникам продавать тюленье сало, добываемое на Ладожском озере, мимо приказчика, определенного Шуваловым. А в следующем году Шувалову был отдан тюлений промысел и на Каспийском море. В 1753 году архангелогородской конторе Шувалова были отданы промыслы в Карском море, в Тазовской и Обской губах. В 1758 году Шувалову дана еще двадцатилетняя привилегия на безграничный отпуск соленого мяса за границу; кроме того, Шувалову по той же привилегии дозволено выписывать из-за границы 25 000 пудов заграничной соли.
Впрочем, русская промышленность, страшно терпевшая от привилегий, даваемых частным лицам и компаниям, в царствование Елизаветы Петровны, по ходатайству того же графа Шувалова, получила важное облегчение уничтожением внутренних таможенных и мелочных сборов, которые с давних лет страшно стесняли и тяготили промышленников. Указом от 20 декабря 1753 года отменены все внутренние таможенные и мелочные сборы, всего числом 17 видов, все внутренние таможни уничтожены, а вместо этого повелено собирать в портовых и пограничных таможнях с привозных и отвозных товаров внутренней пошлины по 13 копеек с рубля вместо прежних 5 копеек. Вслед за тем указом от 5 января 1754 года уничтожены все сборы с мостов, перевозов, порубей и ледоколов. Вследствие сих двух указов промышленность и торговля вдруг освободились от всех тягостей, придирок и остановок, которыми они были задерживаемы и стесняемы и при проезде с товарами, и при продаже их. Теперь крестьянин с возом дров уже мог приехать на рынок, не оставляя по дороге ни шапки, ни рукавиц, ни подпояски - его ни по дороге, ни на рынке не останавливал ни один сборщик. Это важное облегчение и некоторые другие меры действительно значительно подвинули русскую промышленность, особенно во второй половине царствования Елизаветы, чему служат свидетельством: многие купеческие компании, получившие привилегии на производство разных промыслов. Так, указом от 25 октября 1751 года дана привилегия компании купцов Тавлеева, Дедова, Волоскова и Комолова на производство синей кубовой краски из русских материалов; 16 июля 1753 года дана привилегия купцу Федотову с товарищами на производство сусального золота и серебра; 10 сентября 1757 года дана двадцатилетняя привилегия купцам Протопопову и Грязновскому торговать крапом и заводить креповые фабрики; 5 июня 1758 года дозволено купцу Миллеру устроить в Петербурге шелковую чулочную фабрику; 11 января 1760 года дано разрешение купцу Мальцову завести хрустальную и стеклянную фабрики; 11 мая 1761 года дана привилегия купцам Желвунцову и Григорьеву на производство берлинской лазури. Среди русского купечества в это время появились и такие предприимчивые люди, которые на собственных судах и своим коштом для своих промыслов пускались на открытие морских путей: так, 23 марта 1755 года устюжские купцы Бахов и Шакауров получили разрешение на поиски по Северному морю пути в Камчатку мимо Колымы и вкруг Чукотского носа. В это время образовались огромнейшие купеческие капиталы, каковы, например, казанского купца Осокина и симбирского купца Твердышева; особенно громаден был капитал Тверды- шева, ему принадлежала большая часть медных и железных заводов в Перми и по Уральскому хребту, в башкирских землях. Но, к крайнему сожалению, все эти огромные капиталы были тогда оранжерейным растением: главнейшие отрасли фабричной и заводской промышленности поддерживались привилегиями и огромнейшие капиталы были плодом монополии; сами промышленники не заботились о развитии своего сословия и все богачи тянулись в дворянство, хлопотали о получении чинов и роднились со знатными дворянскими фамилиями: так Твердышев весь свой громаднейший капитал раздал своим дочерям, которых выдал замуж за генералов и князей, громадные имения Пашковых, Шепелевых, Баташовых, князей Белосельских есть не что иное, как бедные остатки, клочки огромнейшего капитала, составленного сибирским купцом Твердышевым.
К концу царствования Елизаветы Петровны правительство, наученное опытом, этим самым дорогим учителем, нашло полезным обращаться к обществу и не пренебрегать его советами; оно хотя и не собирало земских соборов, но указом от 23 ноября 1760 года предписало: «Для лучшаго сведения всех помешательств и недостатков, которые коммерции, мануфактурам и купечеству препятствуют приходить в цветущее состояние, публиковать во всем государстве, что ежели какой город или кто партикулярно в купечестве имеет какое недовольство, или в чем признает тягость, или и сами усмотрят, что как генерально или партикулярно к распространению и умножению купечества полезно быть может, и чтоб притом объявляли без всякаго сумнительства и опасения с ясным доказательством, и подавали б письменно, хотя и без приписки имен и фамилий в Петербурге в Комиссию о Коммерции, а в городах - губернаторам и воеводам, которым, принимая то, не удерживая отсылать в ту ж Комиссию». Потом указом от 29 сентября 1761 года предписано: «Для слушания вновь составленного Уложения Законов для всей империи пригласить депутатов от всего общества, и именно, от каждаго города - по два депутата от дворян и по депутату от купцев; и притом узаконено, чтобы депутаты были выбраны самим обществом, и для сего в каждом городе, чтобы дворяне съехались в общем собрании города, выбрали депутатов двух от дворянства, а купцы в каждом городе в своем общем собрании выбрали своего депутата, и чтобы ни губернаторы, ни воеводы, ни магистраты ни под каким видом ни в чем не мешались в сии выборы». Относительно депутатов от духовенства было сообщено Святейшему Синоду на его благоусмотрение. Съезд депутатов в Петербург был назначен к 1 января 1762 года. В том же 1761 году указом от 8 декабря право высылать депутатов распространено и на губернии: Тобольскую, Киевскую, Иркутскую, Нежинскую и Оренбургскую. Указом от 15 ноября 1760 года для большего поднятия нравственности в обществе предполагалось, по представлению И. И. Шувалова, по всем губерниям учредить гимназии, а по всем городам школы. Но все эти благие начинания правительства в последние годы царствования Елизаветы Петровны за смертью императрицы не были приведены в исполнение, и общество при новых переворотах, последовавших за этой смертью, осталось при прежних порядках и прежней деморализации. Стоит только прочесть записки князя Шаховского, тогдашнего генерал-прокурора, близко видевшего тогдашнее высшее общество, чтобы убедиться в этом. По его свидетельству, в тогдашнем обществе продажность и подличанье так же были развиты, как и вражда партий друг против друга. То же подтверждает и именной указ императрицы от 16 августа 1760 года, в котором прямо сказано: «Ненасытная алчба к корысти дошла до того, что некоторыя места, учрежденныя для правосудия, сделались торжищем лихоимства, пристрастие - предводительством судей, а потворство и упущение - ободрением беззаконникові Или описывая те препятствия, которые нужно было преодолеть, чтобы поставку сукна на армию передать от англичан русским купцам, князь Шаховской пишет о тогдашних вельможах: «Все наши вельможи, одни одолженники г. Вульфа, главнаго агента английских купцев, а другие по зависти ко мне, третии по трусости тем льстя, разными способами делали мне в том препинания».
По смерти императрицы Елизаветы Петровны, наследник ее, уже заранее ею объявленный и назначенный, принц Голштинский Петр Федорович, родной ее племянник, вступил на престол беспрепятственно; но через полгода, когда он еще не успел и короноваться, его место заступила супруга его Екатерина Алексеевна. Права свои на престол она выразила следующим манифестом от 28 июня 1762 года. «Всем прямым сынам отечества Российскаго явно оказалась, какая опасность государству Российскому начиналася самым делом, а именно: закон наш православный, греческий, перво всего воз- чувствовал свое потрясение и истребление преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древняго в России православия и принятием в России иновернаго закона. Второе: слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие, заключением новаго мира самим ея злодеям отдана уже действительно в совершенное порабощение. А между тем внутренние порядки составляющие целость всего нашего отечества, со всем испровержены. Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностию, принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видя к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский самодержавно, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественно учинили». Но эти верноподданные, очевидно, были только приближенные императрицы и полки лейб-гвардии, ибо общая присяга была учинена уже по издании манифеста и не раньше как с 3 июля, как о том прямо сказано в сенатском указе от того же числа. Это же прямо свидетельствует и манифест от 14 декабря 1766 года, где императрица пишет: «Ныне истекает 5-й год, как Бог един и любезное отечество чрез избранных своих вручил нам скипетр сея державы». Замечательно, что в указе о присяге крестьяне были исключены от обязанности присягать; вот слова указа: «Всех Ея Императорскаго Величества верноподданных как духовнаго, так мирскаго, военнаго и гражданскаго чина и всякаго звания людей, кроме пашенных крестьян, к той присяге приводить, сего июля с 3 дня».
В один день с манифестом 28 июня был издан указ, в котором сказано: «Уведомились мы, что начались происходить некоторыя непорядки и нападения на кабаки, на места питейныя»; а на третий день, т.е. 30 июня, был издан именной указ об учреждении пикетов в С.-Петербурге для прекращения пьянства, ссор и драк. Это значит, что гвардейцы праздновали вступление на престол императрицы, ими избранной, подобно как они прежде праздновали вступление на престол Елизаветы Петровны. Екатерина Алексеевна, хотя не произвела гвардейских солдат в дворяне и не наделила вотчинами, тем не менее в изъявление своей благодарности и милости к ним указом от 3 июля повелела содержать гвардейские полки на том же положении и с тем же жалованьем, как было при Елизавете. А указом от 5 июля повелела отменить вообще в полках все нововведения, сделанные Петром III и казавшиеся тягостными и неудобными. Оказывая свое благоволение гвардии и вообще войску, императрица не забыла и дворянства и указом от 15 июля повелела всех дворян, отставляемых от службы, награждать офицерскими чипами, дабы, как сказано в указе, дать им отличие перед служащими не из дворян. Но к обществу вообще новая императрица не думала относиться прямо и спрашивать его голоса, напротив, указом от 13 января 1763 года распустила по домам и тех депутатов, которые были приглашены Елизаветой для рассмотрения Уложения. Тем не менее Екатерина не пренебрегала мнением общества, но прислушивалась к этому мнению стороной и также стороной, через доверенных людей, старалась направлять мнение общества так, как ей хотелось. Мы это до некоторой степени видим в письмах ее к московскому главнокомандующему генерал-аншефу Еропкину. Так, извещая его о поездке своей в Кременчуг, императрица пишет: «Здесь я нашла треть прекрасной легкой конницы, той, про которую некоторые незнающие люди твердили до ныне, будто оная лишь счисляется на бумаге, а в самом деле ее нет; однакож она действительно на лицо и такова, как может быть еще никогда подобной не бывало, в чем прошу, разсказав любопытным, слаться на мое письмо, дабы перестали говорить неправду, а отдавали бы справедливость усердию мне и империи в сем деле служащим». В другом письме к нему же, излагая разные сведения и замечания о всем, что видела во время своей поездки в Крым она пишет: «Все сии примечания и разсуждения пишу к вам нарочно, дабы вы, знав оныя, могли кстати и ко времени употребить сущую истину, к опровержению предубеждений, сильно действующих иногда в умах людских. Все вышеописанное оспаривать может лишь слабость, или страсть, или неведение». Впрочем, под обществом Екатерина подразумевала только, по ее выражению, благородное общество, т.е. дворянство или то общество, которое было устроено Петром Великим. Это довольно ясно из многих ее писем; она собственно хотела быть дворянской императрицей, о прочих же членах общества она мало заботилась, так что даже не велела принимать присягу крестьянам, как видно из указа от 3 июля 1762 года.
Императрица Екатерина II один раз на протяжении всего своего царствования обратилась прямо непосредственно к обществу, именно по случаю сочинения проекта нового Уложения. Для сего ее манифестом от 14 декабря 1766 года предписано было собрать депутатов со всего государства, именно: от Сената, Синода, всех коллегий и канцелярий, от каждого города по одному депутату из городских жителей, от однодворцев каждой провинции по одному депутату, от пахотных солдат по одному депутату от провинции, от инородцев от каждого народа по одному депутату из провинции, и от казацких войск. Депутаты были собраны в Москву и один только раз видели императрицу в своем заседании; потом эта комиссия во всем своем составе более не собиралась, а была разделена на частные комиссии, которые занимались назначенными им делами во все ее царствование. Комиссия принесла громадную пользу своими узаконениями и проектами, как мы это уже видели прежде.