УЧЕНИЕ О ПРЕСТУПЛЕНИИ

Учение о преступлении по праву занимает (что бесспорно) центральное место в уголовном праве любой страны. Это отправная точка для таких институтов, как соучастие и неоконченное преступление; только по исследовании проблем преступления в целом можно обращаться к институту наказания.

Основные моменты в исследовании учения о преступлении в различных уголовно-правовых семьях видятся следующим образом. Во-первых, определению подлежит само понятие преступного деяния. Во-вторых, необходимо исследовать классификацию (категоризацию) преступлений и выявить ее уголовно-правовое значение. Далее можно непосредственно перейти к анализу преступного деяния как такового, т. е. к анализу его структуры, составных элементов. И, наконец, завершающим этапом в исследовании должно стать освещение круга тех обстоятельств, которые устраняют преступность и наказуемость внешне подпадающего под все признаки преступления деяния, и определение их места в структуре преступного деяния как такового. Сообразно с предложенным планом и будет выстроена настоящая глава.

§ 1. Семья общего права

Понятие преступного деяния. В истории английского общего права первые попытки отграничить уголовно-правовую «неправду» от гражданско-правовой встречаются начиная с самого по себе периода зарождения общего права, когда часть противоправных деяний (wrongs) получила наименование «тяжб короны» (Plea of the Crown или, используя латинское выражение, Placita Corona). Тем не менее на протяжении столетий различие между уголовными преступлениями и гражданскими деликтами оставалось в общем праве исключительно неопределенным, будучи увязано с внешним аспектом, аспектом процессуальным.

Первые попытки теоретической рационализации понятия «преступление» начинаются в XVIII в., и пионером в этой области стал Уильям Блэкстоун. В его понимании между уголовными преступлениями и гражданскими деликтами может быть проведена сущностная грань, заключающаяся, с одной стороны, в том, что преступление нарушает нормы «публичного права», и, с другой, в том, что преступление посягает на «публичные права и обязанности».

Следующая значимая попытка дать определение преступлению предпринимается Джеймсом Ф. Стифеном в середине XIX в. Предлагаемая им дефиниция может считаться классической для уголовного права в целом: «Преступлениями называются собственно действия, запрещаемые законом под страхом наказания»[90].

В понимании Кортни С. Кенни преступления от иных правонарушений отграничить хотя и сложно, но все же возможно, и линия разграничения проходит, по его мнению, не внутри (в природе), а снаружи (в процессе) деяний. Иными словами, он определяет преступление как «действие, в результате которого возникает процесс, называемый уголовным»[91]. Поскольку такое определение, в свою очередь, требует определения того, что понимать под «уголовным процессом», то Кортни С. Кенни дает и его, отграничивая уголовный процесс от процесса гражданского по различию степеней контроля верховной власти на этапе окончания процесса. Это означает, что «верховная власть может в любое время вмешаться в рассмотрение уголовного дела с тем, чтобы прекратить его дальнейшее ведение, и даже может помиловать преступника, устранив таким образом всякую возможность применения к нему наказания», тогда как в гражданском процессе «потерпевшая сторона обычно имеет абсолютное право закончить дело миром и отказаться от требования о применении судебной санкции, причем как до, так и после возбуждения ею дела перед судом»[92]. Подходу Кортни С.

В отсутствие законодательной дефиниции преступления в английской доктрине считаются классическими определения, данные Джеймсом Ф. Стифеном и Кортни С. Кенни.

Классификация (категоризация) преступлений. Классификация преступлений на измену, фелонии и мисдиминоры возникла в древности и была отменена в Англии законом в 1967 г. В настоящий момент она сохраняет только исторический интерес.

Более значимо в английском уголовном праве деление преступлений на преступления по общему праву и статутные преступления. В основе данной классификации преступлений лежит то, содержится ли дефиниция преступления в уголовном законе (статуте). Соответственно, выделяются преступления по общему праву (те, полная дефиниция которых не содержится в уголовном законе (статуте) и формулируется судебной практикой) и статутные преступления (полная дефиниция которых содержится в уголовном законе (статуте)). При этом наказание за совершение преступления по общему праву может как предусматриваться уголовным законом, так и нет. В Англии до сегодняшнего дня многие преступления являются преступлениями по общему праву (в том числе тяжкое убийство, простое убийство, нападение и сговор с намерением обмануть).

С точки зрения уголовно-правового значения этой классификации особенную важность в современных условиях приобретают вопросы о четкости определения составных элементов таких преступлений, о возможности ретроактивного судебного изменения содержания указанных элементов, о действии принципа nullum crimen, nulla poena sine lege в приложении к таким преступлениям, а также конституционно-правовой вопрос об узурпации судами законодательной функции.

Так, в 1982 г. Европейский Суд по правам человека разрешил дело, суть доводов заявителей в котором сводилась, среди прочего, к тому, что преступление, за совершение которого они были осуждены (богохульная клевета), является преступлением по общему праву, элементы (признаки) которого не являются в достаточной степени определенными, что нарушает ст.

Для английского уголовного права характерна также процессуальная классификация преступлений на преступления, преследуемые по обвинительному акту и разбираемые в Суде Короны; на суммарные правонарушения, разбираемые в магистратских судах; и на преступления, «преследуемые в обоих порядках» и разбираемые или в Суде Короны, или в магистратских судах (если обвиняемый признает себя виновным, то магистратский суд либо непосредственно выносит приговор при условии, что срок наказания не превышает 12 месяцев лишения свободы, поскольку, по общему правилу, приговоры к более длительным срокам лишения свободы магистратские суды выносить не вправе (ст. 156 Закона об уголовном правосудии 2003 г. (Criminal Justice Act, 2003, с. 44)), либо направляет дело для вынесения приговора в Суд Короны; если обвиняемый не признает себя виновным, то магистратский суд проводит слушания для решения вопроса о направлении дела в Суд Короны для разбирательства по существу, что на практике имеет место крайне редко).

Учение о структуре преступления по английскому уголовному праву:              общая характеристика. Современное учение

о структуре преступления является плодом теоретической мысли сравнительно позднего этапа развития общего права и восходит в своих истоках ко второй половине XIX — началу XX в., когда доктрина вместо анализа уголовного права ad hoc, от-преступления-к-преступлению, стала делать первые реальные шаги в направлении обобщения и теоретического абстрагирования.

В основу структуры преступления английские юристы кладут средневековую максиму actus non facit reum nisi mens sit rea — действие не делает виновным, если не виновна мысль. Следуя приведенной максиме, можно сказать, что английская доктрина уголовного права в ее классическом варианте рассматривает преступление в целом как единство двух элементов: actus reus (запрещенного поведения в самом широком, общем смысле последнего слова) и mens rea (сопутствующего таковому поведению психического настроя).

Actus reus. Термин, обозначающий внешний (физический, объективный) компонент преступления, используется, несмотря на свою латинскую форму выражения, в доктрине уголовного права сравнительно с недавнего времени: впервые его упомянул в «Основах уголовного права» Кортни С. Кенни в 1902 г. именно в связи с внешним, объективным элементом преступления как противопоставляемым субъективному элементу, mens rea.

Большинство определений actus reus, предлагаемых в доктрине уголовного права, так или иначе акцентируются на внешней, физической, постижимой чувствами природе включаемых в содержание этого элемента преступления явлений. И поскольку любое преступление с его внешней стороны предполагает в качестве своего «отправного пункта» деяние, именно с последнего следует начать анализ actus reus.

В понимании деяния доктрина уголовного права следует узкой трактовке. Узкая трактовка деяния склонна ограничивать его понятие пределами физических движений человека, взятых вне окружающей его обстановки. Прослеживаются истоки узкой трактовки деяния ко взглядам известного английского философа и юриста Джона Остина (1790—1859 гг.).

Для признания деяния при соблюдении прочих условий преступным оно должно носить волимый (voluntary) характер, и этот признак является, по сути, единственным юридически значимым и обязательным. Соответственно отсутствие волимости в совершенном деянии влечет оправдание обвиняемого, и в этом смысле неволимость является основанием защиты. И законодательство, и судебная практика часто действуют в определении неволимости ad hoc, относя к ней конвульсии, мускульные спазмы, действия, следующие за пробуждением, физически вынужденные действия и т. п.

При этом ссылка на неволимость поведения имеет три признанных судебной практикой исключения. Во-первых, это ситуации так называемого «невменяемого автоматизма», когда поведение являлось неволимым вследствие заболевания, позволяющего охарактеризовать действия лица как совершенные в состоянии невменяемости: в таком случае для обвиняемого единственно доступно основание защиты вследствие невменяемости, но не основание защиты вследствие неволимости совершенных действий.

то, что «могло быть разумно предвидимо как результат либо совершения, либо несовершения чего-нибудь, как, например, употребление алкоголя вопреки совету врача и после принятия определенных назначенных наркотиков или пренебрежение едой после употребления инсулина»'.

Волимые активные действия лица являются типичным примером деяния как составного компонента actus reus. Однако наряду с ними «деяние» для целей уголовного права может образовываться и рядом иных особых поведенческих явлений, среди которых следует назвать «преступную обстановку / статус» и «преступное владение».

«Преступная обстановка / статус» предполагает, что лицо наказывается за его нахождение в определенной обстановке, за его особый социальный статус, и наказывается при этом независимо от каких-либо его действий по «приведению» себя в ту или иную обстановку или в тот или иной статус. Типичным примером ответственности за особый статус лица является английское дело Ларсонье 1933 г. Прибывшая из Англии в Ирландию, Ларсонье, подданная Франции, была депортирована обратно в Англию, где у нее к тому времени истек срок действия разрешения на проживание; как следствие, незамедлительно после депортации она была осуждена английским судом за нахождение в стране без разрешения. Уголовно-апелляционный суд, соглашаясь с обвинительным приговором, отметил, не касаясь вопроса о действиях обвиняемой как, по мнению суда, совершенно не имеющих значения, что осуждение в данной ситуации может быть основано исключительно на статусе лица как лица, которому запрещено пребывать в стране2. Решение по данному делу критикуется за игнорирование им отсутствия волимых действий со стороны обвиняемой по приведению себя в нелегальный статус.

«Преступное владение» предполагает ответственность за нахождение у лица определенных предметов, хотя бы с его стороны к их завладению не предпринималось никаких действий. Тем не менее в большинстве случаев вопрос об ответственности за «преступное владение» решается не столько на основе actus reus, сколько на основе mens rea, так что лишь осознанное и, как следствие, водимое (в плане actus reus) владение считается оправдывающим уголовную ответственность.

В завершение анализа деяния как составного компонента actus reus следует обратиться к, бесспорно, одной из цен

тральных проблем уголовного права — проблеме уголовной ответственности за бездействие. Анализ ответственности за бездействие можно свести к разрешению проблемы в рамках двух возможных ситуаций: ответственность наступает либо за несовершение действия per se (иными словами, в ситуации, когда нарушение некоей обязанности действовать объявляется само по себе преступным), либо за преступный результат, причиненный посредством бездействия (иными словами, в ситуации, когда лицо совершает преступление, бездействуя, т. е. нарушая тем самым обязанность предотвратить причинение ущерба, причинение которого запрещается и наказуется той или иной уголовно-правовой нормой).

Несовершение действия являет собой, пожалуй, наиболее явный и понятный пример уголовной ответственности за бездействие. Предполагается, что лицо здесь наказывается за невыполнение (нарушение) возложенной на него законом обязанности.

Одним из центральных и широко дискутируемых в доктрине уголовного права вопросов в рассматриваемой ситуации является имеющая библейские истоки (Евангелие от Луки, глава 10, 29—37) так называемая проблема «доброго самарянина», связанная с установлением уголовной ответственности за неоказание помощи находящемуся в опасности другому лицу при наличии возможности без опасности для себя оказать эту помощь, однако в отсутствие имеющей строго легальное происхождение (т. е. возникающей из закона, договора и т. п. обстоятельств, а также из предшествующего аморального или безрассудного поведения виновного) обязанности оказать такую помощь. Английское уголовное право отрицательно разрешает проблему «доброго самарянина». В одном из решений Палаты Лордов говорится, что «поведение метафоричных священника и левита на дороге в Иерихон может в самом деле рассматриваться как скверное, однако английское право никогда не заходило так далеко, чтобы рассматривать его как преступное»'.

Ответственность за преступный результат, причиненный посредством бездействия, представляет более серьезную проблему по сравнению с несовершением действия, поскольку связана и с вопросом причинности, и с вопросом о наличии у лица обязанности предотвратить причинение ущерба, причинение которого запрещается и наказуется той или иной уголовно-правовой нормой, т. е. в конечном итоге с кругом тех пре- ступлений, которые могут быть совершены путем бездействия. К числу таких преступлений в доктрине уголовного права причисляются, как правило, посягательства на жизнь и здоровье и причинение вреда имуществу, связанные с нарушением правовой обязанности по отношению к потерпевшему.

Придерживаясь широко распространенного и по сути доминирующего сегодня понимания actus reus как единства деяния (поведения), сопутствующих обстоятельств и результата деяния, становится очевидно, что в ряде случаев, связанных с преступлениями, определяемыми не просто единственно как водимое действие (бездействие), но и как причиненный таким действием (бездействием) и запрещаемый правом результат, уголовно-правовое значение приобретает философский по природе своей вопрос причинности.

Общий принцип, используемый в доктрине и судебной практике в установлении причинности, может быть сведен к словам «если бы не» (but for, sine qua non): «...Причинность доказана, если результат не воспоследовал бы, если бы не поведение обвиняемого»[93]; или «определенное следствие причиняется определенным событием, о котором можно утверждать, что если бы оно не произошло, то и не наступило бы следствие»[94].

При этом причина «если бы не» не может считаться причиной, имеющей уголовно-правовое значение, если она не вносит более чем минимальный вклад в причинение результата, хотя для признания ее имеющей уголовно-правовой характер не требуется, чтобы она являлась «существенной причиной». В затронутом аспекте интересен прецедент 1976 г., являющийся ведущим из области причинности на сегодняшний день. Согласно фактам дела обвиняемый сделал потерпевшему по его просьбе инъекцию героина, от которой последний скончался. Перед судом стоял вопрос о том, являются ли действия обвиняемого причиной смерти. Апелляционный Суд отметил, что «обвинению нет необходимости доказывать, что героин являлся единственной причиной (смерти. — Г. Е.). Как вопрос права, достаточно, если обвинение сможет доказать, что он являлся причиной (it was a cause), при условии, что он являлся причиной не из предела de minimis (т. е. не из области минимального причинения, учетом которой обычные люди пренебрегают в повседневной жизни. — Г. Е.) и в действи- тельности имел отношение к ускорению момента смерти потерпевшего». Далее суд отметил, что причина должна быть «причиной по сути», хотя и не «существенной причиной», поскольку требование наличия последней будет слишком обременительно для уголовного права'.

Сложный вопрос представляют случаи постороннего вмешательства в цепь причинности. В доктрине и судебной практике такие ситуации разрешаются на основе двух правил о «легальной (или непосредственной) причине» как, с одной стороны, противостоящей «фактической причине», устанавливаемой на основе принципа «если бы не», но, с другой, являющейся ее логическим следствием.

Первое правило, связанное с «легальной (или непосредственной) причиной», указывает, что естественно происходящее событие («Божественное Провидение») исключает причинность (novus actus interveniens), но лишь если оно не могло быть разумно предвидимо. Классический пример, приводимый Эндрю Эшвортом, сводится к двум ситуациям нападения на потерпевшего: в одном случае он попадает в больницу и умирает, заболев там скарлатиной (причинность исключается); в другом беспомощный потерпевший оставляется на берегу моря, где вследствие прилива тонет (причинность не исключается, поскольку естественно происходящее событие было разумно предвидимо)[95].

Второе правило связано с привходящим действием третьих лиц и гласит, что волимое поведение третьих лиц ставит преграду на пути дальнейшего (т. е. направленного в прошлое) исследования цепи причинности или, используя латинскую максиму, novus actus interveniens. В судебной практике интересен казус 1838 г., в котором обвиняемый, являвшийся инженером паровой машины, остановил ее на время и покинул свой пост. В его отсутствие посторонний запустил машину, и в ходе работы последней погиб человек. Судья на процессе прекратил дело, указав, что смерть должна быть причинена действием обвиняемого, а не действием третьей стороны[96].

Тем не менее английская судебная практика последних лет склонна придавать этому правилу ограничительное значение, указывая, что волимое поведение третьих лиц (в том числе потерпевшего) не будет являться novus actus interveniens, если оно было обычным при данных обстоятельствах и разумно предвидимым или же если это третье лицо действовало совместно с обвиняемым (например, самостоятельно употребляло наркотические средства, приготовленные виновным[97]).

В целом же из приведенного второго правила существуют три признанных судебной практикой изъятия, позволяющие констатировать причинную связь несмотря на привходящие действия третьих лиц.

Если общий принцип гласит, что novus actus interveniens, то первое изъятие из него позволяет констатировать причинную связь между действием обвиняемого и наступившим результатом тогда, когда поведение третьего лица не может быть охарактеризовано как «водимое» в самом широком смысле этого слова (вследствие малолетня, психического заболевания, отсутствия mens rea, принуждения и подобных тому причин). Классический пример здесь восходит к 1840 г., когда мать ребенка, желая умертвить его, дала няне бутылочку с ядом, сказав при этом, что в ней находится лекарство. Няня не дала ребенку «лекарства», однако это без ее ведома сделал ее собственный ребенок пяти лет от роду. В напутствии присяжным председательствующий судья указал, что дача яда невиновно действующим лицом не исключает ответственности матери ребенка. Приговаривая обвиняемую к повешению, судья отметил, что и по его мнению, и по мнению остальных судей сессии «дача яда ребенком... являлась при данных обстоятельствах как вопрос права настолько же дачей яда, совершенной обвиняемой, как будто обвиняемая в действительности дала его своей собственной рукой»[98].

Второе изъятие из принципа novus actus interveniens связано с врачебными действиями. В таких ситуациях суды стремятся проводить разграничительную линию между действиями обвиняемого, остающимися действенной причиной наступившего результата несмотря на неудачное медицинское вмешательство, и действиями, становящимися лишь исходным звеном в цепи причинности, в которой юридическую значимость приобретают уже действия врачей. Тем не менее суды весьма осторожны в отнесении тех или иных случаев ко второй из отмеченных групп, предпочитая решать вопрос об ответственности обвиняемого с более широких позиций упречности (pro причинность) или неупречности (contra причинность) обвиняемого за его поведение.

Последнее, третье изъятие связано с особым состоянием, а также поведением потерпевшего, способствовавшими наступлению преступного результата, где суды также предпочитают прибегать к анализу упречности (pro причинность) или неуп- речности (contra причинность) обвиняемого: как указывал Кортни С. Кенни, «...лицо, навлекшее на потерпевшего риск гибели, справедливо может быть признано ответственным за его смерть, если какие-либо внешние обстоятельства, не являющиеся по своей сущности невероятными, например заражение крови, превратят этот риск в действительность»[99].

Что до особого состояния потерпевшего, то в доктрине и на практике последовательно считается, что оно не устраняет причинную связь, поскольку согласно широко известному принципу «обвиняемый должен относиться к потерпевшему в том виде, в каком он есть на самом деле». Водимое поведение потерпевшего, способствовавшее (в самом широком смысле этого слова) наступлению преступного результата, также рассматривается как не устраняющее причинную связь между действиями обвиняемого и последовавшим результатом, причем, как уже отмечалось ранее, этому изъятию судебная практика последних лет склонна (хотя и с некоторой долей неопределенности) придавать расширительное истолкование, распространяя его в целом на привходящие водимые действия третьих лиц. В классическом примере поведения, способствовавшего наступлению преступного результата, обвиняемый нанес погибшей четыре ножевых ранения, одно из которых повредило ее легкое. Жизнь потерпевшей была бы безусловно спасена, если бы она согласилась на переливание крови, однако, будучи свидетельницей Иеговы, она по религиозным соображениям отказалась от операции, что вызвало ее гибель. Обвиняемый был осужден за тяжкое убийство, и Апелляционный Суд согласился с осуждением, указав следующее: «...Те, кто применяют насилие к другим людям, должны относиться к своим потерпевшим в том виде, в каком они есть на самом деле. Это, по нашему мнению, означает человека в целом, а не только физическое тело. ...Вопрос для решения заключается в том, что причинило ее смерть. Ответ — ранение. Факт, что потерпевшая отказалась предотвратить наступление такого исхода, не разрывает причинную связь между действием и смертью»[100].

Подытоживая сказанное о причинности, можно констатировать, что доктрина и судебная практика, с одной стороны, стремятся устанавливать строгую логическую цепочку причинно-следственных закономерностей (правило sine qua поп), но, с другой, не исключают констатацию причинности тогда, когда вменение результата оправдывается соображениями моральной порицаемое™ поведения.

Mens rea можно определить как релевантный для целей уголовного права заслуживающий морального порицания настрой ума деятеля, характеризующийся намеренностью, неосторожностью или небрежностью по отношению к объективным элементам совершенного преступного деяния.

Намерение. Понимание намерения (intention) как разновидности mens rea по всей области английского уголовного права в целом едино, и это единство обусловлено трактовкой намерения в судебной практике применительно к преступлению тяжкого убийства (murder). В течение последних десятилетай высшие английские судебные инстанции не раз пытались дать обобщенную дефиницию намерения, и эти попытки в целом увенчались успехом в 1998 г. в решении Палаты Лордов по делу Вуллина[101]. Факты этого дела достаточно кратки: в один из дней обвиняемый потерял самообладание и бросил своего трехмесячного сына о твердую поверхность. Ребенок получил черепно-мозговую травму и скончался. Определяя намерение, лорды сочли, что вопрос о намерении может быть разрешен положительно, только если обвиняемый предвидел смерть или тяжкий телесный вред как практически неизбежный результат своих действий. Кроме того, намеренным может считаться результат, который был желаемым обвиняемым.

Неосторожность. В английском уголовном праве считается, что классически неосторожность была определена Уголовно-апелляционным судом в 1957 г. в решении по делу Кан- нингхэма[102]. Факты дела Каннингхэма достаточно интересны. Обвиняемый планировал вступить в брак и после этого поселиться в доме, владельцем которого являлась его будущая теща. В этом же доме в соседней квартире проживала престарелая чета; перегородка между двумя квартирами была достаточно грубо возведена из булыжника на цементной кладке. Будучи безработным, обвиняемый однажды ночью проник в этот дом и похитил газовый счетчик, намереваясь продать его. Счетчик он выдернул из газовый трубы, не перекрыв при этом подачу газа. Газ начал распространяться по дому и привел к удушью проживавшей в нем женщины, в результате чего ее жизнь оказалась в опасности. Каннингхэм признал себя виновным в хищении, однако отказался признать себя виновным в злоумышленном поставлений в опасность жизни другого лица (преступлении, предусмотренном на тот момент ст. 23 Закона о преступлениях против личности 1861 г. (Offences against the Person Act, 24 amp; 25 Vic., c. 100)).

Разрешая апелляцию, суд прежде всего отметил, что «зло- умышленность» в тексте закона следует понимать не как «злую волю» по отношению к потерпевшему, а как намерение или неосторожность, причем не просто как намерение или неосторожность в совершении преступного действия, но именно как намерение или неосторожность в отношении преступного последствия (в данном случае — угрозы жизни другого лица). Определяя же неосторожность, суд позаимствовал дефиницию последней из «Основ уголовного права» Кортни С. Кенни, сочтя ее приемлемой для целей судебной практики. Соответственно суд определил злоумышленность, среди прочего, как «неосторожность относительно того, воспоследует ли такой ущерб или нет (т. е. обвиняемый предвидел, что определенная разновидность вреда может быть причинена, и, несмотря на это, стал действовать вопреки этому риску (курсив мой. — Г. ?.))».

В определении неосторожности, сформулированном в решении по делу Каннингхэма, можно выделить три значимых элемента. Первый из них связан с реальной осведомленностью лица о риске (наступления последствия, наличия какого-то обстоятельства).

Второй элемент сводится к тому, что для констатации неосторожности достаточно осведомленности о любой степени реальности риска', при этом если наступление последствия или наличие какого-то обстоятельства практически неизбежно, то речь может идти о намерении; но, с другой стороны, даже самый незначительный риск достаточен для констатации неосторожности.

Наконец, третий элемент связан с оценочной характеристикой риска: риск должен быть неоправданным и необоснованным, причем оценивается это исходя из объективного стандарта, т. е. оценки присяжными неоправданности и необоснованности.

Небрежность. Одной из центральных в области mens rea в английском уголовном праве была и остается проблема уголовной наказуемости небрежного причинения вреда. Доктрина

небрежности сегодня в основе своей связывается с простым убийством (manslaughter), совершенным по небрежности, основополагающим прецедентом применительно к которому, в свою очередь, является вынесенное в 1994 г. решение Палаты Лордов по делу Адомако1. Дело возникло в связи с гибелью пациента во время глазной операции. В ходе завершающей части данной операции апеллянт, доктор Адомако, являлся анестезиологом, ответственным за пациента. Операция проводилась двумя хирургами, помогала которым команда из пяти медсестер и операционной сестры. В ходе операции пациент был обездвижен, и для того, чтобы он мог дышать с помощью механических средств, ему была вставлена эндо- трахейная трубка. К несчастью, через некоторое время после начала операции произошло разъединение в соединениях эн- дотрахейной трубки. Подача кислорода к пациенту прекратилась, и это привело к остановке сердца через девять минут после разъединения. Апеллянт впервые узнал, что что-то не так, когда (через четыре с половиной минуты после разъединения) прозвенел сигнал на мониторе, отображавшем кровяное давление пациента. Когда зазвучал сигнал, апеллянт в ответ начал проверять оборудование и сделал укол атропина для улучшения сердечной деятельности пациента, однако вплоть до остановки сердца он не проверил целостность соединений эндотрахейной трубки. Разъединение само по себе не было выявлено вплоть до момента прекращения реанимационных мероприятий. Обвинение утверждало о виновности апеллянта в грубой небрежности, проявившейся в том, что он не заметил и не среагировал должным образом на очевидные признаки того, что произошло разъединение и пациент прекратил дышать. Присяжные признали апеллянта виновным в простом убийстве, и Апелляционный Суд оставил без удовлетворения жалобу апеллянта в отношении осуждения. Отклонила жалобу апеллянта и Палата Лордов.

Суммируя позицию Палаты Лордов по делу, лорд-канцлер Маккей-Клэшферн изложил следующее видение высшей судебной инстанцией Англии понятия «небрежность»: «...По моему мнению, общие принципы права касательно небрежности применимы в установлении того, нарушил или же нет обвиняемый обязанность осторожности (a duty of саге) по отношению к погибшему потерпевшему. Если такое нарушение обязанности доказано, то следующий вопрос заключается в том, стало ли такое нарушение обязанности причиной смерти по-

терпевшего. Если да, то присяжные затем должны решить, должно ли такое нарушение обязанности быть охарактеризовано как грубая небрежность и, следовательно, как преступление. Это будет зависеть от серьезности нарушения обязанности обвиняемым, принимая во внимание все обстоятельства, в которых находился обвиняемый в момент происшествия. Присяжные должны будут решить, была ли степень отклонения поведения обвиняемого от надлежащего стандарта осторожности, возложенного на него, ...такова, что должна быть признана преступной».

Анализируя эту сентенцию, следует отметить, что «нарушил или же нет обвиняемый обязанность осторожности (a duty of care) по отношению к погибшему потерпевшему» образует первый элемент в понятии небрежности. Второй элемент небрежности, согласно ratio decidendi дела Адомако, заключается в том, может ли «нарушение обязанности быть охарактеризовано как грубая небрежность и, следовательно, как преступление». Тем самым Палатой Лордов все было сведено к характеристике небрежности как «грубой». Наиболее удачно содержание прилагательного «грубый» было раскрыто Глэнвиллом Л. Уильямсом, сказавшим, что оно «означает, что его поведение (т. е. поведение обвиняемого. — Г. Е.) сильно отклонялось от поведения разумного человека»[103]. Иными словами, небрежность будет «грубой» тогда, когда разумный человек в ситуации действующего с очевидностью и без значительных усилий интеллекта предвидел бы возможность наступления тех или иных последствий (и, следует добавить, предвидя их, не нарушил бы свою «обязанность осторожности»). Это и есть так называемый «объективный стандарт небрежности», в силу которого небрежность будет «грубой» тогда, когда разумный человек, действуя в соответствии с общепринятым стандартом осторожности, с очевидностью был бы осведомлен о возможности наступления неблагоприятных последствий, если бы он оказался в ситуации деятеля, независимо от того, могло ли виновное лицо в реальности, в силу своих субъективных качеств быть осведомлено о такой возможности.

Строгая ответственность в английском уголовном праве. Одним из интереснейших институтов современного английского уголовного права является институт «строгой» ответственности (strict liability) (именуемой иначе «абсолютной» ответственностью (absolute liability) или «доктриной абсолютного запрещения»), на протяжении десятилетий остающийся не

только объектом критики со стороны теории уголовного права, но и постоянным «полем битвы» законодателей, судей и адвокатов. Согласно изящному своей краткостью и точностью определению, данному Джеромом Холлом, «строгая ответственность предполагает легальную ответственность вопреки отсутствию mens rea».

Истоки концепции строгой ответственности лежат в середине XIX в., а расцвет ее пришелся на середину XX в., когда, разрешая дела на основе подхода от-преступления-к-преступ- лению, английские судьи отнесли множество деяний (в основном малозначительных, но распространенных) к преступлениям строгой ответственности, не требующим доказывания mens rea и влекущим наказание по установлении одного лишь факта нарушения норм права.

Однако в современной английской судебной практике явственно проявилась тенденция к отказу от строгой ответственности. В частности, в двух своих решениях 2000 г.[104] и 2001 г.[105] Палата Лордов подчеркнула, что статутное законодательство должно толковаться в интересах обвиняемого и в случае молчания закона о mens rea последняя, тем не менее, должна доказываться для признания обвиняемого виновным.

Единственным исключением здесь применительно к достаточно тяжкому преступлению является так называемое конструктивное простое убийство или «убийство по правилу о неправомерном деянии». Согласно этой доктрине, восходящей к позднему Средневековью, причинение смерти человеку при совершении неправомерного деяния образует простое убийство независимо от mens rea, сопутствовавшей такому причинению смерти.

Применение нормы о простом убийстве по правилу о неправомерном деянии в английском уголовном праве связано с рядом ограничений. Во-первых, основанием к применению доктрины конструктивного простого убийства может послужить лишь совершение лицом деяния, образующего преступление, каковое деяние, в свою очередь, причиняет смерть другому лицу. Во-вторых, деяние, причиняющее смерть, должно являться не просто преступным, но и опасным, т. е. быть сопряженным с угрозой причинения физического вреда. Соответственно лишь при соблюдении этих условий лицо может быть осуждено за простое убийство, если, как сказано в одном из прецедентов, оно «причиняет смерть, которая не была ни предвиденной, ни намеренной. Виновным в простом убийстве его делает случайность смерти...»'.

Уголовная ответственность корпораций (юридических лиц). Уголовное право исторически имело дело единственно с проявлениями человеческой индивидуальной активности независимо от совершенного преступления: будь то убийство, изнасилование, кража, мошенничество и т. п. деяния. Такое положение вещей было столь привычно и естественно, что вызвало рождение в общем праве знаменитой максимы: «Корпорация не может быть виновна в измене или в фелонии, или в лжесвидетельстве, или в правонарушениях против личности»[106].

В английском уголовном праве первые положительные сдвиги в направлении признания корпораций уголовно ответственными наблюдаются в середине XIX в., когда, во-первых, они начинают рассматриваться как правовые образования, отличные от создавших их индивидов и отделенные от имущества последних, и, во-вторых, суды склоняются к признанию корпораций ответственными за уголовно наказуемое бездействие и «публичный ньюснс» (public nuisance).

Следствием судебных и законодательных «баталий» стала ныне существующая схема признания корпораций уголовно ответственными, «вписанная» в действующую систему уголовного права с помощью двух основных теорий: теории «субсти- тутивной» или «замещающей» ответственности (vicarious liability) и теории «отождествления» (или теории alter ego).

Теория субститутивной ответственности является продуктом деликтного права, привнесенным отчасти в уголовное право и приобретшим в нем особые черты. В английском уголовном праве теория субститутивной ответственности применима в трех исключительных случаях. Два из них связаны с совершением служащими «публичного ньюснса» и уголовно наказуемой клеветы, за что ответственность несет их работодатель. Третье изъятие более важно и сводится к следующему: когда закон налагает ответственность за свое соблюдение на собственника, владельца или управляющего торговым, производственным и т. п. заведением (т. е. в рассматриваемом контексте на корпорацию как таковую), все эти категории лиц становятся уголовно ответственными за преступные действия или бездействие тех, кому они поручают непосредственное и полное ведение дел (так называемый принцип делегирования).

В целом признание корпорации уголовно ответственной на основании теории субститутивной ответственности предполагает двухэтапный процесс: во-первых, выясняется, наличествуют ли признаки преступного деяния в действиях работника, и если ответ положителен, то, во-вторых, эти признаки преступного деяния с необходимостью и безусловно переносятся на работодателя (корпорацию) в силу имеющегося между работником и работодателем правоотношения. Процесс вменения в таком случае может быть выражен в максиме qui facit per alium facit per se.

Теория отождествления (теория alter ego) также является продуктом деликтного права, привнесенным в уголовное право с целью, с одной стороны, ограничить «всеохватываемость» теории субститутивной ответственности (позволяющей вменить любые действия любого работника при исполнении им его обязанностей в ответственность корпорации), но, с другой, расширить по сравнению с ней сферу признания корпораций уголовно ответственными. Сущность теории отождествления сводится к тому, что тот, кто контролирует деятельность корпорации, признается воплощающим для целей уголовного права в своих действиях (бездействии) саму корпорацию, так что последняя становится уголовно ответственной за его преступное поведение. При этом сфера применимости теории отождествления практически не ограничена по кругу преступлений, а осуждена. На ее основе корпорация может быть и как исполнитель преступления, и как соучастник в его совершении.

Ведущим прецедентом применительно к теории отождествления можно считать дело Теско Супермаркете Лтд., разрешенное в 1971 г. Палатой Лордов[107]. Согласно обстоятельствам дела, компания была осуждена за нарушение закона, запрещающего и объявляющего преступным продажу товара по цене выше, чем обозначена на нем. Как явствовало из доказательств, соответствующие действия были совершены ассистентом продавца в одном из магазинов, который нарушил инструкции менеджера, тогда как последний не проследил за ним.

Палата Лордов не согласилась с осуждением корпорации, сочтя, что менеджер отдельного магазина не может рассматриваться как достаточно высокое лицо в корпорации, чтобы его действия были отождествимы с действиями самой корпора-

ции: «Живое лицо обладает разумом, в котором может наличествовать знание или намерение, или небрежность, и оно обладает руками для выполнения своих намерений. У корпорации ничего этого нет: она должна действовать через живых лиц, хотя не всегда одних и тех же. Как следствие, лицо, которое действует, не говорит и не действует за компанию: оно действует как компания, а его разум, который направляет его действия, является разумом компании. ...Оно является воплощением компании или, как можно сказать, оно слышит и говорит через облик компании в пределах принадлежащих ему полномочий, и его разум является разумом компании. Если это виновный разум, тогда такая виновность является виновностью компании (курсив мой. — Г. ?.)».

Обозревая в целом теорию отождествления, нельзя не отметить, что возможности ее применения достаточно узки, поскольку связаны исключительно с деятельностью высшего менеджмента, тогда как часто преступные действия совершаются на более низких уровнях руководства корпорацией; как следствие, чем крупнее корпорация, тем больше у нее шансов избежать уголовного преследования.

Разработка и применение теории отождествления привели к ощутимым подвижкам в области уголовной ответственности корпораций. В частности, после нескольких неясно сформулированных намеков в ряде решений, в 1990 г. Суд Короны со всей определенностью заявил, что корпорации могут привлекаться к уголовной ответственности за простое убийство'.

В 2007 г. английский парламент принял Закон о корпоративном простом убийстве и корпоративном человекоубийстве (Corporate Manslaughter and Corporate Homicide Act, 2007, c. 19), которым для английского и шотландского уголовного права создано два новых статутных преступления — корпоративное простое убийство и корпоративное человекоубийство соответственно (ответственность за иные преступления будет по-прежнему наступать согласно прецедентному праву). Согласно ст. 1(1) закона организация виновна в соответствующем преступлении, «если способ, которым осуществляется или организована ее деятельность, (а) причиняет смерть лицу и (Ь) образует грубое нарушение соответствующей обязанности осторожности, возложенной на организацию (корпорацию, правительственный орган, полицию, трэйд-юнион, ассоциацию работодателей. — Г. Е.) по отношению к погибшему». В силу ст. 1(3) ответственность организации может наступить только в случае, если способ, которым осуществляется или организована ее деятельность и который установлен высшим менеджментом (в ст. 1(4) (с) последний определяется как лица, играющие существенную роль в принятии решений по осуществлению или организации деятельности организации в целом или в существенной части, а равно лица, фактически осуществляющие или организующие в целом или в существенной части такую деятельность), будет признан существенным элементом в нарушении обязанности осторожности. Нарушение обязанности будет считаться грубым (ст. 1(4)(Ь)), если поведение, образующее таковое нарушение, явно не соответствует тому, что может быть разумно ожидаемо от организации при данных обстоятельствах. Сама по себе обязанность осторожности определяется в ст. 2 закона как, к примеру, обязанность работодателя по отношению к работникам, продавца (изготовителя) по отношению к потребителю. Корпоративное простое убийство и корпоративное человекоубийство наказываются штрафом (ст. 1(4) закона); при этом суд вправе вынести приказ об устранении недостатков в деятельности организации (ст. 9) и приказ об обнародовании материалов дела (ст. 10).

В целом эта схема ответственности представляет собой объединение теории отождествления с идеей «прошлой виновности» (reactive fault), в силу которой для признания корпорации уголовно ответственной требуется установить предшествующее преступлению небрежение компании в создании удовлетворительных предохранительных мер по отношению к совершению actus reus преступления. Mens rea корпорации в такой ситуации как бы «извлекается» из предшествующего небрежения ее работников.

Обстоятельства, исключающие ответственность. В современном английском уголовном праве все обстоятельства, исключающие ответственность (именуемые также с процессуальной стороны «основаниями защиты»), делятся на две группы: обстоятельства, исключающие противоправность (justifications), и обстоятельства, исключающие виновность (excuses). Согласно Эндрю Эшворту, «для характеристики определенного поведения как преступного является основополагающим то, что оно неоправданно. ...Поведение, которое оправданно, является правомерным или, по меньшей мере, позволительным при данных обстоятельствах. Теоретически это всецело отлично от действия тех оснований защиты, которые являются обстоятельствами, исключающими виновность... Там деяние опасно (как вариант перевода можно предложить «противоправно». — Г. Е), но обвиняемый извиняется вследствие отсутст-

вия у него виновности в определенный момент времени. ...Обстоятельства, исключающие противоправность, как следствие, отрицают преступное поведение»[108].

К обстоятельствам, исключающим противоправность, относятся, в частности, самооборона и согласие потерпевшего; к обстоятельствам, исключающим виновность, — малолетний возраст, невменяемость, опьянение, принуждение и необходимость, юридическая ошибка, фактическая ошибка.

Тем не менее, если с теоретической точки зрения между оправдывающими и извиняющими обстоятельствами существует вполне ощутимая разница, то с точки зрения практической разницы между ними в действительности нет: и те, и другие влекут полное оправдание лица.

Самооборона (self-defence) в современном английском праве является исключительно продуктом судейского правотворчества.

В целом самооборона как основание защиты предполагает соблюдение двух условий: во-первых, применение силы должно быть необходимым; во-вторых, оно должно быть обоснованным.

Необходимость согласно сложившейся английской судебной практике распадается на два компонента: субъективный и объективный. Субъективный компонент предполагает, что защитные действия предпринимаются единственно с целью избежать причинения вреда, но не с целью отомстить нападающему или расправиться с ним. Объективный компонент, в свою очередь, указывает на то, что защитные действия допустимы «только если атака неизбежна или началась»[109]; при этом за обороняющимся признается право «первого удара».

Обоснованность применения силы заключается, по сути, в пропорциональности вреда причиняемого вреду предотвращаемому. В основе своей это предполагает объективную оценку соотношения ценностей. В английской судебной практике встречаются указания, в силу которых, с одной стороны, наилучшим доказательством обоснованности является то, что обороняющийся «честно и инстинктивно полагал необходимым» для отражения посягательства[110] (pro субъективный критерий); и, с другой стороны, судить об обоснованности применения силы могут и должны присяжные, а единого критерия предложить невозможно (pro объективный критерий).

Превышение пределов самообороны, т. е. причинение непропорционального вреда, не смягчает ответственности. В частности, если посягающему будет причинена смерть, то обороняющийся будет виновен в тяжком убийстве.

Недостижение возраста, с которого возможно привлечение к уголовной ответственности, редко трактуется как основание защиты, что является следствием очевидности этого факта, не требующим в подавляющем большинстве случаев какого-либо усложненного процессуального доказывания. Согласно ст. 34 Закона о преступлениях и беспорядках 1998 г. (Crime and Disorder Act, 1998, с. 37) общий возраст наступления уголовной ответственности в английском праве равен десяти годам.

Невменяемость как обстоятельство, исключающее виновность, в современном английском праве связывается со знаменитыми Правилами Макнатена 1843 г.' Поводом к их появлению стало убийство в 1843 г. неким Даниэлом Макнатеном (написание фамилии этого человека различается в англоязычных источниках) Эдуарда Друммонда, ошибочно принятого им за премьер-министра Великобритании Роберта Пиля. Как было установлено в судебном процессе, Макнатен, североирландский протестант, страдал манией преследования и полагал, что Пиль возглавляет заговор против его жизни совместно с Папой Римским и Орденом Иезуитов. Чтобы избавиться от якобы угрожавшей ему смерти, Макнатен решил убить премьера, однако по ошибке (он не знал, как выглядит Пиль) причинил смерть Друммонду. Судом он был оправдан по причине невменяемости и последующие 22 года вплоть до своей смерти провел в лечебнице для душевнобольных.

Этот вердикт породил общественное недовольство (в числе выразивших свою обеспокоенность была и королева Виктория, на жизнь которой не раз имели место покушения со стороны душевнобольных) и стал предметом обсуждения в Палате Лордов. Лорды сочли необходимым задать судьям Суда королевской скамьи ряд вопросов относительно значения психических расстройств для уголовной ответственности. В июне 1843 г. судьи сформулировали ответы на поставленные пять вопросов (рассматривая их при этом сами отнюдь не как правовую новеллу, но всего лишь как «изложение» действующего права), и объединенный ответ на два из них содержал положение, которое с тех пор стало общепризнанной формулировкой критерия невменяемости, воспринятого не только английским пра-

вом, но и уголовным законодательством многих иных стран семьи общего права.

В частности, как указали судьи, «во всех процессах присяжных следует инструктировать, что каждый человек презюмируется вменяемым и обладающим достаточной мерой разумности, чтобы отвечать за свои преступления, до тех пор, пока противное не будет доказано с убедительностью для них (т. е. для присяжных. — Г. Е.); и что для обоснования основания защиты вследствие невменяемости должно быть очевидно доказано, что в момент совершения деяния обвиняемый находился под воздействием такого повреждения разумения (a defect of reason) вследствие душевной болезни (disease of the mind), что не осознавал характер и свойства (the nature and quality) совершаемого им деяния или что если осознавал последнее, то не осознавал, что совершаемое им является неправдой (wrong)».

В содержательном наполнении Правил Макнатена можно выделить два варианта невменяемости: во-первых, обвиняемый может не осознавать характер и свойства совершаемого им деяния; во-вторых, осознавая это, обвиняемый, тем не менее, может не осознавать, что совершаемое им является неправдой.

Что касается первого варианта невменяемости, то под не- осрзнанием характера и свойств совершаемого судебная практика понимает исключительно неосознание лицом «физического характера деяния»; неосознание морального аспекта поступка не имеет к этому варианту никакого отношения.

Второй вариант невменяемости, в свою очередь, предполагает неосознание лицом противоправного характера действий; если, напротив, под воздействием душевной болезни лицо понимает противоправность поведения, но считает его морально позитивным, ссылка на невменяемость исключается. (Именно таким пониманием второго варианта обусловлен перевод — «неправда» — последнего слова (wrong) в формуле невменяемости.)

При этом принципиальное значение приобретает «источник» невменяемости. Согласно Правилам МакНатена им может являться лишь «повреждение разумения вследствие душевной болезни». Судебная практика последовательно истолковывает такое «повреждение разумения» как связанное исключительно с дефектами понимания; соответственно, констатация невменяемости безусловно исключается тогда, когда у лица, понимающего характер и свойства деяния и то, что оно является неправдой, наблюдаются эмоциональные или волевые дефекты. Что же касается понятия «душевная бо-

лезнь», то судебная практика склонна достаточно широко трактовать его (поскольку в Правилах МакНатена говорится именно о «душевной болезни», а не о «болезни мозга»): сюда относятся любые болезни, затрагивающие функционирование мозга как органической, так и эндогенной или врожденной природы, а также как хронические, так и временные (в том числе прерывистые), однако постольку, поскольку прослеживается причинная связь между ними и поведением обвиняемого.

Однако именно «источник» невменяемости является наиболее критикуемым фрагментом в Правилах МакНатена, поскольку последние не позволяют принять во внимание те заболевания, которые влияют на способность лица руководить своими действиями.

Именно отмеченная «узость» Правил Макнатена повлекла привнесение в английское уголовное право родственной невменяемости концепции «уменьшенной вменяемости» (idiminished responsibility). Статья 2 Закона об убийстве 1957 г. (Homicide Act, 5amp;6 Eliz. II, с. 11) установила следующее: «(1) Когда лицо совершает убийство или является соучастником в убийстве другого лица, оно не должно осуждаться за тяжкое убийство, если оно страдало от такой ненормальности ума (возникшей или вследствие состояния остановившегося либо задержавшегося развития умственных способностей, или вследствие любых внутренних причин либо вызванной заболеванием или травмой), что существенно ослабляла его психическую ответственность за его действия или бездействие в совершении или в соучастии при совершении убийства. (2) При обвинении в тяжком убийстве защита должна доказать, что обвиненное лицо в силу настоящей статьи не подлежит осуждению за тяжкое убийство. (3) Лицо, которое, если бы не настоящая статья, подлежало бы осуждению как исполнитель или как соучастник за тяжкое убийство, вместо того должно быть осуждено за простое убийство...»

Уменьшенная вменяемость по английскому уголовному праву характеризуется тремя юридически значимыми элементами. Первым из них является «ненормальность ума» (abnormality of mind). В его истолковании английская судебная практика прибегает к решению 1960 г. по делу Бирна1. Последний был осужден за тяжкое убийство молодой девушки, которую он задушил и над мертвым телом которой жестоко надругался. По свидетельству медицинских экспертов, Бирн являлся сексуальным психопатом, т. е. страдал от насильственных извращенных сек-

суальных желаний и был неспособен (или почти неспособен) к их контролированию. Тогда, когда он не находился под их влиянием, его поведение было полностью нормальным. Убийство было совершено под воздействием указанных желаний. На апелляции осужденный ссылался на уменьшенную вменяемость как на основание смягчить обвинение до простого убийства. Положительно разрешая апелляцию, лорд Паркер сформулировал определение «ненормальности ума», ставшее с тех пор общепризнанным: «“Ненормальность ума” ... означает состояние ума, столь отличное от состояния ума обычных людей, что разумный человек обозначил бы его как ненормальное. Нам представляется, что оно достаточно широко, чтобы охватить собой проявления умственной активности во всех ее аспектах, не только в плане восприятия физических действий и событий и способности сформировать разумное суждение относительно того, является ли действие правым или же неправым, но также и в плане способности выражать волевые способности по контролю за физическими действиями в соответствии с таким разумным суждением».

Как можно заметить, это определение достаточно широко: им охватываются не только дефекты понимания, но и дефекты волеобразования (чего нет в Правилах Макнатена). Таким образом, под определение «ненормальности ума» подпадают и неодолимые влечения (расстройства влечений), и психопатии, которые не являются основанием для констатации невменяемости по «букве» Правил Макнатена. То, наличествует ли у обвиняемого «ненормальность ума», устанавливается присяжными: об этом свидетельствует оговорка в решении по делу Бирна о том, что «ненормальность ума» оценивается разумным человеком (т. е. присяжными); при этом присяжные вправе принять во внимание показания медиков, однако не обязаны им следовать и вправе решить вопрос о «нормальности или ненормальности ума» на основе всех действий и утверждений обвиняемого и его поведения.

Вторым элементом уменьшенной вменяемости является специфическая причина возникновения «ненормальности ума». Такими причинами могут быть: во-первых, состояние остановившегося или задержавшегося развития умственных способностей (т. е. различные психические расстройства, воздействующие на способности рационального мышления); во-вторых, любые внутренние причины (этим понятием охватываются все случаи расстройств умственной деятельности, не имеющих ясной внешней (органической) причины); и, в-третьих, заболевание или травма (т. е. органические повреждения психики, включая заболевания головного мозга, а также физические болезни, вызвавшие «ненормальность ума»). Этиология «ненормальности ума», согласно прецеденту дела Бирна, является вопросом, решаемым исключительно экспертами-медиками.

Третьим элементом уменьшенной вменяемости является существенное ослабление вследствие «ненормальности ума» психической ответственности (mental responsibility) лица за его действия или бездействие в совершении или в соучастии в совершении убийства. То, насколько «существенно» «ненормальность ума» ослабила психическую ответственность лица, является вопросом факта, решаемым присяжными, т. е., по сути, этико-легальной, а не медицинской концепцией. В решении по делу Бирна относительно данного элемента содержится следующее указание: «Выражение «психическая ответственность за свои действия» приводит к рассмотрению той степени, в которой разум обвиняемого ответственен за его физические действия... Это вопрос степени и, по сути, вопрос для присяжных. Медицинские доказательства, конечно же, релевантны, но вопрос подразумевает решение не просто относительно того, наличествовало ли некоторое ослабление психической ответственности обвиняемого за его действия, но и относительно того, может ли такое ослабление обоснованно быть названо «существенным» (здесь же присяжные совершенно правомерно могут не согласиться с врачами)». Иными словами, этот элемент зависит не столько от медицинских свидетельств, сколько от здравого смысла присяжных и их симпатий или антипатий по отношению к конкретному обвиняемому.

Юридическим следствием констатации присяжными уменьшенной вменяемости является осуждение за простое убийство. При определении последствий вердикта о простом убийстве вследствие уменьшенной вменяемости судья вправе назначить либо уголовное наказание, либо принудительное лечение.

Проблема опьянения как обстоятельства, исключающего ответственность, связана с ситуациями совершения преступления, относительно которых обвиняемый утверждает, что он либо не сознавал учиняемого вследствие своего состояния, либо что, если бы не его опьянение, он не совершил бы соответствующих действий. В целом английская судебная практика сдержанно относится к признанию опьянения обстоятельством, исключающим виновность. Согласно прецеденту дела Маджевски, разрешенному в 1976 г.[111], единственная ситуация, когда обвиняемый может ссылаться на свое опьянение как на

частично извиняющее обстоятельство, может иметь место в ситуациях с преступлениями, требующими «специального» намерения: здесь доказательства опьянения могут использоваться для демонстрации того, что обвиняемый не обладал таким намерением, хотя и действовал с соответствующим «общим» намерением, достаточным для образования меньшего по тяжести преступления. Иными словами, обвиняемый в тяжком убийстве может быть осужден за простое убийство и т. п.

Что касается различения между преступлениями со «специальным» и с «общим» намерением, то здесь судебная практика в целом склонна считать, что первое предполагает некий элемент целеполагания, желания достичь чего-то.

Обоснование правила, сформулированного в решении по делу Маджевски, лорды усмотрели в соображениях здравого смысла. В частности, как отметил лорд Элвин-Джонс, то, что опьянение будет релевантно лишь в узком круге преступлений со «специальным» намерением, полностью согласуется с идеей справедливости: нет ничего неправильного в том, что человек, который волимо употребляет алкоголь, признается уголовно ответственным и подлежащим наказанию за все, что он совершит в таком состоянии; сам по себе факт того, что он напился, уже указывает на неосторожность с его стороны, и этого достаточно для образования mens rea в преступлениях с «общим» намерением. Еще более жестко эту идею сформулировал лорд Симон-Глэйсдэйл: «Одной из главных целей уголовного права с его карательными санкциями является защита от определенного противоправного поведения тех лиц, которые являются законопослушными. Ничем не вызванное насилие составляло с незапамятных времен весомую долю в таком противоправном поведении. Согласиться с доводом апеллянта значило бы оставить гражданина юридически незащищенным от ничем не вызванного насилия, когда такое насилие являлось следствием распития спиртных напитков или потребления наркотиков, лишивших правонарушителя возможности осознать, что он делал или каковы будут последствия».

Принуждение (duress per minas) и необходимость (necessity) являют собой два родственных основания защиты в английском уголовном праве.

В 2005 г. Палата Лордов рассмотрела дело некоего Хасана, в решении по которому лорд Бингхэм-Корнхилл в сжатой форме изложил основные принципы права, применимые к ситуациям принуждения. Во-первых, как указал лорд Бингхэм-Корн- хилл, принуждение как основание защиты неприменимо в дедах по обвинению в тяжком убийстве, покушении на тяжкое убийство и некоторых формах измены. Во-вторых, угроза, исходящая от принуждающего, должна быть связана с причинением смерти или тяжкого телесного вреда. В-третьих, угроза должна быть направлена против обвиняемого, его семьи или против лица, за безопасность которого обвиняемый полагает себя находящимся в ответе. В-четвертых, принуждение должно расцениваться исходя из объективного стандарта, т. е. исходя из обоснованности с точки зрения обычного разумного человека восприятия обвиняемым угроз и обоснованности с этой же точки зрения его ответного поведения. В-пятых, принуждение как основание защиты допустимо только в случаях, когда преступные действия непосредственно вызваны принуждением. В-шестых, принуждение как основание защиты допустимо только в случаях, когда у обвиняемого не было разумно предвидимого способа избежать преступных действий. Иными словами, обвиняемый должен разумно полагать, что в случае его неповиновения насилие будет применено незамедлительно, так что у него не остается выбора. В-седьмых, принуждение как основание защиты недопустимо в случаях, когда обвиняемый сам поставил себя в такие условия, что третье лицо получило возможность «надавить» на него.

В целом аналогичные требования выдвигаются английской судебной практикой и применительно к необходимости как основанию зашиты. Ведущим прецедентом здесь является дело Мартина, разрешенное Апелляционным Судом в 1989 г.1, где суд сформулировал несколько принципов, применимых к основанию защиты вследствие необходимости. Во-первых, отметил суд, английское право в исключительных обстоятельствах признает основание защиты вследствие необходимости, т. е. объективной опасности, угрожающей обвиняемому или другим лицам. Во-вторых, ссылка на необходимость допустима только в том случае, если, исходя из объективной точки зрения, обвиняемый действовал разумно и пропорционально с целью избежать угрозы смерти или тяжкого телесного вреда. В-третьих, для образования основания защиты вследствие необходимости присяжные должны решить, был ли вынужден обвиняемый действовать так, как он действовал, и действовал ли бы так на его месте разумный человек.

in*

Одной из наиболее дискуссионных в английском уголовном Праве является проблема допустимости отобрания человеческой Жизни лицом, действующим в состоянии необходимости.

Интереснейшим делом, связанным с допустимостью ссылки на необходимость как основание защиты от обвинения в тяжком убийстве, является насчитывающий более 120 лет английский прецедент — дело Дадли и Стифенса1. Его факты, как можно судить из судебного отчета, заключались в следующем. Летом 1884 г. Томас Дадли и Эдуард Стифенс вместе с неким Бруксом и юнгой 17—18 лет оказались единственными среди выживших после крушения яхты «Миньонетг» в открытом море в 1600 милях от мыса Доброй Надежды. Оказавшись на шлюпке практически без запасов еды и воды, они стали дрейфовать. На восемнадцатый день, когда они были седьмой день без еды и пятый без воды, Дадли и Стифенс, намекая на юнгу, предложили Бруксу пожертвовать одним из них. Брукс отказался. На следующий день Дадли предложил бросить жребий, однако Брукс вновь отказался. Тогда Дадли сказал, что если судно не появится на следующее утро, юнга должен быть убит. Утром судно не появилось, и Дадли с согласия Стифенса (Брукс отказался принять в этом участие), прочитав молитву, зарезал юнгу, лежавшего в крайне истощенном состоянии на дне лодки, но находившегося в сознании. В течение последующих дней Дадли, Стифенс и Брукс питались мясом и кровью убитого; на четвертый день после убийства все трое были спасены проходившим мимо судном.

Дадли и Стифенс бьши преданы суду по обвинению в тяжком убийстве. Суд проходил в ноябре 1884 г. на Девонских и Корнуоллских ассизах под председательством барона Хаддлстона. Присяжные не смогли признать подсудимых виновными в тяжком убийстве и вынесли вместо обвинительного вердикта так называемый «специальный вердикт». Изложив факты дела, присяжные специально подчеркнули, что если бы обвиняемые не съели юнгу, они, вероятнее всего, не выжили бы; что юноша, находившийся в еще более ослабленном состоянии, скорее всего, умер бы раньше всех; что во время совершения убийства не было не единого иного шанса выжить.

В декабре 1884 г. дело было заслушано на специальной сессии Суда королевской скамьи пятью судьями:              лор

дом — главным судьей Колериджем, судьями Гроувом и Денманом, баронами Поллоком и Хаддлстоном. Пространное решение суда, сформулированное лордом — главным судьей Колериджем, было вынесено не в пользу обвиняемых. Довод о допустимости необходимости как основания защиты от обвинения в тяжком убийстве был сочтен судом «одновременно опасным, аморальным и противным всем правовым принципам...». Все случаи, которые, по мнению суда, могли бы оправдать убийство, были сведены к самообороне. Далее суд процитировал отрывок из «Истории тяжб короны» Мэттью Хэйла, в котором автор указывал на неоправданность кражи состоянием голода, и вопросил: «Если... мнение лорда Хэйла ясно — а так оно и есть — что крайняя голодная необходимость не оправдывает хищение, что же можно сказать о док» трине, которая оправдывает ею тяжкое убийство?». Анализу была подвергнута и работа Фрэнсиса Бэкона (оправдывавшего действия потерпевшего кораблекрушение, который спасался на доске и сталкивал в море другого, пытавшегося забраться на эту доску), относительно которой суд указал, что бэконов- ский dictum явно не подкреплен прецедентами и не может считаться формулирующим действующую норму права.

Далее лорд — главный судья Колеридж отметил, что право убить в состоянии необходимости не согласуется с постулатами права в той мере, в какой праву неизвестна общая обязанность поддерживать жизнь; напротив, указал он, право полно случаев, когда человек обязан пожертвовать своей жизнью. «Допустив необходимость как основание защиты, — сказал он, — мы поставим тем самым множество вопросов: кто будет решать, есть ли такая необходимость? по какой мерке будут сопоставляться жизни? будет ли то сила или ум, или что-то еще?». Допущение необходимости как основания защиты, отметил суд, откроет дверь «разнузданным страстям и ужасным преступлениям»; несправедливость же в конкретных случаях может быть смягчена применением помилования.

Завершил свое решение лорд — главный судья Колеридж примечательным пассажем: «Не следует полагать, что, отказывая допустить соблазн как извинение за преступление, мы забыли, как велик был соблазн, как ужасно страдание, как тяжело в таких ситуациях принять правильное решение и действовать честно. Мы часто вынуждены устанавливать стандарты, которых мы не можем сами достичь, и формулировать правила, которым мы сами не можем отвечать. Но человек не имеет права объявлять соблазн извинением, хотя он может сам поддаться ему; не может он и позволить состраданию к преступнику изменить либо смягчить так или иначе юридическое определение преступления. Как следствие, наша обязанность заключается в объявлении того, что деяние обвиняемых в данном случае являлось предумышленным тяжким убийством; того, что факты, как они установлены в вердикте, не образуют юридического оправдания человекоубийства; и того, что, по

нашему единогласному мнению, обвиняемые на основании настоящего специального вердикта виновны в тяжком убийстве».

После вынесения решения над обвиняемыми была прочтена обычная для случаев осуждения за тяжкое убийство формула смертного приговора. Последний, однако, не был приведен в исполнение: принимая во внимание общественное мнение, королева Виктория помиловала Дадли и Стифенса, заменив смертный приговор обоим на шестимесячное тюремное заключение.

Будучи единственным и уникальным в своем роде, решение по делу Дадли и Стифенса традиционно цитируется как исключающее необходимость в качестве основания защиты при обвинении в тяжком убийстве.

Тем не менее в определенном смысле оно было сравнительно недавно поставлено под сомнение решением Апелляционного Суда (Отделение по гражданским делам) по делу сиамских близнецов[112]. Обстоятельства дела были таковы, что суду следовало решить, будет ли операция по разделению близнецов, вследствие которой один (Мэри) с неизбежностью погибнет (а без операции с неизбежностью погибнут оба), а другой (Джоди), возможно, выживет, правомерной или такая операция образует тяжкое убийство врачами одного из близнецов. По мнению суда, в возникшей ситуации ответ на вопрос лорда — главного судьи Колериджа, заданный им в решении по делу Дадли и Стифенса (кто будет решать, есть ли необходимость? по какой мерке будут сопоставляться жизни?), очевиден: «Мэри, к несчастью, предопределена очень ранняя смерть». Сославшись на «Дигесты» Джеймса Ф. Стифена и указанные в них необходимые требования к основанию защиты вследствие необходимости (действия должны предотвращать наступление последствий, которых иначе лицо не может избежать и которые, в случае их наступления, причинят серьезный вред; при этом действующий должен сделать не более, чем разумно необходимо для этой цели, и вред причиненный не должен быть «непропорциональным» по отношению к вреду предотвращенному), суд счел эти требования выполненными в деле сиамских близнецов. Что же касается оценки соотношения вреда причиняемого и вреда предотвращаемого, то здесь суд был категоричен: «...Интересам Джоди должно быть оказано предпочтение по сравнению с противоречащими им интересами Мэри».

Сопоставляя решение по делу сиамских близнецов с решением по делу Дадли и Стифенса, следует отметить, что последнее теперь вряд ли можно рассматривать как безусловный прецедент в пользу той точки зрения, что необходимость недопустима как основание защиты от обвинения в тяжком убийстве. По крайней мере постольку, поскольку речь идет о медицинской необходимости и очевидна возможность спасения одной человеческой жизни за счет другой (при условии, что без медицинского вмешательства потеряны будут обе жизни и что одна из таких жизней на данный момент составляет угрозу для другой), необходимость допустима как основание защиты от обвинения в тяжком убийстве и является по природе своей уже не извиняющим, а оправдывающим обстоятельством.

Юридическая ошибка как обстоятельство, исключающее виновность, в целом не признается английским уголовным правом, где до сего дня господствует максима ignorantia juris neminem excusat — незнание права никого не извиняет. Еще в 1862 г. было решено, что преступные действия, о которых лицо утверждает, что об их позволительности ему сообщил юрист, не становятся вследствие такой ошибки непреступными, а допущенная ошибка, как следствие, не является извинительным обстоятельством: «Было бы опасным, если бы мы должны бьши заменить мнением обвиненного лица... непосредственно закон»'. (Согласно фактам дела, подмастерье покинул лавку своего хозяина после его смерти, полагаясь на ошибочный совет адвоката, по которому он более не обязан был оставаться в лавке; он был приговорен к каторжной тюрьме сроком на 14 дней.)

В отличие от юридической ошибки в контексте фактической ошибки максима ignorantia facti excusat и исторически рассматривалась, и сейчас рассматривается как в целом действующая (хотя и подверженная ряду исключений) максима уголовного права. Соответственно, лицо, искренне заблуждающееся в оценке своих действий, осуждено быть не может.