Приложение Указания на Ф.А. Ланге и Б. Больцано
Как ни велико расстояние, отделяющее мое прнимание логики от взглядов Ф.А. Ланге, я согласен с ним и вржу его заслугу перед нашей дисциплиной в том, что он в эпоху^господства пренебрежительного отношения к чистой логике решительно высказал убеждение, что «наука может ожидать существенных успехов от попытки самостоятельного обсужденщ чисто формальных элементов логики»[206].
Согласие идет еще дальше, оно касается в самых общих чертах и идеи дисциплины, которую Ланге, впрочем, не сумел довести до полной ясности. Не без основания обособление чистой логики означает для него выделение тех учений, которые он характеризует как «аподиктическое в логике», именно «тех учений, которые, подобно теоремам математики, могут быть развиты в абсолютно принудительной форме...». И достойно одобрения то, что он затем прибавляет: «Уже один факт существования принудительных истин настолько важен, что необходимо тщательно изыскивать каждый его след. Пренебрежение этим исследованием яз-за малой ценности формальной логики или из- за ее недостаточности как теории человеческого мышления с этой точки зрения недопустимо, прежде всего, как смешение теоретических и практических целей. На подобное возражение следовало бы смотреть так, как если бы химик отказался анализировать сложное тело, потому что в сложном состоянии оно очень ценно, между тем как отдельные составные части, вероятно, не имели бы никакой ценности»[207]. Точно так же верно говорит он в другом месте: «Формальная логика как аподиктическая наука имеет ценность, совершенно независимую от ее полезности, так как каждая система a priori обязательных истин заслуживает самого серьезного внимания»[208].Так, горячо вступаясь за идею формальной логики, Ланге и не подозревал, что она уже давно осуществлена в довольно значительной мере. Я имею в виду, разумеется, не те многочисленные изложения формальной логики, которые росли буйным цветом, особенно в школах Канта и Гербарта, и которые слишком мало
{соответствовали}[209] выдвигаемым ими притязаниям; я говорю о «Наукоунении» Бернарда Больцано, вышедшем в 1837 г.
Это произведение в деле логического «элементарного учения» оставляет далеко за собой все имеющиеся в мировой литературе систематические изложения логики. Хотя Больцано ясно не обсуждал и не 5 высказывался за самостоятельное отграничение чистой логики в нашем смысле^но de facto он в первых двух томах своего произведения изложи^ ее именно в качестве фундамента для наукоуче- ния в его смысАе с такой чистой и научной строгостью и снабдил ее таким множеством оригинальных, научно доказанных и, во ю всяком случае, плодотворных мыслей, что уже в силу одного этого его придется признать одним из величайших логиков всех времен. {Исторически его можно тесно связать с Лейбницем}[210], с которым у него Mfroro общих мыслей и основных взглядов и к которому он также философски близок в других отношениях. 15 Правда, он тоже не вполне исчерпал богатства логических интуи- ций Лейбница, особенно в области математической силлогистики и mathesis universalis. Но в то время из наследия Лейбница было известно лишь немногое, и в качестве ключа к его пониманию недоставало «формальной» математики и учения о многообразии. 20В каждой строке замечательного произведения Больцано сказывается его острый математический ум, вносящий в логику тот же дух научной строгости, который сам Больцано впервые внес в теоретическое обсуждение основных понятий и положений математического анализа, тем самым дав ей новые основания; эту is славную заслугу не забыла отметить история математики. У Больцано, современника Гегеля, мы не находим и следа глубокомысленной многозначности философской системы, которая стремится скорее к богатому мыслями мировоззрению и жизненной мудрости, чем к теоретически-анализирующему знанию мира; мы зо не находим у него и обычного злосчастного смешения этих двух, принципиально различных устремлений, которое так сильно задержало развитие научной философии. Его идейные построения математически просты и трезвы, но вместе с тем математически ЯСНЫ И ТОЧНЫ. Только более глубокое проникновение В СМЫСЛ И 35 цели этих построений показывает, какая великая работа ума кроется в трезвых определениях и в сухих формулах.
Философу, выросшему среди предрассудков, языковых и мыслительных привычек идеалистических школ, — и все мы еще не вполне освободились от их воздействия, — такого рода научная манера легко 40 может показаться плоской безыдейностью или даже неповоротливостью и педантизмом. Но на труде Больцано должна строиться логика как наука; у него она должна учиться тому, что ей необ-
ходимо: математической остроте различений, математической точности теорий. Тогда она приобретет и иную основу для оценки «математизирующих» теорий логики, которые с таким успехом строят математики, не заботясь о пренебрежительном отношении философов. Ибо они, безусловно, гармонируют с духом Больцано, хотя сам он и не догадывался о них. Во рсяком случае, будущий историк логики вряд ли впадет в такое і|едоразумение, какое допустил столь основательный в других случаях Ибервег, поставив произведение столь высокого достоинства, как «Науко- учение», на одну ступень с «Логикой для женщшр Книгге[211].
Сколь ни цельна работа Больцано, однако е| нельзя считать окончательно завершенной (в полном согласии (^Мнением самого этого глубоко честного мыслителя). Чтобы упомянуть здесь лишь об одном, укажем на особенно чувствительные медочеты в теоре- тико-познавательном направлении. Отсутствует (или совершенно недостаточны) исследования, касающиеся ^собственно философского выяснения функции логического элемента в мышлении и тем самым философской оценки самой логической дисциплины. От этих вопросов всегда может уклониться исследователь, который в точно очерченной области, как в математике, строит теорию на теории и не обязан особенно заботиться о принципиальных вопросах; но не исследователь, который стоит перед задачей выяснить право на существование своей дисциплины, сущность ее предметов и задач, и который обращается к тем, кто совсем не видит этой дисциплины, не придает ей значения или же смешивает ее задачи с задачами совсем иного рода. Вообще, сравнение предлагаемых логических исследований с произведением Больцано покажет, что в них речь вовсе не идет о простом комментировании или критически исправленном изложении идейных построений Больцано, хоть они испытали {решительные побуждения}[212] со стороны Больцано — и, наряду с ним, со стороны Лотце.
Одиннадцатая глава Идея чистой логики
Чтобы охарактеризовать, по крайней мере предварительно, в нескольких существенных чертах ту цель, к которой стремятся последующие |о {втором томе}[213] детальные исследования, мы попытаемся довести до понятийной ясности идею чистой логики, которая до некоторой степени уже подготовлена вышеприведенными критическими размышлениями.
§ 62. Единство науки. Связь вещей и связь истин
Наука есть, прежде всего, антропологическое единство, а именно единство актов мышления, мыслительных диспозиций наряду с определенными, относящимися сюда внешними организациями. Все, что определяет это единство как антропологическое и в особенности как психологическое, нас здесь не интересует. Мы интересуемся, наоборот, тем, что делает науку наукой, а это, во всяком случае, не психологическая и вообще не реальная связь, которой подчинены акты мышления, а объективная или идеальная связь, которая придает им однородное предметное отношение и в этой однородности также идеальную значимость.
Однако здесь необходима большая определенность и ясность.
Объективная связь, идеально пронизывающая все научное мышление, придающая ему и тем самым науке как таковой «единство», может быть понята двояко: как связь вещей (Sachen), к которым интенционально относятся переживания мышления (действительные или возможные), и, с другой стороны, как связь истин, в которой вещное (sachlich) единство достигает объективной значимости в качестве того, что оно есть. И то и другое a priori дано совместно и нераздельно. Ничто не может быть, не будучи так или иначе определено, и то, что оно есть и так или иначе определено, есть именно истина в себе, которая образует необходимый коррелят бытия в себе. То, что относится к единичным истинам, соответственно, положениям дел, очевидно, относится и к связям истин, соответственно, положений дел. Но эта очевидная нераздельность не есть тождественность. В соответствующих истинах или связях истин {выявляется (sich auspragen) действительное существование}[214] вещей и вещных связей. Но связи истин иного рода, чем связи вещей, которые в них {«действитель-
ны»}[215] (wahrhaft); это сразу проявляется в том, что истины, относящиеся к истинам, не совпадают с истинами, относящимися к вещам, которые полагаются в первых истинах.
Чтобы предупредить недоразумения, я подчеркиваю, что сло- 5 ва «предметность», «предмет», «вещь» и т.
п. здесь все время употребляются в самом широком смысле, стало быть, в гармонии с тем смыслом термина «познание», которому я о^даю предпочтение. Предметом (познания) может быть одинаково как реальное, так и идеальное, вещь или событие, равно каж вид или мате- ю матическое отношение, бытие как и долженствование. Это, само собой, переносится на такие выражения, как «единство предметности», «связь вещей» и т. п. \_о
Оба эти, только в абстракции мыслимые раздельно единства — единство предметности, с одной стороны,ж единство исти- 15 ны, с другой стороны, — даны нам в суждении /йли, точнее, в познании. Это выражение достаточно обширно, чтобы охватить как простые акты познания, так и все сколь бы та ни было сложные, логически единые связи познания: каждая связь как целое есть сама единый акт познания. Совершая акт познания или, как я 20 предпочитаю выражаться, живя в нем, мы «заняты предметным», которое в нем, именно познавательным образом, подразумевается и полагается; а если это познание в строжайшем смысле, т. е. если мы судим с очевидностью, то предметное дано {первично} (originar). Положение дел здесь для нас уже не просто предполо- 25 жительно, но действительно находится перед нашими глазами, и в нем сам предмет в качестве того, что он есть, т. е. именно так и не иначе, как он подразумевается в нашем познании: как носитель этих качеств, как член этих отношений и т. п. Он не просто предположительно, но действительно так устроен и в качестве дейст- зо вительно так устроенного дан в нашем познании. Это означает только, что он не просто вообще подразумевается (обсуждается), g но что он познан; или означает также: то, что он таков, — это ставшая актуальной истина, {конкретизировавшаяся (vereinzelt) в с* переживании очевидного суждения}[216]. Если мы размышляем над ^ 35 {этой конкретизацией и осуществляем идеирующую абстрак- ^ цию}[217], то вместо предметного сама истина становится {постигнутым предметом}[218]. Мы постигаем при этом истину[219] как идеальный коррелят мимолетного субъективного акта познания, как единую, в противоположность неограниченному многообразию воз- 40 можных актов познания и познающих индивидов.
Связям познаний соответствуют идеальные связи истин.
Будучи надлежащим образом поняты, они суть не только комплексы истин, но комплексные истины, которые, таким образом, сами и притом как целое подчинены понятию истины. Сюда же относятся и науки в объективном смысле слова, т. е. в смысле объеди- 5 ненной истины. При общей корреляции, которая существует между истиной и предметностью, единству истины в одной и той же науке соответствует также единая предметность: это есть единство наукой области. По отношению к ней все единичные истины одной и той же науки называются вещно связанными — ю выражение, которое, впрочем, здесь, как мы увидим далее, употребляется в гораздо более широком смысле, чем это принято. (Ср. заключение § 64.)§ 63. Продолжение. Единство теории 15
Теперь спрашивается, нем же определяется единство науки и тем самым единство области? Ибо не каждое соединение истин в группу истин, которое ведь может быть и чисто внешним, создает науку. К науке принадлежит, как мы сказали в первой главе[220], 20 определенное единство связи обоснования. Но и этого еще недостаточно, поскольку, хотя это и указывает на обоснование как на сущностную принадлежность идее науки, оно не говорит, какого рода единство обоснований составляет науку.
Чтобы достигнуть ЯСНОСТИ, предпошлем несколько общих 25 утверждений.
Научное познание как таковое есть познание из основания. Знать основание чего-то — значит усматривать необходимость того, чтобы дело обстояло так, а не иначе. Необходимость как объективный предикат истины (которая тогда называется необ- зо ходимой истиной) обозначает именно закономерную значимость iF соответствующего положения дел[221]. Стало быть, усмотреть поло- * жение дел как закономерное или его истину как значимую с необ- і ходимостью и обладать познанием основания положения дел, g соответственно, его истины — суть равнозначные выражения. 35 Впрочем, в силу естественной эквивокации, называют необходи- Q мой и каждую общую истину, которая сама высказывает закон. Соответственно первоначально определенному смыслу, ее следо-
вало бы скорее назвать объясняющим основанй^ закона, из которого вырастает класс необходимых истин, fl
Истины распадаются на индивидуальные УЩодовые. Первые содержат (эксплицитные или имплицитные) утверждения о дейст- 5 вительном существовании индивидуальных едСшчностей, тогда как последние совершенно свободны от этого wtojLko дают возможность (исходя из одних понятий) заключатко шзможном существовании индивидуального. Л
Индивидуальные истины как таковые случайнщ Когда в отно- ю шении их говорят об объяснении из основанийЖо речь идет о том, чтобы показать их необходимость при опрщеленных предполагаемых условиях. А именно если связь одно» факта с другими закономерна, то бытие этого факта определеир как необходимое на основании законов, регулирующих свяаи соответствую- 15 щего вида и при условии соответствующих обстоятельств.
Если речь идет об обосновании не фактической, а родовой истины (которая в отношении возможного применения к подчиняющимся ей фактам сама, в свою очередь, носИ0г характер закона), то мы обращаемся к определенным родовым законам и путем спе- 20 циализации (не индивидуализации) и дедуктивного вывода получаем из них обосновываемое положение. Обоснование родовых законов необходимо ведет к определенным законам, которые по своему существу (стало быть, «в себе», а не только субъективно или антропологически) не поддаются дальнейшему обоснованию. 25 Они называются базисными законами.
Систематическое единство идеально замкнутой совокупности законов, покоящихся на одной базисной закономерности, как на своем первичном основании, и вытекающих из него благодаря систематической дедукции, есть единство систематически зр- зо вершенной теории. Базисная закономерность состоит при этом либо из одного базисного закона, либо из соединения однородных базисных законов.
Теориями в этом строгом смысле мы обладаем в лице общей арифметики, геометрии, аналитической механики, математиче- 35 ской астрономии и т. д. Обыкновенно понятие теории считается относительным, а именно, в зависимости от того многообразия единичностей, над которым она господствует и которому поставляет объясняющие основания. Общая арифметика дает объясняющую теорию для нумерических и конкретных числовых поло- 40 жений; аналитическая механика — для механических фактов; математическая астрономия — для фактов тяготения и т. д. Но возможность взять на себя функцию объяснения есть само собой разумеющееся следствие из сущности теории в нашем абсолютном смысле. В более свободном смысле под теорией разумеют де- 45 дуктивную систему, в которой последние основания еще не суть
основные законы в строгом смысле слова, но в качестве подлинных оснований приближают нас к ним. Теория в этом свободном смысле образует одну ступень в последовательности ступеней законченной теории.
Мы обращаем внимание еще на следующее различие: каждая объясняющая связь дедуктивна, но не каждая дедуктивная связь является объясняющей. Все основания суть предпосылки, но не все предпосылки суть основания. Правда, каждая дедукция есть необходимая /|едукция, т. е. подчинена законам; но то, что заключения выводятся по законам (по законам умозаключения), еще не означає^, что они вытекают из законов и в точном смысле слова «основанії» на них. Впрочем, каждую предпосылку, в особенности общуй), принято называть «основанием» выводимого из нее «следствия» — на эту эквивокацию следует обратить внимание.
§ 64. Существенные и внесущественные принципы, дающие науке единство. Абстрактные, конкретные и нормативные науки
Теперь мы в состоянии ответить на поставленный выше вопрос, что определяет взаимную принадлежность истин одной науки, что составляет ее «вещное» единство.
Объясняющий принцип может быть двоякого рода: существенного и несущественного вида. Существенно едины истины одной науки, если связь их покоится на том, что прежде всего делает науку наукой; а это, как мы знаем, есть познание из основания, следовательно, объяснение или обоснование (в точном смысле). Существенное единство истин какой-либо науки есть единство объяснения. Но каждое объяснение опирается на теорию и заканчивается познанием базисных законов, принципов объяснения. Единство объяснения означает, следовательно, теоретическое единство, т. е., согласно вышеприведенному, однородное единство обосновывающей закономерности, в конечном счете однородное единство объясняющих принципов.
Науки, в которых точка зрения теории, принципиального единства, определяет их области и которые, таким образом, объ- емлют в идеальной замкнутости все возможные факты и родовые единичности, причем принципы их объяснения лежат в одной закономерности, — эти науки не совсем подходящим образом называют абстрактными науками. Лучше всего их характеризовало бы название теоретических наук. Однако это выражение употребляется для обозначения противоположности практическим и нормативным наукам, и мы также выше оставили за ним
этот смысл. Следуя мысли И. фон Криза[222], можно было бы почти столь же характерно назвать эти науки номологическими, поскольку закон для них есть объединяющий принцип и существенная цель исследования. Употребляемое иногда название объясняющие науки тоже подходит, если им подчеркивается единство объяснений, а не само объяснение[223].
Во-вторых, имеются еще {неординарные}[224] то^іси зрения для объединения истин в одну науку; укажем, прежде віего, на единство вещи в смысле, близком к буквальному. То ест/соединяют все те истины, которые по своему содержанию относятся к одной и той же индивидуальной предметности или к ошому и тому же эмпирическому роду. Таковы конкретные или, ^потребляя термин фон Криза, онтологические науки, как география, история, астрономия, естественная история, анатомия ^т. д. Истины географии объясняются своим отношением к земле, истины метеорологии касаются, еще более ограниченным образом, земных атмосферных явлений и т. д.
Эти науки иногда называют также описательными, и это название можно принять в том отношении, что единство описания определяется эмпирическим единством предмета или класса, а в данных науках это описательное единство определяет единство науки. Но, разумеется, это название нельзя понимать так, будто описательные науки имеют целью только описание, это противоречит принципиальному понятию науки.
Так как возможно, что объяснение, руководимое эмпирическими единствами, ведет к далеким друг от друга или даже разнородным теориям и теоретическим наукам, то мы по праву называем единство конкретной науки несущественным.
Во всяком случае, ясно, что абстрактные или номологические науки суть подлинные базисные науки, из теоретического состава которых конкретные науки должны черпать все, что делает их науками, а именно все теоретическое. Конкретные науки естественно ограничиваются тем, что устанавливают зависимость описываемой ими предметности от низших законов номологических наук, и, в крайнем случае, намечают еще главное направление дальнейшего объяснения. Ибо редукция к принципам и построение объясняющих теорий — вообще своеобразная область номологических наук и ее можно обнаружить в них, при достаточном развитии, как уже исполненную в самой общей форме. Разумеет-
ся, этим еще ничего не сказано об относительной ценности обоих видов науки. Теоретический интерес не единственный и не он один определяет ценность познания. Эстетические, этические, в более широком смысле практические интересы могут соединиться с индивидуальным предметом и придавать его отдельному опи- 5 санию и объяснению высочайшую ценность. Но поскольку руководящим является чисто теоретический интерес, индивидуальное, одиничне* и эмпирическая связь сами по себе не имеют значения или Це играют роль лишь методологического этапа для построения об^ей теории. Теоретик-естествоиспытатель, соот- ю ветственно, естествоиспытатель в связи чисто теоретического, математизирующего размышления смотрит на землю и небесные светила совсем Ііньіми глазами, нежели географ или астроном; они сами по себё безразличны для него и имеют значение лишь как примеры тяготеющих масс вообще. 15
Наконец, мы должны упомянуть еще об ином, также несущественном принципе научного единства; это принцип, который вырастает из однородного оценивающего интереса, следовательно, объективно определен однородной базисной ценностью (или однородной базисной нормой), как мы уже подробно говорили об 20 этом в главе И, § 14. Именно это создает, следовательно, в нормативных дисциплинах реальную сопричастность истин, т. е. единство области. Правда, когда говорят об объективной (sachlich) сопричастности, под ней естественнее всего понимать ту, которая коренится в самих вещах; при этом, следовательно, имеется в виду 25 лишь единство на основе теоретической закономерности или единство конкретной вещи. При этом понимании нормативное и объективное единство становятся противоположностями.
Согласно вышеизложенному, нормативные науки зависят от теоретических и прежде всего от теоретических наук в самом уз- зо ком смысле номологических наук. Эта зависимость такова, что мы снова можем сказать: они берут из теоретических наук все, что есть в них научного, а именно все теоретическое.
§ 65. Вопрос об идеальных условиях возможности 35 науки, соответственно, теории вообще. А. Вопрос в отношении актуального познания
Теперь мы поставим важный вопрос об «условиях возможно- 40 сти науки вообще». Так как существенная цель научного познания может быть достигнута лишь посредством теории в строгом смысле номологических наук, то мы заменяем этот вопрос вопросом об условиях возможности теории вообще. Теория как таковая состоит из истин, и форма их соединения дедуктивна. Следователь- 45
но, ответ на наш вопрос включает в себя ответ Щ более общий вопрос, а именно на вопрос об условиях возможн»Ти истины вообще, а также дедуктивного единства вообще. ЯЬрма постановки вопроса, разумеется, обусловлена историчесфми отголосками. Мы явно имеем здесь дело с безусловно необхamp;им^ім обобщением вопроса об «условиях возможности опы^!». Ледь единство опыта есть для Канта единство предметной закономерности; следовательно, оно входит в понятие теоретическогоідинства.
Однако смысл вопроса требует более точноішюрмулировки. Непосредственно вопрос будет, вероятно, понята субъективном смысле; в этом смысле его лучше было бы выразить в виде вопроса об условиях возможности теоретического трзнания вообще или, в более общей форме, об умозаключении и дознании вообще, и притом в его возможности для всякого человеческого существа вообще. Эти условия суть отчасти реальные, оігчасти идеальные. Первых, психологических, условий мы здесь касаться не будем. Само собой разумеется, к возможности познания в психологическом отношении принадлежат все те причирные условия, от которых зависит наше мышление. Идеальные условия возможности познания могут быть, как мы уже говорили[225], двоякого рода. Они — либо ноэтические, т. е. вытекающие из идеи познания как таковой, и притом a priori, без всякого отношения к эмпирической особенности человеческого познавания в его психологической обусловленности; либо же чисто логические, стало быть, коренящиеся только в «содержании» познания. Что касается первого, то a priori очевидно, что мыслящие субъекты вообще должны, например, обладать способностью, совершать все виды актов, в которых осуществляется теоретическое познание. В частности, мы, как мыслящие существа, должны быть в состоянии с очевидностью усматривать положения как истины и истины как следствия других истин; и опять-таки усматривать законы как таковые, законы как разъясняющие основания, фундаментальные законы как первичные принципы и т. д. Но, с другой стороны, очевидно также, что сами истины и, в частности, законы, основания, принципы суть то, что они суть, независимо от того, усматриваем ли мы их или нет. Ибо они значимы не постольку, поскольку
мы их постигаем, но мы можем постичь их лишь постольку, поскольку они значимы, таким образом, они должны рассматриваться как объективные или идеальные условия возможности их познания. Следовательно, априорные законы, принадлежащие к истине как таковой, к дедукции как таковой и к теории как таковой (т. е. 5 к общей сущности этих идеальных единств), должны быть охарактеризованы как законы, выражающие идеальные условия возможности познания вообще или дедуктивного и теоретического познания вообще, и притом условия, которые коренятся в самом «содержании » Дознания. ю
Здесь речь И^ет, очевидно, об априорных условиях познания, которые могут быть рассмотрены и исследованы вне всякого отношения к мыслящему субъекту и к идее субъективности вообще. Эти законы по содержанию своего значения совершенно свободны от такого отношения, они не говорят, хотя бы даже в идеаль- is ной форме, о процессе познания, о процессе суждения, заключения, представления, обоснования и т. п., а говорят об истине, понятии, положении, умозаключении, основании и следствии и т. д., как мы это подробно разъяснили выше[226]. Но само собой разумеется, что эти законы могут быть с очевидностью видоизменены так, 20 что они получат прямое отношение к познанию и к субъекту познания и тогда говорят даже о реальных возможностях познания. Здесь, как и в других случаях, априорные утверждения о реальных возможностях возникают путем перенесения идеальных (выраженных в чисто родовых положениях) отношений на отдельные 25 эмпирические случаи2.
В сущности, идеальные условия познания, которые мы отличаем в качестве ноэтических от объективно-логических, суть не что иное, как такого рода изменение в процессе постижения законов, относящихся к чистому содержанию познания, благодаря зо которому сам этот процесс постижения становится плодотворным для критики познания, а затем, благодаря дальнейшим видоизменениям, для практически-логического нормирования познания. (Ибо сюда примыкают также нормативные видоизменения чисто логических законов, о чем так много говорилось выше.) 35
§66. В. Вопрос в отношении содержания познания
Из этого анализа ясно, что вопрос об идеальных условиях возможности познания вообще и теоретического познания в част- 40 ности в конечном счете приводит нас к определенным законам, которые коренятся в самом содержании познания, соответственно, в составляющих его категориальных понятиях, и которые
столь абстрактны, что не содержат в себе ничего относительно познания как акта познающего субъекта. Именно эти законы, со^ ответственно, базирующиеся на них категориальные понятия образуют то, что в объективно идеальном смысле вообще может 5 пониматься под условиями возможности теории. Ибо не только в отношении теоретического познания, как мы это делаем до сих пор, но и в отношении его содержания, следовательно, непосредственно в отношении самой теории может быть поставлен вопрос об условиях возможности. Тогда под теорией — и это ю надо еще раз подчеркнуть — мы понимаем определенное идеальное содержание возможного познания, совершенно так же, как под истиной, законом и т. п. Многообразию индивидуально единичных актов познания одного и того же содержания соответствует одна истина, именно в качестве этого идеально тождествен- 15 ного содержания. Равным образом, многообразию индивидуальных комплексов познания, в каждом из которых — теперь или прежде, в том или в другом субъекте — познается одна и та же к теория, соответствует именно эта теория как идеально тождест- g . венное содержание. Она тогда состоит не из актов, а из чисто о го идеальных элементов, из истин, и притом в чисто идеальных о формах, в формах основания и следствия.
Если мы теперь отнесем вопрос об условиях возможности не
посредственно к теории в этом объективном смысле и именно к теории вообще, то эта возможность может иметь только тот
смысл, который вообще присущ чисто отвлеченно мыслимым 5 объектам. От объектов мы переходим затем к понятиям, и «воз- ^ можность» означает не что иное, как «значимость» или, лучше, действительность (Wesenhaftigkeit) соответствующего понятия. Это то самое, что нередко обозначается как «реальность» поня- зо тия в противоположность его вымышленности, или, лучше ска- ^ зать, иллюзорности (Wesenlosigkeit). В этом смысле говорят о g реальных дефинициях, которые подтверждают возможность, ^ значимость, реальность определяемого понятия, а также о прост тивоположности между реальными и мнимыми числами, геомет- рическими фигурами и т. д. Очевидно, что высказывание о воз- $ можности применительно к понятиям двусмысленно из-за употребления его в переносном значении. В подлинном смысле возможно только существование предметов, соответствующих этим понятиям. Эта возможность a priori обеспечивается позна- 40 нием понятийной сущности, которое открывается нам, например, на основе наглядного представления такого предмета. Но благодаря переносу значения также сама действительность понятия обозначается теперь как возможность.
В этой связи легко понятный смысл получаст вопрос о воз- 45 можности теории вообще и об условиях, от которых она зависит.
* Возможность или действительность теории вообще, разумеется, гарантируется очевидным познанием какой-либо определенной теории. Но тогда возникает следующий вопрос: что в идеально закономерной всеобщности обусловливает эту возможность теории вообще? То есть что составляет идеальную «сущность» теории как таковой? Каковы простейшие (primitiv) «возможности», из которых создается возможность «теории», другими словами, каковы простейшие действительные понятия, из которых конституируемся само действительное понятие теории? И далее, каковы те чистые законы, которые, вытекая из этих понятий, дают всякой теории единство как таковой; стало быть, законы, которые относятся к форме всякой теории как таковой и a priori определяют ее1 возможные (существенные) разнообразия или виды?
Если эти идеальные понятия, соответственно, законы очерчивают границу возможности теории вообще, другими словами, если они выражают то, что по существу принадлежит к идее теории, то отсюда непосредственно следует, что каждая заявленная теория есть теория только тогда, когда и поскольку она гармонирует с этими понятиями или законами. Логическое оправдание понятия, т. е. оправдание его идеальной возможности, совершается посредством возврата к его наглядной или выводимой сущности. Следовательно, логическое оправдание данной теории как таковой (т. е. в ее чистой форме) требует возврата к сущности ее формы и тем самым возврата к понятиям и законам, которые образуют идеальные составные части теории вообще («условия ее возможности») и которые a priori и дедуктивно регулируют всякую специализацию идей теории на ее возможные виды. Тут дело обстоит так же, как и в более широкой области дедукции, например в простых силлогизмах. Хотя они и сами по себе могут быть проникнуты очевидностью, все же они получают свое самое последнее и самое глубокое оправдание только путем сведения их к формальному закону умозаключения. Таким образом происходит очевидное проникновение в априорное основание силлогистической связи. То же относится ко всякой сколь угодно сложной дедукции и в особенности к теории. В очевидном теоретическом мышлении мы постигаем основания объясненных положений дел. Более глубокого постижения сущности самой теоретической связи, образующей теоретическое содержание этого мышления, а также априорных закономерных оснований ее функционирования мы достигаем лишь благодаря возврату к форме, закону и теоретическим связям того совершенно иного слоя познания, к которому относятся эти основания.
Этим указанием на более глубокое постижение и оправдание вскрывается несравненная ценность теоретических исследова-
ний, необходимых для разрешения намеченной проблемы: речь идет о систематических теориях, коренящихся в сущности теории, соответственно у об априорной теоретической помологической науке у относящейся к идеальной сущности науки как та- 5 ковойу т. е. к содержащимся в ней систематическим теориям, при исключении ее эмпирической, антропологической стороны. Следовательно, речь идет, в глубоком смысле слова, о теории теорий, о науке наук. Однако продвижение к обогащению нашего познания надо, конечно, отделять от самих проблем и собственного со- ю держания их решений.