САВИЦКИЙ Петр Николаевич

САВИЦКИЙ (Savitsky) Петр Николаевич (27 мая 1895 — 13 апреля 1968) — экономист-географ, историк, философ, поэт, русский представитель геополитики.

После Октябрьской революции уехал на Украину. Защищал от большевиков родовое имение, воевал в рядах русского корпуса на стороне гетмана Скоропадского с наступавшими на Киев войсками Петлюры, жил в Одессе, Екатеринодаре, Полтаве, Харькове, Ростове; работал с 1918 над книгой «Метафизика хозяйства и опытное его познание» (опубликована в 1925). В декабре 1919 — апреле 1920 и в мае — июле 1920 находился в заграничных командировках в качестве представителя администрации генералов Деникина и Врангеля в Париже, занимался организацией помощи русским беженцам. Помощник начальника части общих дел, затем начальник экономического отделения Управления иностранных дел в созданном в апреле 1920 правительстве Юга России. Принимал участие в обороне Крыма и был секретарем П.Б. Струве, тогдашнего министра иностранных дел в правительстве генерала Врангеля.

После поражения войск Врангеля покинул Крым, перебрался в Турцию, а затем в Болгарию, где в Софии познакомился с П.П. Сувчинским, Н.С. Трубецким и Г.В. Флоровским, составившими ядро евразийского движения.

Директор-распорядитель Российско-Болгарского книгоиздательства, входил в редакцию возобновленного П.Б. Струве в Софии журнала «Русская мысль», в котором (1921, № 1—2) поместил статью «Европа и Евразия» — рецензию на брошюру Н.С. Трубецкого «Европа и человечество». Вначале восприняв антизападничество Н.С. Трубецкого критически, С., стоявший тогда на позициях, близких к западничеству своего бывшего патрона П.Б. Струве, вскоре страстно увлекся евразийством и принял в движении самое живое участие. В конце 1921 переехал в Прагу. Приват- доцент кафедры экономики и статистики Русского юридического факультета, с 1928 также Русского института сельскохозяйственной кооперации, заведующий кафедрой экономической и сельскохозяйственной географии. В 1929—1933 председатель обществоведческого отделения Русского народного университета и член научно-исследовательского общества при Русском свободном университете.

В 1935—1941 преподавал русский и украинский языки и россиеведение в Пражском немецком университете.

В течение нескольких лет С. являлся председателем Евразийского комитета, был одним из создателей евразийского денежного фонда, выполнял различную организационную работу по координации деятельности кружков движения в странах Европы. Помимо этого, разрабатывал евразийскую идеологию на теоретическом уровне, много писал. Летом 1926 под Москвой был проведен «Евразийский съезд», на который конспиративно приезжал С.

Участник сборников «Исход к Востоку: Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (София, 1921. Кн. 1); «На путях: Утверждение евразийцев» (М.; Берлин, 1922. Кн. 2); «Россия и латинство» (1923); Вместе с П. Сувчинским и Н. Трубецким издавал «Евразийский временник» (Берлин, 1923—1925; Париж, 1927), «Евразийскую хронику» (Прага; Париж, 1925—1937); «Евразийский сборник» (Прага, 1929) и др., в которых опубликовал множество своих трудов.

В 1945 С. был арестован и 10 лет провел в СССР в лагерях. Реабилитирован в 1956, вернулся в Прагу.

Мировоззрение С., как и большинства других евразийцев, складывалось под влиянием трудов славянофилов. Это была разновидность революционного славянофильства, сопряженного с центральной идеей особо- сти исторической идентичности «великороссов», не сводимой ни к религиозной, ни к этнически славянской сущности. В этом аспекте они были более всего близки к К. Леонтьеву, сформулировавшему важнейший тезис «славянство есть, славизма нет», т.е. «этническая и лингвистическая близость славянских народов не является достаточным основанием, чтобы говорить об их культурном и характерном единстве». Евразийское движение по набору излюбленных тем и концепций было удивительно близко к немецким консервативным революционерам. Так же как и консервативные революционеры, евразийцы стремились сочетать верность истокам с творческим порывом в будущее, укорененность в русской национальной традиции с социальным модернизмом, техническим развитием и политикой нетрадиционных форм.

Основная идея геополитической теории С. заключается в том, что Россия представляет собой особое цивилизационное образование, определяемое через качество «срединности». Одна из его статей «Географические и геополитические основы евразийства» (1933) начинается такими словами: «Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться «Срединным Государством».

Если «срединность» Германии (Mittellage) ограничивается европейским контекстом, а сама Европа есть лишь «западный мыс» Евразии, то Россия занимает центральную позицию в рамках всего континента. «Срединность» России для С. является основой ее исторической идентичности. Она не часть Европы и не продолжение Азии. Она самостоятельный мир, самостоятельная и особая духовно-историческая геополитическая реальность, которую С. называет «Евразией».

Это понятие обозначает не материк и не континент, но идею, отраженную в русском пространстве и русской культуре, историческую парадигму, особую цивилизацию. С. с русского полюса выдвигает концепцию, строго тождественную геополитической картине Х. Маккиндера, только абстрактные «разбойники суши» или «центростремительные импульсы, исходящие из географической оси истории», приобретают у него четко выделенный абрис русской культуры, русской истории, русской государственности, русской территории. Россия-Евразия у С. предстает в том же свете, как Raum Ф. Ратцеля и, еще точнее, Grossraum К. Шмитта.

Если Маккиндер считает, что из пустынь heartland’а исходит механический толчок, заставляющий береговые зоны («внутренний полумесяц») творить культуру и историю, то С. утверждает, что Россия-Евразия (= heartland Маккиндера) и есть синтез мировой культуры и мировой истории, развернутый в пространстве и времени. При этом природа России соучаствует в ее культуре.

Россию С. понимает геополитически, не как национальное государство, но как особый тип цивилизации, сложившейся на основе нескольких составляющих арийско-славянской культуры, тюркского кочевничества, православной традиции.

Великороссов С. считает не просто ответвлением восточных славян, но особым имперским этническим образованием, в котором сочетаются славянский и тюркский субстраты.

С. косвенно оправдывал монголо-татарское иго, благодаря которому «Россия обрела свою геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира». Такое отношение к тюркскому миру было призвано резко отделить Россию-Евразию от Европы и ее судьбы, обосновать этническую уникальность русских.

В истории России он видел процесс превращения Евразии как географического мира в Россию-Евразию как геополитическое единство, принципиально отличное от Западной Европы.

Россия, по мнению С., представляет собой «целостный Восток-Запад», в ее исторических судьбах сильнее всего проявляется «азиатский элемент», «степная стихия» — наследие периода, когда пространство Евразии политически объединили монголы. Будучи «наказанием Божиим», монгольское иго оказало неискоренимое влияние на психологию, быт, социальную организацию и государственность русского народа, вследствие чего невозможно отделить «татарское» от «подлинно русского».

Больше того, власть татар благоприятствовала сохранению «чистоты национального творчества» русских, тогда как на территории, оказавшейся в орбите влияния Литвы и Польши, русская культура почти исчезла, вытесненная «латинством».

«Без татарщины не было бы России» — этот тезис из статьи С. «Степь и оседлость» был ключевой формулой евразийства. Отсюда прямой переход к чисто геополитическому утверждению: «Скажем прямо: на пространстве всемирной истории западно-европейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента; между тем в русских «землепроходцах», в размахе русских завоеваний и освоений тот же дух, то же ощущение континента». И далее С. пишет: «Россия наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии...

Революция в России, как считал С., не меняет направления исторического процесса: Евразия остается «месторазвитием» особой цивилизации, происходит лишь видоизменение многовековой традиции, ее «мутация». Поэтому, категорически отвергая большевизм как идейное порождение западной культуры, материализма и атеизма, С. находил его созвучным евразийству постольку, поскольку, во-первых, революция, вопреки умыслу большевиков, на деле «означает выпадение России из рамок европейского бытия» и, во-вторых, поскольку «социализм преображается в этатизм». Евразийское понимание планового хозяйства, утверждал он, еще радикальнее, чем у большевиков, и в этом смысле «мы являемся сверхсоциалистами». Не отказываясь от заимствования у западной цивилизации материально-технических достижений, Россия сохранит благодаря православию самостоятельность в духовно-нравственной сфере, «русское благочестие», и в конечном итоге место социализма займет Церковь. Вместе с тем С. был убежден, что, воспринимая объединительную традицию, современная Россия «должна решительно и бесповоротно отказаться от прежних методов объединения, принадлежащих изжитой, преодоленной эпохе, — методов насилия и войны».

С. также полагал, что все человеческое, социальное сопряжено с природным, утверждая этим единство мироздания. Это единство характеризуется общим понятием «номогенез» — предопределяющей способности материи к организации и самоорганизации. Фундаментальную двойственность русского ландшафта, ее деление на Лес и Степь заметили еще славянофилы. У С. геополитический смысл России-Евразии выступает как синтез этих двух реальностей европейского Леса и азиатской Степи. При этом такой синтез не есть простое наложение двух геополитических систем друг на друга, но нечто цельное, оригинальное, обладающее своей собственной мерой и методологией оценок.

В теории С. важнейшую роль играет также концепция «месторазвития». Этот термин представляет собой точный аналог понятию «Raum», как оно трактуется «политической географией» Ратцеля и немецкой геополитикой в целом. В этом понятии отражается «органицизм» евразийцев, точно соответствующий немецкой «органицистской» школе и резко контрастирующий с прагматизмом англосаксонских геополитиков. Если бы Н. Спикмен был знаком с трудами С., то его негодование относительно «метафизического нонсенса» было бы еще более сильным, чем в случае с К. Хаусхофером. Так, С. в тексте «Географический обзор России-Евразии» пишет: «Социально-политическая среда и ее территория должны слиться для нас в единое целое, в географический индивид или ландшафт».

Это и есть сущность «месторазвития», в котором объективное и субъективное сливаются в неразрывное единство, в нечто целое. Это концептуальный синтез. В том же тексте С. продолжает: «Необходим синтез. Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию».

В этом С. близок к французскому геополитику Видалю де ля Блашу. Подобно ему, обосновывавшему неделимость Франции единством культурного типа независимо от этнической принадлежности жителей Эльзас- Лоррэн, С. считает, что Россия-Евразия есть «месторазвитие», «единое целое», «географический индивидуум», одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический и т.д. «ландшафт». Россия-

Евразия есть такое «месторазвитие», которое является интегральной формой существования многих более мелких «месторазвитий».

Это Grossraum Шмитта, состоящий из целой иерархии меньших Raum’ов. Через введение понятия «месторазвитие» евразийцы уходили от позитивистской необходимости аналитически расщеплять исторические феномены, раскладывая их на механические системы применительно не только к природным, но и к культурным явлениям.

Апелляция к «месторазвитию», к «географическому индивиду» позволяла евразийцам избежать слишком конкретных рецептов относительно национальных, расовых, религиозных, культурных, языковых, идеологических проблем. Интуитивно ощущаемое всеми жителями «географической оси территории» геополитическое единство обретало тем самым новый язык, «синтетический», не сводимый к неадекватным, фрагментарным, аналитическим концепциям западного рационализма.

В этом также проявилась преемственность С. русской интеллектуальной традиции, всегда тяготевшей к осмыслению «цельности», «соборности», «всеединства» и т.д.

Важным аспектом теории С. является принцип «идеократии». С. полагал, что евразийское государство должно строиться, отправляясь от изначального духовного импульса, сверху вниз. А следовательно, вся его структура должна созидаться в согласии с априорной Идеей и во главе этой структуры должен стоять особый класс «духовных вождей». Эта позиция очень близка теориям Шмитта о «волевом», «духовном» импульсе, стоящем у истоков возникновения Grossrαum’а.

Идеократия предполагала главенство непрагматического, нематериального и некоммерческого подходов к государственному устройству. Достоинство «географической личности», по С., состоит в способности подниматься над материальной необходимостью, органически включая физический мир в единый духовно-созидательный импульс глобального исторического делания.

«Идеократия» — термин, который объединяет все формы недемократического, нелиберального правления, основанного на нематериалистических и неутилитаристских мотивациях. Причем С. сознательно избегает уточнения этого понятия, которое может воплощаться и в теократической соборности, и в народной монархии, и в национальной диктатуре, и в партийном государстве советского типа. Такая широта термина соответствует чисто геополитическим горизонтам евразийства, которые охватывают огромные исторические и географические объемы. Это попытка наиболее точно выразить интуитивную волю континента.

Очевидно, что идеократия прямо противоположна прагматико-коммерческому подходу, доминировавшему в доктринах Маккиндера, Мэхэна и Спикмена. Таким образом, русские евразийцы довели до окончательной ясности идеологические термины, в которых исторически проявлялось противостояние Моря и Суши. Море — либеральная демократия, «торговый строй», прагматизм. Суша — идеократия (всех разновидностей), «иерархическое правление», доминация религиозного идеала.

Взгляды С. на идеократию резонируют с идеями немецкого социолога и экономиста В. Зомбарта, делившего все социальные модели и типы на два общих класса — «герои» и «торговцы». На геополитическом уровне термин «герой», «героизм» утрачивает метафорический, патетический смысл и становится техническим термином для обозначения юридической и этической специфики идеократического правления.

Взгляды С. и других евразийцев подвергли критике многие деятели эмиграции, в том числе А. Кизеветтер, Н. Бердяев, П. Милюков, С. Франк. Они писали об «отталкивании» евразийцев от западной культуры в эпоху, когда происходит взаимопроникновение культурных типов Востока и Запада, о распространении ими антихристианской нелюбви к народам Западной Европы, о том, что они «спешат похоронить демократию и воскуряют фимиам большевистскому режиму».

Выразил несогласие с С. и П.Б. Струве. Вместе с Н. Алексеевым и В. Ильиным С. отмежевался от «парижского» направления евразийства («кламарского уклона»), сторонники которого считали необходимым политизировать движение и идти на прямое сотрудничество с большевиками (О газете «Евразия»: газета «Евразия» не есть евразийский орган. Париж, 1929). Истинное евразийство, по мнению С., — в отказе от «соблазнов эмигрантской политической мишуры», вообще в замене примата политики приматом культуры; евразийство чуждо как материализму, так и идеализму, ибо «евразийцы отмечены совершенно исключительным вниманием к материальному... но эта материя, проникнутая идеей, это материя, в которой дышит Дух». Однако, по свидетельству Д. Мейснера, несмотря на «сильный православно-церковный акцент многих евразийцев — прежде всего Савицкого», «правоверные эмигранты» считали и его «большевизаном, склоняющимся к большевизму».

В 1938—1939 С. работал над книгой «Основы геополитики России» (книга осталась незаконченной), в которой в согласии с Г. Вернадским доказывал, что многое в истории, культуре и экономике России определено взаимодействием между своеобразными «историческими формациями» двух «флагообразно» расположенных зон — степной и лесной. В те же годы безуспешно пытался восстановить евразийское движение. В 1940—1944 С. был директором русской гимназии в Праге, сотрудником Института Кондакова. Несколько раз был арестован гестапо.

Сразу после освобождения Праги в мае 1945 был арестован, привезен в Москву и по обвинению в антисоветской деятельности приговорен к 10 годам заключения в лагерях. Отбывал наказание с 1946 в Мордовии, с 1954 — под Москвой. В лагерях он познакомился с сыном поэта Николая Гумилева Львом, который стал его учеником, а впоследствии одним из лучших современных русских этнографов и историков. Освобожден в 1956, получил разрешение вернуться к семье в Прагу, но к преподавательской деятельности не был допущен. Занимался переводами с чешского языка на русский, писал стихи и воспоминания. Снова был арестован чехословацкими властями за изданный в 1960 в Париже сборник стихов «Посев», в котором нашла отражение и лагерная тема; вскоре освобожден под давлением международной научной общественности, в частности знаменитого английского философа и общественного деятеля Б. Рассела.

Основные труды С.: «Два мира» // На путях. Утверждения евразийцев. Кн. 11 (М.; Берлин, 1923); «Россия и Латинство» (Берлин, 1924); «“Подъем” и “депрессия” в русской истории» (Прага, 1925); «Географические особенности России» (Прага, 1927); «Россия — особый географический мир» (Прага, 1927); «О задачах кочевниковеденья (почему скифы и гунны должны быть интересны для русского?)» (Прага: Евраз. книгоизд-во, 1928); «В борьбе за евразийство» (Прага, 1931); «Месторазвитие русской промышленности» (Берлин, 1932); «Разрушающие свою Родину: Снос памятников искусства и распродажа музеев СССР» (Берлин, 1936); «Гибель и воссоздание неоценимых сокровищ: Разгром русского зодческого наследия и необходимость его восстановления» (Прага, 1937); Стихи (П. Востоков) (Париж, 1960) (Опубликовано под псевдонимом П. Востоков; передают переживания автора в советском лагере.); «Континент Евразия» (М.: Аграф, 1997).

Интернет-ресурсы: Статья «Евразийство» (http://www.hrono.ru/ statii/2007/savic_evraz.html).