Продуктивная способность воображения

Понятие продуктивной способности воображения впервые было введено Кантом; оно играет важную роль в трансцендентальном идеализме Канта, но тем не менее не получает таких прерогатив, как в наукоучении.

о

целесообразно сравнить его концепцию продуктивного воображения с кантовской.

Понятие продуктивной способности воображения вводится Кантом для разрешения су щественного для него вопроса: как возможно подведение созерцаний под чи

стые рассудочные понятия? (см. 29, 3, 221.) Этот вопрос естественно возникает в связи с тем, что чистые рассудочные понятия — категории — не имеют ничего общего с эмпирическим созерцанием, поскольку первые представляют собой чистую функцию единства, а второе есть многообразие. Возникает вопрос, который, как мы уже видели, становится методологическим приемом развития понятий в наукоучении: как соединить эти противоположности? Для этого, говорит Кант, нужен средний термин, посредник, который имел бы общее и с категориями, и с явлениями эмпирическими. А что значит — иметь общность с теми и с другими? Это значит, что посредствующее звено должно быть чувственным, т. е. являть собою многообразие, и чистым, т. е. осуществлять действие объединения. Как видим, и у Канта разрешение задачи объединения многообразия и единства происходит путем передвижения противоположностей в некоторый новый, связующий пункт, где они, однако же, вновь воспроизводятся.

Таким посредствующим звеном, по Канту, является трансцендентальная схема — время. «.. .Трансцендентальное временное определение однородно с категорией (которая составляет единство этого определения), поскольку оно имеет общий характер и опирается на априорное правило. С другой же стороны, трансцендентальное временное определение однородно с явлением, поскольку время содержится во всяком эмпирическом представлении о многообразном.

Время, таким образом, соединяет чистую спонтанность (деятельность рассудка) с аффицируемостью (страдательностью чувственности); оно соединяет между собой то, как предметы нам даются, с тем, как они мыслятся, — оно служит доступной созерцанию (не эмпирическому, а чистому) схемой рассудочных понятий, а значит, в нем

достигают своего единства рассудок и созерцание. Однако, вводя понятие времени как трансцендентальной схемы, посредствующей между рассудком и созерцанием, Кант тем самым ставит под вопрос то разделение, которое было осуществлено им раньше, а именно разделение чувственности и рассудка. Ведь в «трансцендентальной эстетике» время выступает как априорная форма чувственности, как чистое созерцание, теперь оно играет другую роль — роль чистой схемы той деятельности, которая задается категорией. Как совместить эти две функции времени? Другими словами, как соотносится между собой созерцание и воображение? У самого Канта нет достаточно ясного ответа на эти вопросы. Но это как раз и побуждает Фихте дать свой ответ.

У Канта трансцендентальная схема есть замена интеллектуальной интуиции для конечного существа, каким является человек. Это, так сказать, наша, конечная интеллектуальная интуиция, которая, как и гипотетическая божественная интеллектуальная интуиция порождает, созерцая, но в отличие от божественной порождает не мир вещей в себе, а мир явлений. Схему продуктивного воображения Кант отличает от образа, производимого репродуктивным воображением; схема дает как бы наглядный образ построения предметности вообще, или, как говорит Кант, она «представляет собой лишь чистый, выражающий категорию синтез сообразно правилу единства на основе понятий вообще. . .» (там же, 223 — 224). Схема — это образ понятий, а поскольку понятие, по Канту, есть не что иное, как чистая функция объединения, то схема (время) есть наглядный образ такого объединения, образ деятельности по объединению многообразия.

Чистая (априорная) способность воображения, таким образом, совершает важнейшую работу, без которой невозможно познание: она соединяет противоположности — единство и множество. Как она это делает, по мнению Канта, мы никогда не сможем понять. «Этот схематизм нашего рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в глубине человеческой души искусство, настоящие приемы которого нам вряд ли когда-либо удастся угадать у природы и раскрыть» (там же, 223). Согласно Канту, мы смогли только указать на эту способность нашего сознания, поскольку не могли в конце концов не обнаружить ее, задавшись вопросом, как возможно необ-

ходимое и всеобщее знание, и раскрыв два источника его — чувственность и рассудок. Сама необходимость понять функцию этих способностей помогла нам открыть продуктивную способность воображения, но постигнуть ее механизм мы вряд ли когда-нибудь будем в состоянии.

Совсем иначе на этот вопрос смотрит Фихте. Он хочет изнутри показать именно механизм работы продуктивного воображения. То, что для Канта выступает как далее в мысли уже не постижимое, по Фихте, должно быть постигнуто в мысли, а это значит — выведено посредством мысли.

Здесь имеет место следующее рассуждение. Ставится задача: постигнуть с помощью мышления совпадение противоположностей. Производится процедура, состоящая из некоторого ряда шагов, с помощью которых эти противоположности пытаются соединить. Дальше следует заключение: поскольку нет другого способа мыслить противо

положности, то примененный нами — это и есть истинный способ их мыслить. Значит, следует вывод: мы их помыслили. Самому Фихте очевидно, что противоположности остаются существовать как противоположности, как непримиренные в конце каждого из синтезов; что движение их примирения можно продолжать до бес конечности с тем же успехом. Но если этот результат для Канта означает, что мы не можем все-таки помыслить соединенными противоположности, то для Фихте такой вывод не следует. Он говорит себе: раз я не смог иначе мыслить соединение противоположностей, чем так, как я сейчас делал, то значит, это единственный способ их мыслить, а значит, я их мыслил!

Кант говорит: что противоположности каким-то способом соединяются, это несомненно, в противном случае не было бы познания, но с помощью мышления мы не в состоянии постигнуть, как они соединяются.

А вот как Фихте описывает ту же самую ситуацию: «Способность синтеза своею задачею имеет объединять противоположности, мыслить их как единое... Но она не

в состоянии это сделать; однако, задача все-таки есть налицо; и таким образом возникает борьба между неспособностью и требованием. В этой борьбе дух задерживается в своем движении, колеблясь между обеими против о положностями; он колеблется между требованием и не возможностью его выполнить; но именно в таком-то состоянии, и только в нем одном, он удерживает их обе одновременно, или — что то же — он превращает их в такие противоположности, которые могут быть одновременно схвачены мыслью и закреплены, придает им тем, что он их касается, отскакивает от них и затем снова касается, по отношению к себе некоторое определенное содержание и некоторое определенное протяжение (которое в свое время обнаружится как множественное в пространстве и времени). Это состояние носит названне состояния созерцания (Anschauen). Действенная в нем способность уже была выше отмечена как продуктивная сила воображения» (3, 200 — 201).

Это колебание нашего духа между требованием синтезировать противоположности и невозможностью это сделать, эта борьба его с самим собой, осуществляемая продуктивным воображением и выступающая для нашего сознания как акт (или процесс) созерцания, порождает все то, что мы называем реальностью. Ибо реальность — и здесь Фихте предстает как последователь Канта — дается нам только через созерцание. «Не существует никакой другой реальности, кроме как через посредство созерцания. . .» (там же, 202). Стало быть, вся реальность есть продукт бессознательной деятельности творческого воображения. Разумеется, речь идет у Фихте о реальности для нас, ни о какой другой реальности в теоретическом науко- учении речи быть не может.

функции, оно есть только момент, необходимый для осуществления практического, нравственного отношения. Без этого последнего оно есть фикция, иллюзия, лишенная всякой реальности. Ибо реальность, которая рождается продуктивной способностью воображения, как мы увидим ниже, есть в конечном итоге обман, если брать эту реальность в отрыве от деятельности практического Я [17].

• ог