1879 год: формирование консервативного кабинета и новая конфигурация парламента
Конец 1870-х гг. знаменовал собой новую веху австронемецкого движения, связанную с утратой австрийскими немцами лидирующего проправительственного положения в Цислейтании. Как уже отмечалось, эпоха правления кабинета Антона фон Ауэршперга (1871-1878 гг.) была пиком влияния либеральной политики вообще и богемского элемента в ней, в частности [100] .
Конец либеральному режиму положил правительственный кризис, возникший из-за того, что парламент отказался поддержать решение об аннексии Боснии и Герцеговины. Эта бедная территория, населенная славянами, не принесла бы выгоды ни в экономическом, ни в политическом плане. Конфликт между парламентом и правительством заставил императора пойти на крайнюю меру - распустить рейхсрат и отправить в отставку премьера.Было сформировано новое министерство во главе с Карлом фон Штремайером, которое, впрочем, изначально позиционировалось как временное. Действительно, очередные перемены не заставили себя ждать. 12 августа 1879 г. Франц-Иосиф уведомил премьер-министра о роспуске действующего министерства. Формирование нового кабинета было вверено графу Эдуарду Тааффе. Стоит заметить, что эта отставка не стала неожиданностью для политически активной общественности страны. Во всяком случае, немецколиберальная пресса комментировала отставку Штремайера как ожидаемый шаг со стороны императора, тщательно перечисляя ошибки его правления и указывая на переходность только что распущенного министерства[101].
Разыгравшийся министерский кризис вынес на повестку дня вопрос о составе будущего кабинета. Принцип его формирования не содержался в секрете, и всего через два дня после назначения Тааффе на страницах ведущего немецкоязычного печатного органа «Bohemia» сообщалось, что «ожидаемый новый кабинет, как это уже было акцентировано ранее, будет иметь характер коалиционного министерства. Он будет олицетворять идею искреннего компромисса, который воплотится в возвращении в рейхсрат чешской фракции»[102].
Эти предположения подтвердились уже 12 августа, когда стал известен список членов нового правительства, куда вошли не только консерваторы, но и либеральный министр Карл фон Штремайер.Отношение немецколиберальной общественности к сформировавшейся коалиции было двойственным. На страницах либеральной прессы появлялись призывы «не поддаваться чрезмерному скептицизму» в адрес нового премьера и отдать должное «мужеству, которое он проявил, взявшись за формирование кабинета заново»[103]. Говорилось и о том, что в данный момент в Цислейтании нет ни одной партии, сильной настолько, чтобы, будучи парламентским большинством, сыграть роль опоры для правительства. Таким образом, коалиция представлялась естественным шагом.
Сложившаяся ситуация и, прежде всего, отставка либерального премьера и назначение на этот пост консерватора, а также состав нового кабинета не оставляли сомнений в том, что немецколиберальное течение стало оппозицией. Об этом недвусмысленно свидетельствует риторика публицистики этого периода: создавалось впечатление, что печатные органы либералов «проповедуют войну против правительства», тогда как «оно не в состоянии обнаружить casus belli в отношениях с Конституционной партией» [104]. Ежедневник «Bohemia» критически отзывался о программе кабинета Тааффе, делая особенный акцент на том, что оно пропагандирует «склонность ко всяческим компромиссам, в то время как ему самому стоило бы начать с того, чтобы найти компромисс с Конституционной партией»[105]. Впрочем, в министерских кругах теория о том, что конституционалисты оказались искусственно поставлены в положение оппозиции, не разделялась: лишь от либералов зависело, объединятся ли они с другими силами для создания коалиционного большинства.
На практике, однако, возможность войти в коалицию немецкими политиками не рассматривалась, несмотря на то, что премьер был готов предоставить определенные портфели их представителям. Эта готовность, впрочем, не была ни безусловной (потенциальный министр должен был выразить свое согласие с программой кабинета Тааффе), ни безальтернативной.
У правительства в любом случае была возможность составить большинство и другими путями, тем самым еще теснее сблизившись со славянскими депутатами. Эрнст фон Пленер в своих воспоминаниях указывал на то, что такая откровенно высказанная позиция премьера «в любом депутате левого лагеря, кто хотя бы немного обладал чувством собственного достоинства, пробуждала все, что угодно, кроме желания пойти на компромисс с Тааффе»[106].В свете перемен на политической сцене Цислейтании насущной задачей для всего немецколиберального движения стала выработка общего подхода и единой стратегии по отношению к новому правительству и его курсу. Эти вопросы обсуждались на очередном съезде (партайтаге) Конституционной партии, прошедшем 31 августа - 1 сентября 1879 г. в Линце. В нем приняли участие 77 депутатов - представители всех либеральных фракций, за исключением прогрессистов Штирии. Первый день мероприятия был посвящен организационным моментам, совещаниям узкого круга
организаторов и наиболее активных политиков, определявшим повестку дня главного собрания. Оно, в свою очередь, было назначено на следующий
107
день[107].
Периодика немецколиберального толка, «по горячим следам»
повествовавшая о событиях в Линце, высказывалась весьма скептически относительно значения этого форума. В частности, отмечалось, что «тот, кто ожидал, что этот съезд станет историческим событием большого масштаба, должен, несомненно, сильно разочароваться тем, как быстро и безыскусно прошли переговоры»[108]. Эта точка зрения, с одной стороны, имеет право на жизнь с учетом того, что речь шла о первом обсуждении положения, сложившегося после кардинальных перестановок на политической арене. Встреча носила скорее характер своего рода «переклички», нежели могла решить какие-либо конкретные вопросы. Тем не менее, в ходе работы съезда проявился ряд тенденций, характерных для либерального лагеря на протяжении всей консервативной эпохи. Все отчетливее вырисовывалось стремление занять враждебно-оборонительную позицию по отношению к курсу кабинета Тааффе.
Стала очевидна и склонность к дроблению на мелкиегруппы, комитеты, клубы, потенциально затрудняющему эффективное участие либералов как единого целого в работе парламента.
Предпринимались попытки этого дробления избежать.
Первая установка нашла свое воплощение в речах организаторов съезда уже на подготовительном этапе. Риторика этих выступлений неизменно содержала упоминания о «возникшей опасности», необходимости «сопротивления общей угрозе», связанной с пребыванием у власти «соперников в политических и национальных вопросах». Говоря о текущем положении дел, ораторы приходили к выводу, что партия, будучи представлена в парламенте как никогда малым количеством депутатов, «отброшена назад», а состав министерства вызывает большие опасения[109].
В свете беспокоившей немецколиберальных лидеров «опасности» закономерным образом вставал вопрос о том, как ей противостоять. Логичным ответом на него были призывы к единству стратегии и тактики всех либеральных фракций парламента. Об этом говорил ряд ораторов, в частности, Эдуард Хербст, Игнац Куранда и другие. Этот тезис, однако, вызвал скептические комментарии ряда их соратников, считавших, что искусственно «отменить» расхождения депутатов во взглядах и, следовательно, дробление на фракции, невозможно. Они были не согласны с формулировкой Хербста, что «общность главной цели не исключает расхождения во мнениях по отдельным вопросам». Неприемлемым было и положение о том, что эта общность должна, прежде всего, проявляться в «поддержании завоеванных свобод, немецкой солидарности, установлении равновесия в управлении государством»[110]. Хотя установка Хербста и стала основой резолюции оргкомитета съезда, она оказалась лишь декларацией. Проблема идеологических расхождений неоднократно проявит себя в деятельности немецколиберальных сил.
Надо заметить, что возможность коалиции с другими фракциями, хотя и осознавалась в немецких кругах как один из вариантов, выдвинутых правительством, не рассматривалась как жизнеспособный сценарий и даже не предлагалась к рассмотрению участников съезда.
Эрнст Пленер, вошедший в исполнительный комитет, замечал в связи с этим, что принятые в Линце решения стали поводом для упреков в адрес либералов как «преждевременный и необдуманный отказ от [сотрудничества с] Тааффе, сделавший невозможным какое бы то ни было сближение или компромисс»[111].Резолюция Линцского съезда была составлена с упором на традиционные для либеральных кругов ценности конституционализма. Она ориентировалась на деятельность в рамках действующей конституции Цислейтании. Отдельно были оговорены наиболее болезненные на тот момент проблемы, среди которых оказалась и национальная. Необходимость учитывать национальные интересы и чаяния всех народов признавалась безусловной, однако ее «нельзя было воплощать ценой провозглашенных конституцией свобод»[112]. В частности, особое беспокойство либеральных кругов вызывал богемский вопрос. Как высказался секретарь исполнительного комитета съезда Рутц, «в министерстве сейчас находится человек, все прошлое которого было связано с идеей особого положения земель Чешской короны, идеей, которая означает серьезное попирание интересов немцев Австрии и единства конституции» [113] . Речь шла о старочешском политике Алоисе Пражаке, получившем в новом кабинете Тааффе кресло «министра без портфеля», ответственного за богемскую политику.
Призывы к единению либеральных сил зазвучали особенно актуально в свете грядущего начала работы парламента нового созыва. Его первое заседание было назначено на 7 октября 1879 г. Вопрос о том, каким будет рейхсрат, до последнего оставался открытым. Аналитические заметки в прессе справедливо замечали, что «в обстановке, когда либералы и консерваторы, верные конституции и так называемые автономисты в численном отношении практически достигли равновесия, партийная организация приобретает большее значение, чем когда бы то ни было»[114].
Стоит подчеркнуть, что вопрос о конфигурации немецких
парламентских фракций оставался открытым и для самих депутатов.
Об этом свидетельствует, например, переписка некоторых либеральных политиков. В их кругах и после Линцского съезда продолжались кулуарные обсуждения возможных фракций в рамках Конституционной партии, причем спектр мнений оставался весьма разнообразным: от признания неизбежности дробления партии на клубы до идеи об общем клубе, для успешного функционирования которого следовало бы лишь избавиться от политиков крайне радикального толка[115]. Из уст Пленера звучало предложение о создании коалиции с центром, которая стала бы мощным противовесом остальному составу парламента и, возможно, «новой правительственной партией» в будущем парламенте [116] . Тем не менее, эти высказывания оставались лишь частными версиями грядущих событий и, как вскоре стало очевидно, отнюдь не самыми реалистичными.Безусловной реалией парламентской жизни Конституционной партии, несмотря на лозунги Линцского съезда и «декорацию единства» [117] , продолжало оставаться деление на клубы. Большинством сторонников партии возможность прочного и долгосрочного объединения всех ее членов воспринималась как утопия. Это предложение не могло найти понимания как у радикального, так и у более консервативного крыла: в этом случае партия оказалась бы «заперта» в своем центристском положении, что привело бы к стагнации[118] . Для успеха конституционалистов в парламенте было бы достаточно согласия по принципиальным моментам. Одним из них была, например, идея о том, что немецкая нация и культура в Австрии должна быть защищена от всех возможных нападок. Будучи высказанной «персоной нон грата» немецкого движения Георгом фон Шёнерером, она, тем не менее, вызвала безусловное одобрение немецколиберальных кругов. В конечном итоге на общем собрании партии основание единого клуба из 176 членов было признано «нецелесообразным и проигрышным»[119].
Впрочем, вопрос о том, в какие именно парламентские клубы объединятся сторонники Конституционной партии, оставался интригой вплоть до начала работы рейхсрата. В день открытия парламента 48 членов партии объединились в Клуб либералов (Club der Liberalen). Вторую по численности фракцию составили члены Клуба объединенных прогрессистов (Klub der vereinigten Fortschrittspartei). Также к левому крылу принадлежали немногочисленные клубы прогрессистов Штирии, Венских демократов и два депутата, выбранные на базе немецконациональной программы (Шёнерер и Фюрнкранц)[120].
Немецколиберальная пресса считала существование нескольких фракций «абсолютно естественным». Подчеркивалось, что, даже несмотря на это дробление, внутренние связи конституционалистов кажутся прочнее, нежели у автономистской части нового парламента. В рядах последней каждый клуб позиционировал себя как отдельную силу (например, Чешский и Польский клубы), со своим представлением о национальном, государственно-правовом и других вопросах. Что же касается
немецколиберальных политиков, то, как отмечал глава Клуба либералов Август Вибер в своей беседе с императором, Конституционная партия ни в коем случае не была немецко-национальной, несмотря на попытки отдельных политиков направить ее развитие подобным курсом в противовес тому, что чешские депутаты вернулись в парламент именно как Национальная партия. Конституционалисты ставили во главу угла интересы
всей империи. Это и делало партию единственным объединением, на
~ 121 лояльность которого в полной мере могло рассчитывать государство .
Кроме того, принципиальным моментом должно было стать существование исполнительного комитет, избранного всей Конституционной партией. Он должен был вырабатывать единый подход по принципиальным вопросам. Такой комитет был сформирован месяцем позже, в середине ноября 1879 г., когда в парламенте шло обсуждение закона о воинской повинности. Этот проект, к слову, стал первым успехом Тааффе на новом посту: закон был одобрен более чем 2/3 голосов, которые составили не только проправительственные, но и оппозиционные силы. Премьер, таким образом, воплотил в реальность свою идею «надпартийного правительства» и показал себя влиятельным игроком на политической арене[121] [122]. Надо заметить, что в первые месяцы работы парламента либеральная публицистика была исполнена уверенности в том, что новая политическая жизнь Цислейтании будет проходить под знаком «примирения» ее народов, которое, впрочем, должно было случиться на близких Конституционной партии принципах. Главный из них был заложен уже в ее названии: признание Декабрьской конституции и заложенных в ней основ существования Австрии[123] [124] подразумевалось самим фактом вхождения той или иной прежде оппозиционной группировки в рейхсрат. В связи с этим рисовались идеалистические перспективы того, что, коль скоро вопрос о (не)признании конституции исчезает сам собой, наконец исчезнет и пропасть 124 между теми национальностями, которые ее признают и не признают . Неоднократно повторялась сентенция о том, что впервые за 16 лет рейхсрат представляет собой Цислейтанию в миниатюре, так как в его стенах собрались представители всех проживающих на ее территории народов[125]. Однако и здесь, равно как и в реальности, немцы должны были сохранить свое исключительное положение. В парламентском аспекте это знаменовалось тем, что немецкие депутаты полностью заняли оппозиционное крыло и в значительной степени - центр[126].