Чикаго: Макромир

Кажется, что от этого микромира до макромира Чикаго — дистанция огромного размера. Однако и в Чикаго мы можем проследить влияние исторических предпосылок на источ­ники местного типа речи и взаимозависимости между этим типом и общественным укладом.

Северный Иллинойс, так же как северная Индиана, южный Мичиган и юго-восточный Висконсин, первона­чально заселялся из горного северного диалектального района, с запада Новой Англии, через север штата Нью-

Йорк. Во многих небольших городах в окрестностях Чика­го в семьях старых поселенцев обнаруживаются языковые черты Новой Англии, такие, например, как центрирующие дифтонги [аи] и [э*] в словах down «вниз» и ride «ехать вер­хом» или [и] в словах spoon «ложка» и soon «скоро». Но в Чи­каго с самого начала сложилась более многоязычная ситуа­ция. Город был основан в то время, когда благодаря кана­лу Эри центр американского континента сделался легко доступным для политических беженцев и экономических переселенцев из Западной Европы. С приходом ирландцев появилась надежная рабочая сила для строительства же­лезных дорог и сложилась традиция постоянного интереса к актуальным политическим проблемам; немцы внесли свой вклад в пивоварение, просвещение, искусство, музыку и финансы. Почти тотчас же Чикаго превратился в магнит для молодежи из южных сельскохозяйственных районов Иллинойса и Индианы, то есть для жителей средних райо­нов, речь которых восходит к типу, характерному для запад­ной Пенсильвании. К концу XIX столетия население Чи­каго выросло за счет массовой крестьянской иммиграции из Южной и Восточной Европы. Это были крепкие спины и, по-видимому, слабые головы, опираясь на которые мож­но было создать мощную сталелитейную промышленность в Чикаго. Когда эта иммиграция прекратилась во время первой мировой войны, новые источники рабочей силы стали искать среди негров Юга. Приток негров увеличи­вался до тех пор, пока Чикаго не превратился, пожалуй, в самый крупный негритянский город в мире.

В Чикаго, как и в большинстве крупных городов, раз­витие социальных диалектов явилось побочным продуктом

процесса, который можно назвать «дифференциальной ак­культурацией», то есть разницей в способах и скорости, с которой представители отдельных социальных групп развивают в себе способность жить рядом друг с другом как индивидуумы, лишенные специфических черт, характери­зующих ту или иную группу. Развитию этой тенденции спо­собствует традиционный американский принцип личного достоинства и веры в то, что каждому человеку надо поз­волить самому творить свою судьбу, насколько это позво­ляют ему его способности и везение. Напротив, этому пре­пятствует стремление людей сбиваться в стадо в соответст­вии со своим происхождением и общими связями — будь то филиппинцы, ортодоксальные евреи, ирландцы, страст­ные поклонники джаза («хипстеры») или преподаватели колледжа — тенденция, с одной стороны, поддерживаемая теми, кто хочет удержать это стадо от распада, а с другой стороны, стремлением группы не допустить к себе подоз­рительного чужака. В самом начале прошлого века пенсиль­ванцы и выходцы из южных штатов благодаря происходив­шей в их краях на протяжении жизни нескольких поколе­ний американизации довольно быстро смешались с отнюдь не наиболее здоровыми и наиболее полно осознающими свою генеалогию северянами. Наиболее трудной аккультурация была для кланово обособленных ирландцев, немцев и скан­динавов Ирландцы были обычно католиками, скандинавы говорили на иностранном языке, многие немцы страдали и тем и другим, и все три группы, лишь недавно порвав со своей родной культурой, продолжали сохранять многие свои обычаи.

Позднее прибывшие иммигранты из Южной и Восточ­ной Европы страдали двумя недостатками: они говорили на иностранном языке и были католиками. Кроме того, в большинстве своем это были неграмотные крестьяне, ко­торые, в отличие от немцев и скандинавов, были не слиш­ком тесно связаны с культурной традицией своей родины °. Все эти группы оказались в центре сложного параллело­грамма сил. Пытаясь помочь их акклиматизации и воспре­пятствовать распаду традиционного религиозного единства, католические власти способствовали созданию «этнических приходов», предназначенных для отдельных национальных или языковых групп. Независимо от того, послужил или нет этот институт выполнению своей непосредственной за­дачи, побочным продуктом его деятельности было дальней­шее отождествление иностранцев с католиками, отделение новых групп от американских протестантов, от «местных католиков» (главных образом ирландского и немецкого происхождения) и этих групп друг от друга, а также ук­репление роли этнических блоков в сфере местной поли­тики^[142]. Блоки продолжают существовать. Однако общей тенденцией, характерной для чикагцев (как и для кливленд­цев) — выходцев из Южной и Восточной Европы, является стремление уже в первом рожденном в Америке поколе­нии порвать с языком и культурой своих предков. Приме­чательное исключение составляют евреи с их привержен­ностью к синагоге, к той субкультуре, центром которой она является, и к семье, как одной из основ религиозной и культурной жизни. Однако представитель любой из этих новых иммигрантских групп может отказаться — в той сте­пени, в какой он этого пожелает,— от специфических черт своей этнической группы и быть относительно незаметным на фоне других этнических групп, ранее поселившихся в данном поселке, квартале или многоквартирном доме.

В противоположность этим двум группам иммигрантов из Европы американские негры Чикаго являются корен­ными носителями американского английского, живущими в (^еверной Америке в среднем по крайней мере пять поко­лений (ср. Макдэвид 1951). Они мало что сохранили от своей потомственной африканской культуры, хотя, не­сомненно, больше, чем обычно склонны признавать белые американцы. Первые негритянские жители Чикаго могли селиться индивидуально, независимо от того, были ли они свободными людьми, вольноотпущенниками или беглыми рабами—до Гражданской войны или свободными пере­селенцами — после нее. Кроме того, многие из самых пер­вых негритянских иммигрантов были искусными ремеслен­никами, которые надеялись найти свое место в растущей эко­номике и, получив некоторое образование, сгладить шеро­ховатости своего диалекта. Однако, даже будучи незави­симым поселенцем, негр гораздо больше выделялся среди окружающих, чем любой из ранее переселившихся белых, а многие негры были травмированы рабством и массовой дискриминацией. С массовым переселением негров начали действовать другие силы. Начиная с 1915 года среди приез­жих в основном преобладали негры-крестьяне, до некоторой степени уже знакомые с городской жизнью, но почти никог­да активно не участвующие в господствующей культуре. Их собственные американские культурные традиции, начи­ная с гастрономических и кончая религиозными, часто резко отличались от традиций среднего класса Чикаго. Их речь (хотя это тоже американский английский) также резко отличалась от речи их новых соседей. Даже у образованного миссисипца система гласных разительно отличается от сис­темы, типичной для Чикаго. Необразованному негру с Миссисипи приходилось довольствоваться скудным бага­жом знаний, который могло дать обучение в условиях юж­ной традиции обособленных и неравноправных школ, где на его долю выпадала худшая часть. Его грамматика отли­чалась от грамматики культурного человека его района гораздо больше, чем грамматика любого северного нестан­дартного диалекта отличается от местного стандарта белых.

Политическим боссам Чикаго и других североамерикан­ских городов стал являться грозный призрак постоянно безработного негритянского пролетариата, лишенного воз­можности получить равное с белыми образование и соответ­ственно работу при постоянно углубляющемся разрыве и в области владения языком.

Что касается латиноамериканцев, то следует сказать, что к проблеме внешних признаков, которая часто возни­кает и у них, как у негров, прибавляются еще и языковые препятствия. Если говорить о вытесненных южных жите­лях гор, то часто можно видеть, что они в меньшей степени подвержены воздействию городской культуры, чем негры или латиноамериканцы. Однако их внешний облик облег­чает для их детей пересадку на городскую почву, если они просто в состоянии выжить.

Так какое же влияние оказывает этот тигель, где пла­вится столько языков, на речевую физиономию собственно Чикаго? И каково его практическое значение — коль скоро я имею честь преподавать английский язык и заниматься проблематикой социальных диалектов — для школы?

Прежде всего, в результате перемешивания в течение жизни четырех поколений переселенцев с севера внутрен­ней части страны, из средней полосы и ирландцев, а также постепенной ассимиляции потомков иммигрантов из кон­тинентальной Европы речь собственно города стала отлич­ной от речи прилегавших районов. Жители пригородов называю!' Чикаго /Sikago/, мясника — /hagz/ и страдают от весенней /fag/ («слабость, усталость»); для большинства горожан название города — /Sikogo/, прежнее /hog/ «мяс­ник» заменено более мягким сэндберговским /fog/.

У представителей старшего поколения иммигрантов из других стран обнаруживаются спорадические черты их старого языка, такие, как отсутствие различия некоторых согласных (Ш и /0/, /d/ и /9/), которое является нормой для стандартного английского. Среди образованной части более молодого поколения выделяются еврейские инфор­манты, и не только своей традиционной американо-еврей­ской лексикой, начиная с bar mitzvah и blintz и кончая tsorris и yentz, но и дентализацией и аффрикатизациёй со­гласных /t, d, n, s, z, r, 1/. Первые из вышеупомянутых черт получили распространение в других группах населения, последняя — нет. Так называемый скандинавский акцент английского языка встречается редко, даже среди инфор­мантов скандинавского происхождения; он не был подхва­чен другими группами, как это имеет место в Миннеаполисе.

Негры, родившиеся в Чикаго до 1900 года, меньше отли­чаются от своих белых современников, чем эти последние различаются между собой, что свидетельствует о подлинно совместных формах их жизни в прошлом. Однако у негров- чикагцев моложе пятидесяти лет наблюдается ряд особен­ностей южного и центральноюжного произношения, в част­ности постоянное произношение /sikago/ на чужеземный ма­нер, частое использование /griz/ «засаливать» и /grizi/ «сальный» в качестве глагола и прилагательного ^[145], частая утрата поствокального /г/ в словах barn «сарай», beard «борода» и т. п., противопоставление horse «лошадь» и ho­arse «хриплый» и сравнительно большая долгота ударяемых гласных. Такие экстралингвистические особенности речи, как больший перепад между самой высокой и самой низкой высотой тона или между самым сильным и самым слабым ударением, чем это имеет место на севере внутренней части страны, или заискивающая дрожь в голосе при разговоре с предположительно власть имущими, также сохраняются и опознаются белыми уроженцами Чикаго как характерные черты негритянской речи. В области грамматики негр — уроженец Чикаго, который, как правило, вырастает в ус­ловиях нищеты и ограниченных культурных возможностей, как в письменной, так и в устной речи пользуется формами, которые с легкостью позволяют судить о его статусе, ха­рактеризуя его с невыгодной стороны.

В основном это относится к формам общераспространен­ных глаголов; ср. отсутствие показателя третьего лица ед. числа настоящего времени -s в he do (вместо does), it make (вместо makes), старомодные претериты и причастия вроде holp (вместо helped), появление показателя -s в неожидан­ных местах: we says (вместо say), they does (вместо do) или во множественном числе существительных: two postes/-9z/ (вместо two posts). Многие из этих фонетических и грамма­тических черт, особенно продление ударяемых гласных, мы находим и у недавних переселенцев из Аппалачей, у кото­рых имеются свои паралингвистические феномены, напри­мер сильная назализация, и многие грамматические осо­бенности, например предложение, начинающееся с used to: Used to, everybody in these-here hills made their own li­quor «Бывало, все здесь на холмах изготовляли свое спирт­ное (варили самогон)». Но поскольку недавно прибывшие из Аппалачей белые относительно немногочисленны, по­скольку жизнь их не так строго обособлена, как у негров, и поскольку они не так легко распознаются по своему фи­зическому типу, специфические особенности их речи не очень-то закрепляются среди новых поколений и вряд ли когда-нибудь закрепятся.

Что касается обучения английскому языку, то прямая задача американского образования — независимо от того, всегда ли она признается, а тем более успешно выполняет­ся,— состоит в том, чтобы каждый учащийся овладел стан­дартным английским языком, языком образованных людей в той мере, чтобы он мог занять положение в обществе, со­ответствующее его желаниям, интеллектуальному уровню и способностям. Это не значит, что каждый должен говорить языком Генри Джеймса или Уолтера Патера; это значит, что каждый должен понимать, что определенные слова, грамматические формы или произношение — справедливо это или нет — служат как бы штампом, клеймом о непри­годности. Есть у нас в Америке еще одна традиция (которая опять же не всегда в почете) — это уважение к достоинству личности и целостности семьи независимо от того, насколь­ко их поведение отклоняется от норм Мэдисон-авеню и «луч­ших домов Филадельфии». Ни одна общеобразовательная программа не должна быть направлена на насильственный отрыв индивидуума от его культурной основы, и, если уж он должен совершить этот отрыв, он должен сделать его с уче­том всех привходящих обстоятельств.

Поэтому мне кажется правильным начинать любую язы­ковую программу с исследования фактов и, возможно, с бо­лее широкого сбора фактических данных, чем мы до сих пор привыкли это делать. В самом деле, сбор фактического ма­териала следует считать постоянной необходимостью, по­скольку культура и язык, а также ценность отдельных куль­турных и языковых особенностей будут продолжать изме­няться.

Собранные данные позволят определить, какие слова и грамматические и фонетические черты типичны для раз­ных социальных групп общества. Коль скоро эти объектив­ные социальные характеристики речевых форм будут уста­новлены, станет возможно сравнение этих форм с обыч­ным индивидуальным употреблением в данном обществе как с точки зрения точности определения их субъективной принадлежности, так и с точки зрения положительных или отрицательных ассоциаций ^[146].

Грамматические формы, лексика, особенности произноше­ния, которые явно характеризуют национальное меньшин­ство, поставленное в неблагоприятные условия, и которые производят неблагоприятный эффект на представителей гос­подствующей культуры, должны стать постоянной мишенью начальных школьных программ. Обучение не должно но­сить негативного характера, не должно превращаться в охо­ту на ошибки, а наоборот, должно вырабатывать навыки правильной речи.

В тех случаях, когда родной язык учащихся — не анг­лийский или представляет собой разновидность английско­го, резко отличающуюся от местных стандартов, очевидно, желательно проводить обучение стандартному английскому языку в целом, как иностранному языку, с тем чтобы поль­зоваться им в определенных ситуациях, где это вызывается требованиями культуры. При этих условиях мы смогли бы подготовить большой контингент лиц, владеющих двумя языками или вариантами языка, которые могли бы с лег­костью вращаться в двух (и более) различных культурных сферах. Тому есть яркие примеры. Покойный Юджин Тал- мадж из Джорджии был сыном плантатора и членом Phi Beta Карра [147] по окончании университета, но, зная, .что плантаторы и члены Phi Beta Карра обладают незначи­тельным числом голосов на всеобщих выборах в этом штате, он усовершенствовал свое владение местной деревенской речью, чтобы склонить «войлочные шляпы» к поддержке его в качестве их представителя. Хью Лонг, наоборот, был, что называется, «красная шея» (неимущий белый) с севера Луизианы. Путем самообразования он усовершенствовал свое знание стандартного английского языка (в тех случаях, когда хотел им пользоваться) до уровня Лоджей и Солтон- столлов. И те из нас, кто вырос на Юге, могут привести массу примеров, когда слуги-негры, интуитивно опираясь на классическую традицию норм поведения, могли безуко­ризненно разговаривать на народном диалекте с дворовыми людьми и на изысканном английском языке — с господами. Путем образования представляется возможным большему числу людей дать те преимущества, которые меньшинство приобрело благодаря своим способностям или счастливому стечению обстоятельств или благодаря тому и другому вместе.

Когда в английском языке учащегося заметны следы иностранного акцента, преподаватель, знакомый со струк­турой английского произношения, а также, возможно, со структурой родного языка учащегося ^[148], должен подойти к этому явлению системно. Лингвистам и этнографам из­лишне объяснять, что эта проблема лежит в сфере культу­ры, а не физиологии. Однако очень часто в школах не по­нимают, что ребенок, в родном языке которого отсутствует фонологическое противопоставление /s/ и /г/, представляет собой совершенно иную проблему, чем ребенок с «волчьей пастью».

Уроки английского языка как иностранного должны проводиться под компетентным руководством на высоком профессиональном уровне со знанием современных мето­дов и приемов обучения и учебных пособий ^[149]. Если имеет­ся много детей, для которых английский язык не является родным, для них с самого начала должны быть специальные программы по английскому языку. Обучение чтению на английском языке может быть отложено до того времени, когда у учащихся сложатся навыки устной речи, восприя­тия речи на слух; вместо этого может быть предложено обучение чтению на родном языке. Возможно, что латино­американский ребенок к четвертому классу окажется на два года впереди своего английского одноклассника в его программе чтения по-английски, читая по-испански, и за­тем сможет более быстро переходить от фазы к фазе, обу­чаясь читать по-английски, чем если бы его обучали чте­нию до того, как он научился говорить или понимать. Здесь,

однако, построение программы усложняется и особенно усиливается необходимость сотрудничества между препода­вателями различных предметов.

Очевидной трудностью при создании специальных прог­рамм по чтению на родном языке — может быть, в конечном счете, более важной, чем отсутствие опытных преподавате­лей или администраторов, наделенных богатым воображе­нием,— является пугало «сегрегации». Но ведь существует же у нас традиция создавать специальные программы для детей, страдающих физическими недостатками: слепых,

глухих, парализованных. Было бы столь же гуманно обес­печить специальные программы для детей, страдающих куль­турными дефектами (иностранный язык или резко отклоня­ющаяся от нормы разновидность английского языка), ко­торые можно ликвидировать при помощи разумного диаг­ноза и целенаправленного обучения. Однако никакие разго­воры не могут вернуть зрение слепому. Кроме того, сущест­вует большая разница между подлинным объединением и простым физическим соседством. Чем раньше в школе будет принята рациональная языковая программа, тем скорее учащиеся смогут выступать на равных, независимо от ра­сового или этнического фона. Это единственная ситуация, при которой можно говорить о достижении подлинной интег­рации.

Из осознания необходимости специальных программ для разрешения проблемы социальных диалектов для учебных планов естественно вытекает два следствия. Во-первых, самыми «культурно обездоленными» будут те дети, чьи от­цы и деды, пройдя огонь, воды и медные трубы, оторвались от своей собственной культуры и воспринимают любую чужую культуру как низшую. Насколько это позволяют рамки школьной системы, в начальных программах должно найтись место для изучения широкого круга языков, и не только таких, «с налетом снобизма», как французский, не­мецкий, итальянский, испанский, а теперь и русский, но и таких малоизвестных языков, как хорватский, венгер­ский, литовский и украинский. Для создания такой прог­раммы требуется не только определенное культурное чутье, но и умение правильно распределить учебное время. Затра­ты на это не будут слишком высоки, зато велик потенци­альный выигрыш в самоуважении.

Вторым следствием, которое гораздо легче получить и которое, мне кажется, гораздо важнее, является более глу­бокое понимание значения диалектальных расхождений. Слишком многие учащиеся, родители и преподаватели ша­рахаются от чуждых им разновидностей английского язы­ка как от чумы. Они считают, что любой диалект, отличный от их собственного, является уже в силу самого этого факта низшим. В Детройте, например, даже студенты проходят профилактические коррективные курсы, если их родным произношением является оклахомское. Но, если честно взглянуть на проблему социальных диалектов, можно бу­дет понять, что различия возникают не из-за умственной или моральной неполноценности, а из-за различий в культур­ном опыте и что даже наиболее отклоняющийся от нормы диалект, как бы мало он ни подходил для общения между образованными представителями среднего класса, имеет свои собственные достоинства и обаяние. При таком под­ходе социальные диалекты, существующие в крупных горо­дах, становятся не недостатком, а достоинством, положи­тельным вкладом в воспитание наших учащихся в духе пони­мания разнообразия жизненных условий и жизненного опыта.