(ИНТОНАЦИИ И УДАРЕНИЕ В СОБСТВЕННОМ СМЫСЛЕ СЛОВА)

Ниже излагается содержание сообщения, сделанного мною в Парижском лингвистическом обществе четыре года назад1. Предполагая развить эти соображения в специальной работе, посвященной литовским интонациям и тоническому ударению, я не опубликовал свой доклад в „Записках" Общества.

Прямым следствием или, скорее, предпосылкой закона Лескина о сокращении гласных в конечных слогах является тот факт, что восходящая и нисходящая[390] интонации присущи (или были присущи в определенный момент) долгим безударным гласным в той же мере, как и долгим ударным гласным. Конечные гласные с нисходящей интонацией сокращаются, а конечные гласные с восходящей интонацией сохраняют свое количество независимо от места ударения. Правда, закон Лескина позволяет делать бесспорные выводы об интонациях безударных гласных только в пределах конечного слога; и в том, что эти слоги имеют особый статус, нет ничего невероятного. Однако ряд других фактов (некоторые из коих приводятся ниже) не позволяет сомневаться в том, что интонации были характерны для всех видов долгих гласных — как ударных, так и безударных, как в конечных, так и в неконечных слогах.

Это четко определяет платформу, на которой строится изучение интонаций. Интонация понимается отнюдь не как явление, сопровождающее в литовском языке его тоническое ударение, а как явление, сопровождающее долготуte Интонации являются неотъемлемой частью просодии[391] литовских слогов и не связаны необходимым образом с ударением. Возможно, что существует взаимное влияние (и, как мы увидим ниже, очень большое) интонации на ударение и ударения на интонацию; ведь равным образом ударение влияет и на вокадизм, но из этого не следует, что вокализм и ударение связаны между собой естественным образом.

В дальнейшем мы вместо терминов „восходящая" и „нисходящая" интонация[392] будем употреблять термины циркумфлексная и акутовая интонация. Термины эти выбраны нами вполне произвольно.

Однородные или разнородные отрезки, имеющие значение при изучении интонации и ударения, такие, как p-|y|-kst-|an|-cz-|om|-s, если искать для них употребительное наименование, можно было бы назвать термином „слог". Но этот термин не имеет отношения к обозначаемой вещи, за исключением лишь того факта, что по определенным причинам число отрезков совпадает с числом слогов. Не отказываясь полностью от принятой терминологии, мы предлагаем тем не менее для указанных выше единиц употреблять термин интонируемый отрезок (или вокалический отрезок; эти понятия совершенно эквивалентны, если дано соответствующее определение гласного) или просто отрезок—для краткости.

Теория интонаций естественным образом делится на основную часть, обнимающую все внутренние слоги, и специальную часть, предметом которой являются конечные слоги. Мы рассматриваем в этой работе только внутренние слоги и с этим постоянным ограничением просим понимать все дальнейшие результаты наших наблюдений.

1. Отрезок, существовавший изначально и представлявший первоначально долгий монофтонг (-|а|-, -|б|-, -|б|-, -|i|-, -|й]-), в литовском языке определен ipso facto в своей интонации (так же как он определен, например, в своем количестве и тембре). Интонация будет всегда акутовой, если только она не изменилась в силу какого-то особого обстоятельства.

Вот несколько примеров:

лит. stoti, stonas joti, joju kosfeti, kosiu 2ioti, 2ioju

лит. dfeti, dfejau spfeti, эрё]и sSti, sfemenys Ssti, fed2os

duti, dovan^ justi, justa puta

лат.              lira

лат.              vit is

) др.-HeM.gillh

)скр

лит.

lygti, lygus

(І) скр. viras скр. glvas скр. ri-tis

bhu- лит. buti, busiu pu-              pfiti, puliai

syfl-              siuti, siulas

yflyam              justi

ЛИТ.

лит.

(й)скр. sunus лит. suny (вин. п. скр. dhflmas              dumai

juszfe

vyras gyvas lyty (вин. п.

скр. yusam др.-нем. dflsunt

Также в суффиксах: класс barzdotas=^aT. barbatus; класс artojis, в котором о восходит, несомненно, тоже к древнему а. Глаголы на -eti, -oti, -yti, соответствующие слав, -fetі, -ati, -iti, например jfeszkoti = iskati, ganyti = goniti и т.д.

Наша формулировка уже содержит в себе ответ на вопрос, почему, несмотря на этот закон, не всякое литовское о, й, ё, у, и цмеет акутовую интонацию.

Приведем случай, когда сам гласный более позднего происхождения:

1. Заимствования из славянских и германских языков внесли в литовский огромное количество новых о, ё, (й), у, й, в большинстве случаев имеющих циркумфлексную интонацию и, естественно, подлежащих исключению из рассмотрения, например: vynas „вино“, 2ydas „еврей", rflbas „одежда", buras „крестьянин", rodas „обсуждение", blflgas „плохой, худой", kQlas „кол", czlsas „время" и множество других.
2. Но и помимо заимствований, литовская лексика богата словами, которые безотносительно к своему происхождению являются явно не очень древними. Когда о, ё, й, у, й выступают в одной из этих основ, не входящих в первичный фонд, мы не настаиваем на применимости правила. Напротив, нередко (и даже обычно) мы находим в этих случаях циркумфлекс, что лишь подчеркивает регулярность акутовой интонации у долгих гласных древнего происхождения. Так, в глаголах типа czoZti „кататься по льду", kriokti „храпеть, хрипеть, рычать", szniokszti „пыхтеть, тяжело дышать", которые уже по их виду и по отсутствию соответствий в родственных языках являются новообразованиями, интонация корневого гласного может быть любой (в названных словах, например, czoZti, kriokti, szni5kszti).
3. Еще один ряд новых о, ё, fl, у, й появился в результате собственно грамматических инноваций, в ходе создания новых форм или новых категорий форм у старых корней. Однако характер происхождения в языке новых о, ё и т. д. безразличен: достаточно того, что данный гласный появился позже определенного момента, чтобы закон уже не применялся. И вообще, очевидно, что, хотя интонация этих новых пластов долгих гласных может подчиняться каким-то своим внутренним правилам, она должна интересовать нас здесь лишь с отрицательной стороны, а именно с точки зрения того, как освободить закон [определяющий интонацию форм типа] stoti от элементов, не имеющих к нему отношения.

Таких форм, не попадающих под действие закона, очень много, и мы вынуждены ограничиться одним или двумя случайно выбранными примерами.

Звуки fl в pfiti, pusiu „гнить", у в gyti, gysiu „выздоравливать" являются древними долгими, которые должны попасть под действие закона и в которых действительно наблюдается ожидаемая интонация. Но 0, у презенсов pflvfl, gyjii, несомненно входящих в число вторичных форм (так как сам этот тип не существовал первоначально), не подчиняются, в силу позднего возникновения, действию закона. Если бы у этих гласных была акутовая интонация, ее нельзя было бы объяснить действием данного закона; с другой стороны, циркумфлексная интонация, которая им присуща (3-є л. презенса pflva, gyja) на самом деле, не является нарушением закона.

Еще один пример. Если гласный ё(ё) встречается в корнях, где исходным гласным является ё, то это служит признаком не очень глубокой древности ё, ибо за исключением двух или трех особых случаев (удлинение в именительном, удлинение в сигматическом аористе и т. д.) чередование е—Є не является индоевропейским[393]. Следовательно, наличие циркумфлексной интонации у ё в таких словах, как slepti „прятать, скрывать" (корень slep- (slepiu)), ISkti ,.лететь" (корень lek- (lekiu)), не должно нас удивлять и не может поколебать правила. Для сравнения с этим случаем достаточно взять наугад такой корень, как beg (где ё .не чередуется с ё), чтобы убедиться, что он регулярно имеет акутовую интонацию, характерную для древних ё: bfigti, brfikszti, drSkti, gёdёti, gr6bti, m6gti, plSkti, plSszti, slSgti, v6sti, dSti, s6ti, sp6ti и также 6sti, s6sti, stSgti[394].

Долгий гласный, который мы находим в dukra, вин. п. dukra, при dukt§ „дочь", в bebrus (в диалектах — bebrus, vebras, и.-е. *bhebhrus) „бобер", в Ssame, Ssqs (в древности и в диалектах—esame, esqs), не имеет никакого отношения к правилу, [определяющему интонацию форм типаї det і, в силу своего более позднего происхождения. То же самое имеет место и в целом ряде других случаев, на наличие которых мы здесь хотим лишь указать.

Случаи, когда сама интонация является поздней: для различаемых выше трех видов „исключений" общим является то, что во всех этих случаях мы имеем дело с долгими гласными, которые являются хронологически более поздними и которые вследствие этого никогда не подвергались действию закона, [определяющего интонацию форм типа] stoti.

А.              Причины метатонии, по всей вероятности, в разных случаях различны. Не имея возможности в настоящей работе останавливаться на этом вопросе специально, мы покажем, что в некоторых случаях это явление вызвано причиной фонетического характера. Таким образом, термин ,.метатония", который предполагает определенный круг явлений, применен здесь как сугубо предварительный. Мы обозначим здесь этим термином любое изменение интонации, причины которого нам еще не ясны, а результат которого фактически предстает в настоящий момент в виде чередования интонаций (характерного для определенных классов форм, как и любые чередования); например: v6jas — pavejuigt; koja — pakojui, saule — pasauliui, kalnas — pakalniui.

2. Метатония почти всюду, где она наблюдается, имеет одно и то же направление для каждого морфологического образования, а отнюдь не состоит в безразличном переходе от любой интонации к противоположной. Так, имена действия на стяженные -ia- требуют циркумфлексной интонации: следовательно, если первичная интонация — акутовая, то имеет место ее изменение: begis „бег" (ср. bёgti), szokis „танец" (ср. szokti), lu2is „разлом" (ср, lu2ti), dygis „росток" (ср. dygti) и т. д.; напротив, изменения не произойдет, если первичная интонация — циркумфлексная: smogis „удар" (ср. smogti), и т. д. Метатонические изменения чаще всего происходят в направлении от акутовой к циркумфлексной интонации. Метатония в направлении от циркумфлексной к акутовой интонации — явление более редкое, менее регулярное в каждом случае и, по-видимому, в принципе вообще менее древнее, чем метатония в обратном направлении; примерами ее могут служить некоторые отыменные глаголы на -inti: sveikinti от svelkas; garbinti от garbe, вин. п. garbg; liaupsinti от liaupse, вин. п. liaupsg и т. д. (наряду с truffipinti—trumpas и т. д., где интонация не меняется), или девербальные глаголы на -ioti такие, как valkioti, land^oti, rankioti при velka, lenda, renka (3-є лицо презенса) и т. д.
3. Кроме образований на -ius, таких, как pudzus, kurpius, ^suczus, при pudas, kurpe, qsutas и т. д., нет, по-видимому, ни одного метатонического ряда, который был бы абсолютно регулярным.
4. Есть ли такие морфологические образования, относительно которых a priori можно утверждать, что метатония в них невозможна?

Учитывая, что причины метатонии разнообразны и неизвестны и что некоторые, даже самые простые „морфологические образования" (например, имена женского рода, состоящие из корня + -б-) содержат элементы и пласты разных эпох, по-видимому, невоз* можно ответить на вопрос, поставленный в такой форме.

Мы должны довольствоваться только тем, что можем отметитьг к каким морфологическим образованиям следует относиться с осторожностью.

В числе таких образований особенно обращают на себя внимание (среди первичных классов) прилагательные на -us, в сильнейшей степени подверженные циркумфлексной метатонии. Например: meilus, вин. п. meily, наречие meTliai, в противоположность meile „любовь", m?las „любезный, милый". Когда прилагательные на -us, несмотря на это, имеют акутовую интонацию, как в lygus, sotus, то это—самое надежное из возможных свидетельств в пользу исконности акута.

Конечно, встречаются определенные типы производных слов, в которых никогда не наблюдается метатонии, например слова на -tis, -czo, такие, как pan-tis, -czo, raffi-tis, -czo, но они не образуют лексических рядов, занимающих большое место (в общей картине).

К счастью, почти все образования от первичных глаголов в общем избежали метатонических влияний. Лишь в отдельных частных классах (например, szylu, szilau, szilti; ср. прилаг. sziltas) ситуация меняется, и тогда мы снова сталкиваемся с фактами подобного рода.

Примечание. В общем, действие закона stoti можно датировать эпохой балто-славянского единства. (Конечно, множество „балто-славянских" долгих на самом деле могут быть значительно более древними). Например: obulas „яблоко", слав, jabluko; moju, (moti „манить", слав, manqti; местоимения kokio, tokio, jokio род. п.), слав, kaku, taku, jaku; glostu, glosti „гладить", ср. слав, gladuku; boba „баба", слав, baba; lova „кровать", слав, lava; vove^, вин. п. voverg „белка", слав, vfeverica; nugas „голый", слав, nagu; usis „ясень", слав, jasika; b6gti „бежать", слав, bfeg- nqti; szyvas „серый", слав, sivu; udra „выдра", слав, v-ydra; ukis „хозяйство", ср. слав, v-yknqti „привыкнуть"[395].

Интонация, как нам представляется, дает самый решительный ответ на часто возникающий вопрос, являются ли ponas „барин", dyvas „чудо" и ряд других слов заимствованиями из славянских языков или они унаследованы из балто-славянского. Если бы было верно последнее, они интонировались бы иначе: ponas и т. д.

2. Рефлексы f, I, ф, д. Если бы этот вопрос случайно не привлек к себе внимания лингвистов, нам бы менее всего пришло в голову (из-за некоторых частных трудностей) использовать именно этот случай для того, чтобы заранее раскрыть наши общие соображения. Но при нынешнем состоянии дел, после всего того, что было высказано в связи с этим, наша работа выглядела бы не имеющей никакой четкой линии, если бы мы ограничились простым изложением этой проблемы, без всяких комментариев.

В 1878 г. Фортунатов высказал совершенно новую и весьма неожиданную мысль: он утверждал, что должна существовать связь между некоторыми фактами индийского, греческого и латинского языков, с одной стороны, и литовскими интонациями (или „противопоставленными акцентами" (accents contraries) — с другой, и что названные языки, несомненно, сами некогда обладали такими специфическими интонационными различиями, какие характерны для балтийского. Доказательством этого служил тот факт, что г в санскритском регулярно давало Ir, йг в тех случаях, в каких в литовском языке выступает акутовая интонация, например: pilnas, скр. purnas „полный", но vilkas, скр. vrkas „волк" и т. д. Равным образом в греческом мы находим -ра)-, в латинском—га- в соответствии с тем же интонационным законом (см. „Archiv fiir slav. Phil.", IV, стр. 586) и

В этой гипотезе, которая в такой форме теперь уже никем не разделяется, обращает на себя внимание одна деталь. Оба противоположения: йг — г и ir — ir (несмотря на то, что одно из них является вокалическим, а другое—тоническим, одно принадлежит санскриту, а другое—литовскому)—связываются в равной степени с проблемой интонации. Из этого следует, что источником последней необходимо считать индоевропейский праязык.

Вскоре, однако, привлечение индоевропейского долгого J принесло иное объяснение первому противоположению йг—Г и вообще изменило соотношение вещей в очевидном для всех направлении.

Теперь, как и прежде, бесспорно, остается нерешенной проблема, связанная одновременно с обоими противоположениями: скр. йг—гилит. ir—ir. Но она сводится теперь целиком к вопросу о индоевропейском противоположении f—г. По отношению к последнему, если согласиться с тем, что отныне оно должно явиться объектом изучения, взаимная значимость противоположений йг—г и ir—if остается, вне всякого сомнения, в точности той же самой. Ведь они являются продолжением, каждое в своем языке, исходного противопоставления f—г и ценнейшим подтверждением его существования.

И вот оказалось, что этого вполне достаточно... Об интонациях, их значении, их распространении, их древности вопрос больше не стоял, по крайней мере в связи с pilnas—vilkas (тогда как в отношении других случаев были дозволены любые точки зрения, даже если они были в полном противоречии с тем, что нам дает случай pilnas — vilkas). Desinit in piscem... *. Раньше существовала проблема и была предложена теория, базирующаяся на интонациях: теперь достигнут результат в отношении группы ir, группы, которая обладает в литовском свойством отражать определенные индоевропейские факты в виде интонационных различий.

Почему же вопрос об интонациях должен перестать существовать и как он может перестать существовать, после того как нами были высказаны определенные соображения по поводу противоположения 1Г—ir?

Действительно, как только мы обращаемся к тому, что с этим вопросом связано, и устраняем все то, что не имеет к нему отношения, единственной точкой опоры, имеющей прямое касательство к проблеме интонаций, оказывается литовское противоположение ir—ir, поскольку санскритское противоположение йг — г, рассматривавшееся только что само по себе тоже как факт интонации, больше таковым не является; даже сведенное к своей индоевропейской форме J—г, оно не может больше рассматриваться как факт интонации. (Разве что предположить, что это J—г само порождено интонацией, как др.-инд. Пг—г порождено противоположением f—г. Однако так никто не думает, хотя уже давно существует глухая двусмысленность между простым признанием того, что «существовало г», и формулировкой определенной точки зрения на то, чем мотивировано это J. Между тем такой вопрос, как этот, безусловно, необходимо решить, поскольку лишь после того, как мы формально признаем, что г равно г + б и что, следовательно, в своей основе отлично от г, совершенно так же, как а отличается от а или st—от s,— повторяю, лишь с этого момента гипотеза интонации может считаться логически исключенной).

Мы, таким образом, находимся, отвлекаясь от различий (поскольку в отношении интонации мы не нашли более удачного сравнения), примерно в положении человека, который, зная индоевропейское противопоставление а : а, изучал бы тембр ионийского 7):а с целью выяснить его происхождение. Ему бы не пришло в голову утверждать на основании того, что это различие идет от индоевропейского, что и само наличие тембра является фактом индоевропейским.

Однако все это имеет весьма второстепенное значение. Главное же заключается в том, что коль скоро интонация отвечает хотя бы косвенно противоположению г—г, то это означает, что мы впервые получаем данные о природе интересующего нас явления. Оно тотчас перестает быть самодовлеющим фактом и становится результатом. Но тогда вся проблема принимает другой вид; ее приходится переформулировать в корне, ab ovo, и на другой основе. Задача теперь заключается не в том, чтобы искать, где только возможно, какие-либо следы, позволяющие засвидетельствовать наличие интонации в более или менее отдаленном прошлом. Задача теперь состоит исключительно в том, чтобы тщательнейшим образом вскрыть причины этого явления, прежде чем помышлять о каком бы то ни было его использовании. Таков принцип, которым мы руководствуемся.

Между прочим, обращает на себя внимание то, что решение проблемы pilnas—vilkas во всех ее видах определяется тем чисто случайным обстоятельством, что речь здесь идет о различии в звуках, которое в литовском языке перестало быть таковым: ir—if отличаются только тоном, тогда как о — а, например, различаются и звуком и тоном. Но мы остановимся еще на этой существенной причине ошибок, когда перейдем к обобщениям.

Из двух названных выше случаев возьмем только первый — pilnas. Нас не может не поразить связь этого случая, реальная или кажущаяся, с первым законом (о долгих монофтонгических отрезках). Идентификация со случаем stoti представляется, по меньшей мере, одним из возможных решений для. ряда pilnas ( = *р-| I |-nos). Упоминая об этом сейчас по ряду чисто практических соображений, мы отнюдь не настаиваем на очевидном характере случая pilnas и просим читателя воздержаться от суждения по этому поводу до тех пор, пока не будут приведены более убедительные соображения, после чего станет возможным плодотворное обсуждение (см. VII). В дополнение к основным примерам, приведенным Фортунатовым (pilnas, tiltas, ilgas, vilna, miltai, pirmas, zirnis), отметим еще:

girti, прич. прош. вр. glrtas “laudatus” = вед. gurtas, лат. gra- tus, и.-е. *grtos.

girtas, прилаг. „пьяный" = греч. Ррапо;; скр. girnas „сожранный". Сюда относится также gurklys „зоб", вин. п. gurklі („Deutsch-Lit. Worterbuch", s. v. ,,Kropf“) и gurksznis „глоток".

szirszu, szirszlys „шершень", лат. crabro, первичная группа — krs-. Правда, Куршат приводит род. п. szirszlio, но он, по-види- мому, не знает этого слова, так как вин. п. мн. ч. szirszlius в конце стиха в „Donalitius" (VII, 217), бесспорно, доказывает акутовую интонацию.

spirti „ударить ногой, пнуть". Скр. sphflr- отсутствует лишь случайно: это должна была бы быть форма „перед согласным", соответствующая sphurati „он пинает". Вин. п. вед. apa-sphur-am. (Сильная форма в аористе — sphari-s).

pilkas „серый" предполагает косвенно выводимую форму *plk2-; скр. paliknl (м. p. palitas) могло иметь в слабой форме только \ долгое.

irklas „весло", irti „грести" предполагает косвенно выводимую форму *?-, которая является регулярным слабым состоянием группы, содержащейся в єрє-тг^;, єрє-тjxo;, или в скр. ari-tram, или в герм. *гб]эга, rojan.

girna „жернов" содержит группу *g2jf-, регулярную слабую форму от g2ra-, вед. gra-van „жернов для выжимания сомы".

По чистой случайности мы обладаем почти исключительно примерами, подобными последнему, для доказательства того, что в литовском языке дело обстоит в отношении первичных ф, 5 точно так же, как и в отношении первичных f, I. Таким образом, необходимо признать не только сам факт существования этих звуков, но и определенную теорию их происхождения, позволяющую предсказывать их наличие по некоторым сильным формам.

pa-2'mtas „знакомый", pa-2istu = pa-2instu „я знаю (кого-либо)", представляющие слабую форму и.-е. g^o- или gxen6-, в обоих случаях обязательно должны были содержать д долгое, которое до сих пор было засвидетельствовано только в лат. gna-rus и скр. ga-nami (форма, возникшая по аналогии с *gatas).

timsras „темно-коричневый" содержит слабую форму *tmsro- от и.-е. *tem6sro-, известного как существительное по скр. tami- sra-, лат. tenebrae, и как прилагательное по др.-в.-нем. fin- star.

durnti[396] „дуть" находится в таком же отношении к скр. dhma-, в каком лит. 2inti—к скр. gna-. Причастие dumtas = *dhni-tos, скр. *dhantas, замененному затем dhmatas; но слабая форма встречается в самом санскрите[397].

inte „жена брата"—скр. yata „жена брата". К сожалению,, поскольку Куршат приводит это слово по материалам Ширвида и Нессельмана, мы не знаем, насколько можно быть уверенным в интонации, которую он этому слову приписывает.

3. Отрезки, существовавшие изначально[398] и первоначально представлявшие собой краткие монофтонги, в литовском всегда имеют циркумфлексную интонацию.

Ничего подобного, скажем прямо, нельзя вывести из того, что говорит Куршат о четырех литовских гласных а, е, i, й.

Куршат, прежде всего, строго отграничивает а, е от i, й и утверждает, что i, й вообще лишены интонации.

Дело в том, что последние, согласно Куршату, характеризуются краткостью, и это свойство является у них постоянным. Поскольку понятие краткого отрезка синонимично понятию неин- тонируемого отрезка[399], постольку вопроса об интонации здесь не возникает; попадая под ударение, эти гласные, и только они, должны получить знак нейтрального ударения — гравис: 1, й (не считая таких исключений, как plakti, mesti).

В свою очередь, а, е являются, в отличие от i, й, отрезками долгими и, следовательно, интонируемыми, но это только в том случае, когда они находятся в ударном положении (nakti, medy). Безударные а, е, например в naktis, medus, объявляются краткими; из этого мы должны заключить, что они не имеют интонации.

Куршат не делает никаких оговорок относительно характера интонации а, е и, таким образом, дает право считать, что эти гласные, являясь долгими, могут быть акутовыми или циркумфлексными, как и долгие.

В этой системе, если она отражает реальное состояние, нас удовлетворяет только одно, а именно то, что древние краткие, независимо от того, являются они ныне долгими или краткими, сохраняют, однако, общий для них отличительный признак: они никогда не бывают постоянно долгими, каковыми являются о, ё, и, у, й. Кроме этого пункта, все здесь аномально и странно.

Древние краткие образуют как будто бы два класса, коренным образом отличающиеся один от другого.

Один из этих классов, кроме того, занимает как будто исключительное положение в системе гласных (i, й единственные [внутренние] гласные, лишенные интонации).

Другой класс столь же необычен, поскольку а и е являются единственными во всей системе гласных звуками с изменяющимся количеством, которое влечет за собой чередование интонации.

Наконец, последняя загадка: известно, что в определенном ряду форм по непонятной причине а, е остаются краткими (и следовательно, неинтонируемыми) даже под ударением: plakti, neszti, manas, tavas и т. д.

Все эти трудности исчезают, если считать правильной йовую систему количества литовских гласных, предложенную Барановским в том виде, в каком она изложена Гуго Вебером („Ostlitauische Texte“, I, Weimar, 1882). Поскольку эта система составлена без всяких предвзятых соображений о происхождении звуков и основана единственно на опыте и наблюдении над живым языком, она не вызывает никаких сомнений.

Вместо двух ступеней количества Барановский различает три: vuu (долгая), w (средняя или полудолгая), ^ (краткая).

Внутри слова могут находиться только долгие и полудолгие[400]. Долгими являются, кроме дифтонгов, отрезки

0. ё, и, у, й, то есть древние долгие. Полу долгими являются отрезки а, е, i, и (ударные и безударные), то есть древние краткие. Итак, эти последние, перестав быть сравнимыми с древним долгим, тем самым вновь обретают внутреннюю симметрию.

Прибавим для полноты картины, хотя нас интересуют только внутренние слоги,

1. что краткий гласный Барановского, являющийся точкой отсчета, без которой вся шкала повисает в воздухе, может быть обнаружен, как следует из сказанного выше, лишь в конечном слоге. Он обнаруживается, например, в формах piktas, kupczus, оба отрезка которых, согласно Куршату, имеют одинаковое количество, а согласно Барановскому, равны +

В конечном слоге всякое первичное а ё Ї й (и кроме того, а, е, 1, й, вытекающее из закона Лескина) дает в собственном смысле слова краткий ^, в отличие от того, что происходит внутри слова.

2. Первичные долгие гласные в конечном слоге (разумеется, если они не попадают под действие закона Лескина) дают полудолгие, опять-таки в отличие от того, что имеет место внутри слова. Например, два о в генитиве oszkos равны + Таким образом, древний долгий гласный в конечном слоге и древний краткий во внутреннем слоге имеют одинаковое количество: род. п. visztos, W +

Теперь, когда восстановлен количественный параллелизм между

1. и и а, е во внутренних слогах, впервые может ставиться вопрсс о параллелизме этих звуков также с точки зрения интонации. Такой параллелизм действительно устанавливается, причем двумя путями:

1. Все четыре гласных теперь интонируемы, поскольку никогда не бывают краткими.
2. Всем четырем свойственна, согласно Барановскому, исключительно циркумфлексная интонация: k2ras, gyvena, veda и т. д.; точно так же: ITzdas, augTna, dukteri, suka и т. д.

Следовательно, все внутренние i, й Куршата нужно заменить на Ї, и (равные чл/)[401]. Напротив, в орфографии а, е ничего не нужно менять, так как они уже у Куршата имеют интонацию и правильно помечены знаком циркумфлексного тона. Как эта обособленность а и г ни разу не обратила на себя внимание человека, открывшего в литовском языке интонации? Это можно объяснить лишь тем, что у Куршата правило нарушается исключениями двух видов, которых не знает система Барановского (в данном пункте обнаруживается характерное расхождение между этими двумя системами):

1. Исключения, относящиеся к количеству (и тем самым неизбежно и к интонации): группа plakti, mesti. У Барановского: plakti, mesti и т. д., не отличающиеся для него от 3-го лица презенса plSka, meta.
2. Исключения, относящиеся непосредственно к интонации. Куршат допускает, хотя и редко, акутированные а, е, например в заимствованном слове paslas „посол", Барановский — ни в одном из случаев, отсюда paslas.

Если бы мы ставили здесь своей, целью последовательное описание [литовских] вокализма и интонации, каждый из этих пунктов (1 и 2) нужно было бы рассмотреть отдельно. Конечно, не следует в целом противопоставлять систему Барановского системе Куршата. К этому надо добавить еще одно соображение, без учета которого противоречие между двумя грамматистами может показаться более неразрешимым, чем это есть на самом деле: один из них основывается на определенном диалекте — классическом литовском языке Пруссии, другой не скрывает, что qh рисует картину состояния, приближающегося к идеальной норме, от которой многие диалекты отклоняются и которой, можно смело утверждать, ни один из них не отвечает полностью. Хотелось бы узнать подробнее о том, как было выведено это среднее междиалектное состояние. Однако в том виде, в каком она существует, система Барановского проливает столь яркий свет на литовский вокализм, что уже по одной этой причине невозможно было бы считать ее неправильной в своей основе; кроме того, в теории акцентуации есть один точный факт, который подтверждает эту систему, по крайней мере в своем основном пункте, который касается значимостей (valeurs), приписываемых і, и. Мы вернемся к этому в дальнейшем (см. Акцентуация [402]).

Благодаря свидетельству Барановского было выяснено очень важное обстоятельство, которое требовалось установить на основании фактов: тождество и единообразие интонаций класса а, ё, Ї, и. Мы имеем право в дальнейшем интерпретировать этот факт по-своему, изолировав его от всего, что его окружает и меняет его смысл у Барановского — Вебера. Согласно этим авторам, интонация а, е, i, и обусловлена совершенно особой причиной; в обзорной главе мы изложим свое мнение по поводу ценности этой теоретической части их учения.

В заключение отметим, хотя это и представляется очевидным, что количество w у гласных а, е, i, и обязательно должно относиться к тому же времени, что и сама интонация: никогда не могло быть интонации, то есть различия между морами (temps) слога, в слогах, состоящих из одной моры, и, следовательно, было бы абсурдом датировать интонацию 2, ё, Т, и той эпохой, когда эти гласные были еще краткими. Вывод из этого состоит не в том, что интонация появилась недавно, а, напротив, в том, что это количество очень древнее[403].

4. Когда отрезки ir il восходят к ? J, они обнаруживают циркумфлексную интонацию: mirtas, vilkas.

Это — вторая часть наблюдений, сделанных Фортунатовым при рассмотрении указанных групп (см. выше, стр. 604—605).

Мы, естественно, сближаем ряды долгих ir, il, im, in и о, ё, и, у, и; подобное сближение еще более оправданно, когда мы обнаруживаем наличие согласованности и у двух рядов кратких: ir, it, im, in — й, ё, Ї, u. Мы, однако, повременим, как это мы сделали в первом случае, с оценкой значимости данной корреляции.

К таким примерам Фортунатова, как vilkas = скр. vrkas, причастия прошедшего времени mirtas, virstas, kirstas = cKp. mrtas, vrttas, krttas, можно добавить: ketvirtas „четвертый", греч. тгтарто;,

kirmele, вин. п. kirmelg „червь", скр. krmis.

Прилагательное tirsztas „вязкий, густой“= лат. to(r)stus, скр. trsitas.

Virszus, вин. п. virszy „верх" имело бы соотносительное с ним скр. vrs-, если бы мы располагали слабой формой от varsman "вершина", varsisthas "summus,, („высочайший, верхний"), virbas „хворостина, прут", ср. греч. ро$5ос. pirsztas „палец", ср. скр. sprstas „тронутый", pirsztas (от perszu „свататься, делать предложение") «скр. prstas “rogatus”. Ср. pirszlys, вин. п. pirszlt

mirsztas (uz-mirsztu, uz-mirszti „забыть") = скр. pra-mrstas „забытый".

dirztas (ap-dirsztu, ap-dirzti „твердеть") = скр. drdhas „крепкий, прочный, жесткий".

Прусск. tirts, вин. п. tirtian „третий" в литовском выглядело бы как tirczas=cKp. trtiyas. (Мы считаем несомненным тот факт, на который указывает Фортунатов, то есть тот факт, что прусские дифтонги из текста Катехизиса со знаком циркумфлекса на первом элементе есть не что иное, как дифтонги с циркумфлексной интонацией).

Примечательное исключение составляет szirdis, вин. п. szirdi, при скр. hrd-, греч. *ра8-. Но прусское slran, seyr доказывает, что это слово имело раньше и чередующуюся форму *szer- = *gp (MSL, VII, стр. 79), которая должна была по норме иметь интонацию szer-. В литовском же ярко выражена тенденция к унификации различных интонаций у одного корня (см. ниже). Так, в слове vandu „вода" интонация объясняется лишь наличием в прошлом конкурирующей формы tid-en- (udra „выдра").

Носовые не имели тех особенностей, которые привлекли к г, \ внимание Фортунатова: санскритская оппозиция mrtas— purnas с первого взгляда не имела аналогии в ряду matas; однако n, m ведут себя так же, как краткие плавные: szimtas „сто", греч. emxov и т. д.

septintas, devintas, deszirntas „седьмой, девятый, десятый". Даже без прямого сравнения с 8гяахо;, єЬахо; здесь можно предполагать только краткий носовой.

tinklas „сеть"—слабая форма, соответствующая скр. tantram „нить"; ср. ta-tas, хахо;.

ginklas „оружие" — слабая форма, также соответствующая скр. hatas, греч. -^ахос. Сюда же относятся: ginczas „спор" и [genu, giniaQ] ginti „гнать" (например, скот).

pa-minklas „памятник", ср. скр. ma-tas, греч. jj+jiaxov. Глагол [at-menu] at-minti „помнить".

Глагол [imii] ifnti, соответствующий, по-видимому, скр. yam-, прич. прош. вр. yatas, и, во всяком случае, лат. emptus, которое,, противопоставляясь domitus, vomitus, предполагает корень (j)em- (односложный) и, следовательно, слабую форму (j)m- cm кратким.

Кажущееся исключение, представленное формой rimti (скр. гат- „остановиться на отдых", прич. прош. вр. ra-tas), могло бы иметь значение лишь в том случае, если бы формой презенса было ‘remu’. Sto положение станет более ясным, если мы сможем впоследствии изложить некоторые идеи, относящиеся одновременно и к интонации и к общей системе литовского глагола. Отметим только по этому поводу, что презенс mirszta „он умирает" (несмотря на наличие формы mirti и скр. mrtas) обязан своей акутовой интонацией тем же обстоятельствам, благодаря которым мы имеем rimsta (и инф. rimti) вместо rifnsta (rifnti)л.

5. Если все условия остаются такими же, как и в случае st-|o|-ti (I), но исходный отрезок — дифтонг, а не монофтонг, то интонация регулярно является циркумфлексной (от случаев метатонии мы, как всегда, отвлекаемся). Таким образом, *р-|еп|- ktos „пятый" не может дать в литовском ничего другого, кроме p-|en|-ktas с указанной интонацией.

Под дифтонгами мы понимаем отрезки с кратким первым элементом, то есть обычный тип -|ёг|-, -|ei|-, -Jon|-. Такие, очень редкие первичные дифтонги, как -|ёг[-, -|ei|-, останутся за пределами нашего исследования.

1. Исходная единица, соответствующая современному интонационному отрезку, должна быть, как мы видели это в случае stoti, достаточно древней — индоевропейской или близкой к ней. Следовательно, дифтонги, представленные в словах, возраст которых неясен, нами здесь исключаются из рассмотрения, подобно “1°К “ІУІ' и т. д., которые встречаются в словах такого же типа.
2. Необходимо также, чтобы эта индоевропейская единица представляла собой не что иное, как единый отрезок и притом долгий, как в случае stoti.

Из наблюдений над монофтонгами последнее замечание возникнуть не могло, так как все они имеют одинаковое происхождение, а именно—восходят к древним монофтонгам (не считая нескольких случаев стяжения). Напротив, случай, когда дифтонг соответствует старому дифтонгу, является лишь одним из многих, которые могут встретиться в этом втором виде отрезков. Только этот случай мы здесь и рассматриваем. Всякий пример типа нижеприведенных, будет ли там интонация циркумфлексной или акутовой, имеет ли он в самом деле отношение к настоящему закону или нет—в любом случае не имеет отношения к той формулировке, которую мы ему здесь дали:

m-|al|-da „молитва", если оно восходит к *m-|a|-dla (прусск. mad-dla);

d-| er |-vii „смолистая древесина", если оно восходит к *de-rua;

kr-| aS|-jas „кровь", если оно восходит к kra-wfos;

g-|er|-ti „пить", и.-е. *g-ero-ti;

|el|-nis „олень", восходящее к *€le-nis, слав, jelem;

savv-|al |-ninkas, восходящее к *sawalininkas, и т. д.

Примеры, соответствующие закону:

И.-е. *ont(e)ros- .другой": лит. antras „второй".

И.-е. *dont „зуб": лит. dantis, вин. п. dant;.

Европ. *опкхо-8 (оухоlt;;, лат. uncus): лит. v-aszas „дужка (котла)" (равное v-anszas).

Европ. *ansa (лат. ansa „ручка"): лит. qsa, вин. п. ftsq (равное ansq).

И.-е. *gjhans- „гусь": лит. 2qsis, вин. п. 2|si (равное 2ansi)-

И.-е. *penk2e- „пять": лит. penki, ж. p. penkios. Порядковое penktas=ттз ртао;.

Скр. mantha-s „лопатка для сбивания жидкости": лит. mente, с тем же значением[404].

И.-е. *bhendh- (irevOepo;, скр. bandhus и т. д.): лит. bendras „общий".

И.-е. *leng2h- (вед. rariihas- „скорость"; глагол ratiihatg и другие сильные формы, родственные raghu-s): лит. lengvas „легкий",

Скр. parna-m „крыло": лит. sparnas.

Европ. *porkxo-s „свинья": лит. parszas.

Европ. *ghordho-s, *ghordhi-s „ограда, огороженное место" (гот. gard(i)-s, и т. д.): лит. gardas „загон"; ср. 2ardis „огорожа для жеребят, телят".

Европ. *b(h)ardha „борода": лит. barzda, вин. п. barzdq.

И.-е. *olg2ho-, скр. argha-m „цена": лит. alga, вин. п. algq „жалование". Скр. глагол arhati „заслуживать": лит. elgti-s „поступать, вести себя" (—„заслуживать").

Европ. *ous- „ухо": лит. ausis, вин. п. aSsi.

Скр. дгбпі-s „clflnis": лит. szlaunys (мн. ч.).

И.-е. *louk2o-s(cKp. loka-s, лат. lflcus, др.-в.-нем. 16h- „поляна"): laukas „поле".

Греч. Ієохб;: лит. laukas „с белым пятном на лбу (о лошади, быке)".

И.-е. *sousos, *seusos; или *sausos (скр. gos-, греч. aimrjpo;, atito, др.-в.-нем. sor): лит. saSsas-„cyxoft“.

И.-е. *bheudh-, *bhoudh- (для значения ср. скр. bodhayati „делать выговор", др.-в.-нем. gi-biotan „командовать"): лит. baQsti, 3-є л. презенса baSd^a „наказывать".

И.-е. *poiklo-s (коїхіХо;, скр. pggas- и т. д.): лит. paiszas „пятно сажи".

8. -eL [405]woik1o-s и т. д.: лит. vlsz-pats, vlsz-kelis; 3-є л. презенса vlszia „пользуется гостеприимством".

И.-е. *deiwos „бог": лит. divas; deive, вин. п. deivg.

Греч. xetjuov, Х?^а» СКР* hemanta-s: лит. zlma, вин. п. 2еггщ. И.-е. *eisjo „ibo", eiti „it": лит. eisiu, eTti и т. д. _

И.-е. *leig2h- „лизать"              скр.              lehmi):              лит. 1І2іа, l?2ti,

фреквентатив 1аІ2о.

Родительный^падеж мн. ч. dwoijom (гот. twaddje, др.-в.-нем. zweiio): лит. dviju1.

Менее ясным может представиться тот случай, когда форма с дифтонгом чередуется в языке со словами того же гнезда, которые имеют другой вокализм (и, следовательно, подчиняются другому правилу, даже если они имеют такую же интонацию, какую имеет эта форма с дифтонгом); этот случай менее ясен потому, что здесь могло проявиться аналогическое влияние, которое, несомненно, нужно и здесь и там учитывать. Но здесь существенно заметить, что последнее предположение ни в одном случае не оказывается необходимым.

vert-или vart- в vercza, verst і „переворачивать", фрекв. varto, могли, бесспорно, получить свою интонацию от virt- = vrt-, содержащегося в virsta, virsti. Но у нас нет никаких доказательств, что дело обстоит именно так. Естественное развитие первичного *wert-, *wort- (скр. vartati) должно было дать именно vert-, vart-. Под этим же углом зрения рассматриваются:

kert-a „он рубит", kart-a, вин. п. kart-q „слой, ряд, пласт", интонация которых выводится не из kirstas, но (совершенно независимо от любой формы типа kirstas) из и.-е. *kert-, скр. kart- ana-m „резка, рубка".

ver2-ia „он сжимает", греч. Ip-fO) (независимо от форм, содержащих vir2-).

verb-a, вин. п. verb-q „ветвь", лат. verbena (нет необходимости сравнивать с vifbas (см. выше, стр. 612)).

velk-a „он тащит, волочит", греч. еХжо (без учета интонации формы vilktas „тот, которого тащат").

lend-a „он лезет", скр. randh-ra-m „дыра, тайник, логовище" (независимо от прет. Undo, инф. ljsti).

2eng-ia, feng-ti „шагать", скр. gangha „нога", вед. gariihas- „дорога, путь" (рядом с которыми существуют формы 2ing-, 2ingsnis).

tes-ia, tes-ti „тянуть", скр. tarhsati „трясти", ср., кстати, гот. fgt;insan „тянуть" (все это независимо от tjs-, содержащегося в tjsta, tjsti „тянуться, растягиваться").

rem-ti, rem-siu „подпирать", скр. rantum, rariisyate „отдыхать". (Здесь формы, содержащие rim-, имеют, впрочем, другую интонацию: глагол rimstu „успокаиваться"; см. выше, стр. 613—614).

mf-sto, то есть man-sto „он думает, размышляет" (инф. mqstyti); pa-menklas„памятник"(„Anyksz. Szil.“, стр. 139), ср. скр. mantra-s, греч. Mlvxajp и т. д. (этот случай независим OTminti, paminklas).— Форма pamenklas могла бы показаться сомнительной, если бы она была засвидетельствована только Барановским (который из-за особенностей своего родного диалекта не мог различить paminklas и pamenklas), но я встречал ее в жемайтских текстах, и, поскольку существование формы достоверно, нет причин предполагать, что интонация, которую ей приписывает Барановский, неверна.

sn§g-as „снеги, snaig-ule „снежинка[406], snaTg-o—фреквентативный глагол. Интонация такая же, как в sninga „идет снег“ и как в snigo, snigti (читать smge, snTgti). Она объясняется в sninga тем же законом, что и sn§gas (ем. стр. 618), а в snigo—действием совсем другого закона (стр. 609—610). Существенно то, что ни sning-, ни snTg- не объясняют и не подтверждают snlg-. Для объяснения последнего имеет значение только о дн о—первичная форма [407]snoigtK

szvlt-, szvSs-ti, 3-є л. през. szvlcza „светить**, ср. скр. gvet-ate; нет необходимости опять-таки связывать это с формами szvinta или ^szvito (szvTto).

lBk-ti „он остается**, laik-o „он оставляет, держит**, laik-as „время**; ср. и.-е. *leik2-, *loik2- (Ышо); формы liko, likti (liko, likti) к этому не причастны.

peTk-ti „порицать, хулить“, paTk-as „плохого характера, тяжелого характера, глупый**, ср. и.-е. *peik-, *poik- (сильная форма от тгирб;; др.-в.-нем. feh ,,враг“). Для интонации нет необходимости устанавливать связь с piktas (piktas) „плохой, злой**.

velk-ti „perficere vel efficere** „работать, добиться результата** (JveTk-ti очень часто имеет значение „побеждать**), vaTk-as „ребенок**, собственно, „результат**, ср. первичное *weik-, *woik- (сильная форма от лат. per-vicax, содержащегося в vici или в гот. weihan „сражаться**); это отношение только затемнилось бы привлечением vik-, vikrus „проворный**.

szli-ti, 3-є л. през. szl§-ja „наклоняться, быть наклонным**, szlaT-tas „склон**, ср. и.-е. ^kjlei-, *кг1оі- „наклонять**; вне всякого отношения к szli- в su-szlijgs и т. д.

klaus-o „он слушает**, ср. и.-е. ktleus-, скр. gros-ate (точно объясняемое слабой формой grus-ti-s), причем нет необходимости привлекать klus- в pa-klusnus. Интонация формы klausiu „я спра- шиваю“—это одна из проблем, к решению которой мы не нашли ключа.

praus-ti „мыть лицо, умываться**; ср. и.-е. *preus—сильная форма от скр. prusati „кропить, орошать, заливать**, не нужно связывать с prus- в prusna „морда коровы** (та часть головы, которая погружается в воду при питье).

К этим примерам добавляются, в частности:

1. Слог -ant- причастия, имеющий циркумфлексную интонацию. Убедиться в этом непосредственно нельзя, так как в именительном (neszfs, и т. д.) этот слог, являясь конечным, не находится больше в обычных условиях, а в остальной парадигме он никогда не встречается под ударением: neszanti и т. д. Но из закона, излагаемого ниже (Акцентуация *), следует, что ударение не могло бы падать на пё-, если бы следующий слог был акутированным.
2. Дифтонг в формах презенса, имеющих носовой в инфиксе: l-|ifn|-pa =скр. limpati; sn-|in|-ga = лат. ningvit, pa-b-|un|-da, cp. TcuvOdvopiat. Это дифтонг индоевропейского происхождения1. Его форма была постоянной независимо от того, в какой глагол он входил, и в литовском он имеет одинаковую интонацию в составе любого глагола. Упомянутые формы презенса являют собой один из примечательных случаев, где, в виде исключения, i + n, u + n, r + n, находясь в одном слоге, давали в индоевропейском праязыке in un и т. д. (а не jn, wn и т. д.); благодаря этому факту мы имеем здесь почти единственную возможность установить, что, как и следовало ожидать, закон применяется к первичным in, un так же, как и к on, еп и т. д.

Противоречащие случаи. Есть две категории форм, которые не попадают под действие этого закона:

1. Формы, которые, по всей видимости, всегда содержали только дифтонг, но древность которых вызывает сомнение (langas „окно", varpa „колос", 1ёра „липа" и т. д.).
2. Формы очень древние, но в отношении которых нельзя доказать, что они всегда содержали дифтонг.

Вопрос же об исключениях из данного закона в каком бы то ни было смысле может стоять лишь в отношении тех слов, которые не входят ни в один из этих двух классов. С учетом этого мы имеем около 15 случаев, таких, как у-ёпаэ „один" ([408]oinos); veidas, veizdmi„видеть"; m?las, meile „любовь" (cp. jxeiXtyios); j^szkau „ищу" (др.-в.-нем. eiscon); тёйш, miszlas „навоз" (и.-е. *meigh-; ср. тейа mingit, основанное, как и латинское, на 2-й форме *mengh- с регулярной интонацией); maiszas „мешок"—форма, которую сравнивают с скр. mesa-s „баран", mes! „шкура барана"; taukas „жир" = *teuko-, др.-в.-нем. dioh (наличия прилагательного taukinas недостаточно, чтобы доказать, что имеет место метатония у tauk-); raudmi „я плачу"—CKp.rodimi (интонация плохо засвидетельствована; она является циркумфлексной в существительном rauda, вин. п. raudq, что, впрочем, не имеет значения); riaugmi и raugas „закваска, дрожжи", греч. єрєо?-; plauti при греч. тгХ^Зааь (ср. plau-k-ti); bernas „парень", восходящее, по-видимому, к *bher-no-, гот. barn, и некоторое количество других, среди которых perd2u при греч. TispSojiat, скр. pard-. Эти примеры, никак здесь специально не упорядоченные, встречаются в весьма различных условиях, анализировать которые в настоящей статье мы не имеем возможности. Нужно, однако, отметить любопытную тенденцию глаголов на -mi, -eti и -mi, -oti к акутовой метатолии.

(Продолжение следует)*